Простыми словами. Интервью

Ну выбрали бы фехтование.

Ты сейчас пошутила? Папа привел меня в секцию бокса во дворец спорта «Строитель», потому что мне некуда было девать энергию, потому что я дрался со всеми во дворе, и улица Сталеваров сама по себе была достаточно хулиганистая, а ты говоришь: фехтование. Папа сказал: «Здесь есть очень сильный тренер, Владимир Лазаревич Коган, я думаю, что он из тебя воспитает человека». Кстати, в институте физкультуры в Омске у нас была общая кафедра бокса и фехтования.

На мой взгляд, эти два вида спорта уравновешивают друг друга.

Никогда не задумывался.

А как вы с Марком Лейвиковым столько лет дружите и остаетесь партнерами в бизнесе? Вы же совершенно разные?

Так всегда в жизни. Контакт находят абсолютно разные люди, одинаковым вместе неинтересно. Много лет назад на каких-то соревнованиях ко мне подошел Олег Терегулов и сказал: «Евгений Ефремович, познакомьтесь, это Марк». Учитывая, что их бизнес только начинался, а у меня уже было огромное количество контактов, друзей и так далее, мы нашли общие точки, стали партнерами, а потом подружились.

Как вы нашли общие точки, если у вас, кроме национальности, ничего общего не было?

Ты знаешь, вот кстати, национальность – это вопрос, который меня не волновал никогда. Это сейчас становится модным: кто, что, на какую букву фамилия, а я о том, что я еврей, узнал только лет в пятнадцать.

Ну к тому моменту, когда вы познакомились с Марком Георгиевичем, вам уже было не пятнадцать, а сорок.

Какие сорок, ты о чем? Меньше.

Вы что-нибудь переняли от него?

Я никогда ни от кого ничего не перенимал. Он все время ходит в галстуке, а я всю жизнь хожу без галстука.

А вот он, мне кажется, вряд ли полюбил бы без вас бокс.

(Смеется.) Естественно. Ему деваться некуда. И Марик, и все наши с ним партнеры любят бокс и помогают ему.

В ком из своих детей вы больше всего видите себя? Кто из них похож на вас больше – Саша, Сергей или Лера?

Затрудняюсь сказать. Если внешне, то Саша. А внутренне каждый взял от меня и добавил свои качества, приобретенные и на улице, и в институте, и в кругу друзей. Они все трое абсолютно разные. Если бы Саша был жив, они бы с Сергеем друг друга дополняли, и это была бы очень сильная структура. Но к сожалению, так не получилось. А Лерочка своего папу почти не знала, она была тогда совсем маленькой, и знает о Саше только по нашим рассказам, по фотографиям, по фильмам. В память о своем папе Лерочка, выйдя замуж, сохранила нашу фамилию. Даже не обсуждала этот принципиальный для нас вопрос, просто сама так решила и сделала.

А из детей Сергея кто вам ближе по духу?

Все! Они настолько уникальные дети! Дети детей умнее нас, это фантастика.

Что особенно вас в них удивляет?

В пять лет они уже все умели читать!

А вы не умели?

Нет, конечно. А ты будто умела!

Я умела.

(Смеется.) Может, и я умел, но не помню.

И что вы читали, когда научились?

Ну я ж мальчишка, поэтому я любил читать про приключения. Я вырос в эпоху, когда книги были страшным дефицитом, и нам домой их приносили по блату. Жюль Верн, Джек Лондон, Дюма. Я мечтал быть моряком. Мама была родом из Самары, выросла на Волге, она научила нас с братом плавать раньше, чем ходить.

У вас было в детстве прозвище?

Ваня. Производное от фамилии. Но как только я пошел в секцию, все прозвища закончились.

Жалко. Такое доброе прозвище. Это правда, что вы намерены ставить своего губернатора?

Кого? Ты о чем? Что за чушь? Это слухи. Мы никогда никого не ставили и даже не намеревались это делать.

