Когда ты был Богом

Хотя лишней крови у Кати, между прочим, нет.

Катя принадлежит Андрею от макушки – до кончиков пальцев, но мама думает иначе.

Она считает, что дочка – неотъемлемая часть её самой: и Катин носик, и глазки, и даже маленькая родинка на правой щеке.

Именно поэтому мама так бесцеремонно отворяет дверь в Катину комнату:

– Котёнок, сходи за хлебушком, а?

Вот так всегда! Только-только размечтаешься и – бац! – с облаков на землю.

То хлеб закончился, то посуду надо помыть, то вынести мусор…

У Кати есть, как минимум, две причины не идти в магазин: первая – лень, и вторая – тоже лень.

– Мам, я сейчас не могу, я к контрольной готовлюсь.

И Катя старательно чертит абракадабру, прикрывая тетрадь ладошкой.

Было бы хорошо, если бы мама надела свой бежевый плащ, чуть подкрасила губы и отправилась в Гастроном, что находится за сквером.

– Неужели и я когда-нибудь стану такой занудой, как мама?

Этого Катя боится не меньше, чем заболеть неизлечимой болезнью.

Мама долго-долго смотрит на Катю…

Катя вздыхает и захлопывает тетрадь:

– Ма-аа, ну сейча-аас… иду-уу.

Катя достаёт точилку и снимает с карандаша замысловатую стружку, почти так же, как мама снимает стружку с Кати:

– Дочка, уроки сделала?.. Почему не сделала?.. А бабушке звонила?.. Почему не звонила?

– Н а-до-е—ло-о-ооо! – хочет закричать Катя, что, впрочем, иногда и делает.

Мама при этом затыкает уши и уходит прочь.

А Катя всё ещё тянет время…

Часы на стене – тик-так, капель за окном – дзынь-бульк… Весна!

Мама стоит в дверях и ждёт, руки – в боки.

От неё даже пахнет не так, как от нормальной женщины – не пирожками, не духами, а стерильной чистотой.

Катя давно знает «на отлично», что ангину вызывают стрептококки, что в кишечнике живут бифидобактерии, а туберкулёзные палочки есть в каждом организме.

Знает по той простой причине, что мама работает терапевтом в местной поликлинике.

Кате приходится терпеливо выслушивать мамины нотации на самые скучные темы:

«О вреде никотина и алкоголя», «О болезни немытых рук», «О нежелательной беременности»…

– Катерина, так ты идёшь за хлебом или нет?

Если мамин тон становится безапелляционным, приходится подчиниться:

– Сейча-аас, иду-уу, – лениво тянет Катя.

Она со скрипом отворяет дверь подъезда и жмурится от солнца.

Оно, солнце, словно перевыполняя план по теплоотдаче, греет от всей своей жаркой души.

Остатки снега, словно подтаявший сахар, лежат вдоль обочины, и ещё немного – с северной стороны пятиэтажного Катиного дома.

Проезжающие автомобили поднимают фонтаны ледяной воды, недовольно при этом фырча.

Длинные Катины ноги, обтянутые джинсами, словно циркуль, измеряют расстояние от одной лужи до другой. Голубая куртка «дутик», белая шапочка с помпоном – подходящий наряд, чтобы чувствовать себя комфортно.

Своей худобы Катя сильно стесняется, хотя мама стремится успокоить:

– Ты растёшь, и это – естественно.

Катя старается спрятать в одежде то, чего стыдится: острые локотки, острые колени, и всю свою угловатую долговязую фигуру. Поэтому она не носит короткие платья, а длину рукава предпочитает по локоть.

Катя хочет стать стюардессой – одной из тех, что видела по телевизору.

Стюардессы такие красивые!

Во время полёта они надевают белые перчатки, красивую форму и туфли на высоком каблуке. А вы видели, какие глаза у стюардесс?

Ужас какие красивые глаза!

До поворота к Гастроному остаётся пройти совсем немного, как вдруг Катя видит «его».

Глядя под ноги и перешагивая лужицы, Андрей шагает навстречу.

Он одет в полупальто нараспашку, а длинный, под цвет глаз, серый шарф, крупными кольцами овивает его шею.

У Кати сразу холодеет где-то там, «под ложечкой». Это такое чувство, как если бы в жаркий день съесть большую порцию мороженого.

Кате так страшно – не передать!

Это гораздо страшнее, чем лечить зубы без обезболивания, или примерно так же, как разбить колени при падении с велосипеда.

