Полная версия
Любовные проказы и шалости
– Это муж, – со страхом и изумлением прошептала она. – Это он вернулся… С какой бы это стати?
– Откуда ты знаешь?
– Только он так ладошкой в дверь стучит, больше некому… Давай скорее на балкон!
Бобков быстро вскочил с кресла, шагнул к балконной двери, отодвинул портьеру, открыл балконную дверь и вышел на балкон. Нинка сунула открытую бутылку за кресло, мигом убрала в сервант бокалы, смела в руку со стола блестящую обертку от бутылки вместе с пробкой, сунула все это в карман халата, а затем тихонько, на цыпочках, стараясь не скрипнуть половицами, потащила тарелки с закусками обратно в кухню.
В дверь застучали еще нетерпеливее.
Сунув тарелки в холодильник, она также на цыпочках перебралась из кухни в зал, а затем – на балкон, где ожидал ее ошарашенный от такого неожиданного поворота событий любовник.
– Что будем делать? – спросил он.
С мучительным выражением лица, ломая руки, Нинка прошептала:
– Аркашенька, миленький, больше делать нечего, спустись, ради бога, по балкону на нижний этаж, иначе он нас обоих убьет! Он же ревнивый – ужас!
– Да ты что, шутишь? – в изумлении прошептал любовник.
Он глянул вниз и обомлел – если сорвешься, убьешься ведь точно, бесповоротно. И хотя балкон нижнего этажа был рядом и, вытянувшись, можно было, держась руками за балконные прутья, достать ногами до перил нижнего балкона, но он не акробат и не каскадер, чтобы совершать такие трюки.
– А что делать, Аркашенька? Умоляю тебя, миленький, спустись, он же нас просто задушит!
– Не, ну ты даешь! Подстрахуй меня хоть веревкой…
– Да ты что? Какая сейчас веревка! Пока я ее распутаю и сниму, он дверь вышибет…
В железную дверь уже застучали не ладошкой, а кулачищем, и грохот стоял на весь подъезд, а потом несколько раз в дверь пнули ногой, и Бобкову даже послышался из-за дверей басовитый голос кузнеца, исходившего матерными ругательствами.
Бобков понял, что наступила критическая минута не только в его любовных похождениях, но и во всей жизни – теперь либо он убьется сам, либо его убьет кузнец, Нинкин муж – эта здоровенная детина просто сожмет его в своих объятьях и спокойно задушит, так что он даже не пикнет.
– Аркашенька, ну что ты медлишь? Давай быстрей!
– А там ниже кто живет?
– Я даже не знаю! Мы же здесь всего второй год живем, я даже в лицо мало кого знаю…
– На смерть ведь обрекаюсь, Нинк? – тихо прошептал любовник, глядя вниз через перила. И тут спохватился: – А туфли? Где мои туфли и куртка?
– Лезь давай, сейчас туфли сброшу, а куртку потом заберешь, я ее сейчас спрячу…
– Господи, спаси и сохрани раба божьего Аркадия Бобкова… – крестясь, шептал Бобков.
Хоть и был он неверующим, но перекрестился по обычаю многих, кто идет на дело, полное смертельной опасности – это он часто видел по телевизору в многочисленных сериалах. После этого он перелез осторожно через перила и стал спускаться вниз, держась за прутья и вытягиваясь во весь рост. Несколько секунд он, повиснув над бездной, сучил ногами в поисках опоры, пока, наконец, не нащупал перила нижнего балкона. Благо на нижнем балконе были три бельевых шеста, прикрепленные проволокой к решеткам. Бобков, почувствовав под ногами опору, затем ухватился одной рукой за шест, потом второй рукой за другой шест, спустился ниже, на балконный выступ и вскоре, путаясь в развешенном на балконе белье, благополучно перелез через перила.
