Чеченцы: быт, культура, нравы, обычаи, религия. Кавказская война. XIX век

В самую минуту выстрела, приблизился к месту произшествия взвод солдат с гоубвахты, за которым, как выше сказано, послал Греков. Смертельно раненый Лисаневич, в безпамятстве ли от полученной раны * (Лисаневич жил еще 4 дня, перенося с удивительным терпением и твердостью духа мучение, причиняемые ему смертельною раною. Он утверждал до последней минуты, что не помнит чтобы у него вырвалось роковое слово: коли их), или же думая что заговор против него, Грекова и всех русских был общим всех аксаевцев, закричал: коли их; и это вырвавшееся может быть в беду горячки приказание, по несчастью ни кем не было оставлено в исполнении.

Солдаты наши, видя главного начальника своего и генерала Грекова плавающих в крови, майора Филатова то же израненного, и услышав приказ коли их, бросились со штыками на безоружнную толпу кумыков, началась резня, какой не часто бывают примеры. Тут не было никому пощады, никакого разбору: виновные в возмущении и преданные нам равно были убиваемы без всякой жалости. Солдаты, находившиеся на гоубвахте и в казармах, услышав шум и крик охватили ружья и спешили на помощь своим товарищам. Несчастные кумыки бросились бежать к крепостным воротам, но нашли их запертыми. Там началось убийство, ужаснейшее прежнего. Куча трупов скоро стала превышать ворота, и несколько человек, карабкаясь по телам своих одноземцев, успели перебраться за крепость; но по несчастью почти у гласиса встретила их команда, возвращавшаяся с фуражировки, и они все были побиты до одного человека. Из всех собранных в Герзель-Ауле аксаевцев спаслись только те, которых успели защитить наши офицеры, знавшие их лично. Более 300 трупов кучами лежало в крепости. Многие из совершенно нам преданных, и даже находившихся в нашей службе, были убиты. В числе их был отец того самого урядника, который метким выстрелом поразил Учура муллу и спас Филатова.

Кровавый этот день имел важные последствия: по общему понятию азиатцев о праве возмездия, кумыки щитами убийство невинных их братьев, за злодейство одного изувера, делом правильным и обыкновенным, и потому оставались спокойными. Но непримиримые враги русских чеченцы, узнав что Лисаневич, и страшный для них Греков убиты, ободрились и начали приготовляться к новой отчаянной борьбе с нами. Назначено было общее собрание всего чеченского народа, для совета что им предпринять должно. Явился новый пророк, который опять предсказывал несомненную удачу. Посланы были нарочные ко всем соседственным горцам, чтобы и их склонить к участью в общем для всех мусульман деле; и можно было опасаться, что все народы, находящихся на левом фланге линии, от Владикавказа и Сунжи до Каспийского моря, даже северней Дагестан, поднимут против нас оружие.

На правом фланге, т. е. со стороны Закубанских народов, тоже должно было опасаться вторжений в наши границы, тем более опасных, что Закубанцы, вопреки прежнему своему обычаю, начали их делать значительными массами. Смерть Лисаневича и Грекова, скоро стала и там известною и воспламенила фанатизм всех изуверов. Учура муллу считали святым и мученником, и имя его разносилось по всем горам, вместе с криками мщения и ненависти к русским. Войска же наши, разсеяные по всей линии, на пространстве более 700 верст, лишась главного начальника и лучшего генерала, упали духом и начали приходить в уныние. Отдельные командиры не знали что им делать, от кого получать приказания, кому повиноваться.

Эти смутные обстоятельства могли быть поправлены только личным представлением генерала Ермолова на северной стороне Кавказа; но другие дела удерживали его в Тифлисе. Сверх того, он не мог явиться на линию иначе, как с значительным отрядом войск; для чего должно было их двинуть из Грузии, из Дагестана и с Кубани; подвергся в самые несносные жары изнурительным переходам. По этим причинам, Ермолов отложив на некоторое время свой выезд из Тифлиса, немедленно по получении известия о смерти Лисаневича и Грекова отправил на Кавказскую линию начальник штаба генерала Вельяминова, а сам, уже в конце августа, с одним батальоном 41 егерского полка и одною ротою Тифлисского отправился через горы, и из Владикавказа через Преградный Стан и крепость Грозную прибыл в Червленную. Другим батальонам велено тоже быть на Тереке в назначенное время; и в половине сентября отряд, в котором было до 5000 человек пехоты, казаков и артиллерии, под начальством самого Ермолова был сосредоточен близ Амир-Аджи-Юрта.

