На своем месте, или Новые приключения следователя Железманова

Вот только что бусина делала здесь – посредине сельской дороги? Среди грабителей была женщина? В принципе, можно допустить и такое. Хотя следы на месте происшествия были широкие и оставлены явно рослыми людьми. А что, не бывает рослых женщин с большой ступней? «Есть женщины в русских селеньях», – вспомнилось Петру Андреевичу. В конце концов, может, поэтому грабители не разговаривали: голос выдал бы женщину обязательно! А может, это случайная находка? Дорога не такая уж пустынная. Рядом деревня Синец, может, кто ехал и потерял. Только как так получилось, что посредине сельской дороги валяется одна-единственная бусинка? У сельской модницы нитка в бусах лопнула? С чего это вдруг? Ну ладно, это проверить можно. Следователь позвал Рыбникова:

– Бери бусину, езжай в Синец и поспрашивай местных баб: может, кто и опознает свою потерю. Вези владелицу тогда ко мне.

Рыбников кивнул головой и поехал выполнять указание, а сам следователь отправился в почтовое управление, где его встретили взволнованно:

– Как же так, господин следователь? Отродясь у нас такого не было! – сокрушался начальник почтового управления Кириллов.

Железманов понимал эмоции начальника, но ему нужны были факты:

– Что собой представляли почтовые отправления, которые были у вашего сотрудника? Кстати, как его фамилия? – начал он допрос.

– Кузнецов. Павел Кузнецов. А был у него мешок обычной корреспонденции, ну писем обычных. А кроме того, двадцать семь билетов государственного казначейства, посланных из Пронского уездного казначейства, на сумму одна тысяча триста семьдесят девять рублей, денежных документов на сорок девять тысяч триста семьдесят один рубль, посылок на сорок рублей.

– Серьезная сумма! – протянул следователь. – Скажите, а это была обычная ценность всей украденной корреспонденции? Обычно сколько приходилось возить?

– Да как вам сказать. Раз на раз не приходится. Обычно бывает немного меньше. Но и это не самая большая сумма, которую нам приходилось доставлять. Бывали более дорогие отправления.

– Часто?

– Что часто?

– Ну, более дорогие отправления?

– Трудно сказать. Да регулярно бывают и более дорогие отправления. Где раз-два в месяц.

– А есть какая-нибудь закономерность, ритмичность этих дорогих отправлений? Может, существуют какие-то регулярные дорогие отправления?

– Нет, никакой регулярности. Мы же что делаем? Возим то, что сами люди отправляют. А как им захочется?! Кто знает? Можно сказать, что перед большими праздниками почтовых отправлений становится больше. Только больше не всегда значит дороже. Мы можем вести несколько мешков, стоимость которых весьма невелика.

– А многие знают, на какую сумму отправляется корреспонденция?

– Знает сотрудник, который едет. Знаю я. Но по большему счету эта информация у нас не является абсолютно закрытой.

– Хорошо, а что вы скажите про погибшего Кузнецова? Он давно у вас работает?

– Давно, лет семь уже, наверное.

– И что можете сказать про него? Он хороший сотрудник? Судя по всему, вы ему доверяли?

– Конечно, доверяли. Он за всю службу себя зарекомендовал с самой лучшей стороны. Такой благонадежный сотрудник был. Всегда аккуратный, не пил совсем. У него никогда никаких нареканий не было.

– А семья у него есть? Он женат?

– Да, женат. Трое детей у него. Вот как им сейчас туго придется!

– Да, жалко их. Вы уверены, что у вашего Кузнецова никаких вредных привычек не было? Тайн там, может быть?

– Да нет, не было. Точно вам говорю не пил он. Я его никогда пьяным не видел. У нас пьяниц разве с такими поручениями отправляют?!

– Ведь я не только пьянство имею в виду. Ну, знаете, разное там может быть. Например, может, в картишки любил поиграть. А может… – тут Железманов слегка запнулся, не зная, как деликатнее выразиться. Ему не хотелось оскорблять память о погибшем, но в то же время, как следователь, он был обязан проверить все. Лишняя щепетильность может быть вредной для следствия. Работа у него такая – вскрывать даже самые интимные стороны жизни людей. – Может, женщина у него была? Роман на стороне?

