Профессор Влад

Он, конечно, догадывался, почему. Все – и он сам в том числе – хорошо знали, что Юлечка, такой необычный, ранимый ребенок, до истерики обожает дядю (папа, с мягкой иронией: «Осин хвостик!») и ещё, чего доброго, не перенесёт его внезапного исчезновения. Ладно уж, думали взрослые, подождём немного, пусть девочка ещё немного подрастёт, окрепнет…

А между тем как они ошибались! Я не только ни капельки не была привязана к Оскару Ильичу, но (как ни стыдно теперь в этом признаваться – а, впрочем, мы с дядей квиты!) – тайно, сладострастно, как могут только дети, желала ему всяческого зла! И, если не пакостила в открытую, то лишь потому, что побаивалась выводить из себя этого коварного лицемера, способного – он сам это доказал! – на любую подлость.

Когда я это поняла?.. Не в какой-то конкретный момент, нет; ужасное открытие совершалось исподволь, постепенно. Как-то раз, помню, мы играли в акулину, дядя несколько раз удачно смухлевал, подсунув мне пиковую даму из другой колоды с похожей рубашкой. А когда обман раскрылся, мне в голову пришла забавная мысль – и я со смехом сказала: оказывается, игральные карты так же трудно различать, как и людей, да и тех ведь можно объединить в колоду: среди них тоже есть «дамы», «короли», «валеты», мелкотравчатая детвора и совсем старенькие «тузы»; четыре масти – брюнеты-пики, блондины- и седые-червы, шатены-трефы, рыжие-бубны, лысые… ну, лысые пусть будут джокерами: например, папа – очкастый джокер, мама – трефовая дама, я – десятка-треф, дядю Осю ещё помню рыженьким валетиком, но теперь, к тридцати годам, он стал натуральным бубновым королём; одноклассники, полные и худощавые, высокие и коренастые и всё же трудноразличимые, это как бы набор из разных колод или будто кто-то смухлевал, вот как сейчас дядя… но тот вдруг перебил меня, чтобы я, дескать, «не морозила ерунды», а шла бы лучше делать уроки, – и, покраснев пятнами, нервно смешал карты.

То был совсем не его стиль, обычно он разговаривал со мной как со взрослой, на равных. Я решила, что он, видимо, нездоров.

Но скоро это «нездоровье» вошло у него в привычку. Я – повторюсь – училась неплохо, была в классе на хорошем счету, и вот как-то раз Вере Николаевне, нашей географичке, вздумалось подсадить меня к оболтусу Боровкову, чтобы я на него «влияла». Увы. Не успела я переехать, как выяснилось, что я – куда более циничная и опасная хулиганка, чем мой будущий подопечный… – К Боровкову, Свиридова! Я сказала к Боровкову, а не к Иванову! К Боровкову, а не к Лепетухину!! К Боровкову, а не к Сивых!!! – и тэдэ и тэпэ, и всё это под дружный хохот одноклассников, чей ассортимент не успел исчерпаться прежде, чем разгневанная Вера дошла до кондиции – и с воплем «Больная!!!» за шкирку перетащила меня к парте Боровкова (теперь уже не для перевоспитания, но потому, что «идиотов лучше держать ближе друг к другу, в резервациях»). Но, ясно видя гибель своей репутации, я не понимала, в чём же провинилась (хихикающий в кулак Генка Боровков молчал как партизан), и после уроков поспешила выяснить это у дяди.

Но вместо того, чтобы толком объяснить, чем же я «больна» (а я и раньше слышала дома туманные разговоры о какой-то своей таинственной болезни, но, чувствуя себя прекрасно, не придавала им значения), тот снова заявил, что я говорю глупости, после чего сам же по-идиотски сострил, уродливо переиначив пушкинскую строфу: «Дитя моё, ты не больна! Ты просто, просто – влюблена!» – чем довёл меня до слёз. Тогда к нему вернулось обычное миролюбие и он, ласково погладив меня по голове, заявил: – Это раньше ты была больна, а теперь добрый дядя Ося тебя вылечил.

