Миллиардеры везения

Ведя машину к аэропорту, где находились бандиты, мы оказались на территории «Шереметьево-2». Невзирая на все преграды, выраставшие на нашем пути, мы безудержно прорывались с Машей к цели. Наконец я увидел человека, избивавшего отца Маши. Он стоял в группе тех самых мужчин, что орудовали на даче Ивана Семеновича и были, видимо, причиной пожара. Маша с диким, истерическим, нечеловеческим криком «Гадина!» кинулась к нему сквозь толпу пассажиров аэропорта. И тут началось нечто фантастическое, к чему я, несмотря на всю свою интуицию Чока, был в первый раз не совсем готов. Все пассажиры, находившиеся в аэропорту, разом развернулись в нашу сторону и скинули верхнюю одежду, под которой оказалась униформа членов «Сообщества Первых Лиц». Весь этот человеческий массив-поток двинулся на нас. В первый же момент этого действа бедную мою Машеньку сшибло с ног и отнесло куда-то, где я ее не мог уже разглядеть… И как в некоем сказочном лесу, человеческое море, тут же увеличенное в несколько раз, обрушилось со всех сторон аэропорта на меня. Чок остался один на один с враждебным человеческим потоком.

Поначалу я только вертелся волчком, равномерно сталкивая потоки между собой, несшиеся как водопады на меня со всех сторон. Руки и ноги мелькали словно волны, обрушивающиеся на свою жертву, видимо, целью всего этого человеческого потока было растоптать в пыль, как несуществующее и никогда не существовавшее явление, мое тело. Мне пришлось ужесточить тактику. Скрип и хруст костей наполнил залу ожидания. Никогда в жизни я не работал с такой скоростью и не ожидал ничего подобного даже в самых бешеных фантазиях тренировок с Дедом. Наверное, если бы можно было созерцать всю эту картину сверху, виделось бы, как мощная лавина человеческих тел устремляется в водовороте к одной точке. И как, посланная в обратную сторону, разворачивает пружину своей мощи, откатываясь обратно. Чем больше нарастал поток, а он нарастал с неимоверной скоростью, тем спокойнее в глубине души моей становился я сам по себе. Продираясь сквозь толпу к тому месту, где раньше скрылась Маша, я каким-то внутренним видением вдруг с ужасом обнаружил, что главарь всей этой мелкотравчатой нечисти шлепает тем самым куском мозга по лицу Машеньки. Девочка тряслась от ужаса и силы ударов, заваливаясь за край перил все больше и больше. И до ее падения вниз со второго этажа, казалось, оставались считанные мгновения. Ярость, казалось, вынесла меня на крыльях над озверевшей толпой. Одним движением я успел оттолкнуть Машу от перил и рванулся к ненавистному мне усмехающемуся существу с окровавленными руками. Я почувствовал, как окровавленная от смертей его душа ухмыльнулась мне навстречу мертвенным оскалом будущего трупа.

* * *

На высоте сто десятого этажа, в одном из административных небоскребов Америки сидела обанкротившаяся группа молодых людей, желавших перевернуть и обезглавить мир. Шло экстренное заседание глав «Сообщества Первых Лиц», первых рыцарей Ордена. Почти безжизненные их лица у всех были мертвенно бледны и бесстрастны. Они ждали прибытия сюда, к ним, на заседание доверенного лица – офицера высшего командного состава ФБР Пита Махно. Они ждали его с одиннадцати часов утра по Гринвичу в течение вот уже полусуток, но к вящему их сожалению и возмущению нужного им человека не было. Он пропал, как в воду канул. Вдруг послышались легкие быстрые шаги. Дверь в Зал заседаний распахнулась. На пороге стоял молодой долговязый сосредоточенный человек, в руках он держал сверток, набухший тяжелым багровым шаром, слегка покачивавшимся в руках молодого человека. Он с поклоном положил сверток на середину зала, развернулся и ушел тем же путем, которым и прибыл. Присутствовавшие недоуменно переглянулись. Мастер-шеф верхушки «Сообщества Первых Лиц» подошел к свертку и после недолгих колебаний трясущимися пальцами развязал узел. То, что он увидел там, потрясло его воображение. А через секунду он уже разразился грубым истерическим хохотом, который подхватили и разделили все.

* * *

Мы стояли с моей избранной, подаренной мне судьбой подругой и спутницей жизни Марьей Стрибог на двести пятьдесят шестом этаже небоскреба… и целовались.

