Философия современности и межвременья. Издание 3-е, исправленное и дополненное

Программа целенаправленного социального строительства обусловила искусственный характер социальной системы в тех областях общественной жизни, что рефлексировались советским обществознанием. Причем, обусловленность была субъективно телеологической, а не объективной. А за пределами внимания программы находился огромный ойкуменальный пласт, практически недоступный для контроля и регулирования, и обозначенный как «теневая экономика». Там господствовали примитивные капиталистические отношения, бартер по типу «я – тебе, ты – мне», коррупция, «блат», фарца и пр. спекулянты, цеховики и т. д. Соотношение теневой и государственной экономик было таким, что без теневой, и огромное неповоротливое плановое хозяйство не могло функционировать. Но эта раздвоенность экономики повлекла за собой раздвоенность политики, конфликт морали и права, цинизм как своеобразную моральную норму и внутреннюю разорванность всего социального организма страны, приведшую в конце концов к параличу власти и крушению советской системы.

В западном же мире возобладала точка зрения, в которой общественный порядок обусловливался не столько материальными, сколько, в первую очередь, духовно-субъективными причинами. Здесь на передний план выходила современность, а не историческая предзаданность, индивидуальность, а не коллектив. Программы общественного развития не было, ее заменяла «миссия» как общее направление, и общество функционировало как естественно сложившаяся, а не искусственная система.

Рассмотреть перспективу становления цивилизации в нынешней России, значит, отыскать способ совмещения равно унаследованных ею советского и западного представлений. Этот способ позволяет синтезировать предпосылки и найти «зародыш субъективности», из которого в будущем возможно развитие новой российской цивилизации.

Если цивилизация – привычный порядок общественной жизни, то она – нормативный базис культуры. Нормы морали, права, производства, потребления, политические, экономические, даже вкусовые, нормы в науке, в литературе и в искусстве, в религии и т.д., нормы в самом широком смысле инвариантны для всех явлений каждого отдельного культурного организма и выполняют функции законов культуры. Цивилизация, это – форма социальной культуры, придающая ей определенность, связность и устойчивость. Феноменологически же она является единством легитимных ценностей, норм и институтов, воспроизводящих друг друга как целостную и довольно-таки инертную систему.

Цивилизация придает культуре форму благодаря тому, что оформляет и регулирует с помощью права, морали и других норм межиндивидные отношения. Не убий, не укради, не прелюбодействуй, не бери взятки, не плюйся в автобусе и т.п., до тех пор, пока подобные нормы привычны большинству, они – легитимны, их соблюдают. Но в какой-то момент по разным причинам они перестают быть легитимными и становятся сомнительными. И тогда почему «не убий», если на меня с ножом? Почему не укради, если я голоден, а у него много? Почему не прелюбодействуй, если очень хочется? – И порядок социальных отношений рассыпается от малейшего толчка.

Межцивилизационная эпоха, это полная делигитимация всех норм общественной жизни, превращение порядка в социальный хаос, на поверхности которого еще может плавать пена нелегитимных и формальных правил, обрядов и ритуалов, выдающих себя за традиции, но ставших или изначально задуманных как симулякры. Так бывает в весеннее половодье, когда освободившаяся река несет на себе отдельные льдины, но уже не скованна льдом.

4

В начале 1990-х гг. была такая иллюзия, что достаточно ввести частную собственность, отпустить цены, допустить конкуренцию и обеспечить расчет деньгами, и сразу всё наладится. А наладилось не всё. Гарантированная этими факторами экономическая мотивация, на самом деле, внешняя, а не внутренняя. Люди захотят зарабатывать, но не будут знать, как это делается: честным ли трудом, коррупцией ли, грабежом или воровством. Причем, коррупция, грабеж и воровство оказываются экономически эффективнее, чем честный труд в силу большей прибыли, какую обеспечивает коррупция и более быстрого оборота, какой гарантирован при грабеже. Нужна еще внутренняя мотивация, воспроизводимая в масштабах всего общества только моралью. По отношении к отдельному человеку моральная мотивация тоже, конечно, внешняя, ибо означает всего лишь «будь как все», но в общественной жизни она внутренняя, культурная, а человек в значительной мере культурное существо.

Мораль же, явление отнюдь не высшего порядка, а вполне земного, и зависит от конкретной региональной культуры. Проще говоря, у США – своя мораль, организованная вокруг исторически сложившихся частнособственнических отношений, конкуренции и денег, а у России – своя, организованная вокруг крепостных отношений и приоритета политики над экономикой. Меры, принятые в начале 1990-х гг. означали только начало весьма длительной эпохи реорганизации морали и ее переориентации с крепостного права и политики на формальное право, обусловленное формальностью денег как обезличенного средства обмена.

