Пустяки и последствия

Женщины Лениной семьи были из тех, кому доставался даже не второй разбор. Их мужчины бывали отвергнуты альфа-самками, впрочем, многие из них благоразумно и не рыпались в сторону видных девушек и дам, трезво оценивая свои шансы. Для их радости и наслаждений существовали другие молодухи. Их всегда много, можно перебирать, морщить носы, морочить головы сразу нескольким, капризничать и безнаказанно подличать. Разумеется, положение второго-третьего сорта раздражает, бьёт по самолюбию и злит. Мужчины «следующего разбора» верно оценивают не только себя, но и женщин своей ниши. Именно тут и рождается страшный подвох, закладывается бомба с часовым механизмом, которая однажды непременно рванёт. Как правило, взрывается после свадьбы, когда кислый быт начинает творить своё чёрное дело.

Однажды женщина слышит в свой адрес всю накопившуюся «правду»: про то, какая она не «такая», как он, мужчина, её осчастливил, потому что на самом деле она никому не была нужна, лишь он один, дурак такой, польстился… Ужас в том, что в чудовищных обвинениях есть немалая доля правды. А ещё страшнее, что история повторяется из поколения в поколение. От прабабушки к правнучке. Ведь ничего не меняется в системе, в принципе, в социуме – в Грустном месте. С какой же стати что-то изменилось бы в частности, в отдельно взятой семейной истории?

И тогда женщины начинают спасение своего рассудка, чтобы не тронуться умом от безысходности и ничтожности наполовину прожитой жизни, когда невозможно уже ничего изменить. Их разум, во спасение душевного здоровья, не хочет понять, их рассудок, из чувства самосохранения, отказывается осознать, что в них не так. Если всё же догадки озаряют, они научаются успешно гнать их от себя, не допуская, чтобы те пустили корни в сознании и навеки отравили дальнейшее существование. Женщины начинают бороться с неким внешним врагом, а не копаться в себе. И это их выручает, не давая упасть в ту бездну, в которой ты видишь, что на самом деле не стоишь ничего, что ужасные слова о тебе – правда, что ты ничем не отличаешься от миллионов таких же бездарно живущих на этой земле самок, о которых даже памяти не останется через пару дней после смерти. Мало кому под силу бремя подобного понимания и осознания, мало кто может броситься на борьбу с собой и своим положением в этом мире, чтобы изменить чудовищную истину. Проще начать войну хоть с кем-нибудь, но с другим. Найти виноватого и затеять против него агрессию. Война спишет, оправдает, а самое главное – отвлечёт, не даст завязнуть и сгнить в ужасающем прозрении.

Если бы женщины понимали, в чём секрет, в чём печальная истина, то бабушка рассказала бы матери, а мать – Лене. И всё сложилось бы иначе. Но рассказывать было некому, потому что не было прозревших, не было мудрых. И круг каждый раз замыкался и начинался снова. И снова. С каждой вновь родившейся женщиной.

Такое есть на Земле Грустное место. «Это место – очень грустное место!» – как сказала бы Алиса из сказки Льюиса Кэрролла.

Пожалуй, это было жестокое и обидное обобщение. Но оно более-менее точно раскрывает суть типажа женщин, работающих в Ленином колл-центре… в бесконечных российских офисах колл-центров и им подобных контор, где приходится трудиться годами, не рыпаясь, потому что другой работы может и не быть, а жить как-то надо. Жить, растить детей и тянуть эту лямку, чтобы быть «не хуже других» – это, кстати, ещё один божок Грустного места. Как изменить традиционную ситуацию, можно ли её изменить, а, главное, хочет ли её кто-то менять – вопрос то ли философский, то ли политический, то ли бессмысленный.

