Резервация

Гай полз, как обезумевший, пока не понял, что труба изменила угол, стала более пологой. Только тогда он остановился и перевел дыхание. Лег вниз лицом и какое-то время просто лежал, стараясь унять скрипы в груди. И как только у него перестало стучать в висках, он снова услышал голоса. И гул каких-то машин. Но голоса были ближе. Совсем рядом. Так, что он сумел разобрать слова.

– Я что-то слышала, – сказал девчачий голос.

– Там кры-сы, – ответил женский голос постарше. – Сколько можно говорить? Копошатся в этой трубе. Постоянно.

– Куда она ведет, ты знаешь?! – не унималась девушка.

– Не туда, куда ты хотела бы попасть.

– Ты нихуя не знаешь!

– Да, да, конечно. А теперь бери эти сраные простыни и засовывай в стиралку! Хочешь, чтобы тебя ебали на чесоточных простынях?!

– Это они! – взвизгнула девушка. – Сучьи мрази! Грязные свиньи, ненавижу!

– Они, они… – уже спокойнее сказала та, что постарше. – Бери простыни и обдай их кипятком… И не ори! Меня не подставляй!

– Да кто тут может услышать? В этой жопе? Крысы?!

Старшая не ответила. А потом голоса и вовсе отдалились и скрылись за гулом машин.

Гай перевел дыхание. Труба вела в прачечную. К древним котлам, гладильным машинам и заржавелым бакам с лопастными активаторами. Днем тут стирали белье, а ночью убивали людей.

«Зачем они привязывали к их ногам мешки с камнями? – подумал Гай. Перед мысленным взором пронеслись набрякшие лица утопленников. Их волосы, колышущиеся в воде, как странные, живые водоросли. Их набухшие тела. – Может быть, в трубу их сбрасывали еще живыми?»

Гай не знал. И не хотел знать.

Страшное место становилось еще страшней. Все, что ему хотелось, поскорее выбраться отсюда.

Он пополз дальше и вскоре увидел свет. Тусклый овал, похожий на дно оцинкованного ведерка. Но даже от такого света у Гая зарябило в глазах. Щурясь, он двинулся вперед и вскоре вывалился наружу, вместе с потоками смрадной жижи. Его вырвало почти сразу, на бетонном полу, среди остывающих луж и сырого душного воздуха. Тут воняло мокрым бельем и щелочью – порошком и хозяйственным мылом. Гай скорчился на полу, как младенец, только что вытолкнутый из утробы матери. Его трясло, сгибало пополам. Казалось – крысы ползли за ним следом. Карабкались по трубе. Ведь пока он был там, внизу, он стал частью их мира, стал их добычей. Это заставило Гая подняться на четвереньки и на дрожащих руках поползти вперед. Мир вокруг плыл, как будто испарялся от жары. Облезлые стиральные баки, гудящие, как старые генераторы, ржавые котлы, полные кипятка, сушильные машины со скрипящими валами, через которые текло отпаренное белье. Все это заволакивало мутным маревом и Гаю казалось, будто у него начался жар. Под руками закипала вода, она обжигала ладони – так бывало, когда он возвращался домой с мороза и вставал под душ. Вода была чуть теплой, но казалось, будто шел крутой кипяток.

Это было так давно – подумал он. – В месте, которое я называл домом.

Снег. Ему почему-то вспомнился снег. Грязный и тяжелый первый снег. Он сыпал и сыпал, а дети лепили снеговиков на заднем дворе.

Здесь не бывает снега, – подумал Гай. – Один песок.

И вдруг он упал. У него подогнулись руки, пока он полз на четвереньках и он упал. На бетонный пол, со всего маху, стукнувшись подбородком так, что лязгнули зубы. В глазах потемнело, и он отключился. А потом почувствовал чьи-то ладони на своем лице. Они были теплыми и гладкими. Как будто до него дотронулся оживший манекен.

