Остров Сахалин и Як-28П

Геннадий Чергизов

Остров Сахалин и Як-28П

Знакомство с Островом

Как и было задумано где-то в высоких штабах, нас, в прошлом году прибывших в Спасск – Дальний из лётных училищ, молодых лейтенантов, через год отправили к новому месту службы. Не всех. По какому-то принципу отобранных, несколько человек. 27 ноября 1978 года на аэродроме Смирных, на славном острове Сахалин, произвел посадку не менее славный и заслуженный транспортник Ан-12. В чреве, которого и находились мы, несколько холостых и несколько уже обременённых семьями, пока немногочисленными, лётчиков – с пожитками и даже кое-какой мебелью. Самолёт зарулил на стоянку. Подождали, пока остановятся винты. Выбрались через боковую дверь на заснеженный бетон, оценили солнечную погоду и несильный мороз. У самолёта нас встречал зелёный аэродромный автобус, из которого вышли два майора. Мы догадались, что это по наши души – доложили о прибытии, представились. Они тоже представились, и мы впервые увидели своего замкомэска майора Бондарчука и начальника штаба.

Как мы поняли, всех нас определили в одну эскадрилью и для начала повезли в столовую, чему мы явно обрадовались. Начало было многообещающим. И мы не ошиблись. В лётной столовой нас радушно встретили, накормили и после обеда развезли по уже приготовленным квартирам. Семейства – Гены Синенко, Вити Бобровского, Гены Красикова и Володи Савицкого. Куда уже за время нашего обеда были привезены их вещи из самолёта, а холостяков в конце рейса автобус выгрузил в профилактории, где нам и предстояло жить. Таковых нас оказалось двое. Я и Коля Зайцев. Нам достаточно было по одной кровати, одного шкафа на двоих и по тумбочке – что и находилось в комнате, куда нас провела заведующая. В комнате было ещё две кровати, в дальнейшем к нам подселяли командировочных – всё было веселее. Вид из окна был замечательный – невдалеке впереди возвышались две многоэтажки – одна четырёх – и одна пятиэтажная, так называемые ДОСы – «дома офицерского состава»; рядом громоздились одноэтажные домики, преобладающего тёмного, почти чёрного цвета, но с белыми заснеженными крышами, естественно, деревянные. Дальше проглядывался сам посёлок Смирных, с многочисленными трубами кочегарок и уходящими из них вертикально вверх столбами белого дыма, в основном деревянный и одноэтажный. А дальше приятно ласкали глаз заснеженные, с закруглёнными верхушками, сахалинские сопки. Постепенно наступила безмолвная темнота первого нашего сахалинского вечера.

Сахалин относился к тем, так называемым, «отдалённым местам службы», куда ехали охотно. Потому как здесь хорошо сочетались относительно высокая зарплата за отдалённость и «дикость», льготный стаж службы и хорошие жизненные условия – климат был мягкий, снабжение отличное – это имеются в виду магазины. Существовало такое понятие как «замена». То есть, через пять лет надо было покидать эти края и ехать в другие, – по «замене». А кто-то оттуда ехал на твоё место. Что интересно – кто-то с нетерпением ждал этой замены, а кто-то старался оттянуть этот «исторический» момент. Парадоксально, но были такие районы, которые не считались отдалёнными и там не платили повышенных окладов, не было «льготного исчисления срока службы», а условия там были, мягко говоря, далёкими от нормальных. Это, например, Средняя Азия. По выпуску из училища самым незавидным вариантом было попасть куда-нибудь в Карши или Мары. Пустыня, жара, песок на зубах и в макаронах, проблемы с водой и никакой «замены».

На следующий день с утра мы прибыли в штаб в/ч 65338, то есть 528-го истребительного авиационного полка, 24-ой дивизии, всё той же 11-ой Отдельной Армии ПВО Краснознамённого Дальневосточного Военного Округа и доложили о своём прибытии для дальнейшего прохождения службы командиру полка. Познакомились, получили определённые напутствия и отправились в эскадрилью, благо определили нас всех в одну. Познакомились с командирами, с лётным составом эскадрильи, узнали своих лётчиков-операторов и отправились в штаб ОБАТО – «отдельного батальона авиационно-технического обеспечения» вставать на все виды довольствия. Довольствие было финансовым, вещевым и продовольственным. Оставили в соответствующих службах свои аттестаты, встали на учёт и с этого момента мы были зачислены на все виды этого самого «довольствия».