Катя прячется за тополь, стоящий у тропинки.

В эту минуту ей очень хочется слиться с деревом или стать им.

Тополиная кора кажется шершавой, чуть прохладной и приятной на ощупь.

Кажется, однажды Катя что-то читала про друидов и деревья, которым они поклонялись…

И будто бы, берёза дарит силу, а черёмуха её забирает.

Только вот про тополь Катя ничего вспомнить не может…

На школьный субботник всем учащимся было велено явиться в строгом порядке и без всяких исключений.

Приказ об этом, за подписью самого директора – А. П. Гафаевой, а в народе «Вай-Фаевой», уже вывесили в школьном фойе.

– Молодой человек, вы как будто не на субботник явились, а на заседание парламента, – констатировал факт классный руководитель.

У Андрея действительно был отменный вкус. Он и на субботник явился в длинном шарфе и стильных джинсах.

Андрей виновато улыбнулся и просипел:

– Ангина…

Катя тысячу раз видела Андрея на переменах, в школьной столовой, на улице, но сегодня вдруг взглянула на него другими глазами.

– Выпендривается, красавчик! – съехидничала Машка.

– Ты сама выпендриваешься не по делу.

– Поо-одума-аа-ешь! – у Машки глаза стали подозрительно-узкими. – Ты чё, влюбилась, что ли?

– Не твоё дело.

С этой минуты между подругами пробежала не то что чёрная кошка – целая пантера!

Катя стала замечать за собой странные вещи.

Например, после школы она возвращалась домой не привычной дорогой, а той, что возвращается Андрей.

Катя стала сутулиться, потому что Андрей был немного ниже ростом.

– Выпрями спину, Михайлова! – гундосил физрук.

– Ну что же ты, Михайлова, молчишь? – допытывалась математичка. – Кажется, ты сегодня не готова к уроку?

– Ну-с, расскажите нам, голубушка Екатерина Михайлова, о творчестве Салтыкова-Щедрина! – упрашивал учитель по литературе.

– Отстаньте вы все! – хотелось закричать Кате, но она терпела.

Как догадалась мама, что Катя влюбилась? Как?

У Кати что – на лбу написано?!

Или, быть может, она развесила по всей улице баннеры с надписью «Катя плюс Андрей равняется ай лав ю»?

Или про Катю написали в светской хронике журнала «Звёзды Голливуда»?..

Катя, никогда прежде не любившая стихи, теперь не только запоем их читала, но и сама стала сочинять:

«А ты меня не замечаешь,

А ты не смотришь на меня,

Ведь ты совсем-совсем не знаешь,

Как я, Андрей, люблю тебя…»

Мама, в отсутствие Кати, клала на её письменный стол книги про любовь: Ивана Тургенева «Ася», Антона Чехова «Чайка»… Наивная!

Она думает, что у Кати – обычная, как у всех, симпатия, не более того.

Нет, у Кати – чувство особое, не отображённое ни в одной из книг, не изложенное ни в одном учебнике по литературе.

– Как такое может быть? – думает Катя.– Жил человек, жил, и вдруг – раз! – и влюбился.

И весь Земной шар начинает вращаться вокруг одного-единственного человека, и все поступки, мысли, и всё, что происходит – всё для него, всё – о нем!

Катя за неделю перекрасила волосы, поменяла причёску и тонкой стрелкой начала подводить глаза.

Катя сильно изменилась…

– Катюша, деточка, – бабушка начинала телефонный разговор так, будто Катя недавно сбежала из психиатрической лечебницы.

– Ба, как у тебя дела? Здоровье и всё такое?

– Нормально здоровье… А у тебя всё ли хорошо? Мама говорит, что ты… как бы это выразиться… в последнее время совершаешь странные поступки?

– Какие, например?

– Ну-уу, не зна-ааю, – тянет бабушка «кота за хвост». – Мама говорит, ты стала очень рассеянной, постоянно сидишь одна, взаперти, и вообще – мама переживает.

– Это всё?

– Нет, не всё – ты постоянно грубишь матери.

– Ба-аа, что ты хочешь от меня услышать? Чтобы я и тебе нагрубила?

Катя в сердцах бросает трубку.

– Ёжик ты мой колючий, – повторяет мама, пытаясь приласкать дочь, но Катя тут же отстраняется и надолго уходит к себе в комнату.