Он лгал! Ещё неделю назад я сама слышала, как он плаксивым голосом описывает родителям нашу поездку в Палеонтологический: как после долгого, мучительного ожидания подошел троллейбус, как он, Ося, юрко заняв два места, закричал: «Юлечка, Юлечка!» – и как тяжело ему было наблюдать за «несчастной калекой» (это я!), что, широко раскрыв непонимающие глаза, ощупью пробирается по салону, глядя мимо «родного дяди», потом на него и снова мимо – слыша, как говорится, звон, да не зная, где он. (А легко сказать: на дворе стоял март, и дядя Ося был одет в драповое пальто и добротную пыжиковую шапку «как у всех»)…

Тут я вспомнила, как недавно он, заявив, что я должна сближаться с коллективом, чуть не насильно засунул мне в портфель трехкилограммовый пакет «Мишки Косолапого». Но гуманитарная акция получилась какой-то нелепой: мимо парты потекла круговая очередь потенциальных друзей, на каждом – синий форменный пиджачок и каждый уверяет, что его-де обделили, и уследить за этим никак нельзя, да, собственно, и незачем, и хочется только одного – чтобы запас конфет, достатоШный, чтобы вызвать аллергию на сладкое у всей школы, включая преподсостав, поскорее иссяк… То, что надо мной издеваются, от меня не ускользнуло, хоть я и никак не могла сообразить, в чем именно издёвка; но, когда я решила выяснить это у дяди Оси, тот снова заявил, что я «всё выдумываю». Словом, было ясно, что Оскар Ильич, так сказать, играет со мной в дурака – вот только зачем?..

Когда я, наконец, это поняла – сама дошла, своим аутичным умишком! – мне пришлось ещё несколько дней проваляться в постели в сильнейшем жару, до причины которого районный педиатр доискаться так и не смог; а между тем – NB, коллеги! – это очень любопытное свойство моего организма. Любое сильное эмоциональное потрясение тут же откликается в нём резким скачком температуры, не сбиваемой никакими лекарствами, а иногда вызывающей бред… В тот раз я, по-видимому, тоже бредила – судя по тому, что Оскар Ильич, который сам вызвался дежурить у моей постели, ещё долго косился на меня с опаской и избегал задушевных разговоров.

Со временем мы вроде как помирились, – но внутри себя я затаила глубокую обиду на дядю, по-детски не прощая ему предательства. Я и впрямь считала, что он поступил подло, скрыв от меня суть моей странной болезни – вернее, её последнего симптома, – а, значит, не дав мне шанса излечиться полностью; тогда я и не подозревала, что в один прекрасный день это обернется для меня благом. Ведь если бы все, и ваши тоже, лица, уважаемые коллеги, не казались мне абсолютно одинаковыми (как китайские или японские – здоровому европейцу, смеётся мой названый брат Гарри) – разве я была бы сейчас так упоительно счастлива?..

3

Я слегка преувеличила, назвав сходство между людскими лицами абсолютным. При желании (возникающем, в общем, не так уж часто) различить их, в принципе, можно – обычно с помощью двух-трёх простеньких приёмчиков, не требующих особой концентрации. Вот, к примеру, моё ноу-хау – так называемое «овеществление», которое я изобрела лет в одиннадцать, как-то вдруг осознав, что взрослой девушке, какой я вот-вот стану, вряд ли стоит выставлять себя на посмешище.

Механизм его прост: достатоШно только забыть, что лицо – это лицо, и попытаться взглянуть на него, как на что-то абстрактное, неживое; тогда в нём проявятся вполне конкретные детали, за которые можно зацепиться. Скажем, с тех пор, как я обнаружила, что дядины глаза до жути похожи на пятую и восьмую бусины от застёжки соответственно, жалостные сцены в троллейбусе прекратились навсегда.