Гай открыл глаза и увидел перед собой девушку. Веснушчатое лицо. Голубые, выцветшие глаза и вздернутый нос. Тонкие, обкусанные губы что-то шептали, но он не мог разобрать слов. Смотрел на нее. На то, как ее темные сальные волосы спадали на обнаженные хрупкие плечи, покрытые цветными татуировками. Как она улыбалась. Как в ее глазах дрожал весь этот сырой, убогий мир.

– Тише, тише… – сказала она, и Гай узнал ее. Это была она, та девчушка, голос которой он слышал, пока полз по трубе.

– Господи, – прошептал он. – Кто ты такая?

Девушка помогла ему сесть. Гай заметил, что она одета в темную майку-алкоголичку, и короткие джинсовые шорты. По-детски нескладная и худая – кожа да кости.

– Я Аня.

Да нет же, – подумал он. – Ты не понимаешь.

– Что ты тут делаешь? – спросил Гай онемевшими губами. Он разбил их, когда упал, и теперь они распухли. Он сплюнул кровь.

– Ты плохо выглядишь. Тебя надо спрятать, – сказала Аня и встала с колен, протянув ему руку. – Идти сможешь?

Она не понимает, – снова подумал Гай. Он попытался нащупать на поясе полицейский жетон, но того не было. Видимо остался там, внизу. Вместе с трупами. Гай оглянулся. Черный зев трубы был пуст. Крысы за ним не гнались.

– Ты пришел оттуда? – спросила девушка. – Я так и знала! Там что-то есть!

– Там ничего нет, – сказал Гай. Он ухватился за ее руку и поднялся. – Ни черта там нет, кроме… – он оборвался, глядя ей в глаза. Ему вспомнились трупы под водой. Она не знала про них. И он не хотел, чтобы узнала.

– Чего? – спросила она. – Кроме чего?

– Воды, – ответил Гай.

– Но…

– Где вторая? – он сжал тонкую девчачью ладонь.

– Что? – шикнула девушка.

– Я слышал еще один голос.

– Клара? Она ушла. Не беспокойся за нее…

– Тут оставаться нельзя, – перебил Гай. – Куда ты хотела меня отвести?

Она посмотрела ему в глаза и выставила вперед подбородок. Так, как будто против нее был весь мир.

– Пошли!

Аня потянула его за руку, мимо котлов и баков, так, что он, измученный и уставший, еле поспевал.

Пока они лавировали между облезлыми громадинами прачечной, он успел разглядеть ее татуировки. Иероглифы, переходящие в летящих птиц над деревьями. Все это сплеталось воедино, в какой-то осмысленный рисунок, в картину, тайный смысл которой был известен только ей одной.

– Как тебя зовут? – бросила она через плечо, не сбавляя шага.

– Гай.

– Хорошо, Гай.

Девушка резко остановилась и развернулась к нему. Он наткнулся на нее и почувствовал ее тонкие пальцы на своих бедрах.

– Какого хуя… ты делаешь?

– Мы пришли, – сказала Аня. Гай заглянул ей за спину, но увидел только ряд стиральных баков, стоявших у стены. Они выглядели старыми и нерабочими.

– Ты знаешь, кто такие тоннельные крысы? – спросила девчушка.

– Нет.

– Ну, ясное дело. Не знаешь. Я тоже не знала, пока не попала сюда, в этот сраный лабиринт.

– К чему ты ведешь? – спросил Гай.

– Тоннельными крысами называли солдат во время вьетнамской войны. У вьетнамцев была сеть тоннелей, узких лазов, по которым они передвигались – неуловимые призраки, резавшие хороших парней. Тоннельными крысами называли американских солдат. Худых, как палки. Только они могли протиснуться во вьетнамские тоннели. Интересно, правда? – блеснула глазами Аня. Она была в восторге от этой истории. – Мне про это рассказала одна барышня, она работала училкой, пока не оказалась здесь. Теперь ее нет. Говорят, что ее отпустили. Но этот бункер не отпускает…

Гай снова подумал о мертвецах под водой. Мозаика начинала складываться.