А сами бы хотели быть губернатором?

Нет, конечно. Даже если бы мне дали зарплату в миллион долларов. Я же человек совершенно другого склада, абсолютно далекий от политики.

Переформулирую вопрос. Много ли в нашем городе фигур вашего масштаба?

Много, Ира. Фигура определяется по поступкам, а не по должности. Нельзя назначить кого-то и сказать: «Все, ты фигура». Ты не фигура, пока ты что-то не сделаешь. В разных отраслях: в металлургии, в строительстве, в политике, в искусстве, в спорте – в нашем городе много интересных людей. Для меня ярким человеком является Александр Федоров, это очень интересная личность. Он достаточно замкнутый, не любит кичиться и очень мне этим близок. А как определить масштаб? Кто это определяет? Ты сейчас спросила, а мне вспомнилось, как в девяностые годы я читал про себя в сводках МВД и диву давался. Целый роман можно было написать. Мне очень симпатичен Олег Митяев. Я не могу понять, как он придумывает и стихи, и музыку, и потом еще умудряется петь. Откуда он все это берет? Как человек может писать о том, чего никогда не видел? Сердцем? Некоторые песни слушаешь и диву даешься. Если бы я был верующим, я бы сказал, что он поэт от Бога.

А вы вообще не верующий?

Это сложный вопрос. Я верю, что что-то там есть такое, а что – понять не могу. Я признаю все религии, стараюсь помогать, где могу. Мы участвовали и в реставрации синагоги, и в строительстве мечети. Но я не хожу в церковь и не хожу в синагогу, это вопрос не для диктофона. Религия – слишком тонкое дело, и можно ненароком обидеть кого-то, а мне бы этого не хотелось. Тем более сегодня, когда многие религии воюют между собой. Россия полностью втянулась в конфликт на Ближнем Востоке, и чем это кончится, непонятно.

Вы различаете смирение и слабость?

Конечно. Это две абсолютно разные вещи. Слабость – это я хочу и не могу. А смирение – это ты хочешь, но этого нельзя сделать по каким-то законам или неписаным правилам, которым ты вынужден подчиняться вопреки своему желанию.

Мне тут на днях один чужой человек передал в подарок продукты. И я целых пятнадцать минут думала, как мне себя повести: вернуть назад или оставить, чтобы не обидеть этого человека.

А что он тебе передал?

Колбасу.

У него колбасный завод?

Нет.

Тогда без разговоров надо было вернуть.

Вернуть – то я вернула, только потом переживала, зачем он это сделал.

Зачем тебе это расценивать? Зачем тебе это надо? Если ты будешь каждого идиота воспитывать, у тебя жизни не хватит.

То есть, я могу вести себя так, как хочу, оберегая свои границы?

Ты обязана себя так вести, иначе у тебя не будет соответствующего положения и внутреннего ощущения свободы. А если б ты взяла и съела эту колбасу, тебе бы неудобно было в следующий раз отказаться от встречи. (Смеется.) Он бы сказал: «Колбасу же сожрала, а встречаться не хочешь».

Лет двадцать назад вы мне рассказывали, что когда вы были мальчиком, вам казалось, что ваш тренер знает все обо всем.

Так оно и было, Ира. А может, просто нам, мальчишкам, так казалось.

Сейчас вы можете сказать, что вы все про эту жизнь понимаете?

Нет, конечно! В жизни столько вопросов… Многое до сих пор непонятно. Мне непонятно предательство. Когда человек, которому ты много сделал, в один момент тебя предает. Его не пытают, как в войну, не выжигают каленым железом, а он в простейших условиях принимает решение тебя предать.

У вас никогда не возникало мысли, что именно из-за страха предательства мы так привязываемся к собакам?

