Целуя девушек в снегу

Тут двери с шипением и грохотом схлопнулись, электричка дёрнулась, и лениво поплыла.

В противоположную от нашей «альма матер» сторону!

Мы ошарашенно застыли, не уразумев целиком, что происходит и как такое случилось. И затараторили наперебой:

– Ты куда нас завёл, Сусанин тачанский?

– Вот влипли! Охренеть!

– Травкин, ты травки перекурил? Мы в Суглиново едем!

– Гарантируешь, угу? На 100%, угу?

Серж, чуть побледневший, обескураженно смотрел на мелькающие за окошечком станционные строения, куцые деревца.

– Вашу с передподвывертом! А вы чего ж не посмотрели? Отличились, панимашь! Засунули меня в электричку! Я вам министр железнодорожного транспорта? Слушайте, в прошлый раз на этом пути поезд стоял.

И Травкин яростно почесал огненно – рыжую бородёнку.

– Оба—на, мы его, оказывается, сюда засунули! Зизитопера недобитого! Растудыть его в макрель! И где следующая станция, гарант скандинавский? В коммуне? – поинтересовался я.

Серёга понурился.

– А какая электричка-т? Обычная или скорая? – спросил он.

Присутствующие переглянулись, а Савельич согнулся пополам от хохота и хлопнул себя по ляжке.

– Наверное, депо… – неуверенно поделился предположением Серж.

Но локомотив, набрав разбег, промахнул депо, не замедляя хода.

– Выходит, Сортировка… – меланхолично прокомментировал Травкин. Он переживал, что опростоволосился и подвёл приятелей.

Ремонтное депо находилось в трёх километрах от вокзала, Сортировка в четырёх.

Малинин протяжно присвистнул, грустно улыбнувшись и подмигнув отражению. И действительно, на Сортировке мы спрыгнули с высокого приступка негостеприимной площадки, заозирались.

– И? Куда теперь прикажете? – задал Дюша волнующий нас вопрос.

– Туда… – мотнул Серёга в направлении Тачанска.

– По железке, что ль, пойдём? В ментовку сдадут…

– Авось не сдадут… Не догонят…

– «Дырку им от бублика, а не Шарапова», – щегольнул я знанием классики.

А Травкин попинал натруженные рельсы, высморкался, поманил, поковыляли, мол, камрады. Солнышко светило в глаза, а мы, переступая со шпалы на шпалу, бойко по-солдатски шкандыбали к городу, избегая опасных участков. Десяток сплетающихся и расходящихся лучей, цистерны с нефтью, с мазутом, полувагоны и хопперы с углём, щебнем, платформы с лесом. Бесконечные составы не позволяли петлять, срезать, маневрировать. Вдыхая весенний воздух, пропахший маслом и креозотом, мы вытягивались цугом между ними. А очутившись на открытом отрезке, переходили на молодцеватую рысь, игнорируя стрелки и семафоры, пришпориваемые возмущённым женским рыком из невидимого громкоговорителя: «Почему посторонние на территории? Немедленно покинуть зону прохождения электропоездов! Галя, набери вневедомственную!».

– Долго переться? – периодически поскуливал спотыкавшийся Пустышкин.

Проступили треугольники крыш частного сектора, кирпичные гаражи и хмурые многоэтажки. Мы заметили грунтовку, и перебрались на неё, вздохнув с облегчением.

– Фууууух! – всхлипнул Травкин. – Выбрались!

– Скорей бы уж! – простонал я, закидывая спортивную сумку на шею.

– Шустрый, аки вода в унитазе! – съязвил Димка.

Малинин держался молодцом, сказывались регулярные занятия карате. Дюшины немного изогнутые, как у кавалериста, ноги не знали устали. Он постоянно поддёргивал съезжающие на кончик малость вздёрнутого носа, очки. И нежданно вполголоса затянул:

«Псы с городских окраин – есть такая порода.С виду обычная стая, их больше год от года…А в этом месте по-другому не прожить!»2

– Заткнулся б, ты, бригадира! Без тебя тошно! – сквозь одышку клокотнул Савельич.

