Требуется влюбленное сердце

Даже Паровозников, когда они начали жить вместе, Андрей Паровозников, знавший ее до этого много лет, был поражен тем, что происходило с Леной, едва она переступала порог прокуратуры и оказывалась дома или на улице. Но Андрею почему-то эти перемены нравились, он смотрел на нее другими глазами и очень ценил каждую минуту, проведенную вместе вне работы. Но тогда почему она не смогла и дальше жить с ним? Почему ее не радовало его отношение, его трепетная забота? Она всегда сравнивала его с Никитой – и почему-то сравнение никогда не оказывалось в пользу Андрея. Он ни за что не отправил бы ее готовить ужин, заметив, что она устала, он сразу стал бы делать все сам, не дожидаясь таких инцидентов, как вываленные на пол спагетти. Никита прежде всего ценил себя и свою усталость, свои ощущения от прошедшего дня, хотя тот же Паровозников уставал не меньше, дежурил по ночам и работал не в теплом помещении, а бегал на своих двоих по городу. Лена никак не могла объяснить себе, почему вернулась к Никите после всего, что было. Вернулась – и все, хотя в отношении Кольцова к ней после их разрыва и воссоединения ничего не поменялось. Наверное, так бывает: тебя тянет не к тому, кто заботится о тебе, а к тому, кто всецело поглощен собой. Психиатр как-то в разговоре обронил фразу: «Вы, Елена Денисовна, типичная женщина-собака, вы живете для того, чтобы служить кому-то, быть чьим-то придатком, и вас раздражает, когда мужчина пытается возвысить вас и поставить хотя бы вровень с собой, а не то что выше». Лена тогда не совсем поняла, что он имел в виду, и даже немного обиделась на сравнение, но теперь вот осознала, что доктор был совершенно прав. Ей важно было любить самой, самой отдавать что-то и не требовать ничего взамен. Даже не то что не требовать – просто не ждать, потому что так ей было удобнее. Когда ничего не ждешь и внезапно получаешь хоть минимум, это приносит куда больше радости.

– Лена, иди ужинать, все готово, – раздался голос Никиты из кухни, и она поспешила туда.

Даже здесь, в ее съемной квартире, Никита ухитрился накрыть стол почти по всем правилам – насколько это вообще было возможно в условиях современных реалий жизни. Полотняные салфетки, ножи, вилки, ложки для спагетти, стаканы для сока и бокалы для вина.

– Извини, скатерти у тебя по-прежнему нет, – иронично сказал он, заметив, как Лена оглядывает сервированный стол. – Тебе же трудно заехать в магазин и купить ее.

– Мне трудно будет найти время для того, чтобы каждый раз стирать ее и крахмалить, как ты любишь.

– Это решаемо: я отвожу свои в химчистку, там их приводят в порядок, могу дать тебе адрес.

«А у меня и на это нет времени», – подумала Лена, но промолчала. Не хотелось слушать пятиминутную лекцию о том, как правильно сервировать стол и зачем на нем нужна крахмальная скатерть.

– Согласись, – Никита пригубил красное вино, – всегда приятно сидеть за красиво накрытым столом. Ты возразишь, что можно есть и с клеенки. Можно, но зачем? Такими темпами можно скатиться до того, чтобы есть прямо из кастрюли – ведь времени на мытье посуды тоже вечно нет.

– Не утрируй, – попросила Лена. – Ты говоришь так, словно я выросла в хлеву и не умею пользоваться ножом и вилкой.

– Этого я не сказал. Однако разница в наших привычках очевидна, согласись?

«Юлька была права, когда говорила, что Никита дворянин от слова «дворняга», так и ждет, когда бы цапнуть побольнее», – подумала Лена, не желая продолжать разговор.

– Ты почему не пьешь? – кивнув на бокал, к которому она не притронулась, спросил Кольцов. – Это хорошее испанское вино, между прочим.

– Я в них мало понимаю, ты ведь знаешь – для меня вина делятся на красные и белые, кислые и сладкие. Увы, курсы сомелье я не заканчивала.

– Тогда прислушайся к совету и попробуй. Или тебе за руль завтра?

– Нет. Машина, похоже, снова сломалась, я не могла ее утром завести. Надо что-то делать, кого-то просить…

– Намекаешь, что я не могу тебе помочь? – дернулся Никита.

– Нет, что ты. Я совершенно не об этом. Прекрасно справлюсь и сама, ты ведь знаешь. Просто думаю, что надо, видимо, продавать ее и покупать что-то другое, а пока это невозможно.

