Экспедитор. Оттенки тьмы

– Товарищ Мальков, разрешите до… – начал было Аркадий Аркадьевич сдавленным, тихим голосом…

– А что вы мне можете доложить? – так же бесстрастно, но прессово-давяще продолжал Мальков. – Что?!

Аркадий Аркадьевич снова открыл сейф, делал он это теперь кряхтя, с натугой, достал несколько маленьких папочек и, мягко ступая, чуть ли не на цыпочках, подошел к Малькову:

– Это неоформленные эпизоды…

Не скрывая раздражения, Мальков начал листать папки, одну уронил; Аркадий Аркадьевич стремительно поднял ее; первым порывом – Исаев заметил это – было положить ее на колени Малькова, но колени были женственные, округлые, папка не удержится, соскользнет, конфуз, руководство еще больше разгневается, решил держать в руках…

Не поднимая глаз от папок, Мальков спросил:

– В Югославии, в сорок первом, ваш псевдоним был Юстас?

Исаев снял очки, положил их на стол, потер лицо, разглядывая стены кабинета, – Маркс, Сталин, Берия; на вопрос, обращенный в пустоту, не ответил.

– Я вас спрашиваю или нет?! – Мальков повысил голос и поднял глаза на Исаева.

– Простите, но я не понял, к кому вы обращались, – ответил Исаев. – У меня еще пока есть имя… Имена, точнее говоря… Да, в Югославии я выполнял задания командования также под псевдонимом Юстас.

Мальков зачитал:

– «Единственно реальной силой в настоящее время является товарищ Тито (Броз), пользующийся непререкаемым авторитетом среди коммунистов и леворадикальной интеллигенции».

– Это вы писали?

– Да.

– Настаиваете на этом и сейчас?

– Конечно.

Мальков протянул вторую папку Аркадию Аркадьевичу:

– Дайте ему на опознание подпись… Если опознает, пусть подтвердит.

Аркадий Аркадьевич быстро подошел к Исаеву, положил перед ним папку, в которой была сделана прорезь, вмещавшая в себя немецкую подпись – «Штирлиц».

– Ваша? Или фальсификация?

– Моя.

– Удостоверьте русской подписью.

– Сначала я должен посмотреть, какой текст я подписывал.

– При чем здесь текст? Речь идет о подлинности вашей подписи.

– Я ничего не подпишу, не посмотрев текста, – Аркадий Аркадьевич открыл папку: подпись была на чистом листе бумаги.

Исаев перечеркнул подпись, расписался заново и приписал: «подпись верна, полковник Исаев», поставил дату и место – «МГБ СССР».

Как только Аркадий Аркадьевич отошел от Исаева, Мальков поднял над головой третью папку:

– «Обязуюсь по возвращении в СССР работать на английскую разведку с целью освещения деятельности МГБ СССР. Полковник Исаев (Юстас)». Это что такое?! Чья подпись?! Чья бумага?! Английская бумага и ваша подпись!

– Вам же прекрасно известно, что это фальсификация Рата, так называемого Макгрегора, – ответил Исаев. – Я не очень понимаю, зачем вам обставляться фальшивками? Никто не знает, что я вернулся, шлепните без фальшивок – и концы в воду…

Мальков ответил с яростью:

– Тогда нам придется шлепать и вашу бабу! Вы же хотели с ней повидаться?! Помните немецкую пословицу: «Что знают двое, то знает и свинья»?! А какие у нас есть основания ее расстреливать?! Нет и не было! Тянет на ссылку!.. А сейчас придется выбивать решение на ее расстрел! – Он обернулся к Аркадию Аркадьевичу. – Все душеспасительные разговоры с ним кончать! Или в течение недели выбейте из него то, что надо, или готовьте материалы на Особое совещание, я проведу нужный приговор…

Резко поднявшись с кресла, Мальков пошел к двери; Аркадий Аркадьевич семенил следом, всем своим видом давая понять малость свою, растерянность и вину.

Обежав Малькова, Аркадий Аркадьевич распахнул дверь, и тут Исаев громко сказал:

– Деканозов, стойте!

Реакция Деканозова, называвшего себя Мальковым, была поразительной: он присел, словно заяц, выскочивший на стрелка.

– Выслушайте, что я вам скажу, – требовательно рубил Исаев. – И поручите так называемому Аркадию Аркадьевичу выключить микрофоны – для вашей же пользы: работая с Шелленбергом, я прослушивал часть ваших бесед с Герингом и Риббентропом, а также с Ниночкой.