Возможно. Человек всегда нуждается в друге. Но любая дружба – это все равно некое фехтование, а собака безмолвна и преданна в любых ситуациях. Как мечта мужчины о глухонемой жене. Смотрит влюбленными глазами, не задает лишних вопросов, вообще никаких не задает. Я прихожу домой, мой пес приносит мне тапочки. Сажусь на диван, он несет подушечку, сам садится рядом. Когда я еще работал тренером, у нас жил Джим, ризеншнауцер. Все в городе знали его. Он сам садился в трамвай на ЧМЗ и приезжал ко мне во Дворец спорта. Когда его не стало, я взял сенбернара и тоже назвал Джимом. Сейчас у меня три собаки: сенбернару – 15, лабрадору – 7, а лайке – 4. Все между собой дружат, друг за друга глотку готовы порвать.

Они все живут с вами в квартире?

Ты что? Нет. Я живу на двадцать пятом этаже, со мной живет только лабрадор, а те двое живут на даче – им нужен простор, свобода, вольер.

Вы верите, что они понимают наш язык?

Наверно.

Я могу задать вопрос про Ларису Евгеньевну?

Не надо. Женщины – такие существа, что лучше про вас не говорить ничего.

У меня только один вопрос: она ревновала вас?

А что, есть женщины, которые не ревнуют?

А как после встречи с некоторыми людьми меняется судьба, вам понятно?

Что ты имеешь в виду: общение или действие?

Я имею в виду такое общение, которое по своей силе приравнивается к действию.

Для этого нужно, чтобы человек достаточно слабый встретился со сверхсильным. Только тогда возможны перемены.

В вашей жизни был такой сверхсильный человек?

Пожалуй, нет.

А в моей жизни этот человек – вы.

Ты говорила это несколько лет назад, я помню.

Вы понимаете, что в вас магическая энергия?

Ира, не начинай! Ты же знаешь, что я весь этот пафос не люблю. Лучше скажи, что тебе для полного счастья нужно?

Вам принадлежат замечательные слова: «Если ты меняешь свободу, то это должен быть удар молнии».

Это точно. У меня для тебя есть работа. Наши боксеры вышли на мировой уровень, живут по два месяца в Америке, тренируются там. Американский журналист уже взялся. Ты можешь писать про них, у тебя это неплохо получается.

Неплохо?

Зачем ставить оценки по пятибалльной шкале, если всю суть можно сократить до двух? Мое неплохо – это уже хорошо.

У вас есть мечта?

Есть. Моя мечта – научиться играть на гитаре.

И что вы сыграете, когда научитесь?

Высоцкого, Окуджаву, Визбора. Это песни, которые трогают мою душу до слез.

Ваши планы на ближайшее будущее?

Выучить английский язык.

А в чем для вас принципиальное отличие мечты от планов?

Планы – для работы, мечта – для души. Мне нужен английский, чтобы не чувствовать себя идиотом, когда я разговариваю с серьезными американскими промоутерами.

Так есть же переводчик, который всегда рядом?

Есть разговоры, где переводчик лишний. Ира, хватит, уходи, сил уже нет отвечать на твои вопросы!

Это он лукавит, что у него нет сил. Он настолько многогранный, что мир разрешает ему лукавить в мелочах. Заслуженный тренер России, президент Федерации бокса Урала Евгений Ефремович Вайнштейн – это легенда нашего города, наше достояние. Тысячи мальчишек, выросших в парней и ставших взрослыми мужчинами, по-прежнему, как в детстве, называют его Ефремыч. И это нисколько не панибратство. Это любовь к своему тренеру, это благодарность за жизненные уроки, это преданность человеку, который многим из них заменил того, кто в жизни каждого мальчишки должен быть главным.6

Роберт Стуруа. Земной простор

Впервые в жизни я приехала на интервью без шпаргалки, и это был мой осознанный выбор. Я чувствовала, что любые подготовленные мной заранее вопросы, написанные на бумажном листе, могут быть в одну секунду перевернуты, и тогда я потеряюсь и утону. Я понимала, что человек, поставивший Шекспира почти на всех театральных сценах мира, моментально сумеет увидеть систему в моей подготовке, и вся моя репетиция последовательности нашего разговора с большой долей вероятности превратится в скуку. А этого мне совсем не хотелось. Мне хотелось, чтобы разговор вел он, великий режиссер Роберт Стуруа, а я бы за ним тихонечко шла, чтобы истории его жизни вплетались одна за другой и сами, как того пожелает Мастер, складывались в узор.

Роберт Робертович, я не буду разговаривать с вами про театр, потому что я не режиссер, не актриса и даже не театральный критик. Мне интересно, как вы воспринимаете мир, как видите его, и снятся ли вам сны. Мы можем разговаривать на такие темы?

Можем.

По моему восприятию людей, если я, конечно, не ошибаюсь, вы одарены той энергией, которая позволяет видеть мир целиком. Когда вы это поняли?

Когда я понял что?

Что вы видите мир объемнее.

Я не уверен в том, что вы правы. Дело в том, что я вообще поздно понял, что такое моя профессия, что я хочу в жизни, кто я такой. Этот вопрос до сих пор для меня остается открытым. Если я отвечу на ваш вопрос, то должен буду признать, что я как-то верю в мир иначе. Но я не убежден в этом. О снах могу рассказать. По ночам я прекратил видеть сны. В основном я вижу их днем, в полуденном сне. Но говорят, что эти сны не вещие, что причины их происхождения физиологические. Что касается ночных снов, то там очень много разговоров. Я просыпаюсь, что-то говорю, иногда меня будит жена. Мне кажется, что я разговариваю, а это, наверно, стоны. Я хорошо знаю фрейдизм, но как раз его позиция сновидений мне кажется немножко наивной и смешной. Думаю, что во сне, если ты человек нормальный, все твои желания снятся прямо, без каких-то символов.

Вам снится ваша бабушка?

Нет, но я часто вспоминаю ее. Бабушку звали Нино. Когда она заболела, я не хотел ее навещать, потому что мне казалось, что мне будет больно увидеть ее в другом состоянии. Она угасла в ненормальном сознании. Я очень люблю бабушку и бабушкину сестру. Когда я был восьмилетним, бабушкина сестра пела в церковном хоре, и моя бабушка, мамина мама, украдкой водила меня послушать ее пение и на всю жизнь приучила меня к этой музыке. Бабушкина сестра хотела петь в театре, но так не случилось. Моего деда, бабушкиного мужа, арестовали и расстреляли, поэтому вся семья была наказана: тетю выгнали из консерватории, дяде не дали диплом политехнического института, моей маме тоже не разрешили доучиться. Она вышла замуж и родила меня.

Вышла замуж за Роберта и таким же именем назвала ребенка? Разве у грузин так можно?

Да, конечно. Интересна история, почему отца назвали Робертом. Дело в том, что мой дед с отцовской стороны был выдающимся большевиком, видным членом партии. По его рекомендации в партию был принят Сталин. Когда родился мой отец, дед был арестован. Он был атеист, поэтому отца не крестили. И три года мой отец ходил без имени. В деревне насмехались над ним, называли обидными словами: без имени и так далее. Однажды в деревню приехал другой революционер – брат моего деда, дядя отца, тоже очень известный. Он известен тем, что когда двадцать шесть комиссаров были схвачены в Баку, среди них был Микоян. Вы знаете все эти имена или нет? Вы какого года?

Знаю, конечно.

Девочкой вы были тогда или вообще вас не было на свете, я не пойму. Вы похожи на грузинку царских кровей из рода Багратионов.

Спасибо. Но про Микояна и Сталина я знаю из учебника истории.