Первою заботою Ермолова, по прибытии его на Терек и по сборе всех войск, было обеспечение самой восточной части нашего левого фланга. Необходимо было исправить укрепление Амир-Аджи-Юртинское и привести его в такое положение, чтобы оно было на будущее время неприступным. Герзель-Аул предположено уничтожить, и вместо его выстроить новую крепость на реке Аксае, в урочище, в урочище Ташкичу, и выстроить под выстрелами новой крепости. Надобно было также осмотреть и исправить крепость Внезапную, успокоить все еще находившиеся в волнении умы кумыков и упрочить их покорность и преданность к нашему правительству. Все это начато и кончено менее нежели в два месяца. Ермолов распоряжал всем лично: поощрял солдат к работам; в Внезапной, сам назначал некоторые исправления, усиливающие оборону; в деревне Андреевой, собрав всех кумыкских князей и старшин, некоторых облажал и похвалил за их усердие и преданность; других побранил и постращал за злые их дела, и успокоил всех обнадежив в общем прощении.

Пребывание Ермолова в земле кумыков продолжалось до 16 ноября; и он, обеспечив себя к сей стороны, предполагал, не взирая на позднее время года, на часть немедленно действия против чеченцев; но по прибытии на Терек получено официальное известие, что покойный Государь Император намерен с Дону проехать в Астрахань и Ермолову должно встретить Государя в этом городе, принадлежащем к областям, находящимся под непосредственным начальником главно-управляющего Грузиею.

Этот неожиданный случай заставил отложить на некоторое время исполнение всех других предположений, и Ермолов решился справиться в Екатериноград и там дожидаться дальнейших повелений на счет путешествия Государя Императора.

20 ноября поутру выехав из Червленной, и переменив лошадей в Калиновой, около трех часов пополудни Ермолов со всею свитою приехал в Наур, где остановился обедать. Не более как через час после его приезда получено известие, что конная партия чеченцев, более нежели из 300 человек, переправлявшись вплавь через Терек, в верстах шести ниже Наура, вторглась в наши границы завязала с возвращающимися в Калиновую, сопровождавшим Ермолова конвоем жаркое дело. Тотчас отправляемые были в подкрепление нашим себе казаки, каких можно было собрать в Науре; но прежде но нежели эта помощь подоспела, храбрые конвойные казаки рассеяли чеченцев, втоптали их в Терек так, что они оставили в их руках 5 тел убитых и, что реже еще случается, двух пленных, которые показали, что намерение чеченцев было написать на самого Ермолова, при его проезде. Если бы они не опоздали одним часом, Бог знает чтобы могло случиться!

В Екатеринограде, куда приехал Ермолов 22 ноября, дожидал начальник корпусного штаба генерал Вельяминов, назначенный начальником кавказской области генерал-майор князь Горчаков, бывший поверенный в делах Персии Мазарович, Грибоедов и некоторые другие чиновники. На третий, или на четвертый день после того ал фельдъегерь, но не от Государя, а прямо из Петербурга, и по видимому не привез ничего важного.

Но со времени приезда этого фельдъегеря стало заметно как в самом Ермолове, так и в ближайших из окружающих его, уныние и таинственный вид, еще более увеличивавшие общую грусть (фельдъегерь, прибывший из Петербурга, на дороге встретил товарища своего, отправленных из Таганрога в Петербург за траурными вещами, и от него узнал о горестном происшествии, повергшем в невыразимую скорбь всю Россию. Тайну эту выведал прежде всех от фельдъегеря один из адъютантов Ермолова). Наконец все объяснилось: 8 декабря получено официальное известие о кончине покойного Императора, и 9 декабря сам Ермолов со всею свитою, все войска и казаки, находившиеся в Екатеринограде, присягнули на верность Константину Павловичу.