Деканозов медленно выпрямился и коротко бросил Аркадию Аркадьевичу:

– В подвал, расстрелять немедленно, дело оформите потом. – И снова открыл дверь.

Исаев рассмеялся – искренне, без наигрыша:

– Мой расстрел означает и ваш расстрел, Деканозов, потому что моя одиссея, все то, что я знал, хранится в банке и будет опубликована, если я исчезну окончательно… Сядьте напротив меня, я вам кое-что расскажу – про Ниночку тоже…

– Молчать! – Деканозов сорвался на крик; кричать, видно, не умел, привык к тому, чтобы окружающие слышали его шепот, не то что слово. – Выбейте из него, – сказал он заметно побледневшему Аркадию Аркадьевичу, – все, что он знает! Где хранится его одиссея?! Принесите ее мне на стол. Срок – две недели. – И он снова распахнул дверь.

– Деканозов, – усмехнулся Максим Максимович, – возможно, вы выбьете из меня все, я не знаю, как пытают в том здании, где не осталось ни одного, кто начал работать в семнадцатом? Заранее обговорено, что рукопись вернут только в руки, в Лос-Анджелесе, один на один. И если мои друзья не получат моего приглашения – они, кстати, стали и нашими друзьями, ибо поверили мне, – и не проведут месяц у меня в гостях, в моем доме, – они опубликуют то, что я им доверил. Ключ от моего сейфа в банке у них, отдадут они его только мне – в присутствии адвоката и нотариуса… Моя подпись на любом письме, если вы заставите меня его написать, будет сигналом к началу их работы…

Хотите, чтобы я процитировал отрывок из вашей беседы с Герингом, которому вы передавали устное послание Сталина? Вы не учли, с кем имеете дело, Деканозов… Меня послали на смерть – к нацистам… И я уже умер, работая в их аппарате… Но там я научился так страховаться, как вам и не снилось… Вы ломали честных и наивных людей… А меня национальный социализм Гитлера научил быть змеем, просчитывать все возможности… Я не думал, что мне придется применять этот навык у своих… Отныне я не считаю вас своими… Я вас считаю партнерами… А теперь можете идти, я сказал то, что считал необходимым…

– Поднимите его к Комурову, – растерянно сказал Деканозов, отвернувшись от Аркадия Аркадьевича. – Я буду там…

Не знаю, есть ли где еще страна, и была ли где еще страна, где школу спецслужб прошли все. От мала до велика. Мы учились клясться и не верить в то, что клянемся, лгать и самим верить в свою ложь, слышать ложь с трибун и лгать самим. В тридцатые годы прошлого века – мы учились молчать и таить, в семидесятые – мы проворачивали целые спецоперации ради того, чтобы достать югославскую стенку или выжить соседа по коммунальной квартире. В девяностые – мы учились выживать в самом физическом, витальном смысле этого слова – и вот, как пел Виктор Цой, – мы пришли заявить о своих правах. Эта мразь – она бы меня замесила, да только у меня ствол, и я хоть и мирный экспедитор – при случае легко вмочу его первым, а снайперы доделают остальное.

Эта мразь с его навыками, жестокостью и полным отсутствием совести где-нибудь во Франции хозяйствовала бы на половине территории страны. А тут он такой же, как и все, в стране мудрых змиев, перепробовавших все яблоки со всех яблонь до единого. Он – не более чем еще одна мишень в снайперском прицеле. Человек, который рискует жизнью, так же как и все.

– Круто солишь.

– Так мне – хлебать.

– Про Камбарку много народа знает?

– Пока немного.

Бывший мент помолчал, претерпевая гнев. Эта мразь – не любит прогибаться даже по мелочам, я это знаю. Так что мстить мне потом будет с особой изощренностью. Но пока прогнуться приходится. Потому что дело. И тот факт, что он прогибается, сам по себе свидетельствует о масштабе ставок в игре.

– Я так понимаю, в Украине твой личный интерес есть.

– Оно так. Как ты правильно сказал – хватит работать на дядю.

– А в Камбарке?

Я помолчал.

– Там моего личного интереса нет. Что и плохо.

Мент снова помолчал.

– На что претендуешь?

– Три.

– Это до фига. Я столько не имею.

– Я вашего оборота не знаю.

– Давай так – сто.

– Сто – чего?

– Ну – долларов.

Я иронически поднял брови.

– Издеваешься. Я тебе не мальчик-колокольчик с площади динь-динь. Хочешь, кстати, понять, где вы прокололись?

– Ну?

– А на хрен было в Камбарку бронированный «Субурбан» тянуть? Что – крузером не обошлись бы?

– С..а.

Я просек еще одно – Забродин не их подчиненный, он в деле как равный, почему-то имеет возможность им диктовать. Скорее всего там тоже не дураки и понимали, что такую машину светить не стоит. Но Забродину вожжа под хвост попала – так иногда бывает. Вот и получили… то, что получили.

– Влад. Я вот чего скажу. Не надо идти на поводу у тех, кто вконец обурел, – усугубил я.

Бывший мент хрустнул пальцами.

– Сами разберемся.

– Ну, разбирайся. Давай так – поставь перед своими вопрос – если я с Забродиным порешаю, на что я смогу претендовать? Я не такой обуревший, края знаю. Мне тачкой сверкать не надо, я себе и так цену знаю. Не в казарме родился.

Забродин голоден – это его и погубит. Я таких людей знаю, они уязвимы. Это люди, которые родились на самых низах, в детстве недоедали – и теперь нажраться не могут. Им именно такая тачка нужна, именно для того, чтобы доказать самим себе, что они могут себе это позволить. На этом и сгорают…

– Это не мне решать.

– Так решайте. К тому времени, как я вернусь.

Мент снова молчал, пережидая гнев. Потом кивнул.

– Услышал.

– А что насчет Воткинского шоссе? – напомнил я. – Там тоже надо решать. Смысла лить кровь из-за непоняток я не вижу. Равно как и нам – переходить на Самарский и Ульяновский торг.

* * *

– Чтобы вы понимали, я там уже был.

– Косяк вы знатный упороли…

* * *

– Здесь не решим. Надо сход собирать. Но вас выслушаем с пониманием. Никто в войне не заинтересован, да.

– Базара нет.

Мы оба встали, понимая, что терка закончена. Я снял перчатку и протянул руку. Но Влад, демонстративно этого не заметив, пошел прочь…

Результат этой терки на сто процентов предугадать нельзя. Но я свою позицию заявил и, главное, заставил думать. Теперь они будут думать, что проще – замочить меня или дать долю. Точнее, не так – или сейчас замочить, или дать долю, а замочить потом. Учитывая то, что убит Новосельцев, а я уберу Забродина, и его доляшка тоже освободится. Потом они найдут кого-то, кто за долю уберет уже меня.

Кто рвется вперед, тот первый умрет, пусть даже                                               минует мину.Идущий за ним – злорадно сопит и пулю в затылок шлет.Он тоже падет – всему свой черед – сраженный ударом                                                     в спину,И будет забыт, как тот, кто убит, как тот, кто его убьет[4].

– Чо невесел, шеф?

Мы шли по Волге. Назад домой.

– Настроение хреновое, – не оборачиваясь, ответил я, – Высоцкого поставь.

И над волжскими берегами – из динамиков грохнул бард всея Руси.

Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел.Потрусили за ствол – он упал, упал.Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,И что голос имел – не узнал, не узнал.Может, были с судьбой нелады, неладыИ с везением плохи дела, дела,А тугая струна на лады, на ладыС незаметным изъяном легла.Он начал робко с ноты «до»,Hо не допел ее, не до…Hе дозвучал его аккордИ никого не вдохновил.Собака лаяла, а котМышей ловил.Смешно, не правда ли, смешно?..А он шутил – недошутил,Недораспробовал вино,И даже недопригубил.Он пока лишь затеивал спор, спор,Hеуверенно и не спеша, спеша.Словно капельки пота из пор, из пор,Из-под кожи сочилась душа, душа.Лишь затеял дуэль на ковре,Еле-еле, едва приступил.Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,И судья еще счет не открыл.Он знать хотел все от и до,Но не добрался он, не до…Ни до догадки, ни до дна,Не докопался до глубин,И ту, которая одна,Недолюбил, недолюбил!Смешно, не правда ли, смешно?Что он спешил – недоспешил.Осталось недорешеноВсе то, что он недорешил.Ни единою буквой не лгу —Он был чистого слога слуга,Он писал ей стихи на снегу, —К сожалению, тают снега.Но тогда еще был снегопадИ свобода творить на снегу.И большие снежинки, и градОн губами хватал на бегу.Но к ней в серебряном ландоОн не доехал и не до…Не добежал, бегун-беглец,Не долетел, не доскакал,А звездный знак его – Телец, —Холодный Млечный Путь лакал.Смешно, не правда ли, смешно,Когда секунд недостает, —Недостающее звено —И недолет, и недолет.Смешно, не правда ли? Ну вот, —И вам смешно, и даже мне.Конь на скаку и птица влет,По чьей вине, по чьей вине?