Тем временем Нинка сбегала в прихожую за его туфлями и бросила их вниз, обе сразу, но с перепугу сделала это так неловко, что обе туфли, ударившись о шест, не попали на нижний балкон, а… было слышно, как они шлепнулись где-то внизу на асфальт. «О, черт! – ругнулся Бобков. – Новенькие туфли, три с половиной тысячи за них отдал, так и не успел поносить!..»
Нинка, убедившись, что любовник цел и в безопасности, закрыла балконную дверь, а затем, напустив на себя сонный вид, побежала открывать входную дверь. По пути она сняла с вешалки и сунула куртку своего любовника на самое дно стоявшей в коридоре «прихожки».
– Сейчас, Гриша, сейчас! Иду!
– Ты чего так долго не открывала? – спросил кузнец, вваливаясь в квартиру и сопя от негодования, как паровоз под парами, вызванного непредвиденной и долгой задержкой у родных дверей.
Он снял с головы фуражку, повесил ее на верх вешалки, а затем стал расшнуровывать ботинки.
– Телевизор смотрела и разомлела что-то… уснула на диване, зевая, ответила Нинка.
– А чего ключ из замочной скважины не вытащила?
– Ну, забыла-забыла, Гришенька, успокойся… А ты чего вернулся? Что-нибудь случилось?
– Случилось! – сердито ответил кузнец, который еще не мог унять в себе расходившиеся волны негодования. – Электричество на заводе отключили из-за долгов, вот и распустили нас по домам… Началось теперь, без зарплаты сидеть будем!..
– А вторая смена тоже не работала?
– Тоже простояли, – уже спокойней ответил кузнец, вешая свою черную кожаную куртку на вешалку.
– Есть будешь? – беспечно, как ни в чем не бывало, спросила жена.
– Спрашиваешь! Я уже проголодался! Тащи все, что есть!
Бобков тем временем стоял на неведомом балконе, прижавшись спиной к стене, озирал с пятого этажа пустой, полутемный двор и не знал, что ему предпринять. Его душу свербила злость и на себя, и на любовницу, и на Гришку, невесть почему-то припершегося с работы домой… К тому же его начинало уже трясти и от холода, и от возбуждения, которое он пережил, когда он вдруг на миг только представил, что было бы, если бы… теперь бы он валялся уже на асфальте, нет, не он бы валялся, а его труп, и через три дня над его гробом игрался бы похоронный марш…
И от одной только мысли о такой близкой, реальной, притом глупой смерти его обдало новой волной холода. «Ох, и дурак же я, ох и дурак!» – ругал он себя, стуча зубами. – На какую авантюру дал себя уговорить! Нет, я теперь из семьи – ни ногой! Ни к одной бабе больше не попрусь, будь они все прокляты! Только себе на заднее место приключений искать!» – в сердцах думал он.
В комнате, что была за балконной дверью, свет не горел, в соседнем окне тоже было темно. Бобков толкнул балконную дверь – она была заперта изнутри, – значит, придется ему здесь куковать бог знает, сколько времени. Может, даже хозяев в городе нет, может, они в отпуск уехали.
Бобков тогда поглядел вниз, думая о том, можно ли таким же манером, с балкона на балкон, перебраться до второго этажа, а там спрыгнуть вниз – второй этаж невысоко над землей, но… все же он предпочел пока не рисковать, а отдаться на волю обстоятельствам.
На балконе висело белье – простыни, пододеяльники, полотенца и кое-что по мелочи, а среди всего прочего – женское белье. Бобков смекнул, что если на балконе висит белье, значит, хозяева в городе и никуда не уехали, а значит, он когда-нибудь все-таки выберется отсюда.
От этой мысли незадачливый любовник немного повеселел, и ему в голову пришла счастливая мысль: он пощупал белье – оно было холодное, но сухое. Тут же висело тоненькое одеяльце, – Бобков снял его, отстегнув прищепки, которые сложил на подоконник, затем снял пододеяльник, две простыни, после чего обернул себя сначала одеялом, а затем пододеяльниками и простынями и стал походить на белый кокон. Опустившись на корточки, он проделал в новом одеянье отверстие и стал нагонять туда теплый воздух, то есть дышать внутрь. Стало вроде теплее, так что он даже пригрелся и стал подремывать в ожидании какой-нибудь участи, которая с течением времени разрешится.