(Смеется.) Брат моего дедушки освободил Микояна, устроил ему побег из тюрьмы. Они были здоровые мужики, очень красивые оба. И вот он приехал в деревню, отец ему пожаловался: «Дядя, у меня нет имени». – «Хорошо, я дам тебе имя», – сказал дедушкин брат. Видимо, к тому времени он увлекался английским экономистом Робертом Оуэном, читал его книги марксистского направления, поэтому ему нравилось это имя. Он повел отца в поле, поднял его в воздух, бросил на землю, и сказал: «С сегодняшнего дня ты Роберт». Отец забывал это имя и все время спрашивал старших: «Напомните, как меня зовут?» Это имя было необычным. Много позже я узнал, что княгиня Микеладзе, у которой мы раньше были крепостными, тайно взяла моего отца в церковь и покрестила его, назвав Константином. Меня назвали Робертом, потому что так захотел отец. Он шутя сказал, что кто-то из нас попадет в историю, а потом пусть разбираются, какой из Робертов туда попал.

Ваш папа был художником?

Художником – монументалистом. Закончил аспирантуру в Москве, писал фрески. Недавно я сделал хорошие фотографии его работ. Он, в отличие от меня, был очень красивым. Такой настоящий грузин.

Мне сейчас промолчать или сказать, что вы тоже красивый?

Умоляю вас, надо молчать. Основные работы отца – женщины и церкви. Он потрясающе рисовал женщин. Красивые становились еще красивее, не очень красивые – красивыми, а посредственные – очень хорошенькими интересными женщинами. Так что вот так. А потом я решил своего сына назвать Робертом. Но моя жена сказала: «Забудь даже мечтать об этом!» Когда я пришел в родильный дом и она на третий день показала мне маленького будущего Георгия, я сказал: «Какой хороший Робик!» Она ответила: «Никакой он не Робик, мы не Бурбоны, чтобы у нас были Людовик четырнадцатый и Людовик пятнадцатый!»

Вы называете его Гия?

Гага. Он, как и я, Георгий. Это мое имя при крещении. А младшего сына зовут Михаил. Несколько лет назад Гага, как и некоторые его друзья, захотел пойти в монахи. Это поколение, окончившее школу в конце восьмидесятых, растерялось, увидев, что творится в этом мире. Я не противился решению сына, но ждал, когда он определится сам. Однажды он сказал мне: «Папа, я понял, что это не мое, что мне придется лицемерить». Я рад, что сын стал художником.

Вам интересна грузинская история?

В меру. Бывают приступы, но так – в меру. А в чем дело?

То, что вы уехали из Тбилиси из-за конфликта с Михаилом Саакашвили – это настоящая версия или придуманная?

Никакого протеста не было, я уехал работать. Как только меня освободили из театра, сразу начались звонки с предложением работы. Из всех предложений я выбрал работу в театре Александра Калягина. Это был начинающийся театр, еще не определившийся, мне было там легче, чем вливаться в коллектив, который имеет какое-то лицо, и привносить туда что-то свое. Я очень благодарен Калягину за то, что он предложил мне место и большую зарплату. Вот сейчас вышла книжка, я назвал ее «Два года свободы» – там глупости, которые я высказывал на Фейсбуке7 в то время, когда жил без театра. Я не хотел, чтобы она выходила, но редактор, который делал эту книгу, сказал, что все получилось с юмором. Фривольные эссе, без претензий. В ней придуманы несколько очень забавных персонажей и какой-то литературный театр. Обложка оформлена моим сыном, очень остроумная.

Когда вы разговариваете со мной, когда вы соприкасаетесь с миром, сколько персонажей живет внутри вас?

Один очень испуганный человек, который боится, что его распознают и увидят, кто он на самом деле. Знаете, это как страх голого короля.

Вы не ставили этот спектакль?

«Голый король»? Нет. Мне не очень нравится его драматургия.

Вы знали многих людей при большой власти. Кто из них произвел на вас самое большое впечатление?

Хорошее или плохое?

Любое.