Нельзя выразить в какую глубокую горесть повергло генерала Ермолова неожиданное известие о смерти Государя, которого он всегда называл своим благодетелем. В последнее время к Государю вельможи были отъявленными неприятелями нашего генерала, которому они при всяком случае делали пакости и досады; но Ермолов и мы все надеялись, что свидание в Астрахани прекратит в эти неприятности, и что личное объяснение Ермолова возвратит ему прежнее благословение Императора и заставит молчать врагов его.

Множество дел, относящихся собственно до управления кавказской линии, задержали генерала в Екатеринограде еще неделю, и мы возвратились в Червленую на кануне рождества Христова.

Там провели все праздники и встретили новый год; но кончина обожаемого монарха поразила нас такою скорбью, что нам было не до веселостей и праздник был не в праздник.

В самый новый год, в часу третьем пополудни, приехал фельдъегерь с манифестом об отречении от престола Константина Павловича и о восшествии на престол Государя Императора Николая 1, и генерал тотчас же приказал мне изготовить все нужные бумаги о приведении всех находившихся в его команде войск и жителей вверенного управлению его края к верноподданнической присяге; но к немедленному исполнению этого долга самим генералом Ермоловым, его свитою и войсками, в отряде находившимися, встретилось неожиданное затруднение: весь отряд состоял из отдельных батальонов, и ни при одном из них не было ни священника, ни походной церкви. В Червленой и соседних станицах не было тоже ни одного попа, потому что казаки Гребенские, Терские Семейное войско и большая часть моздокских казаков закоренелые раскольники, и не взирая ни на какие убеждения и даже строгие меры не соглашались иметь священника православной церкви. И так, решено было послать нарочного в Кизляр, откуда священник прибыл в Червленую ввечеру 3 января; 4 уже по утру совершена верноподданническая присяга. Экземпляры манифеста о восшествии на престол Государя Императора и о проведении войск и жителей к присяге, разосланы куда следует еще сутками раньше.

Все эти обстоятельства описаны здесь подробно для того, что в свое время много было толковано о том, что Высочайший манифест о восшествии Государя Императора на престол был оставлен Ермоловым несколько дней без исполнения. Настоящая и единственная тому причина, как выше объяснено, была неимение ни в отряд войск, ни в ближайших селениях православного священника; а в справедливости слов моих я ссылаюсь на всех бывших тогда в Червленой военных офицеров. Считаю нужным присовокупить, что тогда войска собраны были для приведения к присяге, Ермолов в короткой и ясной речи объявив им об отречении Константина Павловича и о вступлении на престол ныне царствующего Императора, первый произнес слова присяги и все войска немедленно его примеру.

В Червленной пробыл Ермолов почти целый месяц. Наконец все приготовления к походу были кончены, провиант подвезен и 19 января генерал выехал с небольшим отрядом и частью своей свиты и с Грибоедовым в Грозную, а 21 и все остальные войска и чиновники, бывшие при Ермолове, в том числе их, двинулись туда же.

При самой переправе через Терек * (Переправа через Терек по пароме находится в 7 верстах выше Червленной и довольно удобна. Оба берега реки плоски и открыты. На левом было тогда небольшое укрепление, прикрывавши переправу) нагнал нас фельдъегерь, приехавший из Петербурга. Все пустились расспрашивать его о тамошних новостях и последних происшествиях, но он был молчалив как стена и ловкому адъютанту Ермолова, Талыгину, едва удалось от него выведать, что он привез с собою один только небольшой пакет от графа Дибича на имя генерала.

В 4 часа мы приехали в населенную мирными Чеченцами и Кумыками деревню Старый Юрт, назначенную для ночлега, и в 6 верстах от переправы, по направлению к юго-востоку, находящуюся. Так как было еще довольно рано, то я и некоторые из товарищей моих успели до наступления ночи осмотреть находящиеся не далее полутора версты от этой деревни горячие ключи, известные по описанию Гюлденштета. Главный из них так изобилен водою, что на текущем из него ручье, саженях во ста ниже источника, выстроено несколько мельниц; вода теплотою до 60 градусов по Реомюру, годна для питья и варенья пищи, и кроме нее ни в Старом-Юрте, ни в укреплении нашем, близ этой деревни выстроенном, никакой другой не употребляют. Говорит, что она легка и здорова. Я пил приготовленный из нее чай и он мне показался довольно вкусным; серного запаху ни сколько не было заметно. В версте от главного источника, к востоку, есть еще несколько горячих же ключей, менее обильных. Я не заметил ни в одном из них ни осадки, ни запаху серы. На дне видна красная охра, а по сторонам была накипь известкового свойства. Вода во всех горяча так, что нельзя выдержать пальца даже и одной секунды.