Никогда еще я не был так счастлив, как в эти мгновения. Никогда я еще не был больше человеком, чем сейчас. Я, потомственный Чок, продолжатель традиции одной из древнейших магических семей мира, был счастлив, как ребенок. Мне не нужно было всех моих вместе взятых умений и навыков ни сейчас, ни когда-либо в далеком будущем. Я просто жил, целовался, дышал. И все эти простые действия окрыляли во мне мою обыкновенную, бессмертную человеческую душу. Наконец-то из сектанта-миссионера вышел на волю, как бабочка из кокона, один из многих жителей Земли, её любимых и любящих детей – Творец новой жизни. Наконец-то я нашел истинную жемчужину своих поисков – любовь самого дорогого мне существа. Любовь и преданность моей Маши…»

* * *

Туголук еще раз перечитал письмена этого древнего манускрипта и вышел из пещеры книгохранилища на свежий воздух. Где-то в глубинах Тысячелетий остался для него неведомый, но до боли почему-то знакомый ему сородич. Надо будет спросить у Верховного Жреца, кто и где нашел этот древний манускрипт, и что обозначали эти странные слова, говорящие ему через века о человеческой преданности и любви. Наверное, он не до конца еще расшифровал их. Многое еще ему предстояло изучить, прежде чем он поймет, почему закончились жизни этих могучих когда-то цивилизаций, от которых остались только эти старые, древние-предревние манускрипты и непонятная ему тоска по новой жизни. Он потянулся, вдохнул поглубже в легкие освежающий воздух утра, пошел по росистой траве, стряхивая с нее остатки сна-тумана после долгой ночи.

Пошел любить и жить, изучать и удивляться жизни, к стоянке своего племени.

Солнце медленным краснеющим диском величественно поднималось из-за ближайшей цепи гор. Новое утро пришло. Кончилась долгая ночь…

* * *

Он проснулся ранним утром. За окном монотонно и тоскливо шел дождь. Он слегка повернул голову и посмотрел на спящую на его согнутой правой руке жену. Она, по-детски подложив кулачок под щечку, уткнулась носом в его локоть и сладко посапывала. Он еще раз взглянул в окно.

«Господи, какая только чушь не приснится! За короткую после тяжелого трудового дня ночь».

Он тихонечко, чтобы не разбудить, аккуратно высвободил из-под головы жены свою руку. Сел на теплой уютной пастели, сунул ноги в широкие удобные домашние тапочки. Посидел, подумал. Поулыбался внутри себя мыслям, рожденным ночным кошмаром. Встал, подошел к рабочему столу, на котором стояла машинка с неоконченной рукописью. Поглазел на нее, прочитал последнее предложение, задумался. Достал из кармана халата, висевшего на стуле, пачку сигарет, вытащил одну, положил пачку на место. Взял сигарету в рот. Опять задумался, улыбнулся. Что-то странное, глубокое, до боли знакомое ворохнулось в глубинах его сознания. Он подошел к балкону, раздвинул тяжелые шторы. И нагой, такой какой был, откинув щеколду и открыв дверь, вышел на балкон. Балкон был высоко, и поэтому видеть его никто не мог. Тем более, что утреннее шоссе под балконом только-только просыпалось в эти утренние дождливо-туманные часы. Он сделал буквально пару затяжек, как резкий звонок телефона прорезал утреннюю тишину его маленькой уютной квартирки. Он влетел внутрь, опасаясь, что жена, услышав звонок, проснется, и, стараясь не шуметь, резко сдернул трубку с рычагов аппарата. В трубке молчали. Лишь тихое посапывание жены и монотонный дождь за окном, да свежий ветерок заносил влагу с улицы в уют комнаты.

– Да, – почти шепотом выдохнул он. – Я слушаю, да.

– Грёбаная жизнь! Мы приветствуем тебя.

– Мы приветствуем тебя, – ошарашено повторил он вслед за металлическим, ледяным голосом в трубке.

Короткие бесстрастные гудки были ему ответом. Он медленно вернул трубку на аппарат. Медленно подошел к балконной двери, прикрыл ее и механически сунул потушенную сигарету обратным концом в рот. Где-то все это уже было. Какой только кошмар не привидится спросонья!..

Он присел к письменному столу и еще раз перечитал последнее предложение рукописи. Поставил точку и погрузился в глубокую задумчивость. Где-то все это уже было, было.