Прошло не менее получаса. Вдруг свет в комнате загорелся, послышалось звяканье щеколды – и на балконе появилась женщина с распущенными волосами и в халате. Бобков сидел ни жив, ни мертв.
Вдруг женщина громко хмыкнула, огляделась по сторонам и сказала сама себе, явно недоумевая:
– Хм, и куда ж это белье подевалось? Неужто ветром сдуло? Вот, дура, не могла побольше прищепок нацепить! Ничего не понимаю, вроде бы и ветра не было…
Она перегнулась через перила, всматриваясь в темноту двора, а затем обернулась и шагнула к двери, вероятно, затем, чтобы идти в комнату, а затем во двор искать пропавшее белье. И тут взгляд ее упал на белый ком, наваленный в углу. Женщина снова озадаченно хмыкнула и проговорила:
– Фу ты, черт, вон куда его снесло! А я голову совсем потеряла…
Она приблизилась к Бобкову, протянула руку и ухватилась за пододеяльник, потянула его на себя, и тут, увидев чью-то рожу, выглядывавшую из белого одеяния, испуганно вскрикнула и бросилась вон с балкона, крича от страха:
– А-а-а!!!
– Постойте, женщина, – вскричал Бобков, прыгая в своем коконе за ней следом. – Я не вор, я не бандит… Я случайно сюда упал!
– Бобик! Бобик! – истошно вопила женщина. – Сюда! Скорей!
Бобков приготовился к встрече с неведомым мужчиной по имени Бобик, придумывая весомые аргументы объяснения, как он здесь оказался, и на всякий случай разоблачаясь и вылезая из своего кокона, чтобы освободить себе руки на случай нападения Бобика, если тот вдруг вздумает рукоприкладствовать, а то еще, может, что и похуже – вдруг прибежит с ножом или с топором в руках. Распутав руки, Бобков вошел в комнату, схватил подвернувшийся тут же стул с мягким сидением и приготовился употребить его как средство защиты.
И тут вдруг в комнату, дверь которой с громким стуком распахнулась, вбежал не неведомый мужчина, но и отнюдь не Бобик, а огромная московская сторожевая овчарка. Рыча, собака кинулась на него, но Бобков инстинктивно поднял стул вверх, и овчарка уткнулась в него мордой. Она пыталась обойти это препятствие слева, потом справа, хотела даже перепрыгнуть через стул, опираясь на него передними лапами и вставая на задние, но Бобков стерег свою жизнь бдительно и действовал стулом так умело, как истинный рыцарь действует щитом, защищаясь от наскока врагов. Так что как пес ни старался добраться до чужака, он всякий раз упирался мордой в стул.
А Бобков тем временем пытался убедить хозяйку, скрывавшуюся где-то в глубинах квартиры:
– Послушайте, пожалуйста, я не вор… я не хочу вас ни убить, ни ограбить, видите ли… я тут… случайно… я сверху сбежал… меня преследуют… уберите собаку… я вам все объясню…
– Бобик держи его, я сейчас милицию вызову!
Пес, видя, что ему не добраться до чужака, грозно рыча и глядя на Бобкова налитыми кровожадной злобой глазами, стал караулить каждое его движение.
– Постойте, пожалуйста! Просто выпустите меня из квартиры… По крайней мере послушайте… не звоните в милицию…
Тыча стулом в морду собаке, он пытался обойти пса и пробраться в прихожую и объясниться с перепуганной женщиной, но сторожевая всякий раз преграждала ему путь, а сдвинуть эту громадину с места и оттеснить ее к дверям, не было никакой возможности.