По нашей, по чьей еще. Во всем, что происходит с нами – нет другой вины, кроме нашей вины…

И нам хлебать.

Бывшая Россия, Удмуртия

Девятьсот девяносто шестой день Катастрофы

Нормальные герои всегда идут в обход, и я в этом смысле не исключение.

Идти через Зеленый Дол мне не хотелось… зная крысиные повадки отдельных личностей, я предполагал, что скорее всего туда нас пропустят, а на обратном – будут ждать. Да и… разумно было бы пригнать в республику еще сколько-то подвижного состава и тяги… все это зачтется, когда будем вопрос по заводу решать. Все это склонило к решению выдвигаться через Ульяновск, и не по железке, а автомобильным транспортом. Там, если все пройдет удачно, мы загрузим грузовики на платформы и пойдем обратно железкой. А если железкой где-то пройти не получится – у нас будут машины.

И третье, что мы решили, – идти как можно ближе к ветке ж/д, занимаясь ее разведкой. Пригодится на будущее… вообще любые знания пригождаются.

В этот раз конвой собирали мощно. Десять «КАЗов», все либо с капиталки, либо новые, плюс два броневика «КАЗ», один с крупнокалиберным пулеметом, другой с пушкой. С нами шел отряд «Росомаха» – элитный отряд, их и до Катастрофы всего четырнадцать человек было. Числились они в составе УФСИН. Я переговорил с их командиром, подполковником Попцовым – решили, что военную часть экспедиции возглавит он и в своих действиях будет независим. Я командую только заводскими, при нападении – командование автоматически переходит к Попцову.

Получилось в итоге восемнадцать машин – у Попцова помимо броневиков еще «УАЗы» были, бронированные и с пулеметами.

Перед выездом собрались на заводском стрельбище, скататься, так сказать. Попцова, кстати, я знал давно и завод его знал. Экспериментальные образцы надо где-то обкатывать, но не везде их пристроишь – пострелять берут, а вот отчет фиг заставишь написать. Попцов же с удовольствием писал замечания, вместе с конструкторами что-то разбирал. Завод в долгу не оставался – по словам Попцова, когда тот совсем еще зеленым поехал на Кавказ вместе с отрядом, соседей поразила матчасть отряда – например, семь снайперских винтовок на восемь человек.

Кстати, про Кавказ…

Пока бойцы пристреливались, отрабатывали совместное перемещение и прикрытие, мы стояли в стороне. Командовать нам ни к чему – на то есть сержантский состав, офицер на то и офицер, чтобы не мельтешить.

Вот я и задал вопрос.

– Слушай, Сергей… а ты не припомнишь такого Ису Тепкоева?

Попцов глянул с интересом.

– А что случилось?

– Да так… дельце есть одно.

– Был такой. Припоминаю.

– И что про него скажешь?

– Чеченец.

– Это я понял.

– А больше ничего и не сказать.

Я отхлебнул чая из термоса.

– Этот Тепкоев предлагает стволы – раскрыл часть правды я.

– Стволы – куда?

– Пока сюда. А потом, видимо – и туда.

– Хорошее дело.

* * *

– Ты слышал, что Волгоград под ними?

Я кивнул.

– Ну, вот.

– Я так понял, у них поставки откуда-то. С Турции, что ли?

Попцов кивнул.

– И так или иначе, придется работать – хотя бы чтобы понять, на что можно рассчитывать.

– Тепкоев до всего этого кем-то вроде изгоя был, – вдруг сказал Попцов.

Есть контакт.

– Почему?

– Он оздоевский. Их считают не совсем чеченцами.

– Как же он тогда в органы попал?

– Как-как. Вот, может, потому и попал. Ты в курсах, что в Ингушетии в горах банды отсиживались конкретно?

– Слышал.

– Все лесные жались к границам. Или Дагестана, или Грузии, или Ингушетии. Чуть что – и они там.

– То есть он стучал?

– Я этого не говорил.