Сказки

Сказка о Глупости

Посреди миров, где бы то ни было, никому не ведомо, никому не знамо бывал-поживал Король один. Не было у того Короля ни подданных, ни приданных, ни именных…

Был-поживал он один да один без другого кого. Да был у него сад. Сад каменьев разных-преразных. Люб ему был тот сад каменьев, люб, дорог и свят. К тому же Король был глупой. Никому не нужен оказывался владыка каменьев, Король без подданных, да приданных, да именных. Вот оно и так. А владыка-Король да и не горюет горем, чего с него? У него – сад. Радеет он за его дальнейшую да будущую житийность-бытиённость и всё. Стало быти всё в порядке. А как грусть-туга Короля того-королевича заподденет, так он к каменьям и бежит бегом. Молитвия к ним, душу к ним излиёт. Так вот и спасается-укрывается то от невзгодий-угодий, то от грусти-туги, то от незнамо чего бы ни то.

Долго ли предолго молвить о Короле-королевиче да толком толковать – мало ли, много ли чего – тож не знамо. Король глупёнек да сказ коротёнек. Не нам ответ держати за Короля да за дела его.

Тутож вот тайность какая: миров не один, не два, – множества. Во всех их по Королю и все – глуповы. Иначе: знама была б им тайность множества от множеств во множествах миров тех, пропали б тогда все как един. А так как есть посейчас, все на подбор – ни перебор, ни меньше меры. Миры живут-бывают, Короли глуповыми прозябают. Сады каменьевы растут да проживают всем Королям на интерес, мирам – для множеств и множеств, для самой той житийности-бытиённости.

Чудо тут вот в чем – миры един в одном да сады при том да королята-королевичи как братия-братиевичи: не распознать-не узнать и одна им как бы мать.

Так случилось-получилось: что один, что все Королями зовутся да при каменьях стерегутся.

Лжа не лжа, суть одна: никому не ведомо для чего сиё заповедано. Король ты не Король, а свой сад возведи-изволь, – тогда Король. А глуп-не глуп – не твоя беда. С поодаль видней – кто королей, а кто глупей. Так вот всем поклон, всем увага – живому присяга. Каменья растишь – всех богатишь, а себя Королишь – и другим мирам шиш. На сём и порешим – тем не погрешим. Снову всем поклон – добра и здравья безбрежь в ём.

Сказка о Жадности

Чуда одна, Чуда-юда одна гуляла по Вселенской Храмовине. Играла со туманностями, со звездами да планидами. И быти ей хорошо. И не быти у нее неприятностий. Лётала Чуда по всем углищам и поместьям, баловалась на свободной струе вселенскости.

Миры по сю и потусторонно лётали-пролётали, королевства и некто в них, а Чуда их всех вроде и не выглядала-пропускала мимо своего внимания.

Ждалось Чуде, хотелось чего-то боле и более, выглядывала-присматривала да по-напрасну лётала Чуда дале и далее. Да Чего-то встренуть не в силах. Искомое Чего-то никак не найдётся-даётся нашей Чуде. Полётала Чуда тогда уж на другую сторону-поместию. Тож с игрищами да баловнищами да с радостеей-весельем, – совсем как посреди миров. Так вот посреди миров и есть. По нужде да жажде выглядывала в игрищах да баловнищах своё Чего-то. И там нет.

Чему быти того не миновати. Но Чуда ни какож не приймет непобедности. Жажда у её, нужда у её. Как жеж быти? Снову лётать? Снову выглядать? Вот тутож Чуда и не смирная. Снову лётает, снову баловствует, снову выглядает… Нет как нет. А всё не сдавается Чуда. Настыристая, целестремлённая, неугомонно-крылая. Попростее бути говорено – жадая. Жадая до Чего-то, жадая до лётовства, жадая до баловствования. До всего жадая. Ко всему приглядая. Как тут назвати? Жадая и всё.

Вот потому-поэтому кому не до малого, кому всегдаль до чего-то по сердцу, по душию, тот и живый ещё покамест – жадый, живый, истый. Такому и мир сказом волшебстым еси.

На том и порешеем – жадый да живый. Стало быти интерес есть. А где интерес там и жизня жизней. Так-то, братови.

Сказка о Зависти

Истории у планид, звезд и кого бы то ни было повсегда разнятся. Разные-преразные еси истории. Вот к присловью буди говорено, жил-бывал Некто. У того Некто было нечто. Во как. А бывал-живал по соседствию также и другой Некто. Но не было у этого Некто того нечто, что ималось у первого Некто. Долго-предолго Некто без нечто засматривал на нечто у первого Некто. Долго-предолго. Во как. Так дале и стряслось. Некто с нечто живал без радости, но и без горести. А Некто без нечто горевал, что не имает нечто и також ни радостии, ни веселия не знавал. А первый Некто нечто нежил и за ним же и приглядывал. В светлую пору выхаживал нечто да на общий вид выставлял-похвалялся. Временем мыл и чистил, временем – в дальние стороны перевозил – путешествием баловал. Вот такоже заботами да ласкою обласкивал да озабочивал своё нечто – многаж многажды – все времена-повременья таковым чередом и движились.