И вот Катя стоит, прижавшись горячей щекой к стволу тополя, и никак не может решиться сделать первый, самый трудный шаг.

Паника, волной поднявшаяся в душе, прямо пропорциональна приближающемуся к ней Андрею.

– Подожди, остановись! – Хочет крикнуть Катя, но голос ей не подчиняется, будто терпкий древесный запах заполонил всё горло.

Андрей медленно уходит прочь.

Катя так и не решилась сказать главные слова…

– Котёнок, а я суп уже разогрела!.. А где хлеб? – мама недоумённо смотрит на Катю.

– Не называй меня «котёнком», слышишь!? Я тебя сто раз об этом просила!

– Хорошо, больше не буду…

Катя не раздеваясь, навзничь, падает в кровать.

Мама опускается подле, не зная, что предпринять, о чём и как спросить.

Мама привыкла говорить с дочкой на другие, отвлечённые темы: про вирусы и микробов, про ангину и стрептококки… На тему влюблённости мама говорить не умеет.

– Дзынь-бульк! Дзынь-бульк!

Сквозь рыдания Катя слышит, как звенит капель, как перекликаются за окном синички, галдят воробьи, как беспокойно стучит собственное Катино сердце.

И вдруг в эту апрельскую какофонию, будто гром средь ясного неба, врывается трель телефонного звонка.

Катя вытирает слёзы:

– Алло?

– Катя, привет. Это Андрей…

Сердце Кати сейчас выпрыгнет и разобьётся на тысячи мелких брызг.

– Ну… В общем, я тебя сейчас видел там, в сквере, у тополя… Только подойти не посмел. Может быть, погуляем? Погода отличная!

Катя оторопело смотрит на маму, кидается ей на шею, целует в мокрую от слёз щёку:

– Ты – самая лучшая, мамуль, правда-правда! И, кстати, совсем не зануда!

Мама улыбается сквозь недавнюю грусть:

– Надень шапку, дурочка! И смотри там, осторожнее…

– Нет, всё-таки ты – зануда! – Кричит Катя и, надевая шапку, открывает входную дверь.

Вернее, не дверь, а новую страницу в новую взрослую жизнь.

СТРАСТИ-МОРДАСТИ

Я ехала в деревню зализывать раны.

Всё открылось внезапно…

Земля под ногами разверзлась, не оставив шансов на светлое будущее.

Вариантов, оказалось, не так много: застрелиться, задушить мужа чулком или отравить его любовницу.

После грандиозного скандала муж притаился в зоне «Икс», а любовница, поднимая с пола клок вырванных мною волос, покрутила пальцем у виска, и, пригрозив полицией, пожелала «счастливо оставаться со своим мужем-придурком, потому что, хотя он и купил ей норковый полушубок, но всё равно – последний жмот».

Окинув взглядом разгромленную приёмную офиса, я испытала истинное удовлетворение!

Треснувший монитор компьютера, кипа разбросанных бумаг, посуда, разбитая вдребезги…

Герань, сброшенная с пьедестала подоконника, покорно сложила красную голову на «Декларацию о налогах».

Я запулила вслед выбежавшей секретарше, а по совместительству – любовнице мужа, органайзер, тем самым поставив жирную точку на поле битвы.

Дома, трясущимися руками, я быстро собрала чемодан и, вызвав такси, отправилась на вокзал.

«В деревню, к тётушке, в Саратов!» – писал кто-то из классиков, и писал верно.

Толчея вокзала несколько меня отрезвила.

Передо мной в кассу стояла молодая влюблённая пара.

Он держал её за руку, она смотрела на него глазами овцы, с выражением лица «навеки ваша».

У меня вдруг появилось жгучее желание сказать незнакомой девчонке:

– Имей ввиду, все мужики – сво…

Девчонка, видимо, почувствовав тяжёлый взгляд, оглянулась и ещё теснее прижалась к плечу молодого человека.

Деревня – это панацея от суеты, урбанизации, мужей-предателей и коварных див.

Я поставила чемодан на дощатый пол тёткиной избы:

– Гостей не ждали?

Тётка, снимая с картофелины витиеватую ленту кожуры, удивлённо ойкнула:

– Галочка, шо стряслось?

Под согревающий душу напиток, похрустывая солёным огурчиком, я поведала тётке историю грехопадения супруга, а также кораблекрушения, случившегося с судном «Семейный быт».

– Тёть Нюр, я этой секретутке фасад хорошенько подпортила!