– При чем тут эти старые баки? – спросил он.

– Пойдем, – позвала Аня.

Она подвела его к одной из заржавелых центрифуг. Подняла тяжелую крышку. Изнутри пахнуло чем-то едким.

– Раньше тут отжимали белье. Запах остался.

Гай заглянул внутрь. У бака отсутствовала задняя стенка. Там был какой-то лаз в стене. Довольно широкий, чтобы протиснуться.

– Мы – эти тоннельные крысы, – прошептала Аня.

Глупости, подумал Гай. Детские выдумки.

– Куда он ведет?

– В душевую, рядом с ночлежкой.

– Ночлежкой?

– Ну да, там мы спим. Я и другие девчонки. Правда, это здорово?! – она кивнула на темный лаз. – Оказывается в этом бункере полно ходов прямо в стенах!

– Как отсюда выбраться, ты знаешь? – проигнорировал ее восторги Гай.

Девушка посмотрела на него с непониманием.

– Выбраться? Я думала, ты мне скажешь.

– Нет, не скажу, – ответил он и огляделся. – Пока не разберусь, что здесь происходит.

Аня немного помолчала, опустив глаза.

– Нужно возвращаться, – сказала она. – Нельзя задерживаться.

Гай заметил, как погас ее взгляд. Как опустились уголки губ. Она была еще чертовски юной, чтобы уметь притворяться.

– Сколько тебе лет? – вдруг спросил он. Не хотел. Но слова вырвались сами собой.

– Я училась в школе, когда Чистые сдали квартал сопротивлению. Меня затолкали в машину и привезли сюда. К остальным. Мы их пленницы теперь.

– Господи… Так не должно быть, – прошептал Гай растерянно. – Ты понимаешь?

– Я понимаю. Но так есть. Пойдем, иначе они начнут искать меня. Плеймн будет искать…

Аня перекинула ногу через стенку бака, но Гай остановил ее.

– Постой, – сказал он. – Подожди.

Она была так близко, что он чувствовал ее запах. От нее пахло мылом и потом. А изо рта несло табаком.

– Кто такой Плеймн? – спросил Гай.

Ее губы задрожали, а на глаза навернулись слезы. Но она пересилила себя и выставила вперед подбородок. И это поразило Гая больше всего. Но он забыл, как рано взрослеют в резервации.

– Румынский ублюдок, которого я когда-нибудь зарежу! – выплюнула Аня сквозь зубы.

– Он один из них? Из сопротивления?

Она молча кивнула. Закинула вторую ногу в бак, опустилась на колени и исчезла в темноте.

– Чертовщина… – выдохнул Гай. За всю свою жизнь ему не приходилось столько лазить по подземельям. У него болели колени и локти, ныла спина, а раны на щеке снова принялись кровоточить. Кровь стекала ему на грудь и расползалась розовой кляксой по рубашке.

– Аня?! – раздался женский голос откуда-то из-за бурлящих котлов. – Ты еще здесь?!

– Черт, – шепнул Гай. Осторожно, стараясь не шуметь, он забрался в бак и закрыл за собой крышку. Внутри оказалось тесно и душно. На ощупь он отыскал лаз и с трудом протиснулся в него. Тоннель был настолько узким, что Гай шаркал плечами о его каменный свод. Он пополз вперед на коленках и локтях, не поднимая головы.

Тоннельные крысы, – подумал он, обливаясь грязным потом. – Как можно с кем-то драться в такой тесноте?

Гай полз вперед, прислушиваясь. Но так и не услышал ничего, кроме собственного дыхания.

Тоннель шел вверх. Единственное, что он сумел понять в этой темноте.