Смирных – 12.78. У штаба полка. Коля Зайцев.

Несколько дней безвылазно сидели в классе – изучали район полётов, точно так же как и в Спасске, рисовали на память карту. Но здесь было проще – Сахалин остров, узкий и длинный, с западной стороны неширокий Татарский пролив, за ним – «материк». С восточной стороны – Охотское море, а на юге Сахалин «упирается» в Японию. Пилотажные зоны в районе аэродрома, а маршруты и перехваты над морем. Была на аэродроме Позиция РУМ – «Радио Управляемых Мишеней». Периодически на фоне учений к нам прилетали полки на стрельбы, для них помимо «ПМ» – «парашютных мишеней», запускали радиоуправляемые – это самолёт «Ла-17», переоборудованный под радиоуправляемую мишень. Его запускали с, так называемой, катапульты, что представляла собой направляющие, по которым с помощью пороховых ускорителей и взлетал самолёт-мишень. Им управлял с земли по радио оператор, мог задавать высоту, менять курс. Стартующую как ракета «Лашку» сопровождал на взлёте, заблаговременно поднятый Як-28П – это так, на всякий случай – если вдруг мишень не будет управляться и пойдет не туда. В этом случае Як её тут же должен «завалить». Ну, наверное, были такие случаи.

Зрелище впечатляющее – из леса, шипя стартовыми ускорителями, вырывается «Лашка», и тут же за ней, заранее, набравший скорость, на предельно малой высоте несётся Як, «серебристой молнии подобный». При успешном старте мишени, Як сбрасывает скорость и флегматично отваливает в сторону. А «Лашка» несётся вперед и вверх. После взлёта этой «Лашки» на неё наводили самолёт-перехватчик и экипаж отрабатывал практически реальный перехват воздушной цели с не менее реальным её уничтожением. Удовольствие это, конечно, было недешёвым, и обычно весь полк работал по парашютным мишеням, а кому-то «избранному» доставалась эта самая «Лашка». Весь этот процесс происходил над заливом Терпения и обломки сбитой мишени падали в воду. Этот район моря на время стрельб «закрывался» для морских и воздушных судов. Это и был полигон «Залив Терпения». Позиция эта находилась недалеко от ВПП в лесу и была там замечательная баня, что запомнилась мне первым знакомством с красной икрой, которой закусывали после бани. Причём икра была единственной закуской на столе – после стопки опрокидываешь прямо в рот литровую банку и «сыпешь» сколько влезет. Водки обычно было меньше, чем икры. Икра и Сахалин – это отдельная «песня».

Аэродром располагался буквально на восточной окраине поселка Смирных в долине реки Поронай, которая текла практически по середине Сахалина с севера на юг и впадала в залив Терпения возле города Поронайск – такая вот незамысловатая география. Стандартная полоса длиной 2500м и шириной 48 м также тянулась параллельно реки между её руслом и грядой не очень высоких сопок. Каждый взлёт и посадка происходили вдоль бесконечной череды сопок. Под углом к ВПП проглядывались остатки старой японской бетонной полосы. В своё время здесь был японский военный аэродром Кэтон с бетонной ВПП, длиной 1200м. Нередко при различных работах на аэродроме находили следы прошлого присутствия здесь японцев – обломки самолёта, ещё какие то ржавые железки. Вся жизнь на Сахалине сосредотачивалась по его центральной части и вдоль обоих побережий. Улица в Смирных, по которой проходила «транссахалинская» дорога, так и называлась – Центральная. Язык не поворачивается назвать эту дорогу «шоссе» или «трасса». Никакого намёка на асфальт, только мелкий щебень и пыль. Местами вообще дорога проходила через топи и была застелена поперёк бревнами, которые часто проваливались или расходились, образуя ямы. Езда по такой дороге не доставляла удовольствия.