– Пожалуйста, выйдите сюда… Выслушайте меня…
– Наконец, женщина появилась в комнате, держа в одной руке топор, а в другой – трубку беспроводного телефона.
– Если вы сделаете хоть шаг, я размозжу вам голову! – решительно заявила она.
– Да вы послушайте меня… – снова начал Бобков выдвигать свои аргументы. – Видите, я в ваше белье завернулся от холода, я целый час сидел на вашем балконе… Если бы я был вор и пытался бы проникнуть в вашу квартиру, я бы разбил или вырезал стекло… Я мог бы вас сразу по голове ударить, когда вы на балкон вышли или задушить, а я… ну, понимаете? Я не вор, я сюда попал случайно…
Эти слова как будто подействовали на женщину, испуг сошел с ее лица, и она приобрела способность соображать осмысленно. К тому же Бобков с запутавшимися в ногах одеялом, простынями и пододеяльниками, из под которых выглядывали его ступни в носках, без обуви, мало походил на воришку или прочего злоумышленника. И она как будто поверила, что этот нежданный гость не воришка, но топор, тем не менее, она не из рук выпускала.
– Тогда объясните, как вы попали на мой балкон? – уже спокойнее спросила она.
Бобков ткнул указательным пальцем вверх.
– С верхнего этажа, с балкона перелез на нижний балкон, а потом на ваш…
– Из какой вы квартиры?
– Не знаю, кажется… кажется, из сотой… – Бобков решил спасти честь своей любовницы и не выдавать ее. – Я в гости пришел, вернее меня привели… на седьмой этаж, а потом там все перепились, а один чудик с топором по квартире давай гоняться за всеми… приревновал жену, я спрятался на балконе, а он разбил стекло… махал топором… ну и пришлось мне вот так бежать из квартиры… Видите, я даже без обуви, она там осталась…
– Господи прости! Да что ж там за изверг такой живет? – уже участливо спросила она.
– Люди вроде порядочные, меня на день рождения пригласили их друзья, прямо с работы я пришел… ну и вот что вышло…
Женщина, кажется, ему окончательно поверила.
– Ах, боже ж мой! – вдруг мучительно простонала она. – Вы же мне все белье перепачкали! Опять же заново стирать! Снимайте его с себя и давайте сюда!
Бобков начал распутывать себя и вылезать из кокона. Сторожевая внимательно следила за каждым его движением и вслушивалась в интонации голоса своей хозяйки.
– Ну, и что же вы собираетесь дальше делать?
– Не знаю, я просто бежал, жизнь свою спасал… Два балкона пролез, думал до первого этажа спуститься, но одумался, и дальше спускаться испугался… Вы меня просто выпустите из квартиры, я домой поеду…
– Ладно уж идите… выпущу вас… Бобик, сидеть на месте… Сидеть! – Она погрозила ему пальцем, и пес оставался сидеть, в то время как Бобков и хозяйка квартиры проследовали к дверям, ведущим на лестничную площадку.
В прихожей женщина внимательно оглядела его.
– Что ж вы так без обуви и пойдете?
Бобков пожал плечами.
– А что делать? Туфли там остались, но я туда – ни ногой… Домой так поеду, как-нибудь доберусь…
– Может вам такси вызвать?
– Нет, не надо, я на улице поймаю…
– Да что ж вы так… без обуви, ведь холодно же, простудитесь… Стойте, у меня есть тут туфли, от мужа еще остались… Не знаю, подойдут ли вам… Вы какой размер носите?
– Сорок второй.
– А он сорок третий носил…
Она наклонилась, выдвинула ящичек из стоявшего в коридоре мебельного «пенала» и вытащила несколько пар туфель.
– Вот, меряйте…
Бобков выбрал себе коричневую пару, почти новую, с неизношенными каблуками и стал надевать туфли…
– Я верну, обязательно верну вам, – заверял он хозяйку.