Такая эпоха проходит три стадии, связанные с ее носителями: сменяющими друг друга поколениями, каждому из которых демографией отводится 25—30 лет. Первый этап представляет собою деградацию норм цивилизации. Они делигитимируются и теряют способность согласовывать межсубъектные отношения, попросту говоря, их перестают соблюдать. Следствием оказывается дезинтеграция социокультурного целого, общество рассыпается на отдельных индивидов. Индивиды, находясь на одной площадке и по необходимости вступая друг с другом в коммуникацию, участвуют в ней как носители исключительно собственной разумности и неразумности. Степень их конфликтности и взаимная угроза для жизни здесь настолько велики, что они оказываются вынужденными идти на компромиссы. Стремление к компромиссу заполняет коммуникации экзистенциальным диалогом, в ходе которого образуется интерсубъективность и появляются «прасоциумы» – относительно небольшие самоорганизующиеся группы.

Это – «поколение отцов», и оно вступает в эту эпоху уже во взрослом состоянии. «Отцы» становятся крупными и мелкими лидерами, увлекающими толпу, и начинают межвременье тем, что окончательно перестают соблюдать нормы устаревшей и утратившей легитимность цивилизации. В СССР они отчасти обусловливают стиль советского постмодерна. Можно предполагать, что с того момента, как в СССР легитимная экономика стала уравновешиваться теневой, начинается цивилизационный поворот. Он даже был замечен закрытым пленумом ЦК КПСС, – тогдашней власти, – в ноябре 1979 г.

Лидеры затевают реформы цивилизационных институтов, в то время как все остальные либо продолжают соблюдать устаревшие правила, либо поддерживают лидеров в их реформаторской деятельности. Говоря на языке советского марксизма, лидеры конституируются как «квазикласс», своего рода классовый зародыш, старающийся выжить и перехитрить другой квазикласс – господствующую «номенклатуру»21. Так зарождаются тенденции, за которыми начинается уже классообразование и противостояние, вплоть до антагонизмов.

Квазиклассы появляются на постмодернистской стадии предшествующей цивилизации, как в СССР в 70—80 гг. распространилась теневая экономика, теневая политика, теневая мораль, и каждый человек, каждое предприятие вынуждены были функционировать в полях обеих – теневой и легитимной – структур. Поколение отцов на первом этапе межцивилизационной эпохи меняет эти структуры местами, то что было теневым, становится легитимным, то, что было легитимным – оказывается теневым.

В целом, поколение отцов освобождается от прошлого политически и экономически, но не морально, на них сказывается тот факт, что их взросление и становление как личностей пришлось на циничные времена предыдущего постмодерна. Но срок поколения отцов – то самое время, когда они дают импульс всем областям общественной жизни. А потом их сменяет второе поколение – «дети». У нас, это те, кто родился в 80—90 гг., и вырос, либо не помня и не зная эпохи СССР, либо зная о ней только по безответственным экранизациям и книгам.

Начинается второй этап, в котором возникает первичная социальная структура, являющаяся агрегированной суммой субъектов: мелкие партии, предприятия, неформальные объединения, разрозненные профсоюзы, криминальные группировки и т. д. Горизонтальный диалог сопровождается вертикальным, воцарившуюся среди населения анархию пытается обуздать власть. Тогда группами первичной социальной структуры становятся и новые, и унаследованные от предыдущих времен: территориальные и отраслевые корпорации: производственные комплексы, банковские объединения, армия, правоохранительная и пенитенциарная система, система образования, науки, государственной бюрократии и т. д. Они выполняют конфигурирующую роль и пытаются установить свои формальные коммуникации для начавшегося экзистенциального диалога. На втором этапе власть заявляет преимущественно о своей субъективности и вступает в противоборство с остальными субъектами. В этот момент возрастает тенденция, которую принято называть «реставрацией» не во французском смысле, а в общеполитологическом.

Реставрация, на самом деле, реставрирует только одно: формальную целостность государственно-политической системы. Конечно, в обществе еще многочисленны слои, выросшие при «старой власти», но социальные силы, поддерживающие реставрацию, уже другие. Поэтому «старые парадигмы власти» оказываются всего лишь образцом для подражания, намекающим на «былое величие», но ни в малейшей мере не наполняющие новую власть содержанием.

