Зимопись. Путь домой. Аз

Дядя Люсик поморщился, но кивнул:

– Для амнистированного разбойника это нормально – выглядеть не так, как добропорядочные граждане. Пусть у кого-то появится повод посмеяться, а большинство примет за милое чудачество. К тому же, грозный воин в женском платье – как бы и не воин вовсе. Что смешно, то не опасно.

На входе в башню дядя Люсик прошептал нам инструкцию поведения на ближайшее время:

– Говорить буду я. Без повода рот не открывать, если спросят – отвечать кратко, если вопрос спорный, то предельно туманно, а раскрытие темы отфутболивать мне. Мы выдаем себя за честных прохожих, и если бы, как обычные уважаемые люди, шли по дороге, то обязаны быть в курсе событий, а мы, как вы понимаете, совсем не, и это печально. Забаву, как мне думается, не объявляли – туда отправляются полной семьей, а здесь осталась царевна. Причина общегосударственной суеты остается непонятной. Прямым текстом об этом спрашивать нельзя, будем выкручиваться на месте.

Солнце садилось, в башне горели факелы. С внутренних стен – из специальных выемок и с уступов над закрывавшимися воротами – из прорезей масок за нами наблюдало несколько бойников-копьеносцев. Наконечники копий смотрели в нашу сторону: мы еще не доказали благонадежность, и хозяйской команды сменить подозрительность на доброжелательность, как стало понятно, на этот момент не прозвучало.

Даже мне, человеку другого мира, было видно, что охранявшие башню «воины» (именно так, в кавычках) – не профессионалы, они оставлены по принципу «кого не жалко», из неумех и даже, возможно, инвалидов. Настоящих бойцов Анисья увела с собой. Значит, где-то появилась настолько большая угроза, что собственную вотчину в середине страны оставили почти без охраны. С такими «умельцами», которые грозили нам здесь оружием, не справится разве что дядя Люсик из-за возраста, да и то неизвестно, моложе ли спрятавшиеся за масками и балахонами защитники, оставленные цариссой.

Если это заметил я, то Малик и подавно. Его глаза вспыхнули, широкие плечи слегка сдвинулись, словно принимая боксерскую стойку, ноги напружинились. Дайте повод, и «в порядке самозащиты» власть в башне быстро поменяется.

Все это увидел и дядя Люсик. Он успокаивающе коснулся нас ладонями:

– Не забудьте поблагодарить хозяйку, она сделала нам великое одолжение.

– О чем не преминула сообщить, – буркнул Малик.

Слышимость была уже достаточной, чтобы упомянутая хозяйка могла что-то понять, поэтому дядя Люсик говорил предельно дипломатично, а слова Малика могли показаться грубостью. Впрочем, он – рыкцарь, дикий разбойник из крепостных, какой же витиеватой куртуазности ждать от такой личности?

Даже если Ефросинья что-то расслышала, это осталось незаметным. Она встретила нас на ступенях лестницы – невысокая, худенькая, со жгучим взглядом мышиных глаз-бусинок и полоской крепко сжатых губ. Плечи покрывал затянутый до горла длинный, до пят, дорожный плащ, под которым могло оказаться что угодно, даже домашний халат. Скорее всего, царевна накинула первое, что попалось под руку, чтобы как можно быстрее выйти к нежданным посетителям.

Ефросинья гордо вскинула подбородок:

– Проходите, будьте моими гостями. После того как разместитесь и помоетесь, жду вас к ужину. – Поднявшись три шага по винтовой лестнице, она указала на первую из дверей. – Это комната для папринция, а его спутников прошу пройти выше.

Царевна сделала шаг на следующую ступень, а мы остались на месте.

Дядя Люсик прокашлялся.

– Уважаемая царевна, мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.

На обернувшемся лице Ефросиньи мелькнуло подавленное силой воли неудовольствие.

– Не беспокойтесь, без присмотра их не оставят. Оба разместятся в комнатах справа и слева от моей, а на лестнице, неподалеку от дверей, всю ночь будут дежурить часовые. Отдыхайте, вы, должно быть, устали с дороги.

По-прежнему не двигаясь с места, дядя Люсик стоял на своем:

– Уважаемая царевна Ефросинья, я понимаю вашу заботу и искреннее желание сделать как лучше, но мне запрещено оставлять сопровождаемых лиц одних.