– Да как вы такое могли подумать, господин следователь? Вы человек молодой, и негоже вам напраслину на человека возводить, – возмутился Кириллов.

– Я никакой напраслины не возвожу. Я просто спрашиваю. Вы поймите, я просто обязан проверить все, в том числе и такие неприятные версии. И на данный момент я только хочу узнать, вам ничего такого подобного про вашего сотрудника не известно?

– Нет, не известно. А почему вы, молодой человек, так много расспрашиваете про Кузнецова? Он же погиб. Вы же не думаете, что он в этом замешан? Как же он может быть в этом замешан, если он погиб? Не мог же он согласиться участвовать в преступлении, в котором ему уготовлена участь покойника?

– Все бывает. Бывает, что злоумышленники договаривают о деле, а потом соучастники убивают одного своего подельника или один убивает всех своих подельников. Опять же я не утверждаю, что в данном случае было именно так, я просто задаю стандартные вопросы для таких случаев. Я обязан так поступить. Вы же проверяете документы, когда выдаете дорогую посылку?

– Да, обязательно. Таковы правила, иначе возможны хищения, – согласился начальник.

– Вот и у нас свои правила.

– И все же я настаиваю, что наш сотрудник не мог быть причастен к этому ужасному преступлению.

– Скажите, а другие сотрудники вам кажутся такими же благонадежными, как и погибший?

– По совести сказать, мне не очень нравиться Петров. Он у нас работает на развозе корреспонденции.

– А почему он кажется вам не совсем благонадежным?

– Ну, он такой… Шуботной какой-то. В церковь совсем не ходит. Один раз даже сказал по этому поводу, что по нему лучше поспать как следует, чем ни свет ни заря на службу идти.

– И все? Пьет он?

– Не особо. В праздник, конечно, может крепко за воротник заложить. Но на службе под градусом не появлялся.

Железманов выжал из допрашиваемого максимум информации. Получилось не так много. Сам следователь тоже не очень верил, что Кузнецов причастен к преступлению. Но его служебный долг обязывал не исключать такой возможности.

«Надо дать поручение полиции все как следует проверить про служащих почты. Особливо про этого шебутного Петрова. Конечно, отсутствие крепких религиозных убеждений – не есть свидетельство неблагонадежности. Сколько известно случаев, когда набожные совершали преступление. Но „за алиби“, как сказал бы Каплан, с этим Петровым поболтать надо», – рассуждал Петр Андреевич, определяя векторы дальнейших поисков.

Домой молодой человек пришел очень усталый и в мрачном расположении духа. Два трупа, две загубленные человеческие жизни. И все ради денег. Тимофей почувствовал состояние своего двуного и уселся рядом, напевая песенку. Петр взял лохматого друга и стал поглаживать пушистую спинку.

«Банда перешла к убийствам. С чего это вдруг?» – думал он о результатах сегодняшнего дня.

Короткое «мяу» обозначало вопрос. Скорее всего, Тимофей требовал доказательств того факта, что действовала одна и та же банда.

– Так это очевидно, рыжий, – даже удивился Петр несообразительности лохматого. – Очень много похожего: подкова лошади, брошенное поперек дороги дерево. Да и с чего это вдруг в одном месте появиться сразу двум таким наглым бандам?

Петр Андреевич жил не в самое трудное время: тогда и в самом деле банды не попадались косяками. А вот что было явно новым, так это подозрение на участие в деле женщины. Нельзя сказать, что все подданные Российской империи женского пола были законопослушными дамами, но участие в грабежах было скорее мужским преступлением, чем женским. Впрочем, подмигивание зеленых глаз Тимофея обозначало, что двуногие женского пола и в самом деле бывают вредными. Некоторые и веником угостить могут. Взгляд зверя был направлен в сторону кухни, где гремела кастрюлями Прасковья. Хотя пока насчет бусины ничего не ясно. Вдруг и в самом деле случайная потеря. Однако версия об участии женщины укрепилась, когда в квартире Железманова появился Рыбников с докладом:

– Всех опросил, ваше благородие. Всем бабам показывал, никто не признался. Говорят, ни у кого таких бус нет.

Выходит, версия об участии женщины в разбое подтверждалась. Довольная морда кота словно говорила: «Ну вот, а ты сомневался».

От служебных дел молодой человек решил перейти к личным. На столе белел конвертик, это было письмо из дома. Письмо было от сестры Лизы.

Родом молодой человек происходил из Твери. Отец его – отставной военный – рано умер, оставив сиротами сына Петра и двух его младших сестер Катю и Лизу. Удержаться на плаву помог дядя – брат матери. Он служил чиновником в далеком Питере, был человеком сухим и строгим. Особо племянников не баловал, считал, что его долг – помочь выйти им в люди, встать на ноги, а далее дети должны добывать себе кусок хлеба сами. В этот рецепт семейного долга входило представление о необходимости помочь получить (то есть оплатить) хорошее образование, причем это касалось и девочек.

Петр и его сестры имели возможность учиться в лучших частных гимназиях Твери, потом юноша смог стать студентом одного из самых престижных учебных заведений Российской империи – детища великого Ломоносова – Московского университета. Он выбрал юридический факультет. Его сестра Катя затем поступила на Бестужевские курсы17 и посещала лекции на историко-филологическом отделении. Теперь выбор жизненного пути предстояло сделать самой младшей в семье – Лизе. Она в этом году заканчивала гимназию и тоже мечтала о высшем образовании. Дядя поддерживал стремление племянника и племянниц к высшему образованию и даже обещал оплатить его. Правда, в этом был и меркантильный расчет: образованная женщина может содержать себя сама, не рассчитывая не материальную помощь родственников, богатое приданное и прочее.

Однако обе сестры хотели грызть гранит науки не ради моды или будущего жалованья. Как и старший брат, да и как многие молодые юноши и девушки в то время, они задумывались о своем месте в жизни и хотели не просто жить, а быть полезными людям. В этом плане письма Лизы были полны сомнений и рассуждений: девочка металась между профессией педагога и врача. Подтолкнул к этому ее брат, написав несколько месяцев назад письмо о нехватке медицинской помощи простым людям.

«Милая Лизонька, мне очень радостно, – писал он сестре, – что ты стремишься быть полезной. Я могу назвать несколько профессий, которые нужны людям. Прежде всего, это профессия учителя. Мне часто приходится беседовать с крестьянами, многие не умеют даже писать и читать, а те, кто умеют, все равно необразованные. Этим пользуются очень многие. Необразованному человеку можно внушить все что угодно, его легко обмануть, толкнуть на плохие поступки. Кроме того, для наших крестьян очень важен труд агрономов и ветеринаров. Квалифицированные советы в этой области помогли бы нашим сельским труженикам поднять урожаи и тем улучшить свою жизнь. А особо, дорогая моя Лизонька, крестьяне нуждаются в грамотной медицинской помощи. Ты просто не представляешь, как невежественны наши крестьянки в плане сохранения своего здоровья. Большинство из них никогда не сталкивались с нормальной акушеркой, а в случае родов (коих за их жизнь может быть до двенадцати-пятнадцати) обращаются к необразованным повивальным бакам, невежеству коих просто удивляешься. А сколько детей погибает в первые же годы жизни и только потому, что их матери лишены возможности принести ребенка в случае болезни к врачу!»

Девушка загорелась профессией врача, но теперь Петр испугался за сестру: мало того что учиться тяжело, надо ходить на вскрытия, заниматься в анатомичке, так еще работа тяжелая и непосильна порой и мужчинам. В любую погоду, в любое время года и суток врач должен выехать на помощь больному. Приходится отказываться от личных планов, преодолевать собственную усталость. Причем врач обязан оказывать помощь абсолютно каждому: и образованному интеллигенту, и неграмотному рабочему в бараке, где вонь и грязь, бегают тараканы и мыши, а сам пациент грязен, пьян и груб. У Кауфмана, например, хватало и моральных, и физических сил тащить такую миссию, но он мужчина, а не хрупкая девушка. Плюс еще косность общества.

«Милая сестричка, я уже начинаю жалеть, что разбудил так глубоко твою душу. Далеко не все готовы вверить заботу о своем здоровье или здоровье своих близких именно женщине. Я слышал, что были случаи, когда женщину-врача просто не подпускали к пациенту. Сможешь ли ты выдержать все это? Я советую тебе как следует это все обдумать», – выводил Железманов в своем новом письме сестре.