– Ладно уж… носите… Зачем они мне? Я уж пятый год, как овдовела…
И тут, когда Бобков уже почти приготовился покинуть ее квартиру, она, словно спохватившись, вдруг проговорила:
– Ой, вы ж, наверное, замерзли! Может, чаем вас напоить?
– Что ж, не откажусь… Чай мне сейчас в самый раз, стаканчика бы два!
Через четверть часа он уже в кухне по-свойски пил чай с печеньем домашней выпечки и болтал с хозяйкой о том, о сем, а сам тем временем рассматривал и кухню и, разумеется, саму хозяйку.
Старый бабник был приятно удивлен чистотой кухни, белым кафелем на ее стенах, розовым кафелем в туалете и голубым в ванной комнате, где он мыл руки. От хозяйки, тоже Нины, кстати, невысокой, стройной женщины лет сорока пяти, с густыми темными волосами, вкусно пахло не то туалеткой не то туалетным мылом. И вся она была опрятная, ладная, ухоженная, видно, что готовилась ко сну, и веяло от нее тихим домашним теплом и уютом, так что Бобков не очень-то заторопился домой.
«О, эта штучка другого полета, – думал Бобков о ней в то время, когда женщина вышла в комнаты. – Нет, это не то, что моя Нинка – грубая, неотесанная, вечно без прически и под ногтями грязь, а пахнет от нее в последнее время черт знает чем! Гришка, наверное, не моется там у себя, вечно потный ходит, спит с Нинкой и пропитал ее этим запашищем. Нет, надо бы менять направление главного удара!.. А вот бабешечка, хоть и постарше меня, но не старая, в самый раз – одинокая вдовушка, чистенькая, с квартирой, – вот уютное лежбище от семейных передряг!.. О, я бы тут покувыркался!.. Интересно, есть ли у нее любовник?»
Когда Нина снова появилась на кухне, Бобков поднялся со стула, вздохнул и проговорил с величайшим, заметным, но наигранным сожалением:
– Ладно, попили чаю, согрелись, пора и домой…
– Да куда же вы пойдете на ночь глядя? Оставайтесь уж, я вам на диване постелю… -проговорила Нина, глядя ему прямо в глаза своими серыми, зовущими глазами.
Бобков только и ждал этих слов и с превеликой охотой согласился.
Она постелила ему на тахте в той комнате, где находился балкон, но они еще потом какое-то время смотрели вместе телевизор, сидя на диване близко… очень близко друг к другу, а потом как-то само собой ловкий гуляка стал гладить ее по волосам и тихонько целовать, и женщина прижалась к нему, шепча ему в самое ухо:
– Давно… ой, как давно у меня не было мужчины…
Утром Бобков проснулся от запаха чего-то вкусного. Принюхавшись, он догадался, что это, скорее всего, жарится яичница с колбасой, и он, вспомнив все, улыбнулся сам себе приятной, веселой улыбкой удачливого любовника… Он вытащил из кармана брюк мобильник и посмотрел на часы – восемь утра, в самый раз, только что окончилась ночная смена, можно и домой двигать.
Бобков быстро соскочил с огромной, двухспальной кровати, натянул брюки, сорочку, вышел в зал и собрался уже было идти к Нине на кухню, как тут вдруг в дверь позвонили. И Бобков притормозил, опустился в кресле и притаился, чтобы не дай бог, не скомпрометировать хозяйку.
Слышно было, как Нина спросила, подойдя к двери:
– Кто?
– Соседи! – послышалось за дверью.
Загрохотало железо, и было слышно, как с противным визгом ржавого железа отворяется входная дверь.
– Здравствуйте… – поздоровалась с Ниной вошедшая женщина.
– Здрасьте… – отвечала та.
– Тут в вашей квартире должен быть мужчина… Он с моего балкона к вам спустился, верните его назад… – потребовала вошедшая.
Бобков узнал такой знакомый, такой прежде родной, резкий и грубоватый голос своей любовницы Нинки.