* * *

– Короче, чечен есть чечен. Он в обе стороны работал, как и все они. Ни один чечен, сколько бы он присяг ни давал, не переступит через свои понятия. Главное – родня. Но вот за деньги – он не дул. Свои вопросы решал.

Я хрустнул пальцами.

– Услышал.

Уходили нормально. Без соплей, без проводов. Это вообще лишнее, нервы у всех не железные. Просто загрузились на заводе, встали на трассу и пошли. Проводов не организовывали, из семей никто не пришел – ни к чему это. К плохому.

Все мы понимали, куда мы идем. Дикая территория, между нами и самарскими бандитами, не зачищенная, частично контролируется отморозками, выдавленными как нами из Вятки, так и самарскими – со своей территории. Частично там зомбаки и монстры. Но идти надо. И именно там, где нас не ждут…

Про мои проводы лучше не писать – на нервах были. Еще раз повторил про бдительность и сам лично проверил, чтобы оружие было разложено как надо и замки чтобы держали. Не идти я тоже не мог.

Пока шли по Удмуртии – я, как и многие – дремал, как мог. Даже если не хочешь – надо спать, хотя бы глаза закрыть – непонятно, когда еще доведется поспать.

А потом – как всегда неожиданно и некстати – появились сны…

Подмосковье

Первый год Катастрофы

– Ну проезжай, б…! Чо встал!

* * *

– Песдюк!

Видимо, Леха – наш водила – сказал это громче, чем следовало, потому что впереди обозначилась движуха. От одного из джипов, явно угнанного, потому что без номеров – отделились два мена и направились к нам. Оба лысые, точнее не совсем лысые – пушок по всей голове равномерно пробивается. Только с кичи снялись. Тот, что первым идет, – похоже, без всего, на руках партаки блатные. Второй чуть отстает – у него «АКМ». Огражданенный это «ВПО-136» или боевой «АКМ» – хрен его знает.

– Саня.

– Вижу.

Сам я достал из кармана – у меня тогда нормальной кобуры не было, а штаны от «Хеликон» позволяли в кармане ствол носить – большой «Зиг-Зауэр 226».

Конечно, не родной – родной фиг себе позволишь, это тебе не старые добрые времена с долларом ниже тридцатника, когда даже «Найтфорс» казался не таким уж и дорогим. Китай, но хороший Китай. В Китае вообще оружие лучше, чем о нем думают – там нет частников, и все оружие без исключения проходит военную приемку. А испытательный патрон в Китае в полтора раза мощнее нашего. Так что нравится мне китаец всем, кроме магазина – щечки острые, запросто палец порезать можно.

Кладу руку с пистолетом на колени. Снаружи не видно, и хорошо, что не видно – ни к чему. Угрожать смысла нет, сейчас каждый сам себе босс. Но если придется стрелять – то стрелять придется быстро. И не только по этим двоим – но и по тем вон петухам топтаным, которые машины поставили посреди всей дороги и с понтом разговаривают, а другие подождать должны, пока боссы перетрут.

Но мне пофиг до их раскладов. Я ждать не собираюсь.

Блатной подошел со стороны водилы. Второй встал перед машиной со своим «калашом». Дурачок, думаешь, нас «калаш» испугает – мы его делаем, чего его бояться. Если чо, ты же первый под колеса и попадешь. Не понял, бычара, что сейчас авторитет ни тебя, ни босса твоего – не пляшет, каждый как может, так и выживает. И вот эти понты с перекрытой дорогой реально могут худо кончиться.

Но до них еще это не дошло. Выкобениваются гады…

– Че ты сказал?

– А что я сказал?

– Не, повтори, че ты сказа…

Блатной сглотнул окончание слова, потому что только что до него дошло, что с пассажирского ему прямо в лобешник смотрит ствол.

– Братишка, убери машину, дай нам проехать, – сказал я.

* * *

– Прими по-братски, торопимся очень. Встреча тут у нас.

Базар тоже надо уметь тереть, тут каждое слово – в жилу. Видели, как сидявые разговаривают – как заторможенные, потому что каждое слово может иметь последствия. Здесь не зона и понятия не зоновские, но следить за словами надо не меньше. И взвешивать – что и как сказать. Потому что сейчас у каждого, кто выжил, – ствол. А закона нет совсем – гикнулся закон вместе с остатками тех, кто его поддерживал. Они первый удар на себя и приняли вместе с врачами – выезжая на вызовы и не зная, что укус – это смерть. А потом и жизнь – но такая, что врагу не пожелаешь, в виде полуразложившегося, но каким-то чудом живого трупешника.