– Ты могла бы попросить в долг у матери, например.

– В моем возрасте стыдно просить денег у матери. Обычно женщины просят у мужа. – Тут Лена прикусила язык, поняв, что сказала лишнее.

Все разговоры о браке вызывали у Никиты такую агрессию, что ей всякий раз становилось страшно. Но сегодня, к счастью, обошлось – то ли Кольцов не заметил этой оговорки, то ли решил не портить вечер.

– Допустим. А кредит?

– А выплачивать я его как буду? У меня и так квартира съемная.

– Я вообще не понимаю, почему ты не поговоришь с матерью и не предложишь ей разменять вашу квартиру? Ведь тебе там положена доля, так почему не сейчас?

– Никита, давай оставим эту тему, я тебя очень прошу, – взмолилась Лена. – Я вообще зря затеяла разговор о машине, не нужно было… Ничего, завтра попрошу кого-нибудь из водителей, они подъедут и посмотрят – я всегда так делаю.

Никита сосредоточенно наматывал спагетти на вилку при помощи ложки и молчал, но в его молчании Лена угадывала недовольство. Ему было неприятно, что она обращается за помощью к кому-то, однако он сам помочь ей в этом не мог и не особенно хотел. Но самолюбие его при этом было уязвлено, это она понимала. Лена привыкла самостоятельно решать и финансовые проблемы, и все, что связано со старенькой машиной, и не ждала от него каких-то действий. Юлька всегда возмущалась по этому поводу:

– Скажи, зачем тебе мужчина, которому ты не можешь доверить решение каких-то вопросов, которые женщина в принципе не должна решать сама? Он что, не знает, что ты не дочь миллионера? Он так издевается над тем, что ты ездишь на своей развалюхе, и при этом ни разу не предложил помочь как-то это исправить. А ведь он не побирается на паперти, ты сама говорила: объективы покупает по семьдесят тысяч.

– Вот кто я ему, чтобы он мне предлагал деньги? – вяло отбивалась Лена.

И Юлька закипала окончательно:

– Конечно, дорогая, ты ему никто! Ты с ним просто спишь, когда ему, заметь, это удобно. А когда неудобно, тебя задвигают в угол, как старые тапочки – разношенные по ноге, привычные, но не очень уже презентабельные. Выбросить жалко, ноги-то привыкли. Но и только.

– С какой стати он будет мне деньги давать? Я же не содержанка.

– Ага, и никогда ею не станешь, не говоря уже ни о чем другом. Так и будет тебе мозги пудрить, пока не надоешь.

Лену эти разговоры обижали, но, скорее, как раз потому, что она понимала, что Юлька права. У Никиты нет никаких планов на ее счет – ни серьезных, ни вообще хоть каких-то. Он ни разу не предложил жить вместе, ни разу не спросил, есть ли деньги, на что она живет, какая у нее зарплата. Она не ждала от него денежной помощи, но все равно было обидно. Надо отдать ему должное, еще в самом начале их отношений он предупредил, чтобы и она не строила особых иллюзий и, не дай бог, не пыталась его привязать – хоть бы и ребенком. Так сразу и сказал:

– Если вдруг решишь забеременеть, сразу расстанемся. Мне это не нужно, ничего менять я не собираюсь. Выбрось из головы эту расхожую бабью дурь «со временем он привыкнет и полюбит этого ребенка», со мной ничего подобного не произойдет. У меня есть взрослый сын, с меня хватит.

И она согласилась и с тех пор напряженно следила за своим организмом, прислушиваясь, «как бы ненароком чего не вышло». Иногда, правда, ее пугала перспектива остаться на всю жизнь совершенно одинокой, но она старательно гнала эту мысль от себя, успокаиваясь тем, что вообще далеко не все хотят и могут иметь детей. У той же Юльки их не было, но она сделала выбор сознательно, строя карьеру, да и когда погиб ее муж Саша, Воронкова сказала, что если и родила бы когда-то, то только от него, а теперь-то что уж. Но слова Никиты о нежелании иметь детей Лена восприняла как очередное подтверждение нежелания нести ответственность за кого-то, кроме себя, любимого.

Ужин закончили в молчании. Лена вымыла посуду, вытерла стол и унесла в бак для белья салфетки, Никита выкурил сигарету и улыбнулся:

– Мне нравится смотреть, как ты хлопочешь.

Она чуть смущенно улыбнулась:

– Мне приятно делать что-то, когда ты рядом. Тогда это имеет какой-то смысл.