А тут вдруг слух обозначился-привадился: еси, мол, нечто другое. Еси, мол, оно, это нечто, недалече, неподалее чем где бы то ни было. Пошел другой Некто, тот что без нечто, раздобыть по слухам и себе нечто. Во как. И по счастью-удаче заполучил через временье себе нечто. Стало и у него при себе за чем ходить-следить. В светлую пору выхаживать да на общий вид выставлять-похваляться. Временем мыл, временем чистил, временем – в дальние стороны сваживал – путешествием баловал. Всё бы так. Да вот через временье какое учувствовал второй Некто неверность да кривду. Нет у него полной радости, нет полного доволья – типа вот так. И задумался второй Некто: а не лучшее ли нечто у первого? Вот вопрос. Где жеж ответ? Не знамо второму Некто куда бечь-деваться… Снову-перенову у второго Некто туга-незадача. Ходил-глядел и додумался, понятка пришла, свербит у него: у первого Некто всегда нечто лучшее.

Так и заводятся буйства. Своё недорого – також к чужому и тянет. Во как. Тому предел и присказ: дотянись до своей правды, до своего нечто – глядишь тамож и прозреешь. Своё лучшее! Гляди радостее. Сначалу своему пригляд-увагу придай – так и до чужого временье не дойдет. Во как. Кто читал – тому и рассказано.

Сказка о Злом Помысле

Во время оно, там, где никогда никто не бывал, существовал мир разноцветных духов. Они были неутомимые веселые заводилы. И вечно придумывали разные забавы, дабы шутить друг над другом. Долго ли – не долго, никто не знает, да вот появился в том царстве злой ветер-искуситель. Начал он превращать добрые забавы в дурные плоды как мог. А мог он по всем канонам чародейства добиваться своих замыслов – и всё у него получалось.

Задумали как-то добрые веселые духи раскрасить планеты во все разные цвета, а злой ветер уже тут, шепчет: «красьте, красьте в черный цвет – ведь других цветов здесь нет (не будет то есть)»… Да все пришептывает да причитывает, следит, как бы по его умыслу всё получилось-случилось. И растеряли духи по нечаянности все краски – уж прямо злой ветер-искуситель такой настырный да поддёвистый. Всё норовит разрушения добрым помыслам да играм учинить. И спокойно ему, не имается быти уважливым да приятным да ответственным за Добро в мире…

А закон таков: пристал к чужому берегу – поклонись!!! Уважь добром неизвестную тебе Жизнь. Тогда и дом твоего сердца зардеет-засверкает всеми лучами Духа и добра в Духе.

Не чтил злой ветер-искуситель общемирной правды-красоты… за то и поплатился!

Перемешались цвета и стали серыми-пресерыми как Сумерки без веселия да радостных утех. И стало тускло. Рассыпались разноцветные духи кто куда. А злой ветер завивает кольца да вихри да беснуется от содеянного. Так-таки приятен его черной душе сей погром цветов. Царство духов распалось да растворилось. Не стало в том царстве ни цвета ни света. Заскучал злой ветер-искуситель. Пересмешествовать не над кем и не над чем. Заскучал, забился в тоске. Припомнилось ему, что вот не одно царствие такое он своим недобрым помыслом лишил красок да радости. Пусто становилось после его строптивых игр. Пусто и бездуховно. Маялся он маялся искуситель-злой ветер да и сгинул где бы то ни было. Свистит безглазь да темь. Пусто в мирах.

Да нет же к счастью и веселью мировому ничего всегдашнего. Опять собрались духи вместе где-то в мирах. Восцарствовали наново да на радость всей Жизни.

А злой ветер и посейчас мается где-то. Так-то вот и бывает.

Сказка о Добром Поступке

(добродействе)

Как бы ни случилось-получилось, а есть-бывает такой разворот-выбор.

Ходит по миру троица: Напрямки, Левша и Вправь. Обжидают они как кому что на ум придет. А пришло – они всей троицей, – рядом как тут.

Кому Левша рад – такие его тропу соблюдают.