Или вот ещё пример. В районной библиотеке, где я провела полдетства (все аутисты любят читать, если, конечно, знают буквы!), заседали посменно две дамы-треф: первая – очень добрая (она всегда подбирала мне что-нибудь интересненькое), вторая – сущая мегера, которой я боялась до смерти. Интрига: обе носили массивные роговые очки и седой пучок!!! Так вот, средство и тут мне помогло: кожа злобной, оказывается, мимикрировала под ткань любимой маминой блузки («жатая, модная!», с нежностью говорила та), ну, а во рту у добродушной жили чудесные, ярко вспыхивающие при улыбке золотые резцы…

Всё бы хорошо, да вот беда – бывают случаи, когда овеществление не работает. Например, когда я попыталась применить его к себе самой, меня постигла обиднейшая неудача. В круглом, сероглазом, с прямой чёлкой девичьем лице, тупо глядящем из зеркала, я так и смогла найти ни одной зацепки – даже глаза-бусины были точь-в-точь дяди-Осиными! – и после ряда пустых попыток махнула рукой на свою затею. В сущности, мне, как и любой девочке, гораздо интереснее было бы узнать, как я выгляжу в глазах других, нормальных людей, «симпатичная» я или «уродина» (понятия, увы, для меня тёмные). Но и тут я потерпела фиаско: отец уверял, что для него я всегда буду красавицей, – что, конечно, обнадёживало, но как-то не слишком; мама, брезгливо морщась, советовала поменьше вертеться перед зеркалом, ну, а дяде Осе с некоторых пор вообще стало не до меня…

Всё началось с того, что он, прежде завзятый домосед, стал пропадать где-то по вечерам; потом и вовсе загулял – и возвращался под утро, слегка покачиваясь, с блуждающей, блаженной улыбкой на глуповатом лице. В манерах его тоже появилось что-то новое – уверенность, что ли: он совсем перестал мыть за нами посуду, а на привычные, уже набившие всем оскомину мамины подколки отвечал снисходительным похмыкиванием… В общем, не было сомнений в том, что свершилось чудо и Оскар нашел, наконец, свой идеал – незамужнюю даму с московской пропиской и хорошими жилищными условиями.

Кто она?.. Откуда взялась?.. Имя героини?.. Дядя Ося загадочно отмалчивался, видимо, боясь сглазить; но тут мы кое-что вспомнили. На дворе стоял декабрь 91-го года; несколько месяцев назад, в августе, Оскар Ильич, неожиданно оказавшись единственным среди нас храбрецом, вышел на баррикады. Когда всё завершилось и он вернулся домой, его встречали как героя; ещё несколько дней мама, а за ней и отец, величали его не иначе как «наш освободитель», на что дядя Ося строго отвечал: «Не каркайте!» Мы-то наивно думали, что он имеет в виду будущее России, теперь же выяснилось, что дядя был озабочен куда более важной проблемой – личной. Что ж, отныне его называли «освободителем» только иронически – в том смысле, что он вот-вот освободит нас от своего присутствия.

Под напором нашего любопытства он понемногу стал выдавать информацию. Да, он действительно встретил тогда на баррикадах женщину своей мечты. Она – врач-невропатолог в районной поликлинике. Вдова. Одинокая?.. Нет, слегка помявшись, отвечал дядя Ося, не совсем одинокая, у неё сын, – но это как раз не страшно, потому что их трёхкомнатная квартира близ Кутузовского прямо-таки огро-о-омная, места хватит всем!.. А сколько лет сыну?.. Ну, чтоб не ошибиться, он примерно на год старше Юлечки (мне было одиннадцать – значит, ему двенадцать). Это особенно порадовало родителей – я услышала фразу: «Вот будет Юлечке кавалер».

Хороший мальчик? О да, умнющий парень, прямо вундеркинд. Я, тайком подслушивающая разговор взрослых, решила, что речь снова идет о какой-то редкой болезни, что заставило меня проникнуться к будущему кавалеру заочной симпатией.