Наконец-то начали выезжать на аэродром, знакомиться, так сказать, с местной обстановкой. В общем-то, военные аэродромы очень похожи друг на друга – такая же полоса с рулёжными дорожками, те же самые постройки и всевозможные аэродромные сооружения. Такая же ЦЗ – «центральная заправочная», где и бурлит основная аэродромная жизнь – отсюда самолёты выруливают на взлёт, сюда же заруливают после посадки, здесь заправляются и готовятся к следующему вылету. Только после окончания полётов самолёты растаскивают по, так называемым, зонам рассредоточения, где самолёты и проводят всё остальное время. У каждой эскадрильи своя зона. Технический состав проводит там большую часть времени – обслуживает самолёты, готовит к следующей лётной смене или к боевому дежурству. Лётный же состав больше времени проводит в штабе, в эскадрильских классах. Подготовка к полётам, всевозможные занятия, зачёты. На каждую минуту полёта, приходится не один десяток минут теории и всевозможной «писанины». Иметь и постоянно таскать с собой приходится с десяток тетрадей по различным авиационным и не только дисциплинам. Есть на эту тему даже анекдот про медведя, которого научили летать. Бросил вскоре медведь полёты и вернулся в лес – «…задолбали зачёты»!

В середине декабря приступили мы к полётам. Можно сказать, в «знаменательный» день – тринадцатого. Знакомились с воздушной обстановкой, осваивали район полётов. Со следующей лётной смены уже стали выполнять тренировочные полёты, то есть полёты с инструктором на новом аэродроме прошли быстро. Приступили к полётам по «Плану боевой подготовки». Переучивание и первоначальное освоение Як-28П закончилось и наша задача теперь готовиться к несению Боевого Дежурства. Но это, конечно, не скоро. Надо «пройти» ещё много упражнений по КБП – «Курсу Боевой Подготовки» до определенного уровня, сдать на третий класс, потом на второй. А пока с удовольствием летаем в зимнем ясном небе Сахалина. Погода отличная – нет больших морозов, лёгкий снег и много солнечных ясных дней. С воздуха всё вокруг в яркой снежной белизне. И сопки, и лес с речками в сплошном снегу, даже дороги и те покрыты накатанным снегом, только редкие населённые пункты немного выделяются на этом белом пространстве. Небо наоборот, если нет яркого солнца, – какое-то неласково-серое, даже мрачное. При возвращении на аэродром, или как ещё принято говорить, – «на точку», в ясную погоду издалека хорошо видна полоса. Она чётко выделяется на белом фоне чёрной полоской. Была ещё одна особенность аэродрома – при ночных полётах издалека можно определить Смирных – в световом пятне населённого пункта чётко выделялись два световых квадрата – это ярко светилась по периметру «зона», рабочая и жилая части «исправительно-трудового лагеря строгого режима». Прямо в границах посёлка располагалось это «заведение» и освещались его границы очень хорошо.

Получил письмо от мамы, беспокоится моим «переездом» на Сахалин. Я ей писал, что через пять лет на Сахалине «замена», так она сокрушается – «…на пять лет каторга». Видимо, слышала, что когда-то на Сахалине была каторга. Своеобразное у неё представление о Сахалине, надо пригласить её сюда, пусть посмотрит.

И, хотя в декабре сделал я только три лётных смены, налетал почти пять часов. Неплохо. В декабре, как обычно, молодые лётчики летают мало. В основном летают «декабристы», – так называют немолодых, опытных лётчиков, которые по разным причинам, но в основном из-за того, что весь год «просидели» в Дежурном Звене, и не налетали, положенных, для подтверждения классности, пятидесяти часов. В декабре «крайняя» возможность «сделать налёт» – подтвердить класс и, что тоже немаловажно, получать в дальнейшем ежемесячно денежную доплату «за классность».

А тут и Новый Год подошёл. Встречали мы с Колей Зайцевым его в профилактории с его немногочисленными постояльцами. Была и ёлка и всё остальное, что полагается для встречи, в данном случае – нового 1979 года.

В январе стояла нормальная погода, «двигались» по Программе полётов, летали днём в сложных условиях «перехваты» на средних, больших высотах и в стратосфере. Интересно, что в Спасске на «потолок» летали обычно на высоту 14 км, а здесь было принято летать на 13.

аэр.Смирных – 01.79. Як-28П рулит на полосу.