…Лена не сводила глаз с часов, висевших напротив её рабочего места. Стрелка преступно медленно, но всё же приближалась к шести. Лена ширкнула молнией джинсов: во время многочасового сидения она расстёгивала штаны, которые давили на живот и с каждым месяцем всё сильнее. Странное дело! Джинсы куплены, конечно, давно, но они же стрейч. «Всё-таки толстею!» – печальным приговором мелькнула мысль, но тут же упорхнула, потому что до вожделенных шести вечера оставалось всего две минуты. Лена чувствовала, как в ней растёт возбуждение от приближения минут, часов счастья – её тайны, её праздника жизни… да чего там! С некоторых пор самого смысла жизни.

Ну всё! 18.00 – ровно. Птичкина вскочила, как солдат по тревоге, молния на джинсах в порядке, сумочка собрана, компьютер выключен, сердце выпрыгивает из груди. Домой!

Перед уходом лишь заглянула на мгновение в отсек Тамары Васильевны и заговорщицки ей улыбнулась. Та едва заметно кивнула и ещё менее заметно улыбнулась: правая сторона её рта на секунду дёрнулась вверх, что означало тайную улыбку. Любой посторонний мог расценить такое движение губ как нервный тик неулыбчивой немолодой женщины потрёпанного вида. Но Лена-то знала, что Тома подобным образом выражает приязнь и приветствие. Другими способами она не умела показывать положительные эмоции. Что делать? Такая жизнь. Это колл-центр. Пристанище таких женщин, столица Грустного места.

Сегодня они ещё будут вместе, встретятся. Всё-таки приятно, когда есть кто-то посвящённый, хоть одна душа, которая может разделить твою радость. Правду говорят, что радость, разделённая на двоих, удваивается. Если бы совсем не было никого, кто понимал бы Ленку, было бы немножко грустно и постоянно распирало бы от желания поделиться. А делиться нельзя. Больше ни с кем нельзя!

Лена бежала в пальто нараспашку по весенней улице, глубоко вдыхая пьянящий апрельский воздух, но даже не замечая этого, не наслаждаясь им после затхлого пластмассового духа колл-центра. Она неслась от метро до дома в нетерпении, ожидая той минуты, когда она окажется один на один с…

Нет, мужчины не было и уже давно. Хотя сын от дурацкого брака с женихом пятого разбора был. Краткое и бездарное замужество, стыдное, не оставившее приятных воспоминаний. Но хоть был, хотя бы так. Сын же… Хороший вырос мальчик, на отца мало похож, больше на неё, на Лену. Не злой, через год школу заканчивает. И с талантом! Из него, по заверениям тренера, получится отличный футболист: в юниорской сборной он форвард, скоро их команда едет в Европу на юношеский кубок. Вряд ли парень смог бы поступить в институт на бюджет, но есть шанс, что его примут как перспективного спортсмена в какой-нибудь (да хоть в какой!) государственный ВУЗ. Пожалуй, единственное, что приносило Лене радость до того, как появилась её тайна, был её мальчик Игорь. В раннем детстве такой вкусный, весёлый, добродушный боровичок, с ним было легко, а уж как приятно появляться с идеальным малышом на людях! Ужасно льстило самолюбию.

– Прелестный малыш!

– Какая улыбка, вы только посмотрите! Ямочки!

– Видишь, Димочка, какой некапризный мальчик, хорошо себя ведёт, не то, что ты!

Игорёк улыбался всем открыто и доброжелательно, легко протягивал ручку любому, кто хотел с ним поздороваться, шёл на контакт охотно и радостно.

Видит бог, Лена понятия не имела, как надо воспитывать ребёнка, он сам воспитывался и всегда был почти беспроблемным. Этим тоже следовало гордиться – вот, мол, какого сына я родила! Лена и гордилась. Её мама тоже гордилась и не могла надышаться на внука. Бабушка к тому времени уже умерла…

Игорёк рос, оставаясь хорошим мальчиком. Всем на удивление, а больше всего – Лене. Отец его – козёл дурной из семьи козлов, которые нынче из своего Саратова даже не интересуются единственным внуком. А дурного козла и след простыл. Говорят, в Чехию подался на заработки, там и завис, не возвращается. Нелегалом, наверное, заделался. Ну, и чёрт с ним, всё равно от него толку никакого не было с самого первого дня, когда он узнал о Лениной беременности.