– Мой вайбайтуй сносить твой тыква и учить её почтению к великому господину! – незамедлительно отреагировал Малинин, подпрыгнув и изобразив ботинком круговое движение.

– Но-но, вон кол из забора выдерну и по паклюшкам. Против лома нет приёма! – осклабился Ольгерд.

– Ща приедем, Нина Ивановна вас помирит на семинаре. А мало покажется, на коллоквиуме добавит. Сольётесь в экстазе дружбы, любви и всеобщего мирового консенсуса, – невыразительно пробурчал Травкин.

Перед нами расстилалась магистраль Чёрного Берега.

– Наконец—то! – вырвалось у меня.

– Фьююююииить! – Димыч задорно свистнул, подражая Соловью-разбойнику. – Аля-улю! Гони гусей по закоулочкам! Ломанули, пацаны, караваны грабить!

Наш топот дробью рассыпался по переулку, и пригаражные матёрые псины азартно поддержали его грозным захлёбывающимся лаем из-за калиток.

Фортуна, утомившаяся испытывать нас, засовестилась и прокатила студиозусов от чёрнобережных трущоб до Луговой.

Не сдавая одёжку в институтскую подвальную раздевалку, мы взбежали на второй этаж истфака, когда перекур заканчивался. Большегубый Туров, изнывающий от безделья подле окна, придурковато воззрился, встряхнул кудрями и, напыжившись, разродился жутко неполиткорректным:

– Вы где шатались, тунеядцы?

– Где—где… в курином гнезде! Яйца крали, тебя е…и! – не сбавляя напора, презрительно процедил Дмитрий и мы, взмыленные, неуклюже сдёргивая с себя пуховики, со звонком протопали в аудиторию, куда не успела спуститься из преподавательской Нина Ивановна Старицкая, читающая нам историю Древнего Мира.

1Б. Пароль для розовых пони

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…

Ю. Визбор.

До открытия магазинчика подержанной компьютерной техники оставалось сорок минут. Я не рассчитал время, планируя в это субботнее утро прошвырнуться на улицу Каляева. В выходной маршрутки курсировали, опережая расписание. полупустыми. Большинство граждан отсыпались после напряжённой трудовой недели и не выползали заполошно из тёплых постелек ни свет, ни заря.

Лениво прикидывая, то ли пробежаться по торговым центрам главного проспекта Нижнего Тачанска, и поглазеть на товары, которые я не намеревался приобретать, то ли ждать здесь, у дверей, я прохаживался у стены каменного четырёхэтажного жилого дома сталинской постройки, где в полуподвале и размешалась комиссионка. Её зарешёченные окна выходили на мусорные баки «Главшлака», а стёжка от входа уводила к недавно обновлённой игровой площадке детского сада с двухуровневым турником, дощатым корабликом, украшенным деревянным спасательным кругом на борту и фанерным парусом, избушкой для гномов, четырьмя верандами с восстановленными скамейками. Прошлой осенью это хозяйство отремонтировали, выкрасили, и за зиму макияж не облез, не разбазарил бесшабашно наивное младенческое очарование. Многочисленные дорожки и прилегающая местность ежедневно аккуратно чистились от снега. Традиционные яблони, росшие по периметру забора из тонких металлических прутьев, поддерживали корявыми сучьями птичьи кормушки, в кои дворник регулярно подсыпал семечки, хлебные крошки, измельчённые яблоки.