Мы с Маликом, как набедокурившие и защищаемые мамой подростки, молча глядели из-за спины папринция. При этом мы не были подростками. Даже я, как ни странно. В моей технологически развитой цивилизации взрослые меня в расчет не принимали, а здесь, в мире натурального хозяйства и холодного оружия, я считался полноценным бойцом и личностью равной многим другим. Причем, даже равнее некоторых, не вышедших рангом и не столь облагодетельствованных судьбой.

Ситуация зависла. Чтобы сохранить статус хозяйки положения, для «сохранения лица» Ефросинье требовалось что-то делать. Она скривила губы:

– Мне не доставит хлопот использовать лишние комнаты и выставить дополнительную охрану. Можете не переживать: ничего не случится, я с удовольствием возьму на себя часть ваших забот.

Она уже сердилась. Кисти сжались в кулаки. Голос уже не сообщал, а распоряжался.

Дядя Люсик оставался непреклонным:

– И все же мне придется настоять. Это выше меня и моих желаний. Я отвечаю головой за исполнение приказа, и если Чапа Тамарин или Малик Носатый совершат что-то непотребное, вина ляжет на мои плечи.

А я как раз боялся, что, оставшись со мной наедине, нечто непотребное устроит царевна, а вину свалит, естественно, на меня. С нее станется. А поверят потом, естественно, хозяйке, а не разыскиваемому преступнику, пусть и прикрывшемуся фиговым листком амнистии.

Губы царевны вдруг растянулись в хищную улыбку:

– После того как Тома не вернулась из крепости, ее имущество временно передали во внешнее управление, а семью расформировали. Чапа теперь не Тамарин. Былые договоренности не имеют силы, и вы, папринций, свободны от прежних обязательств.

– До тех пор, пока из крепости не придет новый приказ, я ценой жизни буду выполнять предыдущий.

– Ладно, располагайтесь вместе. Поговорим за ужином. – Ефросинья отправилась вверх в одиночестве. Донеслось сказанное ею под нос – тихо, но с прицелом, чтобы те, кому надо, расслышали: – То есть, Чапа теперь не невестор. Это кое-что меняет.

Я будто слизняка проглотил: в желудке засосало, горло свело неприятным спазмом, захотелось сплюнуть.

Малик распахнул дверь в комнату, мы вошли.

Дядя Люсик сразу указал на стены и на свои уши: откровенничать в гостеприимных покоях не стоит. Малик отправился за одну из двух занавесок, а я оглядел помещение.

Ничего нового. Безликие затертые ковры на полах и стенах, многочисленные цветы в кадках на полу, словно мы попали в оранжерею, чудовищно огромная кровать – почти квадратная, с четырьмя устроенными буквой Ш спальными местами. По углам к кровати примыкали четыре стула для вещей и оружия. За занавесью, как во всех виденных мною комнатах других башен, находилось гардеробное помещение с дополнительными подушками, одеялами, простынями, полотенцами, халатами и войлочными тапочками, а рядом, за второй занавеской, располагалась уборная с дыркой в полу. Высоко, почти под потолком – окошко-бойница, оно же вытяжка для дыма восьми факелов, горевших попарно на каждой из стен. Стены состояли из чуть обработанного камня, пол – тоже каменный, но, в отличие от стен, ровный. В комнате не было ни одного предмета для души, только самое необходимое. Вспомнился состоявшийся так давно, что будто это было в прошлой жизни, разговор с цариссой Варфоломеей:

«Засеять больше полей, выпустить больше товаров, обменять их на что-то полезное у других царисс…» – пылко предлагал я, казалось бы, очевидное.

«Сделать подарок новой хозяйке?» – хмыкнула в ответ Варфоломея.

«Себе. Своей семье».

«Пусть лучше крепостные вспоминают меня добрым словом. Вдруг вскоре вернусь?»

А Зарина по ее просьбе дополнила:

«Каждый год великие семьи прибывают в крепость, привозят оброк и бьются за вотчины. Добывшие лучшую вотчину и потерявшие старую домой уже не возвращаются».

«А вещи?..» – поинтересовался я.

«Только то, что с собой. Много вещей – позор для семьи. Главные вещи в жизни – не вещи».

Тогда я понял, почему владелицы никак не усиливают башню, не копят лишнего, не утруждаются строительством или обустройством. Чтобы не досталось соперницам. А я-то думал вначале: какие молодцы, у них везде минимализм, экономия, забота о народе… Нет, лень, соперничество и эгоизм!