– Да что вы? – спокойно отвечала его новая Нина. – Никого у меня не было и нет…
– К вам в квартиру попал мужчина с этажа выше… – настойчиво заявила Нинка. – Я это на сто процентов знаю! Если он спит, будите его, пусть одевается! Скажите ему, что Нинка пришла…
– Да что вы говорите! Не. было тут никакого мужчины… Вы ошиблись, наверное…
– Женщина, не прячьте у себя чужого мужика, скандал будет! Будите его, не хрен ему тут рассыпаться! Его, между прочим, жена дома ждет!
– Да нет у меня никого, вы ошиблись, наверное… – стояла на своем Нина.
– Это я-то ошиблась? Да я своими глазами видела, как он на балкон к вам спустился!
– Наверное, спустился ко мне, а потом спустился вниз, на другой балкон… У меня никого нет…
– Бобков! – вдруг услышал он осерчавший голос Нинки. – Я нюхом чую, что ты здесь! Выходи, давай! Пригрели тебя уже, что ли, прикормили?
«Позлись-позлись, – думал Бобков, который тем временем перебрался из зала в спальню и спрятался на всякий случай за дверью. – В следующий раз будешь знать, как любовника с балкона спихивать!»
– Да что вы! – со спокойным удивлением отвечала Нина. – Нет у меня никого! О каком Бобкове вы говорите?
– Сволочь! Ну и черт с тобой, предатель хренов! – слышалось Бобкову. – Мерзавец, больше не приходи ко мне, я тебя на порог не пущу! Туфли свои хоть забери, я их вчера во дворе подобрала… забери вместе со своей курткой поганой!.. И чтобы духу твоего у меня не было!
И Бобков услышал звук упавшей на пол обуви. «Позлись, позлись, – со злорадством думал он. – Я вчера не так злился!»
Через полчаса, позавтракав и получив приглашение от Нины прийти к ней в гости еще раз, Бобков спускаясь по лестнице с пятого этажа думал о том, что если он помирится с Нинкой, то у него в одном месте, притом в одном подъезде будет сразу две любовницы – на выбор. И это будет ему наградой за пережитые страдания. А если не помирится с Нинкой, то… у него теперь есть Нина, и он ничего не потерял.
И на душе у него было приятно и радостно. «Какая деликатная… какая умница эта Нина, ни ухом, ни бровью не повела, что она о чем-то знает, ни слова, ни полслова не спросила, что да как, стало быть, я ей пригодился! Не то, что Нинка – грубая и бесцеремонная, никакого в ней обхождения, никакой деликатности… А Нина… Ниночка… о, надо будет завести с ней роман!»
Горе луковое
Лодочная стоянка на берегу Амура, окруженная дощатым забором. С противоположных сторон резким светом бьют два прожектора, освещая множество беспорядочно разбросанных по всей территории разнообразных сарайчиков и сараюшек. Это – рыбацкие «хижины», где рыбаки держат свое хозяйство – моторы, сетки, снасти, весла и многое другое, а иногда и спят здесь, упав на кучу какого-нибудь тряпья – то ли отдохнуть, то проспаться после удачной рыбалки и крепкой выпивки. У «хижин» там и сям припарковались автомобили.
На песчаный берег набегает небольшая пенистая волна. Тихо. Девять часов вечера, но сумерки уже сгустились. С реки слышится беспрестанный рокот моторных лодок. С берега лодок не видно, они угадываются на воде то вблизи, то в отдалении красными и зелеными огнями своих бортов.
Середина сентября. Днем еще жарко, иной раз свыше двадцати градусов, а ночью холодно, очень холодно, особенно когда из распадков сопок, расположенных на противоположном берегу реки, вдруг потянет леденящим дуновением, рожденным где-то далеко, в самых недрах Сихотэ-Алиньского хребта, – и тогда холод забирается под куртки, свитера, кальсоны…
Идет осенний ход кеты – самый ее разгар, горячая пора для этого города, благосостояние жителей которого и их достаток в большинстве семей в немалой степени определяется осенней рыбалкой, удачным выловом рыбы. Так заведено десятки лет. Кета – кормилица города, и полмесяца-месяц удачной рыбалки может обеспечить семью пропитанием и деньгами на весь год.