Напрямки с теми поклон творит – какие напрямки и двигают.

Вправь тож своих привечает сразу.

Так хоша они все и поврозь для своих, меж тем повсегда совокупно в троице пребывают-совстречаются.

Корень-суть не там какими путями выбор деется.

Напрямки, Левша и Вправь – не противоборцы. Головной путь не каковский, а чем кто славен, чем кто бы то ни было этому да пути пользу-угоду востворит.

Можествуешь хоша левшой, хоша напрямки, а так и вправь добраться.

Как бы ни то случилось-получилось троица за то не долженствует поручаться-ответствовать. Головной путь насквозь-через выбор-передел всяк-всякого просачивает. Но головное действо не в том да не в другом да не в третьем.

Сам-самый да всяк-всякий и правью и левшой и напрямками содеян заране, допреж так.

Стало быти и передел-выбор не нужённый, не затребованный.

Сам-самый да всяк-всякий и еси тот передел-выбор.

Також и вышло.

Троица еси: Напрямки, Левша и Вправь тоже еси по форме, по внешней наружности.

Да сказ не про тож. Сказ о добродействе.

В почтенстве лишь добродейство. И троица да выбор-передел поклоняются добродейству.

А ради так пускай-таки и сам-самый и всяк-всякий тож поклоняются.

Вот и ценновство да слава лишь тому, что добродейству сподоблено.

Пускай жеж добродейство коренит самых и всяких, а не игрища троицей либо выбором-переделом. Путанничества бы не вышло. Тому и закон: добродейство поступит колиж самый и всякий ценен да отличен. А по-другому никак. Без добродейства одна беда да промах. А они уж и впрямь непотребны ни до кого бы то ни было. Так-то оно так. Во как. Вот зачем.

Сказка о Любви

Два прекрасных крылатых существа парили в небе вечности. Птицы именем Галактии крылами неведомой меры смахивали с пространств пыль звездную да солнц горнюю светь. Ни жару, ни хладу, ни дали дальней птиц этих вселенских не запугать, не застращать. Лётают Галактии без края и времени. Да вот беда – ни встренуться, ни прорваться друг к дружке Судьбой-Кармою позволенья не дадено.

Лётают Галактии, лётают красавоньки, обранивают в тоске крыла об ветра-разгуляи. Где перья стряхнут – там, глядь, – твердь планидная тут как тут. Где слёзы смахнут с очей – там, глядь, – окиян на твердях сотворяется.

Парят Галактии одна до другой годами световыми недосягаемы. Разрождается вселенская пустошь их сердешной да смертной тоскою. Тянутся да не прикасаемы меж собою ни крыла, ни очи, ни перья жизненосные. Тоскуют птицы, грудь немотою рвет на части крик без крика, несказанная светоносная ноша – притяжение Души. Порознь одинокости этих птиц не по силам справляться с разлучеством – космической бескрайней тоской-мукою.

Лётают Галактии, парят красавоньки…

Рождается жизнь от их горячего роздыха. Из самой груди этих птиц жаром жарким пышет то печалью, то грустью, то мукою. Слово бы тут молвить да некому пожалиться. Как поведать о несказанности разлучества Души с Душою, сердца с сердцем, птицемученичества и тоски разлётной?!!!

Две крылатых безмерности наматывают-разматывают неисповедимые кружева в надмирье. Лётают, печалуют, сыплют-пересыплют перьём да слёзами-ливнями. Путь далёк…

Смахивают пыль звёздную с пространств да солнц горнюю светь, разгоняя для-ради бессметных жизней-светляков. Лётом стремят перекрыть Вселенную ночи.

Может, и не встренуться им – не Судьба-Карма.

Правда, вот что дороже: Галактии-птицы стремлением друг к дружке суть обретают. Жизнь дарят и себе, и нам, людям. Також и мы: пока стремим друг к дружке пути-дорожки, – живы и не бессмысленны. А подумать чуток, глядь, и уразумеешь: Любовью мы друг к дружке лишь только и дороги, Любовью одною лишь и дышим…

Люб себе, люб и другу – Любовь это и есть!..

Сказка о Субъядерном Королевстве

Великий ковёр лежит невидимым покрывалом на бездне времён. Лежит, покоится, царствуя… Никто не знает ни откуда он, ни кем соткан, – блистающий Свет запредельного таинства. Лежит, пузырится, бормочет великий и бескрайний, словно сказы сказывает да некому, словно дело делает да незачем.