В ответном письме Лиза выражала уверенность, что сможет преодолеть все, и просила в начале лета, когда закончатся выпускные экзамены в гимназии, сопровождать ее в Петербург, чтобы вместе подать документы в Женский медицинский институт. Тогда было очень важно продемонстрировать, что выбор молодой особы, пожелавшей стать медичкой, поддерживается семьей. Петр долго не мог уснуть – на этот раз из-за переживаний за сестру. Верный Тимофей тоже не спешил убыть в царство Морфея, суетясь рядом, негромко мурлыкая, стараясь успокоить своего двуного и убедить его, что при упорстве и желании можно преодолеть все: и сложность учебы, и трудности работы, и косность общества.

Петр уснул только под утро, а на следующий день его в кабинете ждал сюрприз. Буквально через двадцать минут после начала присутственного времени на пороге кабинета появился Савельев.

– Вот, господин судебный следователь, я его привел, – прорычал он и фактически втолкнул в помещение рыхлого молодого человека, крепко держа его за воротник.

– Я не понял, это кто? – опешил Железманов.

– Так, ваше благородие, вы его видеть желали. Федька Кокунин – собственной персоной. Сегодня с утра на работу явился как ни в чем не бывало, мошенник.

Предела человеческого нахальства не существует!

– Я не мошенник, за что вы меня? Я ни в чем не виноват, – бултыхался в руках своего работодателя Федор.

– Ладно, отпустите его, – несколько пришел в себя Петр Андреевич. – Отпустите. Сейчас во всем разберемся. Давай присаживайся, Федор Кокунин.

Савельев нехотя отпустил своего работника, а тот недоуменно озираясь присел на стул. Впрочем, буквально за несколько секунд к нему вернулась былая уверенность. Он пригладил растрепанные кудри, одернул тулуп и даже позволил себе вольготно развалиться на стуле.

– Господин следователь, как представителя закона я прошу вас оградить меня от необоснованных обвинений. Я человек образованный и знаю, что до суда никто не вправе навешивать на других ярлыки и называть преступником, – заносчиво произнес он.

– Ну, напрасно вас никто ни в чем обвинять не будет. Господин Савельев, я вам очень признателен за помощь, вы можете подождать в коридоре, а с вашим работником мы побеседуем, – остудил накал напряжения в помещении Петр Андреевич.

Савельев несколько растерялся от предложения выйти. Он был уверен, что если он доставил к следователю подозреваемого, то ему тут же предложат принять участие в допросе. Сделал такое важное дело, а теперь не нужен. Он даже попытался возмутиться:

– Ну как же так, он меня же ошельмовал.

– Сейчас во всем разберемся, допрашивать одновременно лиц, проходящих по одному и тому же дело, не положено. Ждите в коридоре, может, еще ваше участие пригодится, – кнутом и пряником одновременно следователь выпроводил Савельева за дверь.

– Так, значит, вы и есть Федор Кокунин, к которому у меня столько вопросов и которого я и ваш хозяин уже несколько дней ищем? – повернулся Железманов к молодому человеку.

– Ну я, а чего меня искать? Я ни в чем плохом таком не замешан, – парень искренне пытался изобразить недоумение, и у него это, кажется, даже получалось. Со стороны могло показаться, что перед следователем сидит человек, который совершенно случайно оказался в орбите следственных действий. Однако даже при небольшом опыте Железманов не мог не почувствовать фальшь в этих словах:

– А где же вы были несколько дней? Вас на службе с двадцатого ищут!

– Да я хозяину уже объяснил, что ездил по своим делам, все равно у него сейчас никаких важных дел нет. Он, душегуб, проклятый, только три шкуры драть умеет, а понять образованного и культурного человека не может. Сам-то только три класса, небось, закончил.

– Сколько бы ни закончил, но я так понимаю, что если нанялся на службу, исполнять ее надо исправно, – логично заметил Петр. – Ладно, вопросы о вашей службе вы будете обсуждать не со мной. У меня к вам более интересные вопросы и у меня их много.

– Да какие? Какие ко мне могут быть вопросы у следователя, да еще в большом количестве?

– Даже не знаю, с чего начать, – это сомнение у следователя не было наигранным. Сразу три заявления на одного человека – с таким он еще не сталкивался. Поэтому решил начать с продуктового вопроса, благо Савельев ждет за дверью, если надо, очную ставку будет легко организовать.