Первый месяц весны демонстрировал отнюдь не весенний характер. Он изобиловал ночными заморозками, режущим северным ветром, метелями и снегом. Синоптики, погадав на бараньей лопатке, прогнозировали на ближайшие сутки очередное похолодание, стращали беспощадными вьюгами и арктическими буранами. Осадков за десять дней выпало больше, чем за квартал, поэтому вдоль ограды высились снежные кучи. Вывозить их не торопились. Тачанский чиновник, распоряжающийся городским хозяйством, прославился тем, что в интервью новостному агентству, на зачитанную ведущей претензию горожанки по поводу накатов на трассах и завалы у подъездов, на голубом глазу заявил, мол «не следует беспокоиться, весной само растает, информация стопроцентная». Мэр Тачанска, Гоняев, его тогда слегка пожурил, сослался на вспыльчивость своего зама, но отстранить от должности не решился, – «эффективными менеджерами», чья личная преданность не ставилась под сомнение, он дорожил.

День, когда я выбрался на волю, дабы присмотреть ноутбук взамен агонизирующего старичка, выдался ясным, пригожим. Было довольно тепло, что придавало оптимизма толстеньким важным снегирям, хрипло переговаривающимся на одной из яблонек и недоверчиво косящимся на разбитных горластых воробушков, суетливо прыгающих с ветки на ветку соседнего деревца. Высокий дряхлеющий тополь посерёдке надёжно облюбовали чёрно—серые вороны, воспринимающие весь двор своим вассальным владением, и возмущённо оравшие матом при появлении чужаков. От яркого солнца и ослепительно сверкавшего в его лучах наста слезились глаза. Я запоздало посетовал, что напрасно не прихватил защитные очки и плеер. Слушая его, мог бы незаметно скоротать полчаса. Что там на очереди? А, да, господин Бальзак. «Блеск и нищета куртизанок». Люсьен де Рюбампре с компанией, и его утраченные иллюзии.

Поясница теперь не болела нудно и изматывающе, если я просиживал перед компьютером по несколько часов в день, а болезненные ощущения купировались выполнением специальной гимнастики на растяжку. На приём к неврологу и хирургу, я попал спустя полгода после записи в регистратуре. Они, проведя осмотр, небрежно пошуршав результатами анализов, сошлись в мнении об отсутствии на данный момент необходимости в операции (да и лист ожидания на неё растянулся на три года). Нужно дожидаться следующего приступа, избегать подъёма тяжестей, длительной однообразной нагрузки на позвоночник, носить фиксирующий бандаж, перед завтраком и вечером, выполнять комплекс упражнений. Недуг не исчезнет полностью, это хроническое, но доставит значительно меньше неудобств. Я придерживался перечисленных ограничений и чувствовал себя сносно.

Намотав взад-вперёд около пяти сотен шагов, я проникся убеждением, что недурственно было бы тихой сапой просочиться на территорию детсада, спрятаться там от посторонних, одновременно наблюдая за дверьми магазина, просматривавшимися с той стороны, пошарить в телефоне в поисках доступной сети и, обнаружив оную, включить радио.

Осуществить заковыристый план оказалось не суждено. Вдруг некто, ткнувшись с разбега в мою спину, обхватил меня за пояс. Рык взбудораженного тигра застрял у меня в горле, когда сзади радостно прозвенел знакомый голосочек:

– Угадай, кто! Нет, нет, не оборачивайся! Так нечестно! Стой смирно!

Конечно, я моментально понял, кто затеял игру в обнимашки, но решил, приняв пас, тем не менее, не спускать проказнице неуклюжий розыгрыш.

– Маша, ты? Вернулась из Сочи? – наигранно оптимистичным голосом воззвал я, и не дождавшись реакции, продолжил перечисление, прерываясь на короткие паузы. – Аня, опять от мужа сбежала? Света, ты прочла Ницше? Лариса, когда зонт вернёшь? Лида, не пробуждай воспоминаний! Ирина, по рюмашке «Фанагории»?

Удерживающие объятия разжались и, поворачиваясь к Лине, я услышал её яростно-гневное восклицание:

– Максимов! Ну ты жук! Окончательно наглость потерял?! Свихнулся от одиночества?

– А, это ты, малявочка! – я скривился, выказывая разочарование.

– Ты… ты… – Лина прожигала меня уничтожающим взглядом и, смахивая на тётушку Гусыню, всплёскивала ладошками, подыскивая подходящие выражения. – Нет, вы посмотрите только!