Дорога от Терека к крепости Грозной переходит через значительное возвышение, тянущееся почти параллельно Тереку от северо-запада к юго-востоку. Вершина одного возвышения поднимается более ста сажень над уровнем Терека. К южной стороне его расширяется пространная равнина, ограничиваемая к востоку Мечикскими и Брагунскими горами, покрытыми густым и высоким лесом. На юге видны два огромные холма, между которым пролегает Ханкальское ущелье. В дали, на юго-западе, белеют снежные хребты Кавказа; к западу возвышается предгорие, выходящие из Малой Кабарды и называемое мирными чеченцами.

В половине шестого часа вечера, мы были уже в Грозной.

Прибывший с нами фельдъегерь привез с собою Высочайшее повеление, в котором предписано было немедленно арестовать Грибоедова, отобрать у него и опечатать все бумаги и отправить как его, так и бумаги, с тем уже фельдъегерем в Петербург. Все это было исполнено: Грибоедов арестован и бумаги его опечатаны через четверть часа по прибытии нашем, и на другой день, рано по утру, он уже мчался с фельдъегерем. Доброта сердца Ермолова и благодетельное расположение ко всем, кто служил при нем, не изменить и при этом неприятном случае. Он написал к графу Дибичу о Грибоедове самый одобрительный отзыв, который, как сам Грибоедов сознавался после, много помог ему при его оправдании.

Неожиданное это происшествие привели всех нас в уныние. Мы все жалели Грибоедова, как доброго человека и чрезвычайно приятного товарища. Со мною он познакомился в 1822 году, и тогда я имел возможность сделать ему небольшую услугу. С тех пор мы с ним сблизились и были дружны до самой его смерти. Впоследствии времени и он много сделал для меня доброго. Ермолов очень любил его и помогал ему при всяком случае, как тогда, когда он был еще секретарем при нашем поверенном в делах в Персии, так и в то время, когда он был уже назначен к Ермолову чиновником для дипломатической переписки; но Грибоедов не навсегда остался благодарен человеку, который был ему благодетелем. Со временем и в своем месте, я, может быть, расскажу об этом подробнее. – По окончании еще некоторых необходимых приготовлений, 26 января, в 9 часов утра, войска, назначенные действовать против чеченцев, под предводительством генерала Ермолова выступили в поход. Весь отряд состоял: из 2 батальонов Ширванского, 1 батальона апшеронского пехотных, 1 батальона 41, 300 человек 43 егерских, и одной роты, в 200 человек, тифлисского пехотного полков; 600 линейных казаков, 11 орудий пешей артиллерии, 2 орудий конной линейной и 2 трех фунтовых горных единорогов. Всего под ружьем было до 4800 человек. Не доходя до Ханкалинской теснины обозы и все тяжести остановлены под прикрытием 1 батальона пехоты, а прочие войска быстро двинулись в этом проходе.

При описании Чечни сказано уже что такое Ханкала; в добавок к тому должно сказать, что ущелье это прежде было покрыто густым лесом, чрез который пролегала тесная и извилистая дорога; но потом генерал майор Греков рассчитал лес в обе стороны на пушечный выстрел, так, что на этом расстоянии нет ни прутика и через Ханкалу можно уже было пройти без затруднения.

Чеченцы не рассудили здесь защищаться, не взирая на то, что у южного выхода начали было рыть, и провели до половины ущелья, довольно глубокий ров, изредка показывались несколько человек конных и пеших и стреляли по нашей колонне, но пули их не долетали и ущелье пройдено без всякой потери. Пройдя в Ханкалу, части отряда, в ожидании обозов, приказано сделать привал, а двум батальонам, со всеми казаками, велено идти быстро вперед и занять непокорную деревню Большую Атагу, находящуюся на реке Аргуне, верстах в 12 от Ханкалинского ущелья. В половине третьего часу пришел обоз, тоже без всякий потери и с ним вместе все войска, оставленные у выхода из Ханкалы двинулись к Большой Атаге, которая найдено уже занятою посланным вперед отрядом. Сопротивления со стороны жителей не было, и они успели скрыться в окрестных лесах.

