Молоко Жаръ-птицы

Выпрашивая блюдце молока,

А воздух пахнул солнцем и цветеньем.

Пошли мне, Боже, сладкого успенья.

3

Пошли мне, Боже, тихого успенья,

Как шелеста осенних листьев,

Опавших под ноги ребёнка;

Луча, проникшего сквозь занавеску –

Он алыми подпалинами тонко

Подписывает листья, как повестку

Вьюг и морозов наступленья.

Пошли мне, Боже, тихого успенья.

4

Пошли мне, Боже, светлого успенья,

Светящегося тем особым светом

Березового леса летом,

Куда заходишь, словно в гости к предкам,

К Жаръ-птицам, затаившимся по веткам,

Не ведая наветов и гоненья.

Пошли мне, Боже, светлого успенья.

5

Дай, Боже, мне блаженного успенья –

Улыбки первой на устах младенца

Или наплыва вдохновенья:

Захватит коль,

уж никуда не деться,

Понёс как будто конь

Иль половодье началось весеннее.

Пошли, Господь, блаженного успенья.

6

Пошли мне, Боже, легкого успенья.

Пошли мне, Боже, сладкого успенья.

Пошли мне, Боже, тихого успенья.

Пошли мне, Боже, светлого успенья.

Пошли, Господь, блаженного успенья –

Успения святых пошли, Творец!

Лесная сказка

Берёза, как царевна-лебедь,

Оделась снежным серебром,

И месяца янтарный гребень,

Ей ветви заколол венком.

Раскинули снега лебяжий

В тенях причудливых покров

И лес застыл как бы на страже

Царевны целомудрия и снов.

Сияньем гребень золотистым,

Словно парчой прозрачною облек,

Украсил изо льда монистом

И звёздами звенящими серег.

Снежинки заструились с неба,

Береза дрогнула, вздохнула, ожила,

Крылом взмахнула и по снегу

Царевной-лебедью пошла.

Манифест новогодней ёлки

Моя шапка, воротник и ресницы

Залохматились пушистым снегом,

Ёлка я в лесу под Голицыном,

Не хочу под топор дровосека.

Я высокая, стройная и разлапистая,

Ствол мой крепкий одет корой,

Ничего, что обгрызенной зайцами –

Ведь кора для них хлеб зимой.

Украшайте меня, наряжайте

Огоньками, шарами, звездой.

Только из лесу не забирайте –

Нет пути мне обратно домой.

Я высокая, стройная и разлапистая,

Залохматились ресницы снегом,

Хоровожу с медведями, зайцами –

Придавить ведь могу дровосека.

Рождество 2009

Кукла Марго

Вариация на тему «Дон Жуана» Моцарта

Марго, фарфоровую куклу,

Ты приглашаешь на чердак –

Мгновенно пыль припудрила ей букли

И с бантом шелковый башмак.

Ты предлагаешь выпить чаю.

Из чашки выбежал паук –

Марго кричит в паническом отчаянье,

…А ты клянешься, что ты друг

красотке из тончайшего фарфора,

Рад развязать ей нецелованный башмак

И написать во всю длину забора:

«Любить до гроба не умеет лишь дурак!»

Зачем же плачет так Марго надрывно?

Да и откуда у фарфора слёзы?

Или боится сердцем своим зимним

Ей предначертанной метаморфозы?

Послание осени

Кинь на плечи мне, осень, свой китель

В золотых эполетах листвы,

И покину пустую обитель,

Пока странствовать пыл не остыл.

На берёзовой светлой опушке

Листопада баллада звучит,

И кудесник – воспел его Пушкин –

Сотни лет в ожиданье стоит.

Среднерусская вещая осень,

Ты ведешь вместо торных дорог

Лабиринтом березовых просек,

Где ходили Перун и Даждьбог.

И кудесник – Перунов служитель,

Знает, правнуки вспомнят о нем

И покинут чужую обитель,

Воротятся в свой праведный дом.

Так накинь же мне, осень, свой китель,

В листопад к родникам унеси!

Тот кудесник – наш истинный Китеж

И спасенье былинной Руси.

***

Когда уходят святые,

То боги уже ушли.

Деревья стоят неживые

И запахов нет от земли.

Уходят от хамов святые

Им боги совсем не нужны,

Но церкви стоят не пустые,

А в храм превратясь сатаны.

Уходят, уходят святые,

Земля, словно выжженный сад.

Ее уголки золотые,

Как трупа глазницы глядят.

Поклонение цветам

Цветы на земле – посланники космоса,

Цветы – астероиды, звёзды, планеты.

Кольца Сатурна – в скупом цвете кактуса;

В тюльпанах, ромашках – Персей, Андромеда.

Цветы на земле – сказание космоса,

Гармонии вечной немеркнущий взгляд.

След пятки божественной в венчике лотоса,

А розы и ночью Солнце хранят.

Цветы – это клятва Гармонии,

Она всегда рядом, пусть хаос идёт.

Дыханье её – цветов благовоние,

А вкус: дар цветения – мёд.

На премьере

Фарфоровые танцующие статуэтки,

Ожившие эмали с камеями,

Воздушные волшебницы балетные

Шопеновской «Дамы с камелиями».

Вдруг бархатный бордовый будуар

И в черном кружеве вальсирующие лилии –

И молодеет даже тот, кто стар,

Душой цветёт в весеннем изобилии.

И будто бьют по клавишам пуанты,

Рояль единый заменил оркестр,

Сегодня зрителями стали оркестранты

Под стук своих восторженных сердец.

Фарфоровые пляшут статуэтки,

Эмали дивные с точеными камеями,

Волшебницы бесплотные балетные

В театре на премьере – представлении.

Скульптор музыки

Дирижер руками лепит музыку,

Ваяет её формы, разбрасывает цветы,

Насылает штормы, ветры, волны,

Зажигает сиянье алмазов и белой ночи,

А палочкой чертит рисунок,

Стремительный, изящный, лёгкий,

Как пушкинский рисунок

На полях не рукописи – жизни.

19.05.2011

Гравюра в цвете

Я видела, как на рассвете

Приходил Господь, с палитрой, кистью,

И с солнечной полуулыбкой,

Чуть голову склонив к плечу,

Рисовал цветы:

В траве лесных полян,

На ветках яблонь,

Кувшинки на болоте,

На отвесных склонах эдельвейсы –

звезды Альп.

А уходя, Он оглянулся,

На окнах набросал герани,

Герберы в вазах,

По садам сирень,

А кисть стряхнул –

Укрылось ложе покрывалом лепестков.

Я видела, Господь…

Но то рассвет был мирозданья.

Землепоклонство

Пляшу на бубне с бубенцами,

Босыми пятками чеканю ритм –

Над головой моей цунами

Воздушное закручивается в вихрь.

Пляшу, и расцветают розы,

Планета наша – чудный сад,

Нам не нужны чужие звёзды

И на земле не нужен ад.

Тех унеси, моё цунами,

В бездонный космос, как домой,

Кто бредит лучшими мирами,

А нам оставь наш рай земной.

Мы пляшем!

Бубны с бубенцами

Гимн жизни под луной гремят

И кружит в танце вместе с нами

Земля – Вселенной дивный сад.

21.03.11

Номосфера

Есть завораживающее обаянье

В географических названиях планеты.

Они звучат как заклинанье

Из уст шамана иль поэта.

Эфирною окутав Землю сеткой,

От духов злых и безобразных снов,

Её хранят молитвою заветной

Названья сёл, озёр и городов.

Гимн путешественника

Мне вся земля родная,

Куда б ни занесло,

Везде преддверье рая

И кровное село.

По всей земле тоскую,

Скучаю и томлюсь,

Поэтому пакую

Рюкзак и тороплюсь

Скорее в путь-дорогу,

Объять Байкал, Босфор,

Черемоша пороги

И край Тибетских гор.

Вы, боги дальних странствий,

По воздуху закиньте

В Малапурама царство

И в море на Закинтос.

По мысли мановенью

Меня перенесите

На Эльбрус, в дельту Лены,

На Сахалин, Таити.

Мне вся земля родная,

Простор её невидан,

Хочу в страну Алтая,

В объятья Антарктиды.

До счастья с дикой болью

Планету – чудо Божье –

Люблю тройной любовью

Как мать, дитя, художник.

22.05.2011

***

Ликуй, Лигурия, тоскуй, Тоскана!

Я с моря ухожу на море.

Вокруг лазурная нирвана

И Аппенины в триколоре

Деревьев, мрамора и снега

На самых маковках вершин.

Разомлевающая нега

Идёт от солнца до глубин.

Тоскуй, Тоскана: покидаю,

Ликуй, Лигурия и обласкай!

Сказала б: здесь не надо рая,

Когда б не ждал родимый край.

16.05.11

Печоринъ

Живетъ въ душе моей Печоринъ,

Холодный, легкий, пламенно-безстрастный,

Нещадный на языкъ в неподцензурномъ споре

И для сердецъ влюбившихся опасный.

Въ бою, какъ на балу, ему нетъ равныхъ,

Изысканъ,

и когда наводитъ пистолетъ.

Въ глазахъ Максисмыча онъ «малый славный»

И тема сокровенная беседъ.

Печоринъ – пращуръ белыхъ офицеровъ

И эталонъ высокiй человека,

Какъ предковъ памятникъ безцененъ

Герой любимый Золотого века.

12-14.11.2009

Монтрё

Родина смерти поэта Набокова

Дымкой окутана голубой,

В озера воды смотрит глубокого,

Горы хранят его сонный покой.

Родина смерти важнее ли родины

На петербуржской далёкой Морской? –

Там он не думал об альпийских угодиях,

Тут и во сне уносился домой.

Родина смерти Набокова –

Рай, начинающийся на земле.

Рай – это счастье для мертвого,

Счастье живым в их родной стороне.

22.09.2009

Человек и пространство

Я устала бороться с пространством

И устала его побеждать.

За калитку б не выбираться,

Лечь под яблоней звезды считать.

Невозможно с пространством бороться

И нельзя до конца победить,

Лишь добрался домой до порога,

А порог стал началом пути.

Столько раз я его зачеркнула

Черным мелом железных дорог,

Столько раз я его обманула –

В том ковёр-самолет мне помог.

А пространство опять непочато,

Хоть умри, как Никитин, в пути.

Так закройся, калитка, на ключ из булата

И пространство ко мне не впусти!

22.11.2009

Талисман

Садится солнце в топаз на перстне –

В коньячном тонет океане:

Снопы огней, мерцаний в бездне,

В моем заветном талисмане.

Щитом от злобных слов и взглядов

Будь, талисман, без-сменный мой!

Не нужно мне несметных кладов –

В топазе солнце ношу с собой.

29.04.2010

Видение

На коне,

с чьею гривой сплелись мои волосы,

Скачу в ослепляющей тьме,

Держа факел огненным колосом –

Тьма шарахается под ноги, в стороны

С воплями, воем и стонами,

А свет ликует, будто оркестр,

С порывами ветра наперехлест.

Пригнувшись, скачу на коне,

За спиной вырастают крылья,

И, корчась, погибают в огне

Ложь, раздоры, насилья.

Золотая камея

Осень обостряет ощущение трагизма,

Краски мира ярче и живей,

Нет капитализма, коммунизма –

Вечный Бог в сиянии лучей.

Красные деревья, словно раны,

Листья крови струйками текут

На поблекшие, на бурые поляны,

Журавли то ль плачут, то ль поют.

Осень, осень, я целую в губы,

Воздух твой и красок торжество!

Пусть трагизм, терзая сердце грубо,

Воскрешает к творчеству его.

10.10.2011

Ночь светла

Инокиня бледная луна

Зимней ночью вышла на дорогу,

Но её сутана не черна -

В блёстках звёзд, снежинок и сугробов.

Взор смиренно опустила долу,

Отрешенная улыбка на устах…

Молится ль? Прислушивается к Слову,

Зарождающемуся в высших тайниках?

Или мирно созерцает землю –

Запоздалый путник вдруг пройдёт…

Для него в ночи, не дремля,

Ясный свет неутомимо льёт.

Инокиня бледня луна

Еженощно ходит на дорогу,

Чтобы ночь была светла

И служила Богу.

11.01.2011

Ноктюрн

Ночь, не дари сегодня роз

И фейерверковых букетов!

Покоя просит ясный мозг

И сна до доброго рассвета.

Не шли мне, ночь, императриц

И Николая Гоголя;

Покойная подруга, не приснись!

Уснуть бы, вас не трогая.

Хотя к чему самообман?!

Ночь турбулентна, песенна;

Роз лепестков поднялся ураган,

Ох, будет до рассвета весело…

28.03.2011

Земной небожитель поэт

Я – из храма поэзии,

дочери музыки и гармонии;

Возлагаю венки к ногам Музы

и воскуриваю благовония.

Из лазурного-белого храма, где Зевесом

восседает гекзаметр в окружении ямбов, хорея,

Чьи дары за волшебной завесой

принимаю, благоговея.

Я – из храма поэзии,

каждый камень, колонна

Исступленно здесь мной оцелованны,

Здесь витают Гомер, Сапфо, Лорка

И русские маги слова сонмами.

Я из храма поэзии

не хочу уходить,

Поэтому не заканчиваю стихотворение,

И оно будет вечно трубить,

Что поэзии нет завершения!

Подмастерье в «цеху поэтов»

Пуля у меня в желудке –

Коготь железный дракона, –

Но не в меня пальнули –

В Николая Степановича Гумилёва.

І

«Огнезарая птица победы

(чуть) коснулась крылом и меня» 1

И я, точно мой вещий предок,

Отпустил на свободу коня,

Но к кудеснику или гадалке

Недосуг обращаться, чтоб

Знать в лесу, на опушке иль в балке

Пустят пулю мне в грудь или в лоб.

А пока огнезарая птица

И меня озарила крылом,

И погоны кавалериста

Золотым заиграли огнем.

ІІ

«на согретом солнцем утесе

нежится», спит молодая «пантера»,

и ей снится весна на Родосе,

где была она черной гетерой.

Босиком на камнях танцевала,

Белоснежный роняя хитон, –

Будто черное пламя пылало,

Голубой подчеркнув горизонт.

И мечтала на дальнем Родосе

Чернокожая диво-гетера,

Как на солнцем согретом утесе

Молодая заснула пантера.

ІІІ

«мне отрубили голову, и я

(весь) истекая кровью, аплодирую»,

«Палач» раскланивается гибкий, как змея,

Взмахнувши палочкой волшебною – секирою.

Я вижу, кровь моя размашисто, ветвисто

Течёт по солнцем обожженному песку,

С гуденьем сводов, пением и свистом

Выводит ярко за строкой строку.

Палач бледнеет. И взмахнув секирою,

Мне голову отрубывает вновь,

А я невозмутимо аплодирую:

Живой водою пишет моя кровь.

IV

«…я никогда не смог бы догадаться,

что от счастья и славы дряхлеет сердце».

Ради счастья я с Анной мечтал обвенчаться,

Ну а слава нашла нас в атаках на немцев.

Если б кто-то сказал, ни за что б не поверил,

Что от счастья и славы в сушёную грушу

Кавалер двух крестов, открыватель Америк,

Превратить может сердце и душу.

Счастье с Анной мне выпало адское,

Ну, от славы и мертвому мне уж не деться.

Лучше б мне никогда не пришлось догадаться,

Что без счастья дичает остывