Билет в одну сторону. Том 2. Книга 2

– Есть документы, по которым люди «на станках», то есть те самые кидальщики, могут работать легально. Они становятся сотрудниками фирмы, которая имеет лицензию на игорный бизнес. То есть это позволяет людям легально стоять и проводить игру. Их не вправе забирать сотрудники милиции за административное правонарушение – организацию азартных игр.

– Потому что есть лицензия? – спросил Миша.

– А лицензия на что? – спросил Седой.

– Ну, это всегда законная лицензия, например на букмекерскую деятельность, только именно ее и показывают глупым лохам. Я тут подумал, что надо бы вам тоже что-то такое придумать, вроде такого.

– То есть чтобы наша игра стала законной?

– Да она и будет законной, ибо я тут проконсультировался с одним знающим человеком. Так вот, я объяснил, что суть нашей игры в том, что игроки делают просто ставки в деньгах за халявный приз, и у кого денег больше, тот и выиграл, а следовательно, забирает приз и все деньги. Здесь нет никакого обмана, если человек предупрежден о правилах такой игры.

– И что ты предлагаешь – мы будем предупреждать лохов об этом? – спросил Гад.

– Именно. И кроме того, мы сделаем письменные соглашения на игру, где все это прямо так и распишем, и люди будут писать собственноручно, мол, с правилами согласен, претензий не имею и указывать свои паспортные данные. А тогда – это уже не мошенничество, и когда лох прибежит к нам в ментовку, мы вызовем вас, вы принесете все свои документы, лицензию, правила игры и это соглашение, а мы посмотрим и скажем потерпевшему: «Какой же это обман? Идите в суд и там оспаривайте. Это не уголовное преступление». Вот так примерно мы сможем рамсить. Ну как?

– сказал Тихомиров и победоносно посмотрел вокруг.

– Ну ты крут… – произнес Гад. – Признайся, сам, что ли, придумал?

– Сам, – признался, Тихомиров.

– Ну, тогда это все круто выглядит, и перед законом мы будем чисты, откроем фирму, получим лицензию, налоги будем платить, а когда на фирме много будет таких потерпевших, мы будем старую фирму продавать и открывать новую, – сказал Седой.

– Вот лох и увидит, что есть лицензия, и сделает вывод, что все вроде бы законно, и успокоится. Мы его и разведем тогда? – спросил Миша.

– Да, все так, именно такая схема и делает участие в этой игре по этим правилам законным. Единственное, в чем можно доказать состав мошенничества – это если есть доказательства, подтверждающие порочность игры, – ответил Тихомиров.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что если зафиксирован сам обман, когда деньги лоха ходят по кругу, и это заснято на видеокамеру, то есть имеется санкция на эту съемку и так далее; либо деньги помечены особым составом, и на них имеются отпечатки пальцев всех лохотронщиков и тех, кто просто стоял рядом со станком. Ну, это вряд ли получится, потому что мы всегда вас предупредим об этом заранее.

– И в чем именно твои предложения? – сухо спросил Седой.

– А в том, что вы будете делиться с нашим отделом, то есть с каждым, кто будет курировать эту территорию и рассматривать жалобы лохов; будете платить, возможно, и выше. Я со всеми договорюсь.

– Мы подумаем, – сухо ответил Седой, – а теперь иди.

Тихомиров, недоумевая, послушно пошел к выходу.

– Ну, так вы мне позвоните? – спросил жалобно он.

– Тебе позвонят, – строго сказал Седой.

– Ну, что скажете? – задумчиво спросил Седой, почесывая макушку.

– Я думаю, надо попробовать, – ответил Миша, – взять эту тему себе, пока Жирный ее другим не предложил. Ведь наш лохотрон далеко не имеет под собой даже близко какойнибудь законной основы. Все уговоры происходят устно, а здесь и лицензия, и соглашения об участии в игре. Действительно, пока на камеру не снимешь, как деньги лоха ходят по кругу, никак не доказать мошенничества. А чтоб на камеру снять, санкция нужна, а пока прокурор даст санкцию, нам уже сами менты позвонят и скажут, где и когда будут снимать. Так что можно спокойно рамсить по этой теме. Ведь тема эта – ясно денежная.

– Столько бабла можно иметь.

– Да, денежная, – согласился Седой, – но только надо учесть и продажность ментов. Начнут с маленьких денег, а потом могут и обнаглеть, как бы мы вообще за зарплату потом не работали или в местах не столь отдаленных не находились.