Я не выдержал и раскатисто заразительно рассмеялся, на что мгновенно отозвались две вороны:

– Кра—кра—кра!

Лина картинно топнула, махнула куда—то в пространство и возгласила:

– Он ещё и смеётся! Я ему сюрприз приготовила, а он прикалывается. Я ж не виновата, что не дотягиваюсь тебе глаза закрыть! Верста коломенская! А вдобавок и язва, Максимов!

– Ага, вот такая вот язва! А ты разве не знала?

– Ка-а—а—а—аррр! – с энтузиазмом подтвердила ворона и, захлопав крыльями, спланировала на крышу гаража, поближе к нам. Наверное, её заинтриговала наша болтовня, и она была не прочь её подслушать.

– Кхахр? – поинтересовалась с ветвей её товарка.

– Крах—крах! – описала видение обстановки та, что покрупнее.

– Да уж знала! Защищайся, ехидна!

Лина хотела меня толкнуть, но я благоразумно уклонился, и её кулачок в перчатке скользнул по моему левому боку. Девчушка, не удержавшись, с размаху ухнула в сугроб.

– Кхре! – хохотнула с гаража каркуша и, несуразно подпрыгивая, подобралась к краю крыши. Помедлив, она вопросила у приятельницы на тополе:

– Кхре?

– Карра! – донеслось оттуда.

Сугроб, в который провалилась Лина, доходил ей почти до колен, и я поспешил на помощь.

– Разиня! – стонала Лина. – В снег из—за него упала! А он жёсткий! Что за напасть?!

Опустившись рядом на корточки, я помог ей сесть.

– Не рой другому яму! – иезуитски изрёк я нравоучение.

Откинув с головы Лины капюшон, смахнул с выбившегося из—под берета вьющегося локона, снежинки и, вытянув платок, нежно промокнул её пунцовые щёки. И нечаянно для самого себя, наклонился и чмокнул, не готовую к этому Лину, в уголок губ, слегка коснувшись своей щекой её.

– Ну и забавная ты!

– Серёж! – всхлипнула Лина.

– Кхра—а—ак! – восторженно запрыгала ворона. Раздражаясь, что на неё не обращают внимания, она перебралась на перекладину неподалёку, и цепкими бусинками антрацитовых глаз опасливо упёрлась в нас.

– Кыш! Пшла!

Лина прицелилась и запустила в ворону горсть снега.

– Крах—крах—крах! Кру! – взмыв, запальчиво посулила та.

– Зачем так? – назидательно произнёс я. – Вороны – мудрейшие среди птиц. И хитрейшие.

– Я и смотрю, она по—мудрому выглядывает и шпионит! Ишь, накаркала: «Растопит кровь любимого лёд…» У—у—у, подлюга! Фигушки!

Лина погрозила птахе пальцем.

Ворона повернулась к нам задом, сымитировав абсолютную утрату интереса к двуногим и бескрылым, ибо хватает у неё и вороньих забот-хлопот, но при этом косилась в нашу сторону:

– Кхр!

– Давай, поднимайся.

Ухватившись за протянутые руки, Лина легко вскочила и отряхнула пальто. Я провёл по её спине, и серая Линина одёжка обрела первоначальный вид. Моё содействие пришлось весьма кстати, она, как ни крутилась, достать налипшие белые пушинки, не могла.

– Всё из—за тебя, из—за твоих дурацких шуточек.

Разыгрывая сердитку, Лина смешно надулась.

– Сама львицей бросилась…

– Не по—настоящему! Ой, Серёга, не очутиться б тебе на моём месте…

– В сугробе? Ничего, я ловкий!

– Ловкий? На любого ловкача найдётся циркач…

– Ты о чём?

– Нет, ни о чём. Потом… Блин горелый, Максимов! Ты ни граммулечки не соскучился?

– Что? А! Да! Безусловно! – спохватился я и приобнял Лину. Она снова уткнулась лицом мне в куртку и пробурчала:

– «Безусловно» соскучился, или «безусловно» наоборот?