В силу общей дезинтегрированности, каждая группа на втором этапе проводит собственную политику, мало считающуюся с политикой других групп. Теперь экзистенциальный диалог идет уже между корпорациями, включая в их список и властные органы. Людям же предоставляется выбор: либо примыкать к сильнейшему, либо сохранять свободу, отказываясь от корпоративной и властной поддержки и защиты, а то и попадая под давление корпораций. Складываются дезинтегрированные рынки: нефти, продовольствия и т. д. Они формируются, в первую очередь, не как общегосударственные, а как внутрирегиональные и межрегиональные. Но самые экономически эффективные из межрегиональных рынков очень рискуют попасть в зависимость от авторитарной власти, рассматривающей себя не только как политическое явление, но как политику, создающую свою экономику. Властная вертикаль, вовремя не устраняющаяся от управления, с течением времени превращается в матрицу порядка и рациональности, экономически закрепляется и определяет сознание всех участвующих в ней людей. Она заставляет и жить, и воспринимать реальность, и интерпретировать ее только под своим углом зрения.

У обособленных рынков обнаруживается разная скорость развития, различные весовые категории, мировоззрения и интересы. Они вступают в противоречие друг с другом, и начинается конфликт экономик, политических стратегий и элит. Нарастает напряженность в межрегиональных отношениях, формируются несколько взаимоконфликтных идеологических «центров». Все это пропитывается молодыми поколениями, не связанными с предыдущей эпохой, но усваивающими ее циничный формализм.

Отсюда и сам второй этап межцивилизационной эпохи, как преобладающим экзистенциальным состоянием, характеризуется дезинтеграцией нравственности и еще большей, чем на первом этапе, дезориентацией персонифицированных индивидов. Проще говоря, перед людьми возникает многообразие относительно стабильных, но слабо скоординированных смысловых ориентиров, из которых, тем не менее, необходимо выбрать один, несмотря на полное отсутствие привычных оснований для выбора и вызванную этим растерянность.

Часть молодого поколения, восприняв цинизм старших, превращает его в собственный естественный эгоизм, основанный на блоговом характере его разума, позволяющем ему рассматривать всю социокультурную среду как еще не освоенный ими материал природы. Они неосознанно солидаризируются со старшим поколением и, неожиданно для себя, становятся вместе с ним субъектом реставрации. На «дело реставрации» работают не одни только проправительственные организации. В нем фактически участвуют и оппозиционные круги в бизнесе и в политике, и криминальные круги, и люмпенизированная молодежь и т. п. Стремление к реставрации является ясно различимым смыслом жизни молодого поколения. Эта нравственная позиция легко оформляется и направляется властью, которая на втором этапе межцивилизационной эпохи тоже заинтересована в реставрации во благо населяющих ее чиновников.

Диаметрально противоположная группа молодежи романтически отрицает формализм, нацеливаясь на нераспознанное будущее. Но при этом, например, в России, она сама расслаивается на тех, кто это будущее представляет в виде мечты о прошлом величии и на тех, кто находит в нем свою мечту об абсолютной вестернизации (или ориентализации) России.

И наконец, наиболее обширная часть молодого поколения растворена в суеминутности переживаемого момента. Эта «пляшущая молодежь», веселая, игривая, в меру циничная и в значительной степени инфантильная оказывается в итоге предметом конкуренции первых двух групп и становится социальной базой экзистенциальной революции.

На втором этапе нарастает противоборство между реставрацией и обновлением, накаляющая атмосферу пляшущей молодежи, по сути, совсем не желающей «загружаться», а стремящейся лишь избавиться от нарастающего морального напряжения и вернуться к своей веселой игре. Это их стремление и реализуется экзистенциальной революцией. Она сметает и фарс реставрации, и остатки былых ценностей и иллюзий, и дает шанс межцивилизационной эпохе перейти к третьему, завершающему этапу – формированию новой системы ценностей. «Поколение детей» морально делигитимирует цивилизацию, они – носители экзистенциальной революции. Это и «мажоры» – дети богатых родителей, и «эффективные» (на наш манер) менеджеры, и «бизнес-инструкторы», и поп-артисты, журналисты, и «офисный планктон», и уличная гопота, и даже те представители старшего поколения, кто побуждает себя встраиваться в задаваемый детьми стиль жизни и т.д., но их «порядок» – правила игры как таковой, и относятся они к нему именно как к игре.