В комнатах Дарьи хотя бы картины висели. Здесь, кроме общепринятых в этом мире элементарных удобств, не было ничего.

В дверь постучали.

– Войдите! – разрешил дядя Люсик.

Два бойника внесли три исходивших паром ведра и высокий таз с черпаком. Дядя Люсик собрался уже поблагодарить и объявить, что мойщики не нужны, но никто и не навязывался: не говоря ни слова, бойники удалились.

– Ага, чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях, – прокомментировал дядя Люсик.

Вышедший к тазу Малик объявил:

– Если не возражаете, я первый.

Естественно, возражений не было. У меня в черепе дул сквозняк, душу бил ледяной озноб.

– Дядя Люсик, – тихо сказал я, – меня сейчас могут сосватать.

– Не позволю, – попытался он успокоить, но в голосе, к обоюдному сожалению, мелькнула неуверенность. – Отдыхай.

Отдохнешь тут. Попал из огня да в полымя. Если снова назваться невестором, то Зарининым, другие варианты не рассматриваются. Но Зарина – святая сестра, ей не положено иметь семью. Мне же, чтобы легализоваться, нужно к кому-то приткнуться. Проблема в том, что фиктивное невесторство, как с Томой, с другими не пройдет. Вот если бы меня каким-то образом взяли в чью-то семью не через брак, а обычным войником…

Надеяться на это глупо. Малик прав, проще воевать с местной системой и, если останешься жив, переделать ее под себя, чем влиться и стать незаметным винтиком.

И все же. Могу ли я рассчитывать на понимание со стороны царевен? Ко мне хорошо относились Кристина, Майя, Амалия… Можно ли кому-то из них довериться? После того, что не по моей воле случилось около озера, мне теперь им в глаза смотреть стыдно. И каждой из них, наверняка, на ум придет та же мысль, что и Ефросинье. Зачем упускать неплохой и ныне бесхозный экземпляр уже испытанного «самца обыкновенного»?

«Мужчина не личность, он функция, – в свое время объясняла мне Варфоломея местные особенности. – Мужчина не может родить, он не может знать, его ли семя победило в гонке на выживание, поэтому мужчины – всегда младшая рабсила, повара, вся обслуга…»

Я – функция. С точки зрения царевен, относиться ко мне следует соответственно, и если они зависели от меня после освобождения из плена и радовались, что очень своевременно им встретился умелый интересный парень, то сейчас, в безопасных вотчинах, отношение переменится. Они сочтут, что двуногий гаджет этого типа в хозяйстве может пригодиться.

Проще всех было бы с Марианной. Она вернулась из-за реки, у нее горе, и моя кандидатура человека, который поймет и поможет, подошла бы идеально. Если б только не неугомонная мамаша Марианны…

Вот именно. Вычеркиваем.

Еще меня достаточно тепло воспринимали Клара, Александра, Любава и Феофания. С ними, как мне кажется, общий язык тоже найдется. Если постараться. Но дадут ли мне постараться? Когда топор, вместо того, чтобы колоть дрова, начинает разговор, что он как бы не совсем топор и ему нужны особые условия – что сделают с таким топором?

Вот и я не знаю. А то, что приходит в голову, оптимизма не внушает.

Три из оставшихся спасенных царевен – Анна, Ираида и Софья – «темные лошадки», об их внутреннем мире я ничего не знаю, и чего от них ждать – тем более.

Ярослава – тот еще фрукт, ей палец в рот не клади. Хоть и сестренка нашего Юлиана, а настолько себе на уме, что братцу сто очков вперед даст.

Варвара? Она меня живьем съест – за все хорошее и прочее. За то, что не принимал ее сторону, когда она могла победить, и был свидетелем поражений. Договориться с ней о чем-то можно в одном случае – сделать для нее лично что-то непредставимое в обмен на временную лояльность к моим проблемам. Но затем потребуют новый подвиг, через некоторое время – новый, и так до бесконечности.

Антонина… Эта меня просто в желчи утопит. Она эгоистична, проста, опасна, хотя и предсказуема. С ней не договоришься, потому что любая договоренность будет соблюдаться, пока выгодно второй стороне, а мои проблемы в качестве проблем даже в расчет браться не будут.

Ефросинья же, последняя в списке знакомых мне царевен, – худший вариант из возможных. Она уверена в собственном превосходстве. Я для нее – безвольная кукла, чьего мнения не спрашивают, потому что у кукол не должно быть мнений, их мнения – мнения хозяек, которые с куклами играют.