– Не усложняй, Лена, какой высший смысл в мытье посуды? Только чтобы завтра не есть с грязного.

– Тебе завтра рано вставать? – перевела она разговор, чтобы не развивать эту тему дальше.

– Да, я уйду часов в семь, нужно заехать домой.

«Нужно встать пораньше и приготовить ему завтрак», – автоматически отметила для себя Лена. Она всегда старалась проснуться раньше Никиты, чтобы к моменту его пробуждения накрыть на стол и немного привести себя в порядок. Кому приятно видеть с утра заспанное припухшее лицо, тем более человеку с художественным вкусом?

– Я завтра буду занят, много работы, заказали каталог, – сказал Никита, потягиваясь, и Лена вспомнила о Жильцовой.

– Послушай, я хотела спросить… ты недавно делал каталог детской одежды, помнишь? А модели откуда были?

– Какие модели?

– Дети, которых ты снимал, откуда были?

– Заказчик сам выбирал в каком-то детском модельном агентстве. А что?

– Ты не мог бы для меня узнать, в каком именно?

– Зачем?

– Мне по работе нужно. Но если тебе трудно или неудобно…

– Да не трудно. Только напомни с утра, я постараюсь позвонить, когда время будет.

– Спасибо, ты бы мне очень помог.

– Что-то случилось?

– Говорю же, по работе нужно, вот и вспомнила, как ты рассказывал.

– Каталог, кстати, так себе вышел, но заказчик остался доволен. Если честно, не люблю, когда они своих моделей приводят, всегда что-нибудь не то: или лица сложные, или работать не могут. Но тогда вроде как все обошлось – дети как дети, с опытом некоторые. Никогда не понимал этих сумасшедших мамаш, которые пытаются на смазливом детском лице денег заработать, – с некоторой брезгливостью в голосе сказал Никита. – Разве счастье в том, чтобы родиться красивым? Нужно развивать голову, интеллект, а не умение позы принимать.

– У всех свои представления о счастье.

– Нет, это просто алчность и попытка реализовать свои неудавшиеся мечты через ребенка. А как потом будет жить этот ребенок, когда вырастет и черты лица изменятся? Ведь зачастую бывает, что красивая в детстве девочка перерастает в совершенно обычную среднестатистическую девицу. А привыкла она быть в центре внимания, привыкла, что все ахают и восхищаются. И мать, курица, вбила ей в голову мысль о ее исключительности. И вдруг – раз! – и ничего этого больше нет. Вот и начинаются проблемы, – проговорил Никита, направляясь в комнату.

– Но ведь подобное происходит и с теми детьми, что в детстве считаются талантливыми, например, – возразила Лена, расстилая постель.

– Это другое. Знания, которые получены, никуда не денутся, а вот внешность может измениться. Потому мне и не нравится, когда люди делают на это ставку. – Никита забрался под одеяло и поманил Лену: – Ладно, иди ко мне, хватит спорить о чужих детях.

Утром, проводив Кольцова и напомнив ему об обещании позвонить заказчику, Лена сварила себе еще кофе, забралась с чашкой в кресло и задумалась. С чего начать сегодня? Хорошо бы, чтобы Андрей успел найти что-то в турагентствах, тогда будет хотя бы понятно, планировалась ли супругами Жильцовыми поездка, или решение было принято спонтанно. Тогда можно будет думать о причастности кого-то из них к убийству Полосина. А пока все не более чем ее догадки. Надо бы еще соседей их опросить: что за семья, кто у них бывает, как живут. Это Лена решила поручить Левченко – парень показался ей толковым, хоть и не совсем пока опытным, но это дело наживное. Надо еще составить список друзей и близких знакомых и их тоже опросить. И, видимо, придется ехать в Москву, отрабатывать там связи Полосина, ничего не попишешь. А скоро годовщина у отца… Кладбище, неизбежная встреча с матерью, потом поминки для многочисленных знакомых отца. И нет возможности избежать этого, и придется ощущать на себе материнский укоризненный взгляд – мать до сих пор винила ее в самоубийстве отца, до сих пор не могла простить. Сама Лена считала, что отец не смог справиться с чувством вины, с тем, что дочь узнала о его второй жизни вот так, расследуя уголовное дело. Ему, совершившему подлость единственный раз в жизни, скорее всего, стало невыносимо жить с этим, это была та самая ситуация, когда большие деньги не принесли счастья, а раскололи семью. Денис Васильевич просто не справился с этим. Но мать упрямо настаивала, что, если бы Лена отказалась от дела, все было бы иначе, и дочь никак не могла убедить ее в том, что независимо от следователя подробности прошлой аферы Дениса Васильевича все равно стали бы достоянием общественности. Он помог человеку избежать уголовного дела – какая разница, кто обнародовал бы это спустя почти двадцать лет? Так или иначе, это преступление. Наверное, выстрел был единственным выходом, который видел из этой ситуации отец.