– Да я все это уже проходил, Седой, когда по первому делу срок мотал. В нашем деле каждый принимает условия опасной игры, делая свой выбор. А уж потом, как в песне поется:

Я, надену пояс из счастливых грез,Сяду в скорый поезд и уеду прочь.Прочь от тихой боли в бездумной голове,Туда, где видно звезды в маленьком окне…

– Хорошие слова, ничего не скажешь. В общем, я тебя понял, ты хочешь сам начать эту тему?

– Да, верно, – ответил Миша.

– Ну, тогда кто остается со мной? – спросил Седой, окинув всех присутствующих взглядом.

Ответом ему была тишина. Лишь в глубине своего сознания Миша услышал: «Ты сделал правильный выбор. Я помогу тебе во всем».

– Я делаю правильный выбор, – сказал он после продолжительного молчания, – мне сам Бог говорит об этом, я чувствую сердцем.

– Так уж и впрямь Бог? Ты уверен?

– Ну что ж, каждый свой выбор делает сам. Тогда, Миша, забирай себе рынок и рамси там, а я буду контролировать все остальные территории, которые контролировал Рубаковский. А остальные как?

– Я останусь с Мишаном, – ответил Гад, – я все же мент и буду при деле на рынке на подведомственной мне территории.

– Ну а ты, Бегемот?

– А что я? – вымолвил неохотно Витя. – Мне все по фигу, я как рулил за баранкой, так и буду рулить. Я вообще не люблю много думать, рамсить мне уже не с кем на рынке, там будут другие дела. Не, я остаюсь с тобой, шеф, – ответил Бегемот, посмотрев на Седого.

– Ну, вот и хорошо, все сладили, – подытожил Седой.

Миша не понимал, почему Седой ничего не сказал о бизнесе по лотерее, который Рубаковский организовал в самом начале становления своего бандитского бизнеса? Лохотрон Седой отдал в распоряжение Миши, а сам вроде как остался без ничего? Почему Седой так поступил – Миша не находил ответа. Только намного позже он понял весь настоящий раздел.

Глава третья. Истина добра?!

Пролог. 13 октября

Двумя месяцами ранее.

– Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Знаю! Не говори ничего! – сделав предупредительный жест рукой, говорила Лиза, – я знаю, что сегодня тринадцатое октября. Я знаю, пришло отмеренное тобой или чем-то, может быть кемто – время.

– Да, – тихо произнес он.

– Ну почему? Почему? Почему? – дрожа и побелев от волнения, повторяла она. – Ты же так много любви отдал мне, чтобы отогреть меня. Ты сделал меня слабой.

– Я сделал тебя настоящей, я сделал тебя другой, – возразил он.

– Нет. Ты заставил меня понять, что, что бы в жизни плохого с человеком ни случалось и как бы он ни разочаровывался в жизни, самое главное – он никогда не должен поддаваться отчаянию и совершать ошибки.

– За которые придется платить, – добавил он, – и иногда платить по-крупному.

– …но это понимание ослабило мою стенку, защищавшую меня от злостно-равнодушного цинизма, – продолжила Лиза, не слыша его слов, – непонимания, хитрости и лжи, царящих в нашем мире. И теперь ты еще и бросаешь меня, будучи уверен, что ты прав – сделал мне добро. Но как ты не понимаешь, – громко, вымученным голосом произнесла она, положив измученную мыслями голову на руки, – что добро, доведенное до абсурда, есть зло?! Поэтому ты не добро делаешь, ты зло сеешь, отогревая озлобившихся людей, а затем бросая их ради какой-то там ведомой одному только тебе необходимой цели.

Обессилев, Лиза опустилась на диван, вытирая рукой испарину со лба.

– Ну, что ты молчишь? – с болью, отчаяньем и мольбой спросила она.

Молчание его затянулось, но он все же ответил:

– Я не могу остаться с тобой, прости. Я должен идти, – непоколебимо сказал Макс, – что бы ни случилось, знай: самое главное – это то, что ты теперь смотришь по-иному на жизнь, что ты сбросила с себя маску невежества, равнодушия и цинизма, которая прятала и разъедала твою слабую душу. Ты жила в маленьком красочном мире, отдаляя способность жить и оставаться полноценным человеком в реальной действительности с присущими интеллекту переживаниями, чувствами объективного мира. То, что реально – истина добра, то, что придумано – ложь зла! Вот это есть моя философия, моя идеология, мой вкус жизни!