Вот такой расклад. Понятно, почему поджилки трясутся.

На ужин нас пригласил мужской голос из-за двери, о форме одежды не сообщили. Дядя Люсик посоветовал идти в доспехах без оружия. Приведя себя в порядок, мы вышли. В обеденный зал нас проводили два ожидавших снаружи бойника. Один, показывая дорогу, с факелом поднимался по лестнице, второй замыкал процессию – контролировал поведение странных гостей, чтобы, если что, поднять тревогу.

Ефросинья встретила нас в парадной амуниции. Невероятной красоты доспех блестел как новый, но изысканность старины не спрячешь отдраенной поверхностью, древность проявлялась в потемневшей коже и вековой потертости узоров. Видимо, изготовленный великим мастером комплект долго передавался по наследству или был получен другим путем, не столь безобидным, – например, достался в виде трофея. Не исключено, что, как Гордеевский нож, это рукотворное диво выковали в землях живущих за горами «оружейников».

Надетая поверх рубашки кожаная основа сверкала рядами нашитых внахлест бронзовых пластинок, издали это походило на переливавшуюся в языках пламени чешую. Бедра опоясывала юбка в том же стиле. Как и выполненные в виде драконьих пастей наплечники, она висела чуть мешковато – явно рассчитывалась на мадмуазель более мощной комплекции. Или на парня. Взрослой цариссе такое не надеть, она просто не влезет, а молодому человеку вроде того, каким, скажем, был я по прибытии на причал – в самый раз. Ременную портупею сплошь покрывали защитные пластинки с геометрическим орнаментом, к портупее крепились меч в инкрустированных ножнах и парно с ним изготовленный длинный нож. Чересчур стянутые ремнями широкие поножи и наручи, как и съехавший на уши островерхий шлем, тоже выдавали в изначальном обладателе доспехов более крепкую особу, чем нынешняя владелица.

Ефросинья поправила съезжавший на лоб шлем и гордо повела плечами:

«Видите, какой я могу быть? То нелепое тщедушное создание с неприятной улыбкой и тонкими губами, которое вы, глядя на меня, представляете – не я. Настоящая я – вот эта суперменша невероятных вида и возможностей».

Ну-ну. А самое для меня прискорбное, что царевна не ходит в таком облаченье постоянно, то есть именно для нас постаралась. Точнее, для меня. Значит, сейчас что-то будет.

За накрытым столом вдоль одной стороны сидели три мальчишки лет от семи до десяти – непохожие друг на друга, разных цвета волос, телосложения и формы лица.

– Мои братья, – представила Ефросинья, – Иона, Брячислав, Антип.

Во главе стола рядом со старшим из братьев оставалось место, и царевна, как заместительница хозяйки, села туда. Нас пригласили на лавку по другую сторону. Первым, согласно титулу, расположился папринций, вторым я – как пусть бывший, но невестор цариссы. Малик присел последним – напротив младших братьев Ефросиньи.

Они, едва сдерживая улыбки, «незаметно» тыкали друг другу пальцами в штаны на нашем джигите. Ефросинья громко осадила:

– Вам смешно, потому что не понимаете, кто перед вами находится. Это знаменитый вождь рыкцарей Малик Носатый, и если он сейчас здесь, то Верховная царица помиловала его, или он идет просить об этом. Думаю, сейчас нам все расскажут. Одевшись как женщина, Малик Носатый дает понять, что его положение выше обычного разбойничьего сброда и что он им не чета. По его одежде сразу видно, что он – командир.

Неплохое объяснение. Кажется, в своем нежелании соблюдать местные обычаи Малик отныне будет ссылаться на подсказанную Ефросиньей причину.

– У Малика Носатого должен быть огромный меч! – не удержался мелкий Антип.

– Он остался в комнате, которую нам любезно предоставила хозяйка. – Малик на миг уважительно склонил голову в сторону Ефросиньи.

Употребление слова «хозяйка» по отношению именно к царевне, без лишних дифирамбов отсутствующей цариссе, Ефросинье, безусловно, понравилось. В ее задумчивом взгляде проскользнула благосклонность.

Малик вновь повернулся к мальчишкам:

– Приходите после ужина, покажу.

– Можно?! – Братья вскинули умоляющие взоры на сестру.

– Подумаю, – сдержанно ответила та.