Кофе давно остыл, а Лена все еще сидела в кресле, погрузившись в мысли, и едва не задремала. К счастью, взгляд упал на будильник, и она подскочила:

– О, черт! – Кофе выплеснулся на пол и тапочки, босая нога оказалась в луже. – Нет, что за наказание такое?

Лена метнулась в ванную за тряпкой, наскоро вытерла молочно-коричневую жижу и стала собираться на работу.

Машина привычно уже не завелась, Лена попробовала сделать это больше для того, чтобы убедиться: нужно все-таки просить кого-то помочь, – и пришлось добираться на общественном транспорте. Разумеется, она опоздала, получила нагоняй от начальника и в весьма дурном настроении расположилась за столом в кабинете, вынув папку с делом об убийстве Полосина. Появившийся примерно через час Паровозников молча выложил перед ней копии брони отеля и авиабилетов. Лена быстро пробежала их глазами:

– Черт.

– Не на то рассчитывала? – сочувственно спросил Андрей. – У тебя кофе нет?

– Есть, банка за шторой справа. И мне сделай, если не трудно, не успела дома.

– Так все-таки чего расстроилась-то? – Он щелкнул кнопкой чайника.

– Понимаешь, эти твои бумажки мне всю версию обрушили. Получается, что Жильцовы планировали поездку, а не улетели спонтанно. Даты-то стоят еще апрельские.

– И что это меняет? – пожал он плечами. – Даты – апрельские, на дворе май, но это не значит, что убийство Полосина не было спланировано в том же апреле – разве не так? Что мешало подготовиться заранее? А, собственно, почему ты решила, что дело в Жильцовых?

– А в ком?

– Не знаю, в ком угодно. – Он поставил перед ней кружку.

– Труп в квартире матери – и кто-то другой?

– Лена, ты как-то примитивно мыслишь, на тебя не похоже. Мало ли почему этот Полосин оказался в квартире гражданки Брусиловой? Может, дочь ключи дала кому-то из подруг, чтобы та могла с любовником встретиться.

– Вряд ли.

– Да почему? Вполне могла. Если предположить, что есть у Жильцовой замужняя, например, подруга, к которой приезжает любовник из Москвы, – почему не выручить? Мать-то все равно на даче.

– Андрей, это как-то совсем уже глупо. Что за проблема снять номер в гостинице и не привлекать к ситуации кого-то еще? Я бы так сделала. – Она осеклась, поняв, что вот этого, пожалуй, говорить не стоило.

Он тоже умолк, прихлебывая кофе. Лена рассеянно помешивала напиток ложкой и думала, что в словах Андрея все-таки есть рациональное зерно. Возможно, у кого-то из подруг Дарьи Жильцовой мог быть резон для подобного поступка – не все хотят светить, к примеру, свой паспорт в гостиницах, да и город у них не такой уж большой, если подумать.

– Надо отрабатывать подруг Жильцовой, – со вздохом сказала она.

– Список телефонов у меня есть, там их всего трое, дружат еще со школы. Новых не появилось, так, во всяком случае, утверждает ее мать.

– Когда ты это успел?

– Вчера. Она, кстати, на тебя здорово злится, – сообщил Андрей. – Уж очень ты ее оскорбила предположением, что дочь ее может иметь любовника.

– Смотри-ка, какие нежности… Всякое бывает, и абсолютно не обязательно, что мать должна знать о жизни дочери все-все. Но ты прав, пожалуй: я слишком уж явно дала ей понять, что такое может быть, и госпожа Брусилова такого святотатства мне, понятное дело, забыть не сможет.

– Ладно, Ленка, спасибо за кофе, поеду я, наверное, по подружкам мадам Жильцовой, – отставив пустую кружку, сказал Паровозников. – Ты сама ни с кем не хочешь пообщаться, чтоб нам с Сашкой полегче?

– Да, пожалуй, хочу.

– Вот тогда тебе координаты самой задушевной подруги, так мать утверждает. – Андрей быстро черкнул на листке телефон и имя.