У самых ворот – домик сторожей, нанимаемых на летний сезон – небольшая дощатая избенка с невысоким крылечком и трубой над крышей. Высота трубы режет глаз, так как нелепо торчит значительно выше конька. Мужики зовут избенку сторожкой.
У сторожки – кучка мужиков. По громкому смеху угадывается какое-то постороннее оживление и веселье, несвойственное и этим суровым, однообразным будням и самой предночной поре и рыбацким делам и вызванное каким-то невероятным событием.
У крайней к сторожке лодки – двое. Они только что причалили, и каждый из рыбаков занят своим делом. Один – в шерстяной вязаной шапочке и меховой куртке, в болотных сапогах – сидит на корме и перебирает сети, аккуратно укладывает их, чтобы потом уложить в мешок, и они не запутались. Второй – высокий, в рыбацком комбинезоне, в шерстяном свитере грубой вязки – достает из кладовой носа лодки кетины, «хвосты», и укладывает их в мешки.
– Эй, Степан! – кричит кто-то из кучки мужиков, собравшейся у сторожки.
Высокий рыбак поворачивает голову в сторону сторожки и спрашивает:
– Чего тебе?
– Ходи сюда, дело есть!
– Чего-о?
– Ходи-ходи! Хватай пару «хвостов», самца и самку и дуй сюда, если с бабой позабавиться хошь!
Слышится взрыв смеха. Степан не удостаивает мужиков ответом. Розыгрышей и приколов в мужицкой среде хватает. Неосторожное, необдуманное слово или движение – и можешь попасться на удочку, а там могут и на смех поднять.
– Степан, да я не шутю, – слышится от сторожки тот же голос. – Хошь у кого спроси…
– А харя у бабы не треснет – за две рыбины?.. – отвечает тот мужик, которого назвали Степаном. – Мне жена бесплатно даст, хоть всю ночь…
– Так-то жена, с ей неинтересно, а тут Танька – бабешка хоть куда… Да ты хоть глянь на нее!
Степан опять не удостаивает мужиков ответом и продолжает рассовывать кетины по мешкам.
– Не жадничай, скупердяй! Уже, небось, полтонны выловил! – слышится из кучки второй, тоже подначивающий голос.
– Сколько выловил – все мое, – спокойно отвечает высокий рыбак.
– А ты, Николай? – слышится опять голос из толпы, обращенный к другому рыбаку, сидящему на корме. – Не хошь бабу?
– На кой хрен мне эта баба сдалась, я этими делами не занимаюсь! Еще на винт себе намотаешь! – отвечает второй рыбак
– Тогда дайте Гаврилычу пару кетин, у него в бабе надобность имеется…
– Вот ты и дай! – отвечает на это Степан.
– Мы свою еще утром на базарчик свезли, счас только на тонь собираемся…
Рыбный базарчик – чуть выше стоянки, за песчаным бугром. Там с десяток-другой лодок стоят у берега, рыба лежит на носу лодки или в лодке, вокруг ходят покупатели – кто с мешками под мышкой, кто с тележкой, кто с рюкзаком, а кто приехал и на авто. Светят фары от лодок. Возвращающиеся с тони рыбаки причаливают лодки сначала на базарчике, чтобы распродать часть рыбы, излишек, окупить снасти, бензин, принести «живые» деньги в семью, а остальную рыбу – про запас, еда на зиму. Кто покупает, не торгуясь, а кто выжидает, когда мужикам надоест здесь торчать и они сбросят цену, не стоять же тут до утра, надо идти спать или обратно на тонь.