Получил письмо из Спасска от своего первого лётчика-оператора Николая Кулямзина. Не забыл меня ещё. Пишет о житье-бытье после нашего отъезда. Вася Криль, однокашник мой, написал, что назначили его начальником ПДС, – растёт народ по службе. Пишет, что готовятся лететь на стрельбы на полигон в Красноводск. Артюхов пишет из «Вайнёд», что получил «второй класс». Да, а нам и до третьего ещё далеко. Хотя, им проще – они из училища на Су-15 выпускались с третьим классом, а мы на МиГ-17 без класса. «Информирует», что из Переяславки всех наших однокашников отправили на Камчатку в Елизово. Там были Сухоносов, Дзюбинский. Сообщает, что Боря Гурин в Арцизе ночью с инструктором катапультировался – не вышли шасси. Повредил позвоночник. Снова Борю отправят в госпиталь! Интересно у Бори получается – насколько я знаю, у него отец катапультировался тоже на Су-15 и погиб. Ларский из Житомира пишет, что они переучиваются на МиГ-23млп. Пишет, что в нашем училище полностью перешли на полёты с третьего курса на Су-15. Всё, больше на МиГ-17 никто в училище не полетает. Кока написал в письме, что на Новый Год подрался в Доме Офицеров с каким-то «гражданским», тот «зацепил» его ножом. Всё нормально. Ну, Кока даёт! Ещё пишет, что записался в секцию каратэ, стоит это пять рублей в месяц. Это, выходит, после случая «с ножом»?

В феврале и марте интенсивных полётов как-то не получилось – капризы погоды. Но начал летать ночью в сложных метеоусловиях. Сначала по кругам, потом и в зону. По выходным делаем вылазки в сопки и на заснеженные речки и на лыжах и без них. Погода часто просто отличная – идёт пушистый снег и мороз совсем небольшой.

Смирных – 02.79. В сопках. Н.Зайцев, Г.Красиков, Г.Чергизов.

При ночных полётах с большой высоты только и видна была узкая цепочка огоньков редких населённых пунктов вдоль середины Сахалина, да кое-где мерцали огоньки вдоль побережья, большей частью западного. Восточное побережье вообще было почти пустынным. Всё остальное было сплошной темнотой. Но в ясную лунную ночь всё вокруг преображалось – то, что было тёмным, с редкими огоньками и занимало не так много места, было сушей. Всё остальное пространство внизу занимало море, оно отблескивало мягким лунным светов и тянулось почти бесконечно вдаль, упираясь где-то далеко в Камчатку и Курильские острова. В такие минуты остро ощущались огромные пространства нашей страны, твоя причастность к этой огромности.

Ночные полёты обычно начинаются ещё засветло. Слетает разведчик погоды, доложит на предполётных указаниях обстановку в воздухе. Расскажет про погоду, про условия на посадке, как работают навигационные средства – РСБН, АРК, пеленгатор, посадочная система. Ну, и в сумерках или уже в темноте, начинается первый разлёт. Как-то получается, что при ночных полётах на ЦЗ меньше болтается народу, машин меньше ездит. Спокойнее как-то. А к окончанию лётной смены народу становиться у самолётов ещё меньше. Как-то в одну ночную смену произошёл, можно сказать, курьёзный случай. Слышим в высотном домике, где собираются лётчики между вылетами, по громкой связи доклад экипажа:

– Не выходят шасси!

Все насторожились, затихли – слушаем. Командир полка с кем-то из лётчиков заходят на посадку и вот он и докладывает. РП начинает уточнять обстоятельства, даёт определённые команды, предусмотренные инструкцией в подобных, «особых случаях». Выясняется, что при постановке крана шасси на выпуск, шасси начинают выходить и тут же «выбивает» на щитке АЗС выпуска шасси. Шасси замирают, лётчик включает АЗС, шасси продолжают выходить, но снова АЗС «выбивает» и шасси снова замирают. Так в несколько приёмов шасси заставили выйти, но АЗС окончательно выбил и больше не включается, хорошо – ничего не загорелось, а только слегка задымил сам АЗС. Он ведь так и называется – «Автомат Защиты Сети». Сеть защищает. Шасси вроде вышли, но зелёные лампочки выпущенного положения не горят. Это может означать, что стойки шасси не встали на замки и при посадке шасси просто сложатся и самолёт сядет на брюхо. Можно было с убранными шасси садиться на запасную полосу на грунт, но шасси не управляются. И нет понимания об их истинном положении. Если стойки шасси всё-таки встали на замки, то на грунте шасси могут зарыться в почву, а дальше последствия непредсказуемы. Если же стойки не стоят на замках, то при посадке на ВПП они сложатся и самолёт на брюхе, не одну сотню метров, будет ползти по бетону, а в брюхе керосин. Не очень приятно – может загореться. Вот дилемма. И этак плохо и так не хорошо. Решили сажать Як на бетон. Все борта посадили. В воздухе только один самолёт. По команде РП прошли на малой высоте над стартом, осветили самолёт прожектором – вроде шасси висят. Но на замках ли? И вот самолёт уже заходит на полосу, приготовили аварийную команду, пожарную машину, санитарку с сонным доктором. Все ждут.