Ему вдруг представились люди, рывшие эти подземелья. Их чумазые лица в касках с фонарями. Они ковырялись в земле, укрепляя стены. Как послушные муравьи, строящие муравейник ради одной-единственной королевы. Королевы, всю жизнь прожившей в страхе за собственную власть. Как и те, по чьим приказам строились эти бункеры. Не было ни дня, чтобы они не думали о том, какими станет их жизнь после – в этих лабиринтах под землей. Им придется уйти, отсидеться, пока остальные будут умирать там, на поверхности. За них. За их власть, которую они утащат с собой, в эти душные подземелья. – Гай, – услышал он свое имя и застыл на месте. На мгновение ему показалось, что голос принадлежал Мирре.

– Что? – прошептал он.

– Плеймн здесь… я его слышу.

Гай прислушался.

– Я ничего не слышу, – сказал он.

– Сейчас мы окажемся под сливными решетками, – пояснила Аня шепотом. – Я вылезу, а ты сиди здесь. Сколько придется. Ты понял?

– Да.

– Хорошо…

Гай пополз дальше и вскоре почувствовал, что его ладони намокли. Он услышал шум стекающей воды. Различил тусклый свет, идущий сверху. И услышал женские голоса. Он увидел тонкий силуэт Ани – она стояла на коленях, а вода ручейком обвивала ей шею и скатывалась вниз. И Гай подумал, что он весь сейчас в этой воде – в воде, которая ему не принадлежала. В воде, которая текла по обнаженным женским телам, а потом текла и по Ане – между грудей, по животу и промежности.

Господи, я весь в этой воде, – подумал он, наблюдая, как Аня умело подняла решетку и кошкой выскользнула из тоннеля.

Он подполз ближе, прислушавшись. Но шумела только вода. Ему нужно было видеть, что там происходит. И Гай аккуратно залез под решетку. Сквозь нее он увидел убогую, расколотую плитку на стене, душ, торчавший из нее, как поникший член. Все это было в мутной испарине, а от решетки шел жар. И запах жасмина.

«Антон был прав» – подумалось ему.

– Да тут она, тут, – послышался женский голос. – Вон она стоит.

– Анья, – сказал мужской голос. – Гжде тебья носит?!

И Гай узнал его. Этот акцент. Там, на склоне, у перевернутого седана, он сказал ему «Не джнаю по-вашему» и толкнул в плечо.

– В прачечной была… – ответила Аня.

– Клара верджнулась за тобой?

– Я сама пришла.

Она боится его, – понял Гай. Ее голос дрожал, когда она отвечала ему. И сколько бы в ней не было злости и упорства, при виде этого человека она дрожала от страха.

– Ты долджна быть тут. Всегда, когжда я приходжу. Ты поняла?!

– Да.

– Скаджи – да, Плеймн, я поняла.

– Да, Плеймн, я поняла.

– Хорожо. Закрой двержь.

Гай услышал, как ноги прошлепали по мокрому кафельному полу, и через секунду хлопнула дверь, и лязгнул засов.

– Раждевайся, – приказал Плеймн.

– Я не хочу сейчас, – пробубнила Аня.

– Что ты скадзала?!

– Давай не сейчас, Плеймн…

Она вскрикнула. Он ударил ее.

– Что ты скадзала, сука?!

Она молчала. Но Гай слышал, как она тихо всхлипывает, глотая слезы.

– Раждевайся, быштро!

– Да, да… хорошо.

Гай услышал, как расстегнулась молния на ее шортах.

– Давай, дживей!

Господи, подумал Гай, что же вы творите здесь, поганые ублюдки!? Кто давал вам право на это?!

– Иджи сюда, – приказал Плеймн. И она покорно подошла. – Поверджнись, шлюха!

– Я прошу тебя, Плеймн… – зашептала Аня. – Я прошу тебя, не так…мне там очень больно…

Она закричала. А то, что секунду назад было Плеймном, заревело что-то на непонятном языке. Посыпались удары – теперь Гай слышал их отчетливо. И почти сразу ему вместе с водой на лицо полилась яркая кровь. Он задрожал, стирая ее с лица, и ухватился руками за решетку. Впился в нее пальцами и поднялся, вылез наружу, в эту укутанную паром душевую, как древний вампир, пробудившийся от крови.