– Эх, узнаЮ нашенскую породу! – удовлетворённо крякнула тётка. – Горячая у нас кровушка, себя в обиду не дадим!

Первую ночь в деревне я не сомкнула глаз.

Старый диван оказался сердобольным и благодарным слушателем: всю ночь он скрипел пружинами в унисон моим вздохам, всхлипываниям и ворочанию с бока на бок.

Утро навалилось внезапно и солнечно, как будто солнце стремилось выполнить и перевыполнить план по ранней побудке.

Хмурая и опухшая, я вывалилась на крыльцо.

Тёть Нюрина соседка кормила своих несушек, подзывая ласково:

– Цыпа-цыпа!

«Цыпа» – так называл мой супруг свою крашеную «курицу». Об этом я случайно узнала из переписки «ВКонтакте».

– Тьфу, ты, вульгарщина какая – цыпа!

И почему тётушка не живёт на необитаемом острове?..

Прихватив полотенце, я отправилась на местный пруд. Но сколько бы раз не окуналась в прохладную воду, стараясь смыть вчерашнюю грязь, легче не становилось.

– Галюня, садись завтракать!

Я заглянула тётке в глаза: было заметно, что и она ночью не спала.

– Телефон у тебя давеча верещал, – сказала тётка.

– Нехай верещит.

Я отключила ненавистный в данных обстоятельствах мобильный телефон.

Вторая ночь в деревне оказалась куда страшнее предыдущей. Вопросы сыпались, словно из рога изобилия:

– Кто прав и что делать?

– Откуда у измены ноги растут?

– Когда случилось охлаждение отношений, и почему я его проморгала?

Сначала я во всём винила мужа, потом себя, потом снова мужа – и так до бесконечности.

Утром я не вышла к завтраку. Тётка принесла тарелку с яйцами, горбушку хлеба и стакан козьего молока.

– Поешь-ка маленечко!

На исходе третьих суток моего пребывания в деревне, дверь в спальню резко отворилась и тётя Нюра, подвязывая под подбородком концы белого платочка, строго изрекла:

– Шо ты собираешься делать, Гала?

Букву «г» тётка смягчала так, что получалось почти «Хала».

– А что такое, тёть Нюр?

– Шо такое? И ты меня об этом спрашиваешь?

– Тёть Нюр, ты белены объелась?

– Вот возьму сейчас хворостину да отстегаю по голым коленкам!

– Да говори толком!

– Третий дён на исходе, а ты всё в кровати валяешься! Скока можно? А ну, геть на улицу! Воды принеси, козу подои – чай, не забыла, откуда у неё титьки растут?

– А ты куда?

– Куда-куда… на Кудыкину гору! Ишь, цаца явилася.

– Тёть Нюр, ты же вроде бы с пониманием отнеслась к моей проблеме.

– Кончилось моё понимание! Геть с кровати!.. Дел невпроворот, а она тут разлеглася…

Вот так началась моя новая, деревенская шоковая терапия.

Вместе с тёткой я полола огород, доила козу Зинку, бегала к речке полоскать бельё.

Мой новомодный маникюр облез, волосы выгорели на солнце и развивались на ветру лёгкими каштановыми прядями. Я забыла, что такое макияж, педикюр, причёска.

– Загорела моя Галюша, похорошела! – тётка удовлетворённо цокала языком. – Приехала поганка – поганкой, а теперича – красавица, кровь с молоком!

Я и сама заметила перемены, случившиеся со мной за последнее время.

Джинсы, прежде туго обтягивающие бёдра, теперь надевались свободно.

Кожа приобрела золотистый оттенок и пахла приятно: свежей травой, банным веником, луковой шелухой, козой Зинкой.

Я вспомнила, как будучи девчонкой, бегала к роднику, громыхая пустыми вёдрами.

– Тёть Нюр, а можно на сеновале ночевать?

– Шо, детство вспомнила?

– Ага!

– Там, Галочка, сена уже нет. Сенокос вот-вот начнётся – тогда и поваляешься на свеженьком.

– Тёть Нюр, а когда я у тебя последний раз гостевала?

– Три года назад, Галочка. Теперича с тобой только по телефону и балакаем.

Я не смогла преодолеть искушение и после десятидневного бойкота всё-таки включила телефон.

Ого! Сорок три пропущенных вызова.

Звонила подружка, коллеги, а ещё тот, чьё имя я с корнем вырвала из памяти, словно сорняк – с огородной грядки.