Это глубоко неквалифицированное, но обладающее удивительным цинизмом поколение. Они могут прийти на предприятие и устроить там «психологический тренинг» для опытных работников кадровых отделов с многолетним стажем, обучая их, как «правильно» управлять кадрами. Могут явиться в университет или академический институт и выступить там со словами: «Забудьте всё, что вы раньше знали, и начните с чистого листа», – этим предлагая кандидатам, докторам и академикам забыть содержание своих работ по физике, истории или экономике. Их стиль – гламур, мышление же – поверхностно и дискурсивно. Они утилитарны, однако не по-западному, где утилитаризм по сути синоним практицизма, а в эгоистически-корыстном смысле.

Однако именно они смывают все остатки морали былой цивилизации и утверждают на ее месте цинизм и нигилизм, причем даже не ницшеанский, а в духе Минаевского «Евгения Онегина нашего времени», написанного в аналогичные времена 60-х гг. XIX века. Они завершают начатую отцами деконструкцию предыдущей социальной системы, и на месте страны появляется наполненная хаосом и абсурдом строительная площадка. И начинается выбор нового пути, еще допускающий, наряду с реальными, фантастические варианты, вроде образования методом чипизации и подчинения человеческого сознания искусственному интеллекту22.

Во время детей дезориентация начинает угрожать целостности общества и ее стремится усмирить политическая власть. Однако, чем больше дети взрослеют, тем больше они заражают саму власть своими раздробленными идеалами, политика власти становится абсурдной, соответствующей объекту ее управления.

А за ними уже идет третий этап – «поколение внуков и правнуков», появившихся на свет в хаосе и бессмыслице строительной площадки. Во времена «внуков» экзистенциальный диалог обостряется и становится особенно интенсивным, поскольку идет уже не во имя обогащения, как у «отцов», и не во имя игры, как у «детей», а во имя выживания. Их деятельность легитимируется не исторически, а взаимным убеждением, диалогом, они уже не зависят ни от истории, ни от соседей и, хотя заимствуют оттуда то, что считают пригодным для себя, но живут без веры в их безусловную правоту и относятся к ним вполне осознанно и скептически.

Экзистенциальный диалог, это непрерывные взаимные провокации, он наполнен конфликтами и поиском точек совпадения, стремлением к взаимопониманию, но одновременно и к самоопределению. «Внуки» начинают «стадию напряженных переговоров», где каждое сближение позиций приобретает для участников значение «норм» и «принципов», хотя бы на время, но может быть и навсегда. Их временные нормы оказываются аттракторами грядущего, успокаивающими хаос межвременья. В их диалоге складывается та нормативная основа, на которой уже может возникнуть новый цивилизационный «скелет» и нарасти ткань культуры. «Внуки» – продукт декультурации «детей», они не склонны учиться по книгам, к ним еще больше, чем к детям применимо понятие «клиповое мышление», они учатся на примерах и заимствуют наиболее удачные с их точки зрения образцы, взятые хотя бы и со стороны, однако видоизмененные и наполненные собственными проблемами и решениями.

«Со стороны», это значит, или у успешных, по их мнению, соседей, или глядя на предыдущую цивилизацию, которая для внуков уже не формирующая их среда, а осознанное и рациональное представление. И то и другое они идеализируют, абстрагируясь от всего негативного, абсолютизируя только положительные черты, и превращают в утопии. А уже утопии рассматриваются ими как обоснованные и легитимные цели и воплощаются в осмысленных поступках.

Именно перед «внуками» и «правнуками» проблема выбора дальнейшего пути ставится со всей остротой, фантастические варианты ими отвергаются. В расчет берется только реальная альтернатива: целенаправленно возвращаться к прошлому или повторять порядок успешных соседей. Ни то, ни другое, конечно, невозможно, слишком мешают конкретные обстоятельства их жизни, каких не было ни в прошлом, ни у соседей, и в частности, мешает противоборство сторонников разных вариантов. И порядок получается таким, какой устраивает все стороны, но полностью не нравится никому, он обнаруживается в точках совпадения взглядов, он становится абстракцией и формальным правом.

Так древнерусские великие князья, только еще освобождающиеся от орды, не имея университетов и учебников, но понимая, что какой-то порядок должен быть, берут за образец единственное, что им известно – организацию орды, куда они ездили за ярлыками на княжение. И воспроизводят у себя орду, позднее рефлексируя ее и превращая в самодержавие. Европейские и византийские нормы от них далеко, с этим они встречаются лишь эпизодически, а орда, это – повседневность, и великие князья становятся ханами, но по-русски, интерпретируя на ордынский манер и европейские порядки, и византийские.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест коммунистической партии. // К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т.4. // Москва Гос. изд-во полит. литер., 1955. – С. 447.