Дядя Люсик осторожно вбросил:

– В мой прошлый визит ваш последний оставшийся в живых дедушка болел, и я не смог с ним познакомиться…

– Позавчера он умер, – перебила Ефросинья. – Вчера увезли на кладбище.

– Приношу соболезнования. – Дядя Люсик сочувственно опустил лицо.

Мы с Маликом сделали так же.

Еще одна ниточка оборвалась. Теперь не узнать правды, откуда и как пришли беловолосые: Юлиан почти ничего не помнил, а Ярослава младше него и во время бегства с родины, наверное, еще под стол пешком ходила. Если пересечемся с ней, то я, конечно, поинтересуюсь, но на информативный ответ рассчитывать не стоит.

Наше сочувствие Ефросинье оказалось не нужно.

– Рано или поздно все там будем, жить надо здесь и сейчас. Дед пожил, теперь наша очередь.

Глубокомысленно-философское начало речи напрочь перечеркнула себялюбивая концовка. Дядя Люсик вздохнул, мы с Маликом переглянулись.

– Царисса Анисья, как я понимаю, вернется нескоро… – начал дядя Люсик и умолк.

Ответ Ефросиньи мог разъяснить, куда и зачем отправилось боеспособное население башни, а мог и перевернуться в обратное: «Зачем вам моя мама, какое у вас к ней дело, и что вы, собственно говоря, делаете так далеко от дороги между школой и крепостью?» Врать про некий секретный приказ Верховной царицы можно долго, в стране башен нет единой базы данных, но когда-нибудь такая ложь выйдет боком.

Я, Малик и дядя Люсик замерли: в какую сторону качнет царевну?

Ефросинья взяла в руки ложку, что послужило сигналом к началу трапезы.

– Кушайте, не стесняйтесь, у нас не отравят, – сказала царевна с улыбкой и показала пример.

Дальше она говорила уже с набитым ртом, и, кстати, это ее не волновало. Возможно, местные правила этикета отличались от тех, что знакомы мне с детства. Возможно и другое – что Ефросинья хочет больше чем умеет, а о том, что чего-то не знает, она просто не догадывается.

– Мама уехала, теперь я здесь хозяйка, – гордо продолжила она. – А сейчас, папринций, объясните, в каком качестве здесь присутствуют два ваших спутника.

Я ощутил, как рядом напрягся Малик. Мой взгляд остановился на лежавшем около Ионы ноже. Пропадать – так с музыкой, как гласит старая поговорка.

Сидевшие напротив нас трое братцев молча скребли ложками, они предвкушали скорое развлечение, а о том, что приключения, возможно, начнутся еще до конца ужина, даже не догадывались.

Дядя Люсик молча протянул царевне свиток с подписанной Верховной царицей амнистией.

Ефросинья читала долго. Видимо, перечитывала и одновременно думала. Сомнений или отчужденного неприятия на лице не возникло, только замешанная на собственных заморочках глубокая сосредоточенность.

О том, в какую сторону кренились главная мысль Ефросиньи, можно было понять еще из вырвавшихся на лестнице слов.

– Чапа – уже не Тамарин, – заговорила она, – такой семьи больше не существует. Что из этого следует? Он временно свободен от обязательств. Я хочу это исправить. Возраст еще не позволяет подать заявление в храм, но я требую, чтобы отныне Чапа, бывший невестор Тамарин, считался объявленным невестором Ефросиньиным.

Братья царевны перестали жевать и застыли с открытыми ртами.

– Чьим быть Чапе, – спокойно ответил дядя Люсик, – будет решать Верховная ца….

– Кстати, – перебила что-то надумавшая Ефросинья. Ее взгляд перескочил на Малика, выражение глаз изменилось: в них появилось нечто новое, с разгорающимся огоньком и чертиками в разворошенном омуте. – Я хочу, чтобы амнистированный разбойник Малик Носатый отныне и навсегда, для всех и каждой тоже назывался невестором Ефросиньиным. Это официальное заявление, и да будет так. Пусть мама узнает, что усилить семью можно даже не выходя за стены башни.

На лице довольной собой царевны расцвела победная улыбка.

Глава 3

Где-то поблизости – не в обеденном зале, а, скорее, на лестнице или в соседних помещениях – верещал, жалуясь на жизнь, звонкий сверчок. В окошки-бойницы с шорохом задувал ветер. Из-за внешней стены башни было слышно, как в поселке визгливый женский голос истерично отчитывал нерадивого мужа. А когда Иона потер ладони, от неожиданности все обернулись на него, отчего парнишка жутко покраснел.