– Чаво там? Звонил милай али как?

– Звонил.

– Много?

– Много.

– Молодец! Раскаивается, значицца, помириться хочет… Эх, охламон, твой Николашка!

– Да откуда ты знаешь, что помириться? Может, уже на развод подал и на раздел имущества?

– Нееет, деточка, помяни моё слово – мириться хочет…

Вдруг в сенках что-то громыхнуло, послышался стук упавшего алюминиевого ведра.

Дверь в избу отворилась и на пороге, словно чёрт из табакерки, появился мой суженый-ряженый.

В одной руке он держал слегка подвявший букет моих любимых ромашек, в другой – перевязанный ленточкой, торт.

– Батюшки-святы, кто явился!

Тётя Нюра всплеснула руками.

– Можно? – полушопотом, словно нашкодивший кот, прошипел супруг.

Он топтался у самого порога, так и не решаясь сделать шаг вперёд.

– Коли с добром пришёл, тады можно.

– С добром, тёть Нюр.

Муж не сводил с меня глаз, будто пытаясь угадать моё настроение: то ли сковородой огрею, то ли кипятком в рожу плесну.

– Проходи, Георгич, не стесняйся.

Муж, опасливо на меня поглядывая, осторожно поставил коробку с тортом на стол, присел на краешек стула.

Я глядела на своего ненаглядного в упор несколько мгновений, и губы вдруг сами расплылись в предательской улыбке.

– Соскучился, как я погляжу, Николай Георгиевич!

– Ну я… это… вот…

Муж стал вдруг заикаться, и, наконец, на выдохе произнёс:

– Галя, поехали домой!

– Тёть Нюр, – позвала я тётку, – принеси-ка ножик!

Тётка выглянула из-за печи:

– Ты не глупи, племянница! Ты шо удумала-то?

– Дай, говорю, ножик – торт резать будем.

– Аааа, торт! А я-то, глупая баба, чаво удумала…

Я взглянула на Николашу: он слегка распрямил плечи, удобно развалился на стуле, заулыбался.

Я медленно поднялась:

– Ну, что, Коленька, мировую пить будем?

– Дык, можно и за мировую выпить.

– А как же твоя любава? Неужто забыл?

– Галочка, дай сказать! Повиниться хочу, покаяться!

– И правда, дай мужику сказать, – вставила тётка.

– А тебе, Галочка, жизнь в деревне на пользу пошла! – сказал Николай.

– Да ну? А что ж ты раньше красоту мою не замечал? Или я хуже твоей секретарши?

Я крепче вцепилась в спинку стула, чтобы совладать с собой и не наделать глупостей.

– Не хуже, Галочка, а даже лучше!.. Тьфу ты, запутался совсем! В общем, люблю я только тебя, возвращайся домой! Всё у нас будет теперь по-другому, по-хорошему.

– А как это – по-другому?.. Ты думал: куплю цветочки-тортики, Галка и растает?

– Ой, совсем забыл! Я же тебе и колечко купил.

Муж протянул оббитую красным бархатом коробочку.

– Цыпа-цыпа! – донеслось из открытого окна. Это соседка приглашала своих куриц на вечернюю трапезу.

Слово «цыпа» подействовало на меня магически, словно красная тряпка матадора – на быка.

– Ах, ты, паразит! А ну, пошёл вон! Думал меня за колечко да за тортик купить?

Я схватила со стола торт и вместе с кремовыми розочками впечатала в удивлённое лицо законного супруга.

– Мама дорогая, – выдохнула тётка Нюра.

Эта фраза почему-то сподвигла меня на дальнейшие подвиги. Я вырвала из букета ромашку и воткнула в бисквитную мякоть, приговаривая:

– Вот тебе торт, вот тебе ромашки, вот тебе колечко!

И, подтверждая слово делом, запулила коробку с колечком в распахнутое окно.

– Цыпа-цыпа! – не унималась соседка, делая вид, что не слышит нашу ругань.

– Ко-ко-ко, – отвечали ей благодарные пеструхи.

Тётя Нюра подхватила меня – трясущуюся, рыдающую – усадила на стул, стала гладить по голове.

Николай, низко опустив голову, осторожно снимал с лица остатки торта и педантично складывал на клеёнчатую скатерть.

– Николай, поди к рукомойнику – умойся! – приказала тётка.

Муж повиновался.