2

И. Кант писал: «Рассудок не черпает свои законы из природы (a priori), а предписывает их ей». – И. Кант. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука. // И. Кант. Собрание сочинений в восьми томах. // М.: Чоро, 1994. – С. 80.

3

У. Эко. Текучее общество. // inoСМИ.Ru. – http://inosmi.ru/world/20150615/228567583.html

4

Мальцев Я. В. Перманентная современность и ее субъект как основа социальной матрицы / Я. В. Мальцев // Социум и власть. – №5 (55). – 2015. – С. 7—12

5

Грей Джон. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности.. – М.: Праксис, 2003.

6

Делез, Ж. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения / Жиль Делез, Феликс Гваттари.. – Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010.

7

См. напр. Капустин Б. Г. Современность как предмет политической теории. – М.: РОССПЭН, 1998; Лекторский В. А. О классической и неклассической эпистемологии. – www.intelros.ru; Тульчинский Г. Л. Постчеловеческая персонология. Новые перспективы свободы и рациональности. СПб.: Алетейя. 2002; Тульчинский Г. Л. Современность и суьъективность» – Социум и власть, 2013, №3. Эпштейн М. Н. Философия возможного: – СПб.: Алетейя, 2001.

8

Бауман З. Текучая современность. – СПб.: Питер, 2008. Грей Д. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности. – М.: Праксис, 2003. Не говоря уж о замечательных работах Ю. Хабермаса, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Делеза и М. Фуко.

9

Это обстоятельство позволило С. Хантингтону употреблять термин «межцивилизационность» применительно к отношениям цивилизаций. – С. Хантингтон. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003.

10

См. мои работы: Методологические проблемы современного гуманитарного познания. Учебное пособие. Электрон. издан. // М.: «Флинта», 2013. Человеческий взгляд. Избранные статьи научного журнала «Социум и власть». – Челябинск: Челябинский филиал РАНХиГС, 2013. Логика и методология науки. Современное гуманитарное познание и его перспективы. – М.: «Флинта», «Наука», 2010.

11

Я благодарю аспирантов и студентов за их долготерпение и вдумчивое отношение к рассуждениям их преподавателя, профессоров Сибирского федерального университета Ю. В. Грицкова и Благовещенского государственного педагогического университета А. С. Чупрова, познакомившихся с черновыми вариантами этого исследования и высказавших замечания, профессоров С. В. Борисова, Ю. Г. Ершова и Г. Л. Тульчинского, принявших участие в небольшой дискуссии на тему современности, прошедшей на страницах журнала «Социум и власть» в 2013 году и сам журнал за публикацию в 2004 – 2014 годах ряда моих статей, посвященных современности и межвременью.

12

Яркова Е. Н. Постмодерн как культура межцивилизационной эпохи. // Философия и культура, 2014. №10 (82). – Сс. 1495—1505.

13

Так, например, устроен «Анти-Эдип» Ж. Делеза и Ф. Гваттари. Он разбит не на главы, а на «плато», и книгу можно читать, начиная с любого. Но Делез и Гваттари – «ризоматисты», их «Анти-Эдип» соответствует находящемуся за его пределами хаосу. Мое же сочинение, все-таки, стоит читать так, как советовала известная Алиса»: начинать сначала, продолжать, пока не дойдешь до конца, а в конце – остановиться. А я не «ризоматист», по мне, общественная жизнь антиэнтропийна и структурирует сама себя, и это указание говорит лишь о том, что отсюда начинается самая суть.

14

Об ойкуменальности см. очерк 4.5.

15

Поппер К. Нищета историцизма. // М.: Прогресс-VIA, 1993.

16

Тоффлер Э. Шок будущего. – М.: ООО «ACT», 2002.

17

С. Хантингтон – Столкновение цивилизаций? // Полис, 1994, №1, с.33—48.

18

См. мою статью: Культура как провокация. // Социум и власть, 2015, №4. – Сс. 115—122.

19

См. напр. мою статью. «Современность и критика». // Социум и власть, 2013, №6. С. 128—135.

20

См. напр. мою статью «Полифокальная социология современности». // Социум и власть, 2013, №4. – С.5—13.

21

По М. Восленскому.

22

См. напр. http://map.edu2035.org/futuremap?force (дата обращения 20.07.2019).