– Ты хоть приведи их к нам, познакомь, – сказала мама. Дядя Ося засуетился: конечно, он давно мечтает всех нас познакомить, просто ждал, пока всё утрясется (он неоднократно обжигался и боялся теперь излишней поспешностью спугнуть удачу). Особенно, по его словам – по его лицемерным словам! – ему хотелось свести бывшую воспитанницу со своим будущим пасынком. (Юлечка сейчас как никогда нуждается в общении со сверстниками). То-то выйдет парочка!.. Дядя Ося расписывал «будущего пасынка» с такой страстью, будто тот был его родным сыном. Чудо-ребёнок!.. Умница! Красавец!! Отличник!!!

Последнее вызвало у мамы острый приступ скептицизма. – Что-то ты загибаешь, – с сомнением сказала она, – если он красавец, зачем же он тогда отличник? – Даже через стену было слышно, как оскорбился дядя. – Ну, хорошо, – произнес он после паузы, – раз так, больше я ничего не расскажу, и не просите.

Но хватило его ненадолго. Спустя пять минут он как бы невзначай забрёл в гостиную, где я тихонечко сидела на диване, делая вид, что читаю… и хвалебная песнь о вундеркинде полилась, ничем не сдерживаемая, дальше. С каждым словом всё грустнее мне становилось, и виной тому был отнюдь не «чудо-ребёнок» с его удивительными достоинствами.

Он что – забыл, с кем разговаривает?.. – изумленно думала я, вполуха слушая восторженный дядин бред. Похоже, да, забыл – иначе не осмелился бы мозолить мне уши описаниями «потрясающей внешности» пасынка. – Красавчик! – говорил он с придыханием, – просто красавчик!.. Девочки толпами бегают!.. Чёрненький такой, прямо демонёнок; брови вразлёт, а глазищи под ними – во!.. Огромные!.. (Что-то у наших будущих родственников всё было «огромным»! ). Черты лица…

– Они что – цыгане?! – с ужасом спросил отец, появляясь в дверях гостиной. Да нет же, скорее – грузинские князья. Вы бы видели этого мальчика! Тонкие, аристократические черты лица, точёный нос…

Тут меня охватил нервный хохот, и я убежала в спальню, чтобы не слышать дядиных разглагольствований. Смеялась я по двум причинам. Первая: у моего деда Ильи в Воронеже есть токарный станок, на котором он любит вытачивать шахматные фигурки; нос в форме коня или пешки представлялся мне сомнительным украшением. Вторая и главная: по-видимому, дядя Ося и впрямь настолько ошалел от свалившегося на него счастья, что забыл о моей беде напрочь… Не скажу, чтобы мой смех был очень весёлым: кажется, именно тогда я впервые по-настоящему осознала свою ущербность – и долго ещё рыдала, уткнувшись лицом в подушку.

Спустя неделю (почти все скромные дядины пожитки успели за это время незаметно уплыть из дому, оставив зияющие пустоты на полках и полочках) Оскар Ильич огорошил нас известием, что его новая семья созрела для смотрин и вот-вот нагрянет к нам с визитом вежливости. Это вызвало лёгкую панику – каждый втайне боялся, что будущие родственники, увидев нас, испугаются и передумают. Но, как говорится, кто не рискует, тот не пьёт шампанского: окинув квартиру цепким взглядом опытного стратега, мама объявила генеральную уборку, и всю неделю мы, ужасаясь мысли не угодить благодетелям, вкалывали как волы.

Наконец, долгожданный день наступил. К встрече гостей начали готовиться с самого утра: отца прогнали в спальню, чтоб не мешал, а сами занялись по хозяйству. Салатики и прочая снедь уже дожидались своего часа в холодильнике, оставалось только разложить их по тарелкам да украсить забавными аксессуарами – мухомор, ловко сработанный из яйца и половинки помидора, морковные звездочки и проч. Сервировав стол почти по-ресторанному, занялись собой. Я сняла с «плечиков» лучшее, нарядное платье – синее, облегающее, с блёстками; мама заставила меня распустить волосы, обычно туго забранные в хвостик, собственноручно уложила их щипцами и накрасила мне ресницы:

– Ну, ты у меня прямо дама, – сказала она с гордостью. – Пойди-ка, посмотрись в зеркало! Нравишься себе?..