– Погодите-ка, я мигом! – сказала тётка и зачем-то полезла в подпол.

На столе, словно на скатерти-самобранке, появилось нехитрое угощение: солёные помидоры, бутылка с прозрачной жидкостью, картошка с луком.

Вся спесь, что была заметна вначале визита, сошла с Николая на нет.

Тётка разлила по стаканам «божественный нектар».

– Говорить красиво я не умею, не обессудьте. А што скажу – слушайте внимательно, уважьте старого человека…

Я взглянула на мужа: тонкими пальцами он переминал в руках кончик клеёнки.

– Гляньте на портрет, что висит на стене – это мой Егорушка. Не вернулся Егор из рейса, без вести пропал… Ни машину, ни косточки его не нашли. Страшное время было – «лихие девяностые». Уж как я его ждала, как ждала! А замуж так и не вышла – никто мне не люб был.

Вот что вам скажу, милые: с жиру вы беситесь, ребятушки!

Муж впервые поднял на меня глаза.

– Ты, Николай, мужик с мозгами, и руки у тебя – откуда надо растут. Фирму вот, хоть и небольшую, содержишь… На Галюне моей по любви женился?

– По любви.

– Так что ж ты свинячишь в своём дому? Любовнице – шубы да подарки. А кто одёжку твою стирает, посуду за тобой убирает? Встречает с работы да провожает?.. Чево молчишь?.. Заработал лишнюю копейку – вези жёнушку отдохнуть, обстановку поменять. Она ведь в парикмахерской на ногах весь день, не присядет даже.

– Тёть Нюр, виноват я, сам не знаю – как такое вышло.

– А я скажу – как: деньги тебя испортили, Николаша! Понаглее ты стал, понахальнее.

Николай горько вздохнул.

– Правильно говоришь, тёть Нюр! – Я с победным видом зыркнула на мужа. – Последнее время и слова ласкового не скажет! Откуда ж им, словам, взяться – всё любовнице досталось!

– Цыц, племяшка! – прикрикнула тётка. – И к тебе претензии имеются. Куды ж ты, милая, так раскабанела? Талию не блюдёшь, а лицо – как репа, того и гляди треснет!

– Тёть Нюр!

– Чаво – тёть Нюр?!

«Тик-так» – сказали старые часы с гирьками и остановились.

Тётка подтянула гирьки за цепочку:

– Вот так и в жизни… Скажет эта жизнь на прощание «тик-так» и ничего исправить уже нельзя. А вам ишшо можно всё хорошее возвернуть, надо только сильно постараться.

Вот бы Егорушка мой вернулся – всё бы было сейчас по-другому…

И заплакала тётка Нюра горько и безысходно, и у меня слёзы, на неё глядя, навернулись на глаза.

Николай сильно растерялся, заметался – не знает, кого из нас успокаивать.

Так и бегал между мной и тёткой – то её по голове погладит, то меня к груди прижмёт…

Прошло почти два месяца.

Мы с Николаем снова вместе, и кажется, что в нашей жизни всё по-прежнему.

Но это не так!

После разлуки поняли мы, что получили хороший жизненный урок.

Я за это время ощутимо похудела, и все говорят, что мне так лучше.

Николай закрыл фирму, и вернулся на родной завод, где до этого работал ведущим инженером.

Конечно, зарплата у него теперь поменьше, но выходные и праздники мы отмечаем в кругу друзей, а чаще всего – вдвоём.

На этой неделе собираемся к тёте Нюре, в деревню, уже и продуктов в супермаркете набрали.

Если бы не моя мудрая тётка, не знаю, как бы всё сложилось, и чем закончилась наша с Николаем история.

Единственное, чего я на дух не переношу – это слово «цыпа»!

Как только соседка тёть Нюрина начинает кликать несушек, я затыкаю уши и убегаю куда подальше.

Слава Богу, тётка курей не держит – у неё только гуси да коза Зинка.

У козы, говорят, молоко очень полезное, даже более полезное, чем коровье.

Особенно, говорят, для деток!

Николаю пока не говорила – держу в секрете.

Всему – своё время, и каждому овощу – свой срок.

ЗИТА И ГИТА

Случилось однажды вот что: один фильм в одночасье перевернул всю мою жизнь – в деревню привезли индийское кино!

Мы с сестрой Ольгой посмотрели про Зиту и Гиту и… заболели. Болезнь называлась так: «Ты – Зита, я – Гита»…