Думаю, что ни один из них не годился. Особенно первый президент мне не нравился, из-за него начались все эти неурядицы. Безусловно, Гамсахурдиа был большим интеллектуалом, но немножко сумасшедшим. У него была идея фикс, что он должен освободить Грузию от всех иноверцев. Не знаю, откуда такое фашистское у него было.

Я понимаю, что этот вопрос вам задавали тысячу раз, но все-таки спрошу. Почему же вы выбрали Шекспира?

Если тебя спрашивают, почему вы влюблены в этого человека или в эту женщину, ты никогда не сможешь ответить. А если сможешь, то это не будет правдой.

Тогда я задам вопрос по-другому. Когда вы влюбились в него?

Мальчиком. Мне было тринадцать лет, когда я прочел «Гамлета». Сама история произвела на меня очень сильное впечатление. У отца в тумбочке около кровати лежали все переводы Шекспира на грузинском языке. Когда я был совсем маленьким, он читал мне эти книги вслух. Наверно, где-то засело. Ну и потом, для людей театра Шекспир – это конечно вершина. Дело в том, что он поэт, и это определяет очень многое. Он смотрит на мир глазами поэта. Это большое переосмысление, а не прямое грубое отражение реальности. Шекспир берет в срезе, и он касается всех человеческих тем, всех проблем. Все найдешь там, начиная от опустившегося пьянчужки до возвысившегося до вершин власти. Когда читаешь, это незаметно. Он начинает оживать на репетиции, ты начинаешь понимать, как здорово он чувствует театр. При чтении его мысли могут казаться примитивными, мы их видим у других поэтов и философов, но эта его философия по-другому звучит на сцене. Я не называю его интеллектуальным автором, он для меня реальный настоящий человек. Если рассматривать его поэзию, никогда не найти там интеллектуализма – то, что мы сейчас видим, а в двадцатом веке особенно. Начинают писать пьесы, забывая, что театр – это еще кое-что другое. Мысли Шекспира ты вычитываешь во время столкновения, сам делая выводы. Гамлет мучается над вопросом, как ему поступить. Сперва – как ему поверить, что его дядя убил его отца. Потом он начинает верить. Потом он начинает думать: «Что делать – убить его и самому стать убийцей? Значит, самому прекратить существование как нормального служителя добра». Он никак не может решить, мучается, и ты начинаешь понимать, что делать зло не так легко, что это тебя погубит как личность, что твоя душа будет проклята. Мы сами делаем выводы, исходя из предложенного Шекспиром сюжета.

Вам нравится Марина Неелова?

Очень. Она замечательная актриса, необыкновенная.

Не хотите поставить спектакль с ней в главной роли?

Мы с ней встречались, обсуждали, что ставить, но не пришли к единому заключению. Мне показалось, что с ней мне будет очень трудно, хотя она сама высказала желание, чтобы я поставил спектакль в «Современнике». В этом проекте хотел участвовать Александр Филиппенко, он и был посредником нашей встречи с Мариной Мстиславовной. Театр – это когда никто не знает, чем все завершится.

Когда вы начинаете работу над спектаклем, вы не знаете, как все получится?

Откуда? Если бы я знал, я бы там не жил и не работал. Вся прелесть в том, что ты ничего не знаешь. Замыслы – это одно, а во что они потом воплотятся – тайна. Это только Богу известно.

Вы живете в театре?

Да. В Тбилисском театре имени Шота Руставели. Это традиция. Театр для меня как Белый дом для президента. Когда я уйду, там поселится другой худрук.

Могу я предположить, что вы не очень хотели поставить этот спектакль в «Современнике»?