– Вы двадцатого ноября покупали продукты у Михайлова?

– Да я даже не помню, меня Савельев как савраску гоняет, всего не упомнишь, – начал юлить допрашиваемый. – Вы у Савельева спросите, он мне продукты покупать поручал?

– А я уже спросил.

– И что?

– И ничего. Ваш хозяин действительно не давал такого поручения, но товар вы покупали. На триста сорок пять рублей съестного набрали. Это может подтвердить Михайлов.

– Да как же я покупал, если мне такого поручения не давали?

– Вот это и мне интересно. Вы вроде человек образованный? Вот и почитайте показания Михайлова. Он заявил, что вы приехали к нему двадцатого ноября, высказали намерение приобрести для трактира в Гавриловке различных продуктов. Только после того как они были отгружены, вы под благовидным предлогом покинули дом Михайлова и скрылись.

– Да врет он все, – пошел напролом Кокунин. Наглости ему было действительно не занимать.

– Вас с этим товаром видел унтер-офицер Рыбников. Он видел, как вы его везли, только, правда, в противоположном направлении. Вот его показания, можете ознакомиться, – следователь положил перед молодым нахалом листок бумаги. Тот растерянно протянул к нему руку и принялся читать, а Железманов продолжал идти в атаку.

– Мы даже выяснили, куда вы отвезли купленное. В селе Покровское. Там также нашли нескольких людей, подтверждающих это. – Перед Кокуниным легли еще несколько исписанных листочков, после чего он некоторое время молчал, а потом произнес:

– Так, я это… для себя покупал, я думал, что вы про сделки от Савельева спрашиваете, – даже очень неопытному взгляду было видно, что допрашиваемый врет и сочиняет на ходу.

– То есть двадцатого ноября вы купили различных продуктов на триста сорок пять рублей для себя?

– Да, для себя. Я планирую открыть свой трактир в этом селе, вот и решил запастись. А что, я не могу открыть свое дело? – последнее было произнесено с вызовом и амбициями.

– Можете, конечно, можете. Вот только за покупки платить надо, а вы не заплатили, и Михайлов свидетельствует, что вы все же просили товар не для себя, а для ресторанов Савельева. Таким образом, это все мошенничество, – подытожил следователь. В бизнес-планы он не верил.

– Так я просто кошелек забыл, вот и решил, что потом завезу. Делов то. А тут дело, следствие!!! Из-за ерунды шум раздули.

– Ничего себе ерунда – триста сорок пять рублей. Что же вы не предупредили Михайлова о том, что деньги потом привезете? Или вы думаете, что каждый может спокойно сидеть и ждать, а не привезут ли ему случайно деньги за товар на такую бешеную сумму?

– Ну, и мог бы подождать. Я бы привез, честное слово.

«Интересно, он придуривается или действительно искренне надеется всех убедить в своей невиновности такими дешевыми аргументами», – недоумевал Железманов. Поведение подследственного нормальным назвать было нельзя.

– Я вам не верю. Во-первых, у меня больше оснований доверять все же показаниям Михайлова. Он показывает, что вы говорили, что покупаете товар для заведений Савельева. Впрочем, можно сделать очную ставку. Во-вторых, у вас были деньги на такую дорогую сделку?

– А почему у меня не могло быть денег? – ответ опять звучит с небывалым вызовом.

– Сколько вам платит Савельев?

– В месяц двенадцать рублей пятьдесят копеек, жадина.

– Даже если бы вы отработали целый год у Савельева, то смогли бы заработать сто пятьдесят рублей. Триста сорок пять рублей – более двух лет службы. Это при том, что надо еще есть, покупать одежду. Но вы и этих двух лет не отработали, вы служите у Савельева всего пять месяцев.

– А мне отец в наследство в деревне дом оставил.

– Вы его продали? Учтите, это очень легко проверить.

– Нет пока, но собирался.

– Так откуда же деньги?

– Накопил, я немножко торговал, до того как к этому жадюге поступил.

– Чем торговали? Дровами? – следователь решил перейти к другим эпизодам.

– А что, запрещено?

– Нет, если все по закону, то не запрещено. Самое главное – товар надо реально покупателям представлять. А что вы жене портного Каплана наврали?