В лучах посадочных прожекторов садится Як в начале полосы. Всё как обычно – касаются шасси бетона и… – потихоньку складываются. Самолёт уже проскочил освещённую прожекторами часть полосы и ползёт по бетону дальше уже в темноте, но всё равно хорошо виден из-за снопа искр, вырывающихся из-под брюха самолёта. Просто фейерверк! Самолёт прополз где-то до середины полосы и сиротливо остановился. Фейерверк тоже прекратился. Тишина. Мёртвая. И темно. Сказать, что «пожарка» рванула к самолёту, было бы преувеличением. Она двинулась со всей возможной скоростью, на какую была способна, но необходимости в ней, к счастью, не было. У самолёта собралась аварийная команда. Лётчики уже вылезли из самолёта и отбежали подальше, но всё спокойно – ни взрыва, ни пожара нет. Все с облегчением вздохнули, и аварийная команда занялась освобождением полосы от недвижимого самолёта. Хотя полёты прекращены и в воздухе нет самолётов, каким нужна была бы ВПП для посадки, полоса должна быть готова в любой момент для взлёта из Дежурного Звена.

По нормальному, надо было бы скачать с аварийного самолета керосин, но это займет время, поэтому решили стаскивать самолет с полосы «как есть». Благо распластался он недалеко от рулёжки. Не мудрствуя лукаво, на радостях, что всё обошлось, зацепили фал тормозного парашюта за АПА и потихоньку стали стаскивать «невезучий» самолёт с полосы. Стащили. Доложили во все инстанции, что полоса готова к работе и все, кто не был непосредственно занят дальнейшей судьбой аварийного Яка, разъехались по домам. Позже, когда самолёт восстановили и выполнили, положенную в таких случаях, нивелировку, то выяснилось, что нарушена «геометрия» самолёта. То есть, посадка без шасси самолёту особо не навредила, а вот при стягивании с полосы его немного «растянули». Летать такой самолёт больше не мог, надо было его списывать и, обязательно должен был определён виновник поломки. Но не мог же командир полка, который и совершил эту не совсем удачную посадку, сам себя назначить виновником! Поэтому, несчастный Як задвинули куда подальше и позже, когда за него в верхних штабах забыли, по-тихому под каким-то подходящим предлогом списали без назначения виновника.

Рыбалка

Зима здесь была мягкой – хоть и снежной, но без больших морозов. «Знающие» люди объясняли это близостью на юге тёплого течения Куросиво и преобладающими зимой ветрами с юга. А вот лето, мол, жарким не было из-за того, что ветра в основном летом дули с севера, со стороны Магадана, Оймякона – признанного полюса холода. Через Смирных протекала небольшая речка Орловка, протекала она с сопок и впадала в реку Поронай, была неглубокой и холодной. Пляжей в Смирных не наблюдалось, и желающих поплескаться в речке тоже. Но рыбы в Орловке было много. Особенно, когда в июле начинала заходить на нерест из океана через реку Поронай, горбуша и кета. Редко кто из техников и лётчиков не занимался, хотя бы в этот период, рыбалкой. Начиналось всё с известия – «серебро пошло»! Это означало, что в реке Поронай появилась первая горбуша. Она только вошла в реку из залива Терпения, была вся в серебристой чешуе и продвигалась вверх по течению, заходила в небольшие речки. Продвигалась выше, а некоторая шла до самого начала речек, – до ручьёв. Рыба упорно шла именно туда, где она вылупилась из икринок два года назад, чтобы отметать там свою икру и там же закончить свою жизнь. В начале этого пути мясо горбуши было ярко красным, упругим и вкусным. Рыбу вылавливали сетями, как бреднем, двигаясь по течению. Солили её, коптили, заготавливали впрок до следующего сезона.