– Безусловно, соскучился. Столько не появлялась!

– Я прихожу, когда ты сильно—сильно зовёшь меня. Можешь и не думать обо мне в такие минуты, но я не ошибаюсь.

– А этим утром звал?

– Громко. Очень. А мне необходимо кое—чем посекретничать с тобою. Удачно совпало, угу?

Я тронул мизинцем её щёчку, подбородок и начал чуть ощутимо раскачиваться в такт нёсшимся из не захлопнутой форточки второго этажа звукам прорывающегося вальса, исполняемого на фортепиано.

– Карр! – опомнилась и осмелела пернатая шпионка.

– Сергей, она опять подсматривает. Пойдём куда—нибудь!

– Но куда? А! Побежали на площадку, на веранду. Посидим на солнышке. Ты не замёрзла?

– Неа! А ты?

– Ничуточки! Сегодня хорошая погода.

– «Сегодня хорошая погода», – задумчиво протянула Лина. – Пароль для связи во вражеском тылу.

– Хм, метко подмечено!

– А отзыв сочинил?

– «С тобой не бывает плохой погоды».

– Банально, но сойдёт. Пошли, конспиратор.

Припомнив название одной повести, прочитанной в юности, я усмехнулся.

Лина, шагавшая по тропке, обернулась убедиться, следую ли я за ней.

– Чему усмехаешься?

– Книжицу одну вспомнил с похожим заголовком?

– Какую?

– «Что может быть лучше плохой погоды».

– Ты её читал?

– Ага. Подростком.

– О чём она?

– О болгарском разведчике. Социалистический Джеймс Бонд. Стреляет, соблазняет… Но подробности стёрлись из памяти.

– «О разведчике», – повторила Лина, устраиваясь на узкой лавке, и оглядываясь на любознательную птицу.

– Она ревнует! – сощурился я.

Ворона помалкивала.

– Сменим место? – поднялась Лина.

– Это бесполезно. Я предупреждал: вороны непредсказуемые и лукавые твари. Если захотят что—то разузнать, обязательно вызнают.

Лина уселась подле меня.

– Ну, и ладно. Ну, и пускай уши греет, – прошептала моя бывшая жена.

И неожиданно отодвинулась, взяла стоящую у стенки, на скамье, небольшую розовую лошадку с печальными глазами, разлохмаченной соломенной гривой и сбитыми подковками.

– Ух ты, Серёж, потрясающе! Кто—то лошадку забыл!

– Это не лошадка. Это – пони. Розовый пони. Мы переместились в мистическое царство сказочных мультяшных пони. И разумных хамоватых ворон.

Приглаживая ей гривку, Лина приговаривала:

– Бедняжка, закоченела на морозе. И ножка одна треснула. Так жалко её!

– Дык, возьми. Поиграешься, ежели заскучаешь, – подковырнул я.

– Вот мы тебя копытом!

Лина сделала движение, точно ударяя маленьким лошадиным копытцем по моей коленке.

– Всё—всё, я сдаюсь. Не вели казнить, вели слово молвить!

Обороняясь, я выставил руки. Лина обратилась к найденной безделице:

– Аааа, он струсил. Хвастунишка! Не принимай его всерьёз, Лили. Я тебя согрею, а в понедельник придёт хозяйка, подберёт и унесёт домой свою пропавшую любимицу.

Лина сжала фигурку в ладошках, сунув перчатки мне в карман.

Я придвинулся вплотную к ней.

– Ну, рассказывай!

– Сначала рассказывай ты!

– Что я—то должен рассказать?

– Как твои дела?

– Без изменений… Ноутбук приехал выбрать. Старому кирдык.

– Ноутбук? С моим фото на рабочем столе, 104-й симфонией Гайдна на проигрывателе и письмами синьора Дон Кихота Ламанчского в папке с черновиками? Чушь! Непозволительная роскошь… А книга? Ты клятвенно обещал написать.3

– Ээээ… Не вполне… Сервантеса я со школы не раскрывал… А книжку написал. Всё закончено.