Сама она тоже «примарафетилась»: чёрный шёлковый брючный костюм, голубые стеклянные бусы, в макияже преобладает жемчужно-серый оттенок… Два с лишним часа, оставшиеся до прихода гостей, показались нам тягучей и вязкой субстанцией, в которой медленно растворялось любимое мамино телемыло. Наконец, в прихожей раздался отчаянный трезвон – и мама, с бешеными глазами метнувшись к зеркалу и несколько раз ткнув пальцами в свою «вертикальную химию», побежала открывать, неумело крестясь на ходу.

Секунду спустя квартиру огласили ликующие вопли дяди Оси: – Мы идём! Мы идём!! – и с лестницы послышались далёкие, гулкие голоса; не в силах побороть разбирающее меня любопытство, я тоже спрыгнула с тахты и выскочила в прихожую.

Там меня ждало потрясающее зрелище… Сквозь дверной проём старательно протискивалось что-то огромное, меховое и грандиозное. Оскар Ильич так и пританцовывал от нетерпения, силясь хоть как-нибудь помочь странному существу и суетливо выхватывая у него то сумочку, то перчатки (одну он уронил), то пышную, громоздкую кроличью шапку. Чуть ближе ко мне мама, такая трогательная и худенькая в своём чёрном костюмчике, неуверенно улыбалась и жалась к стене – весьма предусмотрительно, поскольку в следующий миг смущённо смеющийся меховой колосс заполнил всю прихожую целиком:

– Захира Бадриевна, – густо, с юмористической ноткой в голосе представился он (то есть она, конечно!), – можно просто Зара. А это мой Игорёк…

Тут произошла небольшая заминка: не рассчитавшая своих габаритов весёлая гостья несколько секунд безуспешно пыталась извернуться таким образом, чтобы пропустить вперёд себя «Игорька», застрявшего где-то сзади; подвигала локтями, рассмеялась, махнула рукой – и, деликатно потопав ногами о половик (мама, в панике: «Только не смейте разуваться, Зарочка!.. Не смейте разуваться!..»), втиснулась в проём кухни, позволив нам, наконец, увидеть того, о ком мы все эти дни слышали так много интересного.

Прославленный чудо-ребёнок, державшийся и впрямь с редким достоинством, неторопливо расстегнул молнию своей дутой серебристой куртки и стянул с головы лыжную шапочку, открыв такую же, как у матери, жгуче-пиковую масть; он оказался ещё и кучерявым – не знай я, что это «Игорёк», решила бы, что передо мной девчонка. Пиковая десятка?.. Нет, валет пик, он ведь старше меня почти на год…

Мама так и заахала: «Ах, какой хорошенький! Глаза-то, глаза!» Потом озадаченно взглянула на Захиру Бадриевну:

– Надо же, – заметила она довольно бестактно, – он у вас ещё совсем мальчик, я бы даже решила, что он младше Юлечки. А мне всегда казалось, что южные народности…

– У него был русский отец, – пояснила Захира Бадриевна. Мама успокоилась. Тот, о ком шла речь, продолжал спокойно стоять у двери, терпеливо дожидаясь, пока взрослые закончат свои пересуды.

Тем временем я, почти не таясь, с интересом разглядывала будущих родственников. Игорёк показался мне так себе – пиковый валет без особых примет. Зато тётя Зара… Что ни говори, думала я, а вкус у дяди Оси отменный. Уж его-то жену я точно узнаю в любой толпе безо всякого овеществления! Мало того, что она огромная, как грузовик «Белаз», – у неё ещё и усы растут!.. Небольшие, конечно: пикантные такие усики. Но заметные. В мгновение ока гостья завоевала мою симпатию, пополнив маленькую личную коллекцию VIP-персон – это были те, кого я встречала в школе или во дворе: сосед, очкастый мальчик с целиком обожжённой правой щекой; неправдоподобно тучный директор школы; его антипод, анорексически-худой юноша, почти скелет, что вот уже несколько лет вёл у нас общественно-полезный труд; безногий инвалид, катающийся вокруг дома на трехколёсной дощечке… – словом, люди легко узнаваемые, с которыми я могла смело здороваться по имени.