– Твой вкус жизни, – то ли спросила, то ли сказала вслух Лиза. – А ты не думаешь, что ты просто эгоист? Тебе не приходила в голову такая мысль? Что ты жестокий циничный фанат и эгоист с маской добра на лице?! Я тебя держать не стану, и раскисать без тебя тоже, да и… возвращаться к прошлой жизни тоже, все-таки ты помог мне понять многое и главное – саму себя. Поэтому, – Лиза оперлась на стену в коридоре, ее губы скривила гримаса боли и отчаянья, и давно сдерживаемые ею слезы вырвались наружу, – я отпускаю тебя. Уходи!!! – пронзительно закричала она, распахнув ему входную дверь.

А накануне, 12 октября, Лиза, присев на край дивана, почувствовала внутри себя странное беспокойство, которое все росло и росло. Белым ситцевым платьем, которое она собиралась надеть для Макса завтра, Лиза хотела произвести на него хорошее впечатление, потому что она наденет его именно 13 октября. Макс тоже почему-то с легким волнением ждал этой даты, и, как замечала Лиза, он также испытывал тревогу, но всячески старался скрыть это от нее. А почему Макс именно в этот день попросил надеть именно это простенькое белое платье, Лиза не знала, и он ей не хотел говорить. Он даже самому себе боялся признаться в своем тайном желании, которое у него возникло после того, как он случайно познакомился в ночном клубе с одной девушкой. Макс даже не мог вспомнить ее имя, не помнил ее лица, но зато он запомнил ее глаза – широкие, большие, синие. Он прямо утонул в их синеве. Макс тогда сильно напился и продолжал после этого случая еще долго пить, но лицо, лицо этой девушки постоянно возникало в его памяти и улыбалось ему. Он сам не понимал, что с ним произошло. Но больше всего он боялся признаться самому себе в том, что вся жизнь его теперь пошла к черту. И он готов был ее ломать, теряя все, все, что у него было: семью, жену, друзей, работу, одним словом – все! Но это его не пугало. Синева ее глаз стоила всего того, что у него было, и она же не давала ему покоя в последнее время. И Макс грустил, уставившись в темное ночное окно, пугая себя своим отражением в нем и своими тайными мыслями.

Каждый раз, когда Макс приходил в состояние глубокой меланхолии, уставившись вечерами в темное комнатное окно, Лиза тихонько подкрадывалась к нему и, нежно обнимая его сзади за шею, тихонько шептала на ушко. Так было и в этот вечер.

– О чем мой миленький задумался? – спросила его Лиза, обняв за шею.

– Завтра будет 13 октября, – с грустью ответил Макс.

– …и что?

– Ничего….

– Хорошего или плохого?

– Не знаю, – уходил от ответа он, – но чувствую, изменить ничего нельзя.

Такой ответ пугал Лизу, ей становилось страшно, и мурашки нещадно бежали по телу, прокладывая дорогу тревожной неизвестности.

Часть вторая. Другие лица

Глава первая. По пофигизму

Мир планеты Земля всколыхнул мрак холода, просквозившего человеческие души. Погода веяла сыростью и пасмурностью дней. «Облака – это мрак, скрывающий лица», – думал Макс, ежась от холода, искоса поглядывая на пасмурное небо, направляясь к метро. Нащупав в пустом кармане жетон, Макс удивился: «Надо же, не все еще пропил». Опустив жетон, Макс смело взошел на эскалатор, который повез его в неизвестность.

Куда ехать, Макс не знал. После того, как он ушел от жены, он вел беспутный образ жизни, пытаясь залить свою тоску. И вот после очередной бурной вечеринки в ночном клубе Макс снова впал в состояние полного равнодушия – «жесткого пофигизма», как он его сам называл. Ему ничего не хотелось. После того, как он бросил свою беременную жену из-за навязчивой идеи найти понравившуюся ему девушку, которую он встретил в ночном клубе, Макс вообще не строил никаких планов на будущее и просто плыл по течению свой по-фигистической жизни мирного пьяницы.

– «Выигрывает тот, кто забивает! – закричал он на эскалаторе. – Забейте, люди, на всё!» Но люди смотрели на него как на дурака. Спускаясь вниз, он вглядывался в лица людей, поднимающихся вверх. «Им все пофигу», – думал он. От встречных лиц веяло холодом. Войдя в вагон, Макс остановился у противоположных дверей. «А теперь я забью на все», – сказал он себе. Наклонив голову, Макс закрыл глаза, погружаясь в череду беспорядочных и давно волнующих его мыслей. «Кто я? Для чего я живу? В чем смысл моей жизни?» – задавал он себе вопрос за вопросом, но не находил ответа.