– Дашь рукопись почитать?

– Ноу проблем.

– Распечатай, а я заберу в парке по окончании концерта и променада с хаски. Договорились?

Я оторопело на неё уставился:

– Лина, ты ничего не путаешь? Концерт? Хаски? Это из какой пьесы?

– Из нашей, Серёж, из нашей. Черкани Nota Bene на 55 страничке.

Помолчав, продолжила:

– Прости, я забежала вперёд… О чём там? Скажешь?

– О тебе, о нас. Ведь, договаривались. Но я в замешательстве…

– Каждому событию – своя глава, каждой главе – свои герои, не ёрзай. А ещё?

– Много, о чём. О детстве. И как история обыкновенной жизни превращается в античную трагедию. И явь порой не отличишь от набранного в порыве вдохновения в Ворде текста.

– Выходит, твоё стихотворение устарело?

– Стихотворение?

– «Ничего не написано обо мне и тебе»…

– Нет.

– Почему?

– Книга не родилась, пока её не опубликовали и не прочитали. Она есть. Но её и нет.

– Сюр!

– Никто же не знает о существовании книги. Никто её не читал.

– Я скоро прочитаю…

– Для тебя этот стих и устареет.

– Сергей, ты не прав. Есть, к примеру, чудной и притягательный камешек, весь в дырочках, словно швейцарский сыр, да, хоть на острове Борнео. Ни один человек не подозревает о нём, но он есть. Согласен?

– Согласен. И не согласен.

Лина глянула недоумённо.

– Запутался, драгоценный мой. Этого не может быть.

– Может. Камешек на Борнео никак не влияет на людей. Пусть они о нём и знают. Никак! А когда люди вчитываются в романы, то выводят из них некие универсальные формулы, и что—то в их офисно-кухонной мыльной опере чуть—чуть, но меняется.

– Романтик. Или сумасшедший, и у тебя мания величия.

– Или сумасшедший романтик, – вывернулся я.

От моего смеха ворона вверху засуетилась и долбанула ледяную корку.

– Или так, да, – кивнула Лина. – Ты удивительно милый, если смеёшься! Мне всегда нравилась твоя улыбка.

– Нравилась?

– Нравится!

– Ага. Но я не имел в виду конкретно свою книжку. Я говорил вообще о книгах. О любых.

– О совершенно любых?

– Ага. Безотносительно.

– И даже из тупой серии бездарного женского романа?

– Листая их, люди или глупеют до уровня лишайника, или переходят на бессмертную классику, уставая от набившей оскомину преснятины и штампов.

– М—м—м… В твоём суждении есть определённое рациональное зерно.

– Само собой! Так что, дорогуша, выйдет роман, и обсудим, устарело ли стихотворение.

– Успеешь ли?

– Ай, времени вагон и тележка прицепом.

– Слишком фамильярно обращаешься со временем. Оно не терпит такого запанибратства. Помнишь, в одном твоём стихе, в давнишнем, студенческом есть мрачная строчка: «И прошлое нередко убивает»?

– Э—э—э… Склонен допустить…

– А я помню. Когда книга оживёт, прошлое, воплотясь в строчки, в страницы, как—бы, материализуется… И многим она не понравится…

– О! И кому? Не тайна?

– Действующим лицам. Реальным действующим лицам.

– Там нет реальных действующих лиц. Там выдуманные персонажи…

– Всё же, с кого—то ты их скопировал? Прототипы. Они не полностью фантастичны?

– С кого—то я их скопировал… Не в бровь… Не поспоришь.

– Ну, и… Тем, с кого ты их рисовал, понравится?

– К тем, с кого срисовано, она не попадёт.

– А, если, допустим, попадёт?

– Сомневаюсь.

– Предположи, пофантазируй…

– Кто-то оценит, кто-то проплюётся… Кого-то зацепит, на кого—то нагонит сон или ярость. Какая, к лешему, разница? Никого из них я не вижу годами. Да и не расшифруют они ребус.