– Чё? – протянул муж, выгнув левую бровь. – Это чё вообще? Зачем? Давай нет, ладно?

Услышав эти слова и увидев бровь, Лена, на ломающихся в коленях ногах, бросилась блевать в ванную комнату. Блевала и плакала, не в силах понять, от чего её рвёт – от токсикоза или от мужа, который вдруг стал резко неприятен. Бывает ли так, чтобы любовь прошла в одну секунду из-за единственной досадливо брошенной фразы или из-за брезгливо выгнутой брови? Ведь не бывает? Скорее всего, её, любви-то, и не было в помине. А что было? Да как обычно: тривиальное стремление выйти замуж и доказать всем (кому? кому?), что она востребованная женщина, у которой всё, как у людей. Пошла за первого, кто не возражал против регистрации. Доказала? Доказала. Теперь придётся доказывать, что она сильная, способная сама поднять сына. И мать её это доказывала с переменным успехом, и бабушка… А козлов нам не надо.

Тогда Лена была молода и ей казалось, что будущее, в котором всё будет хорошо, существует. Избавляться от ребёнка… Зачем? Из-за того, что козлу это оказалось не вовремя? Таким всегда будет не вовремя, а у неё здоровье-то одно.

И судьба вознаградила её чудесным сыном, надолго ставшим утешением, радостью, даже когда было лихо от безденежья и штормовыми волнами налетало отчаяние. Но всё оказалось преодолимо и возможно, работа была и перспективы поначалу тоже. Пока не случилось то, что случилось во всей стране. Когда рухнули планы и надежды.

На сегодняшний день осталась лишь одна из них: Игорево спортивное будущее. Если честно, то теперь все ставки делались именно на это. Тренер рассказывал о чудесном будущем с большими деньгами. Уже совсем скоро, но чуть позже, не прямо сейчас. Поэтому оставалось только ждать, отсиживая долгие часы, дни, месяцы и годы в колл-центре. Терпеть и ждать – привычная формула жизни женщин в Грустном месте.

Не знаю, каково это иметь детей, не имела этого счастья… или несчастья. Но, ей-богу, от мысли, что единственным светом в окне и надеждой на сытую старость могут быть какие-то способности единственного ребёнка, мне становится дурно. По-моему, такая установка будет пострашнее работы в колл-центре и просто честной бедности. Тут мне можно воткнуть шпильку о том, что я просто не знаю, что такое бедность, но на это отвечу так: зато я прекрасно понимаю, что растить ребёнка, заранее планируя сесть ему на шею – гнусный стыд. Ничем не лучше ожидания смерти богатого родителя из-за наследства. Для меня – две равновеликие гадости.

Но около года назад в жизни Птичкиной Лены случилось почти что чудо, преобразившее и раскрасившее серые дни в яркие краски. Ожидание успехов Игоря перестало быть тягостным и вымучивающим, жизнь вновь приобрела вкус радости. Жаль, что нельзя поделиться ею с миром, раскинув руки, вбежать в душный офис, набитый большим количеством несчастливых женщин, тянущих лямку повседневности, нелюбви и неблагополучия, и крикнуть: «Девчонки! Я нашла спасение! Делюсь! Присоединяйтесь! Это изменит в вашей жизни абсолютно всё!»

Нет. Этим нельзя делиться, это нужно держать в себе, сохраняя в строгой тайне. Пожалуй, в этом был единственный изъян её радости.

Хотя есть Тамара, что примиряет с ситуацией: всё же не в полном одиночестве, хотя бы с одним человеком можно обсудить происходящее и поделиться впечатлениями. Тайно.

НА ПОРОГЕ АДА

Скоро Новый год, а через шесть месяцев закончится Асина учёба в школе… Аська – выпускница! С ума сойти, за секунду время пролетело! Ещё полгода, и она студентка. Можно думать про учёбу в Англии или во Франции. В сущности, уже давно пора об этом думать… или не стоит: российское балетное образование до сих пор ого какой бренд. Да и дочь никуда не рвётся, ей хорошо дома, в Москве. Обо всём этом Вадим размышлял незадолго до каникул, когда его самого полностью поглотила работа над новым контрактом, и свободного времени почти совсем не было. И всё же он помнил и про подарок на праздник для дочери, и про то, что выпускной не за горами…

Ася выросла в невысокую, с точёной фигуркой девушку (настоящая балерина!). Тёмно-каштановыми кудрями и чёрными цыганскими глазами – в папу. Фигурка и пухлые губы – мамины. Она чем-то походила на обоих и стала совершенно очаровательной. Но совсем не Зоя! Ни лицом, ни душой, ни характером. Разве не победа? Разве не счастье?

Личная жизнь самого Вадима? Его личная жизнь заключалась в работе и в дочери. Женщины появлялись и исчезали, они не играли заметной роли в его повседневности, просто были приятным дополнением к отдыху, возникая время от времени, без обязательств и отношений. Хватит. Это не его сильная сторона – отношения с женщинами. Пусть они останутся как «расслабуха» и не более того. У него есть главная и единственная, маленькая ещё, подрастающая женщина – дочь.

Жизнь уютно и спокойно бежала по накатанной колее, дела шли, дочка выросла, все здоровы, при деле, ниоткуда не сквозило тревогой или дурным предчувствием, судьба улыбалась и дразнила будущим: финансовым благополучием, Асиным фурором на сцене Большого и прочих мировых балетных площадках. Безоблачно. Надёжно. Так казалось со стороны, так считал и он, Вадим, слепец или тупица. Поначалу вообще не хотел придавать значения тучке, появившейся в лице дочери. А ведь заметил однажды – с девочкой что-то не так. Эх, кабы ни была голова постоянно занята расчётами, переговорами и деловыми встречами, может, приближение беды сделалось бы очевиднее намного раньше! Если б заставить себя остановиться на тревожной мысли, сосредоточиться и уделить всё внимание мелькнувшему беспокойству!

…Моя мама всегда видела и замечала любую мою эмоцию. Даже чересчур, наверное, реагировала не всё. «Ты хмуришься? Что-то случилось? Почему глаза грустные?» – властно брала меня за подбородок и с тревогой вглядывалась в лицо. А у меня не было особых бед и проблем, не больше, чем у других благополучных подростков. Но нравилось покапризничать: «Устала я, мам! Голова болит, задолбала школа!» И мамочка, потрепав меня по голове, говорила: «Ну, посиди завтра дома, отдохни, отоспись денёк!» Я ликовала…

Каждый вечер мама приходила в мою комнату, чтобы «проконтролировать» – имелись в виду вовсе не оценки и порядок на полках и письменном столе, а здорова ли я и не случилось ли у меня чего-то. Не знаю, не понимаю, как можно не заметить адской боли своего ребёнка… Может, в этом и есть главная разница между мамой и папой?

…Вроде стало меньше Асиного щебетания, рассказов о подружках, болтовни о занятиях или кино. Кажется ему или нет, что дома слишком часто повисает непривычная тишина?

Девичье? Ерунда, скорее всего, нет причин, их совсем нет и быть не может!

– Малыш! Я уже два раза тебя спросил, в чём дело?

– А? Ой, пап, прости, не слышала тебя… Что?

Не слышала! Сидя в метре от него и вроде глядя ему в глаза. Вроде…

Влюбилась? Неприятности в школе? Не признаётся же! «Всё в порядке, что ты!» Немножко встревожился, совсем чуть-чуть, но не поленился, выкроил полтора часа и заехал в Академию, тем более, «Фрунзенская» в пяти минутах от дома. Зашёл как бы просто узнать о делах, всё ли окей: «Мимо ехал, дай, думаю, зайду, давно не видел Асиных учителей, а ведь скоро расставаться!» – и лукавая улыбка, от которой училки превратились в кокетничающих девочек, порозовели щеками и стали поправлять причёски. Поговорили о том, о сём…, заодно об Асе. Нет, никакого особенного мальчика рядом с Асей не появилось. Никаких треволнений в школе не происходит. С учёбой, как обычно, всё очень хорошо. Ну, может, с балетными делами сейчас не самый лучший момент, но так бывает!

– А что не так?

Ответили, что «будто лёгкости былой нет. Всё такая же хрупочка, без проблем с фигуркой, а такое ощущение, будто тянет её вниз, не даёт что-то сделать прыжок, взлететь, как раньше… Но, понимаете, Вадим Павлович, такое бывает, временные трудности, если девочка переживает, то не стоит, скажите ей, всё будет хорошо, Ася наша звёздочка, наша надежда!» – разрумянившиеся дамочки-девочки улыбались и кивали, кивали и улыбались, как болванчики. «Её все так любят, и мы, и дети!»

Снова попытался говорить с дочкой, но та отмахнулась: «Да ну, всё отлично, не морочь себе голову!» – и улыбка, её прекрасная улыбка – искренняя и родная.

Наверное, именно в таких случаях всё-таки нужнее и важнее женщина, мама. Он – мужчина, грубый, простой, нюансы настроения девочки-подростка ему непонятны, и Карлов легко списал нахмуренный лобик, грустный взгляд и опущенные плечи на гормональные бури, на женскую физиологию, о которой он сам ни разу не решился говорить с девочкой, а поручил эту миссию одной из Асиных нянь, которой особенно доверял. Няня, бонна – как правильно назвать эту должность в наших широтах в современном мире? До тринадцати лет она опекала девочку каждый день, будучи «приходящим персоналом», а нынче работала «на гонорарах», по необходимости, когда, к примеру, надо было сопровождать Асю на гастроли (а такие бывали – местные, не дальше Твери, но всё-таки), или пожить с нею, если у Вадима случались командировки, отъезды (эти напасти происходили нередко). Образованная, опытная женщина, педагог.

– Вадим Павлович, так ведь уже два года, как… Она всё знает, и у гинеколога была, и… Я не совсем понимаю вашу тревогу. В своё время я девочке рассказала, объяснила. Не беспокойтесь. Всё идёт своим чередом, никаких проблем.

– А вот её настроение в последнее время… это может быть связано? Мне она говорит одно и то же – «Всё хорошо, не беспокойся», но мне показалось…

– Вадим Павлович! – снисходительно улыбнулась няня. – У Асеньки всё прекрасно и нет никаких тайных неприятностей! Конечно, трудности роста. Подросткам в этот период тяжело, у них меняется тело, меняется психика. Вот у Асеньки два прыщика на лбу вскочили, это ведь тоже, представьте, для неё проблема, даже беда. А когда, простите, месячные, живот болит и плакать хочется. Всё идёт нормально, не беспокойтесь! Да просто мальчик, наверное, какой-нибудь нравится или артист из кино, или певец – вот вам и повод для печали. Не печали – печальки! Вадим Павлович! Ну, не вам психовать, честное слово, не гневите бога.

– Хорошо, нормально и правильно… печалька… – бормотал Вадим сквозь слёзы, до белых косточек сжав кулаки, сидя сгорбившись на больничной кушетке. – Всех уволю к чёртовой матери… нет, не уволю… убью…

Тот, как теперь кажется, такой далёкий, из другой жизни, рабочий день закончился для Вадима на отличной ноте: долгое и напряжённое дело складывалось на ура. Новый год начинался как нельзя лучше, вот вам и мёртвый январь! Контракт на мази, его успешное завершение «грозило» увеличить активы фирмы Карлова ещё на пару миллионов. Папа Карло, довольный, потягиваясь, поднялся из-за стола, потом по-мальчишески сделал резкое каратэшное движение руками, как бы повергая соперника смертельным ударом с непременным уханьем и начал последовательно выключать все свои мобильники, коих было шесть штук. Баста на сегодня! Дальше будут пахать его помощники, замы и прочие сотрудники, уже загруженные по самое то. Главное сделано, можно, наконец, расслабиться. Например, пойти с приятелем в кабак. Или высвистать одну из подружек… Или…

И в эту секунду к Вадиму спустился ангел. Он сам именно такими словами потом оценил произошедшее. Ведь только ангел в тот момент мог внушить ему единственно необходимое, что нужно было делать.

Карлов подумал про Асеньку. Когда очередные серьёзные деньги были практически на счету фирмы, оставшийся вечер он решил полностью посвятить дочери, пригласив её в ресторан, чтобы она надела голубое платье – его подарок ей на Новый год. Пожалуй, давно они вместе не проводили вечера, он был слишком занят последние месяцы, да и у девочки десятый класс… Заодно порадует её, развеселит, возможно, разговорит. Представлялось, как они будут смотреться вместе: стройные, черноглазые, он в синем костюме-тройке и с бабочкой, она с густющими волосами, по-балерински собранными на затылке в пучок, и в роскошном голубом наряде. А пара прядок выбьется из причёски и колечками будет колыхаться над её маленькими ушками. Куколка!

По телефону Асёна почему-то не ответила. Бывает! Забыла взять мобильник в свой зал. Танцует, наверное.

С этими мыслями Карлов садился в машину и включал зажигание. Жизнь-то прекрасна!

Вадим с хитрой улыбкой шёл в комнату дочери, неся в клюве заготовленную фразу «А не гульнуть ли нам с тобой, дщерь, с танцами и хулиганством?». Постучал, но никто не ответил. Постучал громче – тишина. Какая-то странная тишина, тревожная. Ни звука с той стороны, ни шуршания, ничего.

Карлов распахнул дверь.

Дочери в комнате не было, а из ванной слышался звук тоненькой струйки воды, текущей из крана. Чуткое ухо встревоженного отца уловило тяжёлое дыханье… Нет, девочка не просто принимает душ или чистит зубы!

Хлипкая дверца ванной комнаты соскочила с петель – с такой силой Вадим рванул её…

Ася сидела на полу, прижавшись спиной к ванне. Без кровинки в лице, с глазами, полными смертельного ужаса, девочка держала над левым запястьем крепко зажатую в правой руке бритву. Дышала она так, будто у неё тяжелейший приступ астмы…

– Ася, нет! Что это?! – заорал Карлов, бросившись к дочери и крепко схватив её за правую руку. Ася застонала, словно от страшной боли, и забилась в нервном ознобе. Вадим крепко обнял и прижал к себе хрупкое тельце:

– Девочка моя, да что случилось, ребёнок, кто тебя обидел, родная, Асенька?!!

– Глисты! – вдруг хрипло закричала Ася. Она колотилась в его руках в нервном припадке. – Глисты, глисты! Не надо!

«Она сошла с ума!» – промелькнула страшная мысль в голове Вадима. Ещё с четверть часа он крепко держал бьющуюся в истерике дочь, шептал ей в ухо всякие добрые и нежные слова, но она не слышала, ничего не слышала, не воспринимала, только хрипела «Глисты! Глисты!». Лишь спустя некоторое время силы оставили её, и она затихла у него в руках.

…Однажды я тоже задумала порезать себе вены. Было мне двадцать лет. Причина… впрочем, не важно. И у меня просто не получилось, не такое это простое дело, как думается. Царапины, шрамы остались, хотя настоящих, правильных разрезов я сделать не смогла. Может, всё же не очень хотела? Не знаю. Мне было тогда адски плохо. И жить не хотелось по-настоящему…

АРОМАТ «МАЖИ НУАР»

Ступеньки карьерной лестницы никогда не были крутыми и чрезмерно высокими для Лили Корзун. Ей не нужно было по ним тяжко взбираться, пыхтя и утирая пот со лба, беспокоясь, не проступила ли влага сквозь одежду. Вот ещё! Без особых усилий доставшийся пятёрочный аттестат, лёгкое в стиле «раз-два-три» поступление на экономический факультет уважаемого вуза, пять лет необременительного изучения финансовых наук (если есть мозг, куда ж его денешь, он работает и методично всё усваивает, никаких проблем!).

Так было всегда, с детского сада. Высокая белокурая голубоглазка, весёлая, умненькая и начитанная, непременно бывала замечена и отмечена не только воспитателями, педагогами и прочими взрослыми, но и детворой, признававшей Лилину особость, прислушивавшейся к её мнению и пожеланиям. Часто дети следовали именно её велению, во что играть, под какую музыку танцевать, какое кино смотреть.

И всё же она не была безусловным неформальным лидером, нет. Чего-то для этого не доставало, чего-то совсем чуть-чуть, но это самое чуть-чуть оказывалось непреодолимым. Что за таинственная малость? Ах, как трудно понять, даже анализируя в течение долгих лет, имея математический склад ума и активно интересуясь популярной психологией! Возможно, маленькая Лиля слишком настойчиво старалась стать главной в детской стае, форсировала звонкий голосок, чтобы перекричать всех, слишком жёстко настаивая именно на своей точке зрения. Настоящий лидер, прирождённый и имеющий к этому талант, умеет не громко и надсадно, а, не повышая голоса, спокойно и очень вовремя вставить в секундную паузу нечто настолько остроумное и убийственно точное, что взрыв всеобщего хохота и обожающие взоры ему обеспечены. Выбор «народа» очевиден, и умник по заслугам получает власть вождя детворы. Но мало взять власть, надо уметь её удержать! Обратив на себя всеобщее благосклонное внимание, настоящий лидер предлагает нечто особенно интересное, новое или неожиданное. И всё, дело сделано!

Таких умений и терпения у Лили не было. Удивительных идей, способных привлечь и сплотить вокруг себя ребят, не рождалось в её голове. Иногда девочка по полночи не спала, ворочалась и пыталась выдумать нечто такое, чтобы все ахнули и уже никогда, никогда не вспоминали про скинутого с пьедестала нынешнего лидера! Но ничего эдакого не придумывалось. Сплошные «салки-прятки» с небольшими вариациями – не более того. Поэтому лидировать у Лили получалось на все сто лишь в отсутствие истинных королей и королев, до появления яркой личности. Когда личность возникала, приходилось отходить в сторонку. Нет, не в тень, яркая девочка не могла быть в тени, тень – удел серых, неспособных, то есть, большинства. Тень – не для тех, кто справедливо выделяется. Но всё же и на свету, в сиянии солнца или прожекторов, всегда есть первый план, а есть второй, бэк-вокал – как на сцене, а порой и за сценой. В сущности, все люди так и разделены: публика в зале, не имеющая лиц, и те, кто на сцене – и солисты, и статисты.

Когда появлялся лидер, выделяющийся из серой массы ещё ярче, чем она, уделом Лили становился «бэк-вокал». Разумеется, это портило в принципе безоблачную и успешную Лилину жизнь. Но умница Лиля, умеющая думать и делать выводы, привыкла к подобной ситуации, приспособилась. По большому счёту всё не так плохо: она не серость, не масса, не зрители в зале, не слившаяся со стеной и полом толпа.