Икра в это время была ещё не зрелой. Созреть ей предстояло, примерно через месяц, преодолев длинный путь, пробиваясь через каменные перекаты, теряя свою красоту и чешую. За всё время, что горбуша движется после океана в пресной воде, она меняет цвет – бока теряют синий цвет и приобретают зелёные поперечные полосы, у самца вырастает горб. Горбуша в пресной воде ничего не ест, мясо теряет красный цвет, становиться почти белым и несъедобным. Но созревает икра. Вот тогда, уже в речках и ручьях её ловят именно из-за икры. Интересна судьба этой рыбы. Она с большим трудом доходит до нужного места, отметает икру и, потеряв уже все силы, но выполнив задачу всей своей жизни, скатывается вниз по течению. Берега покрыты ещё бьющимися, скорее шевелящимися рыбинами, представляя собой обильный корм местным медведям и знаменитым сахалинским воронам, ну и остальной разной живности. Позже вся эта рыба с берега смывается набухшими водами от осенних дождей и становится кормом для речных и морских обитателей.

А сахалинские вороны знамениты тем, что при внушительном своём размере, жгуче чёрном окрасе, имеют огромный мощный клюв, которым способны пробивать даже консервные банки. А ещё они мощно и громко каркают – без буквы «Р». Но не в каждой сахалинской речке есть горбуша. Вот, например, – на побережье Татарского пролива есть посёлок Бошняково, который расположен рядом с устьем небольшой речки Августовки. Не знаю, насколько это правда, но рассказывают, что в этой речке нет горбуши из-за того, что в своё время, когда там строили что-то вроде угольной шахты, лес с сопок таскали тракторами прямо по речке – дороги то не было; и разрушили кладки икры. Не появились мальки, не уплыли в океан, не выросла из них рыба и не вернулась обратно в эту же речку, как полагается, не отложила икру, и не появились новые мальки. И так два года подряд. Вот и не появляется больше в этой речке горбуша. Правда, у других лососевых жизненный цикл отличается от горбуши. У кеты, кижуча, нерки и прочих – это не два года, а больше и у всех этот цикл разный. Так, по крайней мере, говорят знающие люди. Приобщались и мы к этому добыванию рыбы и икры. Сначала участвовали как помощники, учились премудростям, а потом и сами лихо ловили рыбу, солили, коптили и даже делали икру. Вообще-то это было браконьерство. Но как-то язык не поворачивался называть своих товарищей, себя и всех местных жителей браконьерами, когда вокруг столько рыбы, а брали её только для себя, не для какой-то там, как говорилось тогда, наживы. Хотя жадность человеческая границ не знает. Однажды один наш техник, большой любитель рыбалки, выбросил на помойку стокилограммовую бочку икры – она у него испортилась. И, наверное, была не единственной.

Была, конечно, в Смирных и какая-то рыбинспекция, призванная бороться с браконьерством, называли её «рыбнадзор». И однажды друзья мои с ним встретились, что говориться, нос к носу. К тому времени, мы с Колей Зайцевым уже переселились из профилактория в четырёх этажку. Так же как и в Спасске, четырёхкомнатная квартира была вроде общежития, жили мы здесь вчетвером – в двух комнатах уже раньше проживали Володя Зибницкий и мой земляк Петя Сахаров, был он выпускником армавирского училища, на год старше. Володя был лётчиком-оператором, переведённым в заднюю кабину из лётчиков за какую-то провинность. Третью комнату занимали вдвоём мы с Колей Зайцевым, как самые молодые. Ну, а четвёртая комната, самая большая, была общей. Давно мы собирались приобщиться к рыбалке, да всё не было случая. И вот однажды, Петя Сахаров, как человек уже в этом деле бывалый, предложил нам поехать на рыбалку, благо был у него мотоцикл с коляской – «Урал». В это время в реке Поронай «шла» кета и было туда несколько километров. «Урал» был отличным мотоциклом и был в большом дефиците. Как уж он достался Пете, не знаю. Обычно за ним стояли в полковой очереди не один год. Стали готовиться к рыбалке, взяли у кого-то сетку и ждали ближайший выходной. Но мне не повезло – попал я на этот день в наряд помощником дежурного по полку. И уехали мои орлы, обитатели нашей квартиры, без меня.