– Надо же, какая хорошенькая девочка!.. – это уже тётя Зара, смущённая и польщённая успехом сына, решила соблюсти приличия.

Тут вдруг я поймала на себе пристальный, чуть насмешливый взгляд Игорька, который, оказывается, всё это время на меня пялился. По скромности я было заподозрила, что это всего-навсего любопытство естествоиспытателя (наверняка ведь Оскар Ильич уже наболтал ему, что я, мол, отмечена сложным и редким дефектом психики, так же как и нам все уши прожужжал «удивительной красотой» Игорька, которую я, увы, не могла оценить по достоинству!). Но миг спустя, когда я вновь украдкой на него глянула, он улыбнулся так откровенно и плотоядно, что у меня больше не осталось сомнений: мои распущенные кудри и накрашенные ресницы оч-чень понравились названому братцу…

– Давай сюда куртку, Игорёк, – ласково сказала мама. – Вы тоже раздевайтесь, Зарочка. Ой, куда бы её повесить?.. Помоги, Ось…

– Вот на ось её и повесь, – сострил папа, выходя из туалета с глянцевым журналом в руках; шутка осталась незамеченной – взрослые в эту минуту увлечённо оттаптывали друг другу ноги, ища местечка для вещей. Только вундеркинд слегка усмехнулся, но тут же поспешно придал лицу выражение снисходительного равнодушия.

Наконец, гости разобрались с верхней одеждой, попросту навалив её кучей на столик под зеркалом (Игорёк слегка скривил губы, увидев, как непочтительно погребли его куртку под огромной шубой Захиры Бадриевны и дяди-Осиным пальто), и мы всей гурьбой отправились в гостиную, где нас ждал накрытый стол. С шутками и смехом расселись по местам: мы с папой – по одну сторону, Захира Бадриевна с сыном – по другую, дядя Ося – у стены в торце, где просто никто больше не хотел садиться, а хозяюшка – напротив, у двери, откуда ей было сподручнее отлучаться на кухню за новыми яствами. Вряд ли случайным было и то, что мы с чудо-ребенком оказались vis-a-vis.

– А это наша Ю-улечка, – нараспев произнесла мама, обняв меня за плечи: она вдруг вспомнила, что не успела представить меня молодому человеку. Тот украдкой послал мне всё тот же долгий, полный дерзкого намёка взгляд – и чуть заметно кивнул маме: вижу, мол, что Юлечка.

– Гарри, – спокойно представился он. Мама заулыбалась.

– Гарри Каспаров? – игриво спросила она. – Чемпион?..

Мальчика покоробило, но он тут же справился с собой: – Нет, – ответил он, – Гарри Гудилин, – и взглянул на мою бедную маму с брезгливой жалостью.

Захира Бадриевна пояснила: Гудилин – фамилия её покойного мужа, Гарри – производное от «Игоря»… Тут мама – а за ней и дядя Ося, радующийся её радости, – пришла в полный восторг. И вправду, как остроумно придумано! Действительно ведь был такой Гарри Гудини – великий маг-иллюзионист!.. За это стоило выпить, и Оскар Ильич под общий радостный испуг выстрелил пробкой прямо в трюмо, которое от удара содрогнулось и застонало, но почему-то не разбилось; взрослые с готовностью зазвенели бокалами; дядя загадочно пообещал, что Игорёк ещё покажет нам свои чудеса.