Долгую паузу нарушил дядя Люсик:

– Делать судьбоносный выбор лишь для того, чтобы угодить маме или доказать ей что-то…

Ефросинья скривилась, будто вместо апельсина откусила грейпфрут, но ответить не успела и тоже застыла с открытым для возражения ртом, поскольку в разговор внезапно встрял Малик.

– Если мне дозволено будет сказать, – медленно и весомо проговорил он, – то я хочу поблагодарить царевну за мудрый выбор и поддержать в нем. Она – будущая глава семьи, ее надежда и опора. Царевна Ефросинья уже сейчас руководствуется в решениях не личными хочушками, а общими интересами, что говорит о многом. Я вижу в молодой царевне огромный потенциал. Мое мнение, конечно, особой роли не играет, но прошу учесть, что я готов подождать, сколько требуется, чтобы в качестве одного из будущих мужей помочь ей достичь вершин, которых, как я нисколько не сомневаюсь, она заслуживает. – Малик положил ложку в опустевшую тарелку и поднялся во весь чудовищный рост, отчего показалось, будто в холмистой местности землетрясение вытолкнуло из недр грозный каменный пик. – Мне очень лестно внимание юной царевны к моей скромной персоне. Я готов делом доказать, что ее выбор – мудр и оправдан.

Когда дело касалось чего-то важного, Малик умел находить нужные слова. Наверное, потому он и стал вождем – не за силу мышц, которая в избытке встречалась у многих, а за силу слова, сказанного нужным людям в нужное время.

Удовольствия на лице Ефросиньи хватало, чтобы на пару веков сделать счастливыми несколько стран средних размеров.

– Мне приятно это слышать. – Она оглядела пустые тарелки на столе и тоже поднялась. – Мой избранник покажет нам свой меч?

Достаточно было приказать, но царевна спрашивала. И у меня возникло подозрение, что она хочет сказать больше, чем говорит.

– Мой меч всегда к услугам моей госпожи. – С прижатой к груди рукой Малик низко поклонился.

В самой нижней точке он чуть повернул голову и подмигнул мне. Я выпятил нижнюю челюсть, стараясь соорудить на лице максимально суровое выражение. Только бы не засмеяться.

События повернулись так, что обо мне забыли. Ничего лучше не придумать.

Для меня – да. А для Малика…

Ежкин кот, да он же видит дальше нас всех! Отныне Малику и любым легальным спутникам, которые будут его сопровождать, вход в башню, где живет Шурик, открыт. То, от чего я всеми конечностями отбрыкивался, нам оказалось нужно. Малик взял удар на себя.

Глядевшая со своей внутренней колокольни, Ефросинья сияла от счастья. Она видела случившееся по-другому.

Другое дело, как намерение о помолвке с бывшим вождем разбойников воспримет царисса Анисья. Никто не гарантирует, что позже не придется пожалеть. Но это позже, а сейчас маневр Малика дал нам еще один шанс вернуть Шурика с минимальными жертвами, а то и без них. У дяди Люсика выпрямилась спина, глаза заблестели. Он тоже склонился в поклоне:

– Я рад, что все так удачно устроилось.

Иона, Брячислав и Антип вскочили:

– Ну пойдемте же уже!

Походкой коронованной императрицы Ефросинья вышла из обеденного зала первой, все последовали за ней.

В нашей комнате Малик попросил мальчишек принести ему стоявший около стула меч. Они бросились втроем, старший распихал мелких, взялся правой рукой за длинную рукоять и, левой с трудом удерживая тяжелую ношу на весу, подал меч владельцу. В руках Ионы оружие больше походило на вырванный из земли столб.

– Спасибо. – Малик прокрутил вынутым из ножен «столбом» свистящие восьмерки, при этом умудрился не задеть ни мебели, ни пола, ни потолка, ни, самое главное, никого из присутствующих. Хотя, кое-кого, на мой взгляд, стоило бы, желательно – по голове, и так, чтобы там больше ни одной мысли в прежнем духе до конца жизни не возникло. – Надеюсь, в скором времени мои умения пригодятся.

Мы с дядей Люсиком навострили уши: разговор вновь вышел на нужную тему. Проговорится ли царевна о происходивших снаружи событиях?