Деревня Большая Атага береге Аргуна, на двух каналах, проведенных из этой реки и прорезывающих деревню во всю длину. Она раскинулась версты на две по низменному месту, кроме двух или трех сакель, находившихся на небольшом возвышении, которое, вероятно, прежде было настоящим берегом Аргуна. Там же на возвышении находится довольно обширное кладбище, усеянное камнями, по обыкновению мусульман, поставленными стоймя. Домы, числом около 300, выстроены довольно прочно и были содержаны опрятно. При каждом почти был сад с фруктовыми деревьями. Особенно много было огромных шелковиц; но занимались ли жители шелководством, узнать мне было не можно.

В деревне были найдены значительные запасы муки, пшена, меду, масла и сыру. Все это было отдано солдатам, и они завели стряпню, продолжавшуюся всю ночь. Каких кушаньев они не выдумали: кто делал клецки, кто пек блины; малороссиянин варил вареники, русский поджаривал оладьи, каждый готовил для себя то, чем некогда лакомился на родине; все не думали о сне и не чувствуя усталости варили, пекли и ели до рассвета, не взирая на то, что были в походе почти целый день, и что завтра ожидали их опять труды и опасности.

Но чеченцы не спали и не давали нашим хозяйничать их добром спокойно подползая к селению, они стреляли туда, где видели разложенные огни; наши отвечали им тем же и это продолжалось до самой утренней зари.

27 января отправлен был полковник Петров с 400 казаков, 300 егерей и одним конным орудием для осмотра переправ через Аргун, ниже Атаги находящихся. Чеченцы встретили этот отряд и завели жаркую перестрелку с бывшими впереди казаками; но когда казаки, приняв влево, зачали их отрезывать от кустарников, а пехота пошла на них прямо в штыки, они тотчас отступили на правый берег Аргуна и более наших не тревожили. Осмотрены два брода и найдены удобными, один у самой деревни Малой Атаги, другой немного ниже. В перестрелке ранено легко 5 казаков и 1 егерь. В предшествовавшую ночь шел снег и следы чеченцев ясно были видны. Не без удивления я заметил, что все пешие чеченцы сражались босиком: от бедности ли, или для того, чтобы быть легко на бегу, решить трудно. Удивлялись также их прыжкам, которые ясно означались на вновь выпавшем снеге: редкие из них были менее 3 аршин и все были вперед, на встречу нашим. Отступали чеченцы гораздо тише.

28 чеченцы, пользуясь густым туманом, около полудня, в большем числе, сделали нападение на Большую Атагу. Конница же их, предполагая ударить на наших во фланге от Малой Атаги, натянулась на казаков и завязала с ними жаркую перестрелку. Но генерал Ермолов, предвидев это еще с раннего утра, вывел из деревни все войска в вагенбург, составленный из обозов на высоком и открытом месте, близ кладбища. Чеченцы найдя деревню уже оставленною, сами зачали сжечь ее, и пробирать между горящих сакель на самое близкое расстояние от возвышения, на котором находились наши войска, открыли сильнейший огонь. Им отвечали наши стрелки, залегшие по возвышенности вдоль кладбища, и перестрелка продолжалась до самой ночи. У нас убит рядовой 1, ранен офицер 1, унтер офицеров, рядовых и казаков 8 человек. Какую понесли потерю чеченцы – неизвестно.

Раненый офицер был двоюродный брат корпусного командира, поручик генерального штаба Ермолов (Петр Николаевич), молодой человек, пылкий и храбрый. Ему вздумалось пуститься в стрелки, на самом опасном месте; но едва только он показался из стоявшей вблизи сакли, был осыпан пулями. Одна из них пробила ему на вылет руку и проникнув сквозь черкеску, тулуп и архалук, нанесла сильную контузию в бедро ноги. Он упал на колени и я находясь вблизи едва успел оттащить его из выстрелов.