– Да пошло все нафиг! – сказал он вслух. – Я на все забил! – добавил он, прогоняя свои тя-желые мысли, которые всегда появлялись в его сознании после бурно проведенных в ночных клубах города вечеров.

– Что? Совсем обнаглел, идиот? – грубо сказал мужчина, повернув голову к Максу. – Отодвинься от меня, а не то я тебе сейчас все ноги поотдавливаю.

– Что, порамсить хочешь, дядя? – выдохнул ошарашенный Макс. – Да я тебе сам щас шею сверну, урод, блин! Че те надо? – спросил его Макс и тут же сам ответил. – Потому что умный, – ткнув при этом указательным пальцем вверх. – Ты что, рамсы попутал, дядя, а? Закрой пасть, а не то на коронки работать будешь, – продолжал наезжать Макс, и глаза его сверкнули решимостью. Мужчина отвел глаза в сторону и стал проталкиваться подальше от Макса.

– Совсем молодые обнаглели, – вдруг раздался старческий голос сидевшей за спиной Макса немощной, на первый взгляд, старушки, рука которой – довольно таки еще сильная и крепкая, впилась в его бок.

– Ну, ты! А ну-ка подвинься! – визгливо вскрикнула она.

Оторвав руку наглой старушенции, Макс с силой отшвырнул ее кисть от себя.

– Совсем, старая, из ума выжила, – сказал он ей, – одной ногой уже в могиле стоишь, а все блатуешь, плесень.

От подкатившей злости после наезда злой бабки его спасла остановка – на станции Лиговский проспект в вагон вошла веселая компания подростков. Гогот, ржание, а не смех, мешаясь с перегаром, пронзили вагон. «Вот твари, – подумал Макс, – и еще баба с ними молодая едет, пьяная. Проститутка. Шалава, – мысленно обругал он подвыпившую, вошедшую с компанией деваху, глядя на нее… – Вот бы такую наглую бабу… – Макс остановился на половине мысли. – …нет, вот бы такой наглой бабе морду бы набить!» «А за что?» – возник в его голове вопрос. «А за просто так!» – ответил сам себе Макс.

В голове Макса неожиданно возник неясно из чего созревший план действий.

– Чего пялитесь, мудаки?! – заорал им Макс.

– Че! Ты слышал, Игорь? – обратился один из подростков к другому в пьяной компании.

– Что, что?

– Эй! Мудачье! – все продолжал, орать Макс, махая рукой над головой. Электричка остановилась и толпа вынесла Макса наружу. Макс взошел на эскалатор и повернулся лицом.

– Это ты нам? – переспросили подростки, вышедшие с Максом из вагона и ехавшие чуть ниже по эскалатору.

– Вам, вам, дуракам! – пошутил Макс.

– Ну, сейчас ты за базар ответишь! – крикнул один из подростков.

– Да, смотри сам не свали! – прокричал в ответ Макс.

– Люди! Забейте на все! – закричал Макс встречному ехавшему потоку, обернувшись на эскалаторе. – Вам же и так все по фигу! Рамсите!

Но его никто не слушал: серая толпа, задав себе скорость, быстро двигалась с эскалатором наверх по своим делам.

– Да пошли вы все! Придурки! – закричал он толпе. Чувство глубокого раздражения накатило на Макса, кровь закипела в нем, ему сильно захотелось под любым предлогом дать кому-нибудь в морду. И дать сильно.

Расталкивая пассажиров, Макс поднимался по эскалатору. Выйдя на улицу, он остановился у большого темного стекла метро, вглядываясь в свое отражение. Оно тоже пристально смотрело в ответ. Это был худощавый высокого роста молодой человек с зачесанными назад темными волосами, с крючковатым носом, с темными кругами под глазами, небритый, в черной кожаной куртке с красной надписью «Motor Harley-Davidson Cycles» на спине и на правом рукаве, в черных кожаных штанах, в черных начищенных ботах и черном кожаном десантном берете на голове. Отражение зло смотрело в ответ. Надменная усмешка и сжатый кулак подтверждали желание Макса влезть в какую-нибудь историю.