– А расшифруют?

– Плевать. Им есть, за что конфузиться… Я при чём?

– Но ты вытащил грязное поношенное бельё на всеобщее обозрение.

– Лина, я ничего никуда не вытащил. Книги нет. И сомнительно, что она будет.

– Серёжа, книга есть. Она просто не вышла. И ею ты выразил отношение к ним.

– Лин! – заныл я. – Мне непонятно, что ты хочешь сказать! Ни бельмеса до сих пор не известно!

– Ты неизменно хвалился предвидением последствий своих поступков, расчётами вероятности того, что произойдёт… Отчего теперь не предугадываешь?

– Нечего и предугадывать! Сама убеждала написать текст.

– Гляди не опоздай. Начнёшь понимать, а уже…

При выпаде Лины, ворона, затихшая ранее, примостясь на крыше, вытаращилась на нас:

– Каррра!

Лина передёрнулась.

– Закончим, Сергей, я не хочу больше на эту тему. Она по новой высматривает!

Коварная пичуга скрылась из поля зрения, и заходила по наледи над нами, изредка щёлкая клювом.

– Она согрелась! – Лина гордо продемонстрировала приободрившуюся коняшку.

Казалось, минутка, и коник азартно заржёт. Грива была ухожена, уложена и расчёсана. «Только косичку заплести!» – мелькнула мысль.

– Ты наколдовала, Лин? Пони прям воскресла… Гоголевская панночка навзрыд рыдает в церковных руинах…

Пассаж за милю отдавал приторной лестью, но Лина восприняла его на постных щах.

– Не «ты», а «мы». Ты и не ведаешь, сколько волшебства можно сотворить вдвоём. Любя…

И она принялась поглаживать игрушку.

– Лина… несравненная… Я считал, при свидании мы поговорим о сложившейся ситуации, а тут что—то странное получается. Аллюзии и недомолвки.

– Серёженька! Мы об этом и говорим. Соберись, соверши крохотное усилие…

– Потолкуем лучше о том, на чём остановились в предыдущий раз…

Лина отстранилась, озорно хмыкнула и, притянув меня за шарф, поцеловала. Я обомлел, не ожидая подобной прыти, но молниеносно сориентировался и ответил поцелуем на поцелуй. Губы Лины пахли шоколадом, ванилью, а волосы её, освободившись от беретика, рассыпались по плечам и щекотали мне нос и щёки. От щекотки я по-кошачьи фыркнул.

– Ты чего? – удивилась Лина.

– Щекотно! – засмеялся я.

– Ещё пощекотать?

– Пощекочи!

Она приблизила лицо, и, мурлыча, потёрлась о мою щеку.

– Тебе надлежит срочно завести кота!

– Клочьев шерсти по углам квартиры мне как раз и не доставало!

– Уютный упитанный кот в доме – признак счастливого человека. Купи котёнка, назови Марселем… Гладь его и вспоминай меня.

– У меня ощущение, что я думаю о тебе беспрестанно.

– Думаешь… Но не зовёшь.

– Я не знаю, как звать.

– А я не способна тебе это растолковать.

– Но, иногда мы вместе. Наяву. Как сейчас. Ты, вроде планировала что—то сообщить?

– Я и сообщила…

– Неужто?

– А о чём мы с тобой беседовали?

– Фактически, ни о чём! Намёки, намёки…

– Ох, Серёжа, Серёжа!

– Ох, Лина Аликовна, Лина Аликовна!

Лина дёрнулась и прошипела с неподдельной злостью:

– Никогда! Никогда впредь! Не называй меня так!

Я опешил:

– А как?

– Лина. Безо всяких отчеств. Лина. И не иначе.

– Моя Лина.

– Твоя Лина.

– Я не хочу спрашивать, почему… Ты феноменальные страсти—мордасти собираешь!

– И правильно не хочешь…

– Ладушки. Мы не договорили о вариантах…