В этот же день обедали мы позднее обыкновенного. Чеченская пуля попала в кастрюлю с супом на генеральской кухне и пробила ее насквозь. Повар в отчаянии бросился к самому генералу, отдававшему приказания в минуту самого сильного огня и натиска чеченцев, пресерьезно докладывая об этом необыкновенном происшествии, просил убедительно, чтобы было приказано унять разбойников чеченцев. Генерал рассмеялся и велел перевести кухню в безопасное место.

29, около полудня, чеченцы опять зачали приближаться и забегая в кустарник, выше Атаги по Аргуну растущий, стрелять из дали по нашим войскам; но несколько пушечных выстрелов скоро их остановили, и они, в виду нашем, помянулись к деревне Чахтыри, находящейся в 7 верстах выше Атаги, при выходе Аргуна из ущелья на плоскость. В этот день не было у нас даже раненых.

Генералу наскучили ежедневные нападения чеченцев и пересмотрено не ведущие ни к какому результату. Движение их к деревне Чахтырам и показания лазутчиков удостоверили, что они выбрали эту деревню сборным местом, и что так был их обыкновенный ночлег, и потому генерал предположил истребить Чахтыри и рассеять собравшиеся там толпы.

Для выполнения этого предположения, 30 числа, за два часа до рассвету, послан отряд из 2 батальонов ширванского пехотного и 300 человек 43 егерского полков, 500 линейных казаков, 4 пеших и 2 конных орудий, под начальством командира ширванского полка подполковника Ковалева. Приблизившись к Чахтырам на рассвете, Ковалев отрядил подполковника Ефимовича с казаками и одним конным орудием, обойти деревню и отрезать ее от гор; а подполковнику Грекову с одним батальоном пехоты под огнем 4 орудий приказан ударить прямо на деревню. Неприятель, в числе не более 50 человек, охваченный с двух сторон, мгновенно вытеснен и рассеян. Деревня, зажженная в нескольких местах, сгорела до основания. Все это было кончено менее нежели в полчаса и стоило нам одного раненого. После чего Ковалев, не сидя более неприятеля, поворотил назад к вагенбургу.

Главные силы чеченцев в эту ночь, против обыкновения, были собраны не в Чахтырах, а на правом береге Аргуна, верстах в 4 выше деревни Большой Атаги, и из этого ночлега приготовлялись они сделать общее решительное нападение на наши войска; но услышав выстрелы в стороне Чахтырей, все бросились туда на помощь.

День только что начинался. Густой туман скрывал все предметы так, что в 10 шагах не видно было ничего и Ковалев медленно и так сказать, ощупью подвигался к главному отряду. Вдруг между цепью стрелков, находившегося в арьергарде и главною колонною пронеслась многочисленная конница с такою пронеслась быстротою, что наши не могли отличить были ли то казаки, или чеченцы, и тогда только узнали, что это был неприятель, когда он, наткнувшись в тумане на казаков, на правом фланге находившихся, завел с ними перестрелку. Едва успели наши стать в боевой порядок и снять с передков пушки, как навалила и чеченская пехота. Туман был так велик, что заметили ее только тогда, когда чеченцы, оттеснив наших стрелков к самой колонне, сделали общий отчаянный натиск. Удачные картечные выстрелы и сильный огонь нашей пехоты остановили неприятеля и заставляли его податься назад; но через несколько минут чеченцы, прикрываемые туманом, возобновили с новым ожесточением свою атаку и четыре раза повторяли ее, стрелял врезаться в колонну и вступить в рукопашный бой. Только отличимому мужеству и стойкости нашей пехоты, неустрашимому хладнокровию офицеров, и удачному действию артиллерии должно приписать, что наши выдержали это отчаянное нападение. Наконец чеченцы, поражаемые картечью и сильнейшим батальоном огнем, принуждены были оставить место сражения и отступили к Чахтырам с такою поспешности, что, противу обыкновения своего, не успели д подобрать тел убитых своих товарищей. Преследовать их, по причине все еще продолжавшегося тумана, не было возможности, и потому Ковалев решился возвратиться в вагенбург, куда и прибыл около 10 часов утра.