Нет, не так. Это все-таки связано с коллективом Марины Нееловой, с тем, что она долгие годы не получала роль, жила за рубежом. Когда ты столько времени не играешь новых ролей, у тебя возникает страх, опасение, что если сейчас я не сыграю великолепно, то будет еще хуже. Марина испытывает драму возраста, а эта проблема хорошо мне знакома, потому что я вижу, что происходит с актрисами, когда они стареют. Они не хотят стареть, а это невозможно. И этот переход очень мучительный. В моей юности красивые женщины просто старели, а сейчас при современных возможностях хирургии и препаратов они практически до конца играют максимум старых мам. Но не бабушек.

А Рина Зеленая, Татьяна Пельтцер, Фаина Раневская? Они же играли бабушек?

Но они же никогда и не были женщинами. Они были личностями.

А потрясающе красивая Елена Соловей?

Сейчас я не знаю, что с нею. Но при Никите Михалкове она была феноменальная актриса.

Есть ли у вас актеры, которых вы выделяете?

Есть, как нет? Я ищу талантливых людей, которые смогли бы воплотить мои какие-то глупые идеи так, чтобы зрители пришли в восторг, чтобы их тронуло, задело. Есть актеры, которые стоят на уровне режиссера и становятся твоими соучастниками. Я не могу не советоваться с очень талантливым артистом и не быть вместе с ним, не решать какие-то сцены вместе с ним. Я не могу просто приказать. Не потому, что боюсь, а потому что преклоняюсь перед его талантом. Это не значит, что я позволяю все, нет. Но когда я говорю: этого не делать, он понимает. Сейчас читаю книжку «Театральные истории», очень хорошая, дошел до эпизода, когда артист пришел к главному режиссеру, и тот предложил ему роль Джульетты. Потрясающая пока книга, ваш челябинский автор Соломонов написал. Хорошее вступление Улицкой и Ахеджаковой.

В каком моменте заканчивается актерская вольность?

Актер – это личность со своими качествами. Мы обсуждаем трактовку пьесы и роли, потом он исполняет мои задачи. Но я замечаю, что он личность, с которой надо считаться, поэтому задачи свои иногда приходится корректировать. Я же не могу штамповать спектакли, они индивидуальны, как и актеры. Тонино Гуэрра рассказал мне притчу. Первый сборник своих стихов он написал на диалекте итальянского языка, на этом диалекте идет весь фильм «Амаркорд». Сборник стихов вышел, когда Тонино был студентом. Критики подняли хай, что Гарибальди с трудом создал интимный итальянский язык, а сейчас какие-то молодые студенты его раздирают. Тонино жил без телефона, на последнем этаже, на чердаке, и однажды к нему прибегает запыхавшаяся соседка и кричит: «Тебе звонит сам Джорджио Муранди!» Это был очень известный итальянский художник, во всех хороших музеях есть его полотна. Он рисовал в основном бутылки – такие метафизические бутылки с налетом пыли. Художник говорит Тонино: «Я в восторге от вашего сборника и хочу подарить вам один рисунок. Приглашаю вас в воскресенье ко мне на виллу». За покупкой его рисунков стояли в очередь! Тонино приезжает к нему в воскресенье и видит, что он живет один с четырьмя сестрами. Четыре старые девы, у которых одна страсть – брат, которого они оберегают и за которым следят. Основное занятие сестер – собирать бутылки разных форм. Они их собирают повсюду и складывают в большую комнату. Чтобы бутылки приобретали необходимый вид, сестры, подметая пол, сыплют на них сор. Они шикарно отобедали, выходят на балкон – там потрясающий сад, но почти под балконом сад прекращается и начинаются какие-то бугорки. Тонино спрашивает: «Что это?» Художник отвечает: «Это кладбище кистей». Тонино просит пояснения. Художник говорит: «Для меня каждая кисть – это одушевленная вещь, я каждой даю имена. Когда у кисти остается хотя бы один волосок, я еще рисую. Когда последний волосок отпадает, я ее хороню». Вот такая красивая история. Если человек с неодушевленными предметами обращается как с живыми, то как я могу к живым актерам, которые воплощают мои сумасбродные идеи, относиться без любви?