Плеймн стоял к Гаю спиной – был занятой беспомощной, скорчившейся на полу девушкой. Бил ее ногами в тяжелых берцах. В живот, в грудь, по рукам, которыми она пыталась от него отгородиться. Весь пол вокруг был залит кровью.

Гай ударил его с размаху. Тяжелой чугунной решеткой в затылок. Что-то хрустнуло, и Плеймн отшатнулся. Поплыл, опершись о стену, стараясь удержаться на ногах. Но ему это не удалось – он припал на колено, и Гай увидел, как из его рта льется кровь. Бордовая, она падала на пол и растекалась по полу широкими кляксами.

– Тва… – произнес Плеймн и забулькал кровью. Он развернулся и посмотрел на Гая покрасневшими глазами. – Тва…

Его рука слепо шарила по портупее, но кобура висела на крючке у входа. Тогда Плеймн поднялся и попытался сделать шаг. Нога подогнулась, и он свалился на пол.

Гай подошел к нему и навис над его лицом.

– Что, падаль? – спросил он. – Нравится тебе такой расклад?

– Тва… – снова пробулькал Плеймн.

Гай отбросил решетку в сторону и подошел к Ане.

– Ты как? – спросил он. Она лежала на полу, забившись в угол. Из носа текла кровь, а на лбу темнело глубокое рассечение. На животе расплывались бордовые пятна от ударов ботинками. К вечеру, подумал Гай, они станут черными.

– Встать сможешь?

Она держала руки у рта. Кусала пальцы. Ее лицо было перемазано кровью, соплями и тушью. Но она закивала и присела, опершись о стену.

– Не смотри, – сказала она, прикрывая грудь.

– Да, – Гай смутился и отвернулся. – Прости…

– Ничего, – шмыгнув носом, ответила Аня. – Он сдох?

Плеймн еще дышал.

– Нет.

– Хорошо.

Она надела майку, с трудом поднялась и, держась стены, прошлепала до крючка, на котором болталась кобура с пистолетом.

– Что ты?.. Нет. Постой! – Гай не успел опомниться.

Она вытащила пистолет и выстрелила Плеймну прямо в лицо.

– Сдох, – сказала она и засмеялась.

Конец четвертого эпизода.

5

Гай присел на корточки и расчистил трубу от осколков. Обернулся:

– Готов?

– Дай мне скальпель, – попросил Антон, вытянув руку. – И иди первым.

Тонкая хирургическая струнка, почти невесомая, – подумал Антон, когда скальпель оказался у него в ладони. – На нем все еще моя кровь.

Он аккуратно обтер лезвие с обеих сторон.

В это время Гай забрался в трубу по-пластунски. Во тьме мелькнули подошвы его ботинок.

– Давай следом! – позвал он из темноты.

Антон вытер пот со лба.

– Хорошо! – крикнул он и задвинул кровать к стене. Обернулся на стоявшего в дверях мальчугана на велосипеде.

– Не смотри так! – пригрозил он.

Но мальчишка смотрел. А потом молча развернул велосипед и лязгнул дурацким звонком. Антон заметил примотанную к багажнику клетку, полную слепых, скулящих щенят. Им было тесно внутри, они наползали друг на друга, тыкались мордочками в гнетущую решетку.

– Где ты взял их?! – зарычал Антон в гневе. – Отдай их мне!

Мальчишке было плевать – он толкнул велосипед и заскочил на потертую сидушку. Поймал ногой педаль и не спеша покатил по зашарканному ковру.

Антон ринулся следом. Толкнул тяжелую дверь – так, что та хлопнула о стену. Коридор напоминал длинный, узкий окоп, выстланный ковровой дорожкой, обложенный кирпичом и рядами дверей. Тусклые лампы в плафонах издавали странный пчелиный гул. А может быть, это гудели линии телефонных проводов, по которым текли кровавые приказы Гаспара. Стоило проводам оборваться, и на пол непременно хлынула бы вязкая черная каша. Затопила бы все вокруг.