«Все – суки!» – зло процедил он сквозь зубы, отходя от стекла. Настроение Макса часто менялось от атмосферы, царящей в городе. Его мрачные старые дома, холодный промозглый ветер, мрачные угрюмые лица горожан, равнодушие – все это вызывало в городе общую болезнь с диагнозом «бездушье сердец». Ею болели все. Ей болел и он сам. А противоядия не было, вернее, оно было, но только в теории, так как мало кто на практике реально его использовал, потому что бездушье сердец – это последствия той самой защиты каждого человека в виде маски-стенки, преграждавшей путь к душе каждого из нас, которую горожане надели на себя очень давно, спрятавшись и найдя в этом покой и мнимую защиту. А на самом деле они все заболели этой болезнью, лекарство от которой потеряло силу, потому что никто его не желал применить: поверить ближнему, простить его, хотя, возможно, веря в добро и делая хорошие поступки, каждый мог бы вылечиться от этой болезни. Но все дело в выборе, который никто не хотел делать. Климат города вызывал аналогичный холод в душе, создавая псевдогармонию, а это устраивало всех.

Иногда Макс любил носить черную кепку, которая подчеркивала его крючковатый нос. Четкий подбородок выдавал в нем сильную личность, но глаза были его характерной особенностью. Взгляд его был всегда разным, в зависимости от обстоятельств. Если Макс злился, взгляд его становился пронзительным, что всегда заставляло других людей отводить глаза. Но в то же время, когда Макс, напиваясь по выходным, доходил до кондиции, в его взгляде сквозила простота и доброта юношеской непосредственности. Он готов был весь мир пожалеть и полюбить. В эти моменты друзья, много знавшие Макса Крюкова, могли почувствовать истинную глубину и открытость его души. Что, наоборот, всегда вводило в смятение его новых знакомых на вечеринках. Но в то же время, в протест всем, он не хотел надевать маску толпы, циничного равнодушия, он хотел оставаться собой при любом раскладе жизни. «Пусть уж лучше от моей злой рожи шарахаются все, чем я буду серым обывателем с маской равнодушия на лице», – нередко думал Макс. В этом порыве личности он самоутверждался, говоря при этом своему другу: «Забей, Рус, на все!» Что он сам успешно и делал, по пофигизму забивая на все.

– Эй! Верзила! – кто-то схватил Макса за плечо и потащил за остановку. Макс обернулся, увидев тех самых молодых подростков, которым он что-то орал на эскалаторе. Макс уже и забыл про это.

– Надо же, обиделись, – произнес он вслух.

– Вы что это, парни, совсем с ума сошли, что ли? Я же пошутил, – начал Макс нести чушь, выигрывая время.

– Щас мы тебя проучим по всем правилам, – сказал бритоголовый высокий парень, подходя к Максу с бутылкой пива в руке.

– Слышь ты, кент, не кати по масти. Смотри, не просади понты, чтобы не залететь за беспредел, – сказал незнакомец на блатном жаргоне.

– Да я вас всех имел! – добавил Макс и неожиданно громко заорал: – Эй вы, таксисты! Вы все придурки! Поганые придурки!

– Это кто придурок? – зло пробурчал ктото в ответ из таксистов, стоявших около остановки. Быстро в сторону Макса направилось несколько человек, двое из которых взяли по монтировке.

– Ну, сука, ты, похоже, это специально сделал, – прошипел бритоголовый пацан, взяв Макса за шиворот.

– Да я имел тебя тоже, – тихо ответил Макс, – валите на хрен отсюда, пока не получили.

– Кто орал? – спросил один из подошедших к компании таксистов.

– Да вот этот – сказал Макс, указав на бритоголового подростка, стоявшего перед ним. – Вот он и орал, что вы все придурки.

– А, понятно, – протянул один из них, размахиваясь монтировкой и ударяя ею по бутылке пива в руке одного из бритоголовых. Завязалась драка.

«Ну вот и славненько, – думал Макс, – а пока я тобой займусь, детка». Он под шумок схватил подвыпившую деваху за рукав и потащил к себе.