Впервые в жизни и мне разрешили попробовать шампанского. Я выпила целый бокал, после чего моё тело начало вести себя как-то странно – оно как бы меняло местами действие и предшествующий ему импульс: скажем, стоило мне подумать, что неплохо бы протянуть руку и взять с другого конца стола вазочку с хреном, как оказывалось, что моя рука непонятно когда уже сделала самостоятельный рейд над скатертью и как раз в эту секунду возвращается с добычей к тарелке. Это наблюдение навело меня на неприятную мысль, что, может быть, и в обычные дни части нашего тела живут автономной жизнью, и нам только кажется, что мы принимаем решения сами. Несколько раз я опрокинула бокал, и взрослые засмеялись; Гарри тоже пил шампанское и тоже, по словам Захиры Бадриевны – впервые, однако ж координации не терял.

Спустя пять минут, когда первая бутылка шампанского опустела, а взрослые немного расслабились, Захира Бадриевна легонько толкнула сына в бок:

– Ну, Игорёк, – заговорщицки сказала она, – покажи!..

Гарри усмехнулся.

– Мама, – сказал он со снисходительным упреком. Но тут и другие взрослые, успевшие слегка захмелеть, накинулись на него: «Покажи, покажи!» Особенно старался раскрасневшийся дядя Ося: – Не финти, давай-давай, показывай!.. – Мальчик с вымученной улыбкой закатил глаза. Потом нарочито-тяжко вздохнул.

– Ну ладно, – сказал он. – Нужно что-нибудь железное. Только не очень тяжёлое, а то у меня силы не хватит.

Мама с готовностью сбегала на кухню и вернулась с небольшой сковородой – без ручки, но с двумя симпатичными ушками. Чистенькой и блестящей, поскольку её ещё ни разу не использовали – хватило бы разве что на одноглазую яичницу («холостяцкая», со смехом говорила мама), а наше семейство было весьма прожорливо. – О, – сказал Гарри, – то, что надо. Так, все замолчали! Я должен настроиться.

Моментально наступила тишина – такая, что слышно было, как за стеной переругиваются соседи, а где-то за окном, далеко-далеко, с шорохом проносятся автомобили. Гарри настраивался. Он закрыл глаза. Его бесприметное лицо стало сосредоточенным и скорбным. Металлическое дно сковороды притягивало взоры холодным блеском; изящная бледная ладошка с тоненькими пальчиками медленно легла сверху.

Все замерли.

На лице мальчика выразилось мучительное, смертельное напряжение (взрослые так и впились в него взглядами, а у дяди Оси от волнения приоткрылся рот). Казалось, рука его намертво прилипла к сковороде. Он сделал судорожное усилие, словно пытаясь оторвать её – нет, не удаётся. Он конвульсивно дёрнулся… ещё раз… ещё… По исказившемуся лицу можно было догадаться, что соприкосновение со сковородой причиняет ему невыносимую боль. Ещё раз… ещё… Внезапно он, слабо вскрикнув, сделал отчаянный, резкий рывок – да, да, сорвать кожу, только бы разом, вмиг прекратить адскую пытку!.. – но страшная сковорода и теперь не отпустила свою жертву: неожиданно для всех она оторвалась от поверхности стола и, вопреки всем законам физики, повисла на ладони у мальчика, словно приклеенная!..

– Ва-а-уууу!!! – взревели взрослые.

Гладкий, бледный лоб Гарри покрылся мелкими бисеринками влаги; он стиснул зубы, но ничем не уронил своего достоинства. Не уронил он и сковороды. Ещё две-три секунды – видимо, для понту – подержав металлический предмет на весу, он осторожно опустил его на скатерть – и только тогда позволил себе с тяжким, но довольным вздохом откинуться на спинку стула.

Все в восторге зааплодировали; дядя Ося крикнул: «Браво!» Захира Бадриевна, раскрасневшаяся от гордости, притянула сына к себе и звонко чмокнула в макушку. Тот поморщился и, как ни в чём не бывало, принялся накладывать себе на тарелку крабовый салат; казалось, он абсолютно равнодушен к своему успеху и даже слегка его презирает, но я все-таки успела поймать на себе быстрый, острый испытующий взглядик, брошенный чуть искоса: на тебя-то я произвел впечатление?.. Произвел, не скрою. Похоже, этот мальчик дружил с предметами не хуже моего.