Беспредел сейчас на Руси. Такой, какого со времен Емельки Пугачева не было, а то и похуже. Зоны разгромлены, углы все разом откинулись – в том числе пожизненники из «Черного дельфина» и тому подобных мест. В зонах уцелели все – их, от того что происходило на воле, уберегла запретка. Многие стакнулись с бывшими ФСИНовцами – понятное дело, еще до всего этого кто-то же чай, колбасу, водку, мобилы таскал, верно? Теперь они и есть главные. Почти везде.

Братишка – так часто друг к другу обращаются военные, а неуставные черные флиска и штаны от «Хеликона» – указывают на спецназ или что-то подобное. Контора, с какой лучше не связываться. Прими по-братски, и в целом дружелюбный тон – так и надо, вроде как не прогибаешься под давлением, а вежливо высказанную просьбу исполняешь. Встреча тут у нас – значит, мы не залетные какие-то, не сами по себе, на базаре нас ждут, и если чо – выедут сюда. И предъявят. А так как на базаре тоже авторитетные люди – еще неизвестно, чем кончится эта терка. Так что лучше и в самом деле уступить.

Ну а с ходу пистолет в лобешник – это намек на то, что мы ни перед чем не остановимся. Если что – тупо помножим на ноль, и привет.

– Прими по-братски, – повторил я.

Блатной нехорошо ощерился, начал отходить…

С заднего сиденья просунулся ствол автоматической винтовки триста восьмого калибра, я чуть пригнулся, чтобы под выхлоп не попасть, и коленом – подтолкнул дверь. Винтай мой, попользоваться дал. «Сайга 308-50», с длинными, на двадцать пять магазинами, дульником СКОС-5 и коллиматором от ЭОТЕК. Серьезная штука, из нее и охотиться можно, и в бой с ней идти. На стрельбище она вблизи поппер валит вместе с установкой.

Отходит. Что-то бросает корешам… закусимся?

Второй – тоже отходит. Но нормально, не задом. Понимаю, что пронесет. На дороге – погнаться бы могли, но тут не погонятся – рынок рядом. Базар. А на базаре за погоню – без вопросов башку свинтят.

Так… крузак мигнул красными, начал сдавать. Выдохнул.

– Осторожнее…

Трогаемся и мы. Палец на спусковом. На нас смотрят во все глаза, взгляды нехорошие, злые. Но я уже понимаю – пропустят. Это раньше они были королями. Сейчас любой задрот – терпила – может достать из своего «Рено-Логан» полученный от военных «ППШ», да и прочесать всю эту мафию хорошей очередью. Как там говорится – все умирают? Да, но те, кто это говорит, как-то не подразумевают, что смертны и они тоже…

Проходим машины, чуть набираем скорость – чуть, потому что лагерь рядом. Бондики мрачно смотрят на открытую дверь нашего крузера, на наскоро вваренную «иракскую» защиту стенкой и на рыло «ПКМ», смотрящее на них…

Аллах акбар, если вам так нравится…

Короче говоря, были мы тут по делу…

У меня родственники во Владимирской области. Я, как только выдалась возможность, мотанулся… их, понятное дело, не задело. Почему? Отличный вопрос. Когда я совсем еще сопляком летом по полям и перелескам тут гонзал – автобусы на райцентр ходили четыре раза в день. Потом, когда я последний раз тут был – автобусы ходили два раза в неделю. А потом – они вообще перестали ходить, можете себе такое представить? Мне на моем развитом и относительно цивильном Урале – себе такое представить было сложновато. А тут – пожалста. Сто семьдесят километров от Москвы – и автобусы не ходят. Круче того – они и в райцентре не ходят, то есть в городе нет общественного транспорта. То есть вообще нет. И – ипать-колотить – поездов тоже нет, потому что город стоит на ветке до Иванова, а Иваново – это самая что ни на есть нищета. Как так получилось, я не знаю – но это так. Раньше ходила от Москвы до Иванова «Красная Талка» – а сейчас вроде какой-то прицепной вагон с тепловозом ходит, и все. И то не всегда. Вот как может быть так, что у целой области нет сообщения с Москвой, не ходит поезд. А вот так и может. Мне с моим «Италмасом», который еще и ходит удобно – вечером выехал, утром в Москве, – тоже не понять.

И потому – какие зомбаки, о чем вы говорите.