– Что ты, дурак, делаешь? – закричала она, вырывая руку. – Вот, гад, пуговицу оторвал! – зло крикнула она, замахиваясь на него. Макс остолбенел… Он увидел эти самые, то есть те самые синие глаза, которые запали ему однажды в душу и от которых он уже не знал покоя. Это была она. Та самая девушка из клуба, которую он не мог забыть и из-за которой он столько много пил, заливая свою тоску по ней. Из-за которой он бросил свою семью, так как не мог жить больше с женой без любви к ней. Время как будто остановилось. «Ну давай, давай, детка, врежь мне по роже», – подумал Макс, он только этого и ждал. Макс держал ее за локоть и боялся выпустить, как будто она была приведением. Он уже закрыл глаза и подставил щеку для удара, и горькие слезы презрения и одновременно жалости к самому себе подкатили к горлу. Неожиданно в этот самый момент рядом резко прокатила черная иномарка. Сметая все на своем пути, автомобиль врезался в столб. Открылась задняя дверь, и из машины вывалился окровавленный человек. Ехавшая за иномаркой другая машина остановилась рядом, из нее вышел молодой человек кавказской национальности.

– Ибрагим! Только контрольный, – услышал Макс голос из остановившейся машины. Киллер произвел выстрел в голову выпавшего из иномарки человека. Серой массой мозги разлетелись в стороны.

– Аааааа! – пронзительно закричала деваха, которую Макс успел затащить за ларек. Киллер обернулся, увидев девушку.

– Ааааа! – она продолжала неистово орать.

– Да заткнись же ты, наконец! – гаркнул Макс, затянув ее назад за ларек. – Ты что, свидетельницей хочешь стать, дура?! Они же тебя в два счета уложат!

Неожиданно с другой стороны ларька появилась фигура киллера с пистолетом в руке.

– Умрите с миром, – произнес он, нажимая на спусковой крючок.

– Да хрен тебе! – закричал Макс, ударив киллера между ног, и, схватив за руку невменяемую девушку, потащил ее за собой.

– Аааа… Убежать задумал с моей телкой, – процедил сквозь зубы возникший неизвестно откуда долговязый бритоголовый пацан, – так не удастся, – зло сказал он, ударив Макса в правый бок. Внезапно Макс почувствовал сильную тупую боль в правом боку. Макс выдержал паузу: липкая красная теплая масса обожгла кожу, хлынув из разрезанной плоти.

– А, гнида кожаная, больно тебе, – услышал он.

– Ну, бритоголовый, я тебя найду, – прошептал Макс, зажимая рану рукой и, делая над собой огромное усилие, выпустил руку девушки и побежал к метро. Вбежав на эскалатор, Макс перевел дух – за ним никто не гнался. «Ну, гады», – вымолвил он непонятно кому, проваливаясь в темноту. Хоровод множества лиц и голосов захватил Макса, унося с собой в небытие борьбы жизни и смерти.

***

– Расступись, расступись, – слышал Макс сквозь гулкий ритм голосов, окружавших его. Какой-то человек, расталкивая сгрудившихся на платформе у эскалатора людей, проталкивался к распростертому на полу Максу. Сорвав со своей шеи шерстяной шарф, незнакомец приложил его к ране Макса, пытаясь остановить бьющую толчками кровь.

– Только не на улицу, – прошептал Макс, – меня там ждут, – и, собрав последние силы, прошептал склонившемуся над ним, – хотят убить.

Макс чувствовал, как жизнь медленно, но уверенно покидает его, просачиваясь сквозь дыру.

«Мир холода поглотит тебя, – слышал он, – и никогда, никогда ты уже не увидишь солнечного света», – громким эхом отдавались в его затухающем сознании странные ужасные слова, непонятно откуда возникшие.

– Дайте пройти! Дайте пройти врачам!

– Пропустите скорую, в конце концов! – говорил молодой врач скорой помощи, протискиваясь сквозь толпу к лежащему Максу. Он опустился на колени перед Максом, взял его левую руку и стал прощупывать пульс.

– Так, пульс слабый. Быстро везем его в Александровскую, – скомандовал молодой врач.

***

– Разряд! Еще разряд! – командовал врач.

Неподвижное сердце Макса не подавало никаких признаков жизни в теле. Белый ослепляющий свет испугал его. Он видел себя со стороны, вернее тело, в котором врач пытался возродить жизнь. Тело было неподвижным, но самое страшное, что Макс не хотел вернуться в него: уж очень сильную легкость и свободу он ощущал. Внезапно откуда-то сверху проступил яркий луч света, и перед ним возник некто в черном, который произнес, глядя Максу прямо в глаза: «Ты должен вернуться! Твое время еще не пришло. Ты должен жить, чтобы стать сильным. Ты сможешь изменить судьбу – это твое предназначенье», – проплывали темными пятнами в его сознании слова. «Я еще приду к тебе», – сказал некто в черном, повернувшись к Максу спиной, на которой он увидел два белых крыла.