Антон коснулся стены, в надежде прийти в себя. Сощурился, пытаясь разглядеть мальчонку. Но коридор был пуст. Лишь где-то там, впереди, позвякивал дурацкий велосипедный звонок.

Он прошел мимо кабинета Гаспара – симфоническая музыка все также звучала из-под закрытой двери. Наполняла все вокруг дикой болью, под которую маскировалась, стараясь заглушить крики разбитых женских ртов. Здесь, под землей, это божественное творение обретало чудовищную форму, становилось предвестником страданий. Антон знал это, видел еще в Европе – потайные двери в барах Голдтауна, гримерки, где проститутки приводили себя в порядок, собирая щеточками растекшуюся по щекам тушь. Щуплые комнатушки с заплеванными зеркалами, тусклым светом и полным комодом презервативов. В барах подороже, в гримерках, стояли корзины для белья – туда можно было положить трусики, если вдруг начиналось кровотечение после гэнг-бэнга. Пластиковые корзины – место, где проститутки прятали свою слабость, чтобы не потерять клиентов. Все это происходило в Европе, где права человека охранялись конституцией. И страшно было даже подумать, какой ад творился здесь, в резервации.

Держась стены, Антон побрел вглубь коридора. Как немощный ослепший старик за шнурком поводыря.

Ты снова пил, – прозвучал упрек в голове.

«Всего лишь пару глотков»

Этого достаточно, чтобы тебя убить.

Разум пытался ему что-то объяснить. Но что он мог, когда вокруг творилось такое безумие?

«Гай тоже видел этого паренька. Он сказал мне, я помню»

Напарник говорил ему, это правда. Там, у морга, куда они приехали забрать старика. Гай сказал – «всего лишь мальчишка». Значит, тоже заметил, как паренек смотрел на их револьверы.

Ты не должен был пить. Это разбудило их.

– Кого?! – спросил Антон вслух. Остановился, ожидая услышать ответ.

Но прошептал его сам, высохшими, окровавленными губами.

– Чудовищ.

Нет, нет! Чудовищ пробудили не они! Они забрались в их логово, пока чудовища спали. Но не успели уйти до того, как они проснулись.

Ты должен вспомнить, Антон, – сказал ему разум. – Может быть, у тебя был такой же велосипед в детстве? И ты катался на нем по двору, пока отец ставил жаровню и раскладывал на ней мясо? Стейки. Вспомни, отец любил, чтобы они были пожирней. Держал в руке вечно дымящуюся сигарету и поливал свинину виноградным соком. Он смотрел на тебя и на ту клетку, которую ты примотал к багажнику – в тот вечер с остальными ребятами вы собирались развезти щенят по новым хозяевам.

– Бред, – усмехнулся Антон. По его лицу стекал пот, и слова казались солеными.

Вы нашли тех щенят у дома священника. Отец Дженкинс напился и пристрелил свою собаку, а щенят не тронул. Старый ублюдок, у него поехала крыша! У многих в то лето поехала крыша.

– У меня никогда не было такого звонка! Так, что – заткнись! – выдавил сквозь зубы Антон.

Он чиркнул скальпелем по стене так, что оставил полосу на кирпичной кладке. И вдруг все стихло. Все оборвалось. Антон поднял глаза. Коридор заканчивался дверью, на которой было выведено одно-единственное слово.

ВНИЗ.

Антон оглянулся. За ним никто не шел. А ему казалось, будто какая-то тварь с руками, свитыми из стальных жгутов, кралась по пятам. Шептала на ухо о том, как он устал. И запутался.

Он протянул руку и коснулся двери. Легонько толкнул и та поддалась.

«Ну, разумеется, от кого им запираться здесь, на такой глубине?» – подумал Антон.

Его знобило. Он чувствовал, что весь вымок, несмотря на прохладу, царившую в бункере.