– Эй, а вымыть за собой? – возмутилась Лена, наблюдая, как он продвигается к двери.

– Я наливал – ты моешь. – Улыбнувшись, Андрей скрылся за дверью.

– Вот зараза, – пробурчала Лена, сдвигая обе кружки на край стола и берясь за телефон.

Через час Лена стояла у здания банка «Кредит Плюс», где заместителем генерального директора работала ближайшая подруга Дарьи Жильцовой. Ее встречала секретарь – молодая особа в белой блузке и темно-зеленой юбке.

– Вы Елена Денисовна? – приветливо спросила она, и Лена привычным жестом достала удостоверение. Секретарь чуть изменилась в лице, но быстро взяла себя в руки: – Соледад Сергеевна вас ждет.

Странное имя начальницы в ее устах прозвучало вполне естественно и даже немного таинственно, Лена попыталась представить себе, как должна выглядеть женщина, которую зовут Соледад, и ошиблась в своих прогнозах. Секретарь толкнула массивную дверь с табличкой «Матюшкина С. С., заместитель директора» и пропустила Лену вперед. В просторном кабинете за большим столом сидела высоченная круглолицая женщина с курносым носом и копной мелких светлых кудряшек, окутывавших ее голову легким облаком. Ничего «испанского» в ее внешности не было. Голос у Соледад оказался неожиданно низким.

– Проходите, пожалуйста, – сказала она, не вставая из кресла. – Света, два кофе. Или вы предпочитаете чай?

– Нет, кофе вполне подойдет, – усаживаясь за стол, ответила Лена.

– Извините, я не записала вашего имени-отчества, – продолжила хозяйка кабинета, и Лена повторила:

– Елена Денисовна Крошина, старший следователь прокуратуры.

– Да-да, все правильно, Елена Денисовна. И в чем меня подозревают? – с легкой иронией спросила Матюшкина.

Лена терпеть не могла эту манеру людей скрывать волнение за иронией и разговаривать снисходительным тоном.

– Пока еще ни в чем, – привычно ответила она. – У меня есть несколько вопросов о вашей подруге Дарье Жильцовой.

– О Дашке? – удивилась Матюшкина. – А что с ней?

– С ней все в порядке. Но было бы хорошо, если бы вы рассказали мне о ней чуть подробнее. Ее мать назвала вас лучшей подругой Дарьи, вот я и подумала, что вы должны хорошо знать Жильцову и ее мужа.

– Разумеется. Мы с Дашей дружим с первого класса, я была свидетельницей на их с Витей свадьбе. Даже не знаю, о чем вам рассказать. Хорошая семья, благополучная, – последнее слово, как показалось Лене, Матюшкина немного выделила голосом, и в этом ей снова почудилась какая-то ирония. – Все гладко и благопристойно. Знаете, раньше были такие книги – «О вкусной и здоровой пище», «Домоводство» – с яркими постановочными фотографиями? Там были как раз такие семьи: красивый, слегка прилизанный мужчина, ухоженная женщина в кружевном передничке и ребенок, обычно кудрявая девочка с красным бантом. Вот Дашкину семью вполне можно было бы снимать для подобных изданий.

Матюшкина откинулась на спинку кресла и вынула пачку сигарет. Лена же, быстро прокрутив в уме ее последние фразы, опять почувствовала какую-то скрытую недоброжелательность, что ли. Вроде ничего осуждающего или неодобрительного о семье подруги Матюшкина не сказала, но какой-то неприятный осадок от сравнения остался.

– Соледад Сергеевна, скажите, а в последнее время в поведении Дарьи ничего не изменилось?

– В Дашкином – нет, а вот Витя… – Матюшкина умолкла на секунду, выпустила колечко дыма. – Витюша стал какой-то нервный, мы связывали это с уменьшением заказов в его агентстве. У него частная охранная контора, а сейчас мода на личных охранников прошла. Соответственно, денег стало куда меньше, а у Дашки, наоборот, дела пошли лучше: сумасшедшие мамаши ведут к ней своих чадушек в надежде на карьеру Водяновой в перспективе, – чуть усмехнулась Соледад, и Лена вспомнила, что примерно это же вчера говорил и Никита. – Не мне вам рассказывать, как зачастую болезненно реагируют мужчины на успехи жены, особенно если у самих дела идут не очень.

– И что, Виктор Жильцов именно из таких?