– Ничего я не врал! – опять начал петушиться Федор.

– Как не врали, когда вы пришли в дом Каплана и сказали Циле Каплан, что ее старший сын Абрам купил у вас дрова на сорок рублей? Она вам поверила и отдала эти сорок рублей, а когда сын пришел домой, то выяснилось, что никаких дров вы не продавали, а просто обманули бедную женщину. Вот показания и самой Цили Каплан, и ее мужа, и его сына Абрама, – опять перед подозреваемым ложатся несколько исписанных листочков бумаги.

– Да вы кому верите, господи следователь? Этим жидам? Они наговаривают на меня! – опять пошел фонтан эмоций.

– Во-первых, надо говорить не жиды, а евреи. Во-вторых, они также являются поданными Российской империи и могут рассчитывать на защиту законов нашего государства. Наши законы распространяются на всех. На вас, между прочим, тоже, в том числе и Уложение об уголовных наказаниях. А в нем не сказано, что можно людей какой-либо национальности обманывать, – в голосе следователя послышался металл.

Допрашиваемый немного остыл, поняв, что антисемитскую карту разыграть не получится, и даже опять частично признался:

– Да я хотел им дрова привезти. Потом, через два дня. Помочь же людям надо, приехали из теплых краев, к нашим зимам не привыкшие, вот и хотел заботу проявить.

– Кокунин, неужели вы серьезно думаете, что я в это поверю? – недоумение следователя уже было несколько наигранным, поскольку он успел привыкнуть к небывалой и нелогичной наглости молодого человека.

– А что же не поверить, господин следователь? Неужели два образованных человека не смогут найти общий язык?

– Так ведь не верится. Вы же не привезли эти дрова ни через два дня, ни через неделю. А долг от имени Каплана с Федорова тоже из-за любви к ближнему получили?

– Тоже. Он, Федоров то есть, деньги возьмет и не отдает. Кто голос на него может повысить, тем и отдает. А кто не повысит, тот за ним ходит.

– А Каплан просил вас об этой услуге? В смысле, просил получить долг с Федорова? Только учтите, что очную ставку с ним провести несложно, поэтому говорите правду.

– Нет, не просил, – был вынужден признать Кокунин. – Я по своей воле помочь хотел.

– В это можно было бы поверить, если бы вы в этот же день отдали деньги Каплану. А вы это не сделали. Поэтому здесь также речь идет о мошенничестве. Получается, что за короткий срок вы совершили тройное мошенничество. Доказательства против вас имеются, – следователь кивнул на стопку протоколов допросов.

– Это что же, меня в тюрьму посадят? – недоуменно приоткрыл рот Федор. До последнего он не понимал серьезности своего положения. А тут реально замаячила долгая дорога по знаменитому Владимирскому тракту в северном направлении. Допрашиваемый испугался не на шутку, но, как ни странно, помощь пришла со стороны того, которого меньше всего молодой человек ценил и уважал, – закона, который был озвучен устами Железманова.

– По закону к обвиняемым в мошенничестве обычно до суда применяются меры неуклонения от следствия, не связанные с лишением свободы, а именно: отобрание вида на жительство и подписка об обязательстве являться по вызову следователя, поручительство или залог.

Подозреваемый радостно встрепенулся, правда, следователь несколько охладил его порыв:

– Хотя я бы запер вас в камеру, чтобы новых бед не натворили, – честно признался он.

– Не надо в тюрьму, ваше благородие, – взмолился молодой человек. – Я не сбегу, честное слово.

Неожиданно у подследственного появился защитник. Савельев не сдержался, чтобы не подслушивать за дверью, и когда речь пошла о выборе меры пресечения, то неожиданно появился на пороге:

– Господин следователь, а можно его не отправлять в тюрьму?

– А вам какой интерес в этом? – не понял Петр Андреевич.

– А работать кто будет? Мне что, нового работника искать? Дурак, – последнее было обращено к Кокунину, – обещай следователю, что, если у меня работать будешь, с жалования отдашь деньги потерпевшим хотя бы частично. Господин следователь, какой от него толк, если он в камере казенный хлеб жрать будет! Да тюрьма для него – отдых! А так работать будет, частично убытки покроет.