– Тот еще из тебя супергерой, – он открыл дверь. В темноте, на цепях, болтался грузовой лифт. Металлическая площадка с перилами. Антон глянул вниз – из тьмы тянуло холодом.

Именно там, – подумалось ему, – они и режут людей. Людей всегда режут в темноте и холоде.

Ухватившись за цепи, он аккуратно встал на площадку лифта. Кабина качнулась, звякнув стальными звеньями. Антон почувствовал под ладонями масло – цепи меняли, а тали смазывали. Эта допотопная конструкция являлась важной частью садистского бункера. И от этого становилось только страшней.

Приноровившись, Антон дотянулся до рычага и дернул его, приведя в движение невидимые во тьме механизмы. Пространство наполнилось скрипом и лифт, накренившись, поехал вниз.

Людям нравится это, – решил Антон, поглядывая через перила, стараясь разглядеть хоть что-то в беспроглядной темноте. – Зарываться поглубже. Пока земля не начнет гореть, пока ад не задышит под ногами. В таких местах люди перестают быть людьми.

Он подумал о Гае. О его детях. Наверное, они ждут, когда папа вернется домой. И Антону бы очень этого хотелось.

Надежда, – говаривал его отец, сидя в кресле, окруженный дымной поволокой, – это морг. Морг, ночи в котором бесконечно долги. Запомни это, сынок. И никогда не становись заложником надежды.

Антон не хотел этого. Не хотел запирать себя в морге. И поэтому он ехал вниз на ребристой платформе, держась за скользкие перила, и думал лишь о том, что ему предстояло сделать. Здесь и сейчас. Отыскать парнишку. И вывести его на поверхность. Стараясь никого не убить. Но убить – если придется.

Антон схватился за цепи посильней и перегнулся через ограждение. Внизу было все так же черно, лифт казался тесной глубоководной капсулой, падающей на дно океана. Медленно и верно – во враждебную пустоту. Туда, где никто не услышит. Где никто никогда не найдет.

Антон посмотрел наверх, в надежде увидеть свет. Задрал голову так, что защемило шею. Там, высоко, тускло мерцала серая полоска приоткрытой двери. И в этом бедном, жалком свете, Антон разглядел белый овал лица. Это был тот мальчишка на велосипеде – он смотрел на Антона сверху и, кажется, что-то шептал.

– Я не слышу, – сказал Антон. – Не слышу тебя.

– Оно идет! – крикнул мальчишка.

И вдруг в темноте лязгнули механизмы – лифт дернулся и остановился. Антона мотнуло, но он устоял на ногах, вцепившись в перила.

– Что за?..

Он снова глянул наверх. Дверь в шахту все также была приоткрыта. И тонкая царапина света все так же прорезала густую темноту. Не было только лица мальчишки.

«Да и не было его там, – подумал Антон. – Никогда»

Повсюду царила темнота. Он попытался качнуть лифт, но тот не двинулся с места, только зазвенел цепями. Тогда Антон пошарил мыском ботинка вокруг платформы. Нащупал поверхность. Гулко стукнул по ней каблуком.

Он все еще находился внутри. В шахте лифта, построенной задолго до его рождения. И если тали и цепи тут смазывали и меняли, то все остальное давно пришло в упадок. Решетка, на которую опустился лифт, попросту могла проржаветь. И обрушиться при первой возможности.

Оказавшись на самом дне… люди начинают ковырять лопатами дно, – подумалось ему. – Но сейчас я именно там, где надо. Забрался в подкроватную темноту с ногами. Среди пыли и крошек от сэндвичей. Я там, где живут ночные монстры.

В детстве он больше всего боялся их – тех, кто жил у него под кроватью. Неведомых чудовищ, которые скреблись в темноте. Прогнать которых мог только свет от ночника. Но они возвращались – всегда, каждую ночь. Ждали, когда мальчик заснет, свесив ногу к полу – и тогда они схватят и утащат его в свое логово.