– Елена Денисовна, – чуть наклонившись вперед, произнесла Соледад, внимательно глядя Лене в лицо, – человек привык быть первым, главным, сильным – и вдруг… Жена, которая раньше без него шагу ступить не могла, начинает зарабатывать едва ли не больше, уезжает в какие-то поездки, на съемки, на конкурсы красоты среди детей – кому это понравится?

– Он ревновал ее?

– А то! Дашка на втором курсе выиграла конкурс красоты, ее портретами в городе все было оклеено, неужели вы не помните? – Лена отрицательно покачала головой, и Матюшкина продолжила: – Все, что прилагается к подобному событию, у Дашки в жизни тоже возникло: поклонники, букеты, маньяки. Они с Витей на этой почве и познакомились, он ей охранника тогда бесплатно предоставил, ну а потом и сам стал ухаживать. Дашка красивая, таким всегда все само в руки плывет.

К Лениному удивлению, Соледад произнесла это без тени зависти, как бывает обычно даже у близких подруг, одна из которых чуть красивее или чуть удачливее другой. Нет, Соледад, судя по всему, не испытывала зависти к более красивой подруге.

– Витя ее, конечно, баловал очень, но Дашку это не испортило. Мы много лет вчетвером дружим, и никто из нас не заметил никаких перемен – ни Ирина, ни Лера, ни я. Дашка относилась к нам по-прежнему, мы часто всей компанией у них время проводили, даже когда у девчонок собственные семьи появились.

Лена отметила эту оговорку – по всему выходило, что сама Соледад до сих пор не замужем. Отсутствие кольца на соответствующем пальце об этом не свидетельствовало, а вот такая оговорка – вполне.

– Витя, конечно, старше нас всех, прилично старше, – продолжала Матюшкина, – но этого совершенно не замечалось в компании. Правда, в последнее время… – она опять на секунду умолкла, словно что-то припоминая, – да, в последнее время он стал какой-то мрачный, что ли. Знаете, как будто у человека внутри происходит борьба, а он старается это скрыть от окружающих и изо всех сил пытается казаться прежним. Именно казаться, потому что быть прежним он уже не может.

– А в чем это выражалось?

– Скажем, он стал говорить с Дашкой с оттенком раздражения. Словно каждое ее слово причиняет ему боль. Перестал обнимать ее при нас, хотя раньше не стеснялся проявлять чувства. Даже за столом старался сесть не с ней. Если честно, – чуть понизив голос, сказала Соледад, – мне временами начинало казаться, что у Дашки кто-то есть и Витя подозревает ее в измене.

«Интересно, что сказала бы сейчас в ответ на это предположение мадам Брусилова», – подумала Лена, делая пометки в ежедневнике.

– А вы?

– Что я? – Матюшкина вытянула из пачки новую сигарету.

– Вы не подозреваете свою подругу в возможном, хм, адюльтере?

Матюшкина выпустила очередное колечко дыма, внимательно проследила за тем, как оно тает, поднимаясь к потолку, и, красиво держа на отлете руку с сигаретой, сказала твердо:

– Даже если я и подозреваю, то ни за что не стану говорить об этом.

– Почему?

– А вам непонятно? У вас есть подруга, Елена Денисовна? Вот такая, чтобы как сестра?

Лена, разумеется, тут же вспомнила Юльку Воронкову – это был как раз тот случай.

– Да, – кивнула она, – есть.

– Тогда вы меня поймете. Даже если близкий тебе человек оступается, ты ни за что не станешь обсуждать его проступок с кем бы то ни было и постараешься найти ему оправдания.

– Даже если близкий человек совершил преступление?

– А Дашка – совершила? – И в голосе Матюшкиной Лена не уловила ни удивления, ни интереса, ничего.

– А если допустить?

– Бросьте, Елена Денисовна, я ведь знаю, что следователи так не работают, – усмехнулась Соледад, придавливая окурок в пепельнице. – Вы бы не пришли ко мне, если бы не подозревали Дашку в чем-то. Или – Витю? Я скорее поверю в то, что Витюша что-то натворил, чем в то, что это сделала Дашка, – даже теоретически.

«А ты за что-то не любишь мужа ближайшей подруги, дорогая Соледад, – подумала Лена. – Хоть и стараешься скрыть это».

– И почему вы так думаете?

– Потому, что никогда не верила в эту глупую теорию про тихий омут и чертей. У Дашки никогда не было второго дна, понимаете? Она – как на ладони, простая, бесхитростная. Мне кажется, она даже соврать не смогла бы – во всяком случае, я такого за ней никогда не замечала.