Бескрайний ковёр, великий, как Океан, как невидаль звёзд и бессчётность песчинок на всех берегах всех миров. Вдруг, на бесконечной пучине-скатерти этого ковра прорывается невиданный и неслыханный Исток – бьёт и бьёт без конца и начала водью вод и огнью светочей в разные-всякие места без предела, стороны без удержу. Льётся потоком нескончаемая Красота, Сила и Радость великая – льётся без разбору узорами изобилия. Нет такого ока бессменного, нет такого берега живого, дабы указать ли, усмотреть тую из глубин Явь да развёрстую Хлябь коей заповедано от века оставаться без Имя…

Рвануло из бездны великой волной Ярости и Безумия, Экстазом и Великолепием истого Бытия. А великий ковёр свят и незапятнан, безмятежен над временами, – сама Свобода, сама Благодать, неначатое и никогда нескончаемое Всё. Внутри – царство Мощи, всего, что свершаемо, что было, есть и будет, а на глади ковра – сон во сне о снах наяву…

Так заведено: кружится карусель звуков, красок и запахов, чудятся и драмы, и битвы, и празднества – торжища, игрища и карнавалы.

Лиховодят круговертью и звёзды, и воды, и пожарища из глубин ненасытимой, без меры вожделеемой и движимой Страстью единого прикосновения к Великому Всё. Множества множеств от множеств до вечности и после преломляют хлеба лучей своих и бросают их дале и дале от себя, и воцаряются в мирах и пустынях космоса изнутри да снаружи зёрна тех хлебов вовеки.

И вот колонна Вод и Огня ниспадает посреди ковра великого на безднах вечности возлежащего.

И нет ничего вовеки…

Лишь зёрна зреют внутри да тишь снаружи. Великолепие покоя безбрежь. Великоречие пустоты от мира и до мира. Вот сия правда. Вот сия истина.

Воссиявшее, царствующее, блистающее травами тайн и разноцветьем восходов и закатов дуновение Творения.

Ковер несоткан, нерукотворен и непреложен в движениях линий, волн да узорочья частиц, коим суждено неуничтожимо и вечно пребывать в круженье и столпотворенье, то вдруг явясь фантазиями всплесков, то отдыхая среди роскошества Недеяния.

И это всё.

И это ничего.

Лишь загляни туда во снах, мечтах и песнях. Лишь пробудись, пойми, что ты живой. И королевство, где ковёр с волшбой и сказками, – лишь отблеск Силы, от тебя идущей. В пути лишь победит идущий всегда своей тропой, дабы созидать Любовь, опережая жизнь на миг воображенья, ковром раскинувшего Бытие и сон о Бытии…

Великий ковёр лежит невидимым покровом на бездне времён. Только подумай об этом несказанном изобилии, и оно ответит тебе: Да, ГОСПОДИН!..

Новоиспечённые звёзды

(Психологическая поэма)

Матери моей Аргире Варсанофьевне Шутюк посвящается

Бывают моменты в жизни, когда человек, любой человек, вдруг взрывается изнутри абсолютно новым ощущением мира, в котором живёт, ощущением того, что рухнуло и ушло навсегда привычное состояние, рутина обусловленного всеобщим «гипнозом» восприятия окружающей действительности. И вот тогда, наконец, разверзаются небеса, и чудо нового рождения, нового Пришествия Его Наивысочайшего и Непознаваемого Все-сознания проливает сюда, в мелкособственнический и ужасно, до скуки, до полного, окончательного маразма обесцененный рай очередную, и вместе с тем по обыкновению незамеченную никем, каплю Сострадания и Божьей Благодати.

Рождается, наконец, новая звезда среди людей, новое напоминание обыденному серому «прожиганию» жизни о том, что так нельзя, что непорядочно и неблагородно тратить всуе бесконечно драгоценные мгновения счастья пребывания в этом потрясающе прекрасном мире под Солнцем.

«Я люблю тебя!» – Говорит человек, поднимая глаза на возлюбленного своего, говорит походя, между прочим, как бы отмаливая в машинальном и безответственном акте главный и самый страшный свой грех – грех забывчивости и глубокого сна по отношению прежде всего к самому себе.

Мне тридцать пять, моей жене – двадцать семь, и очень важно, катастрофически необходимо пройти до конца, до предела своей собственной души, своего внутреннего единственного и неповторимого «Я», передавая людям выстраданную убеждённость в ничем неограниченном сопричастии Вечности, Её и «нашей с Вами» приверженности друг другу до мучительно-сладострастного и роскошного в своей непререкаемой данности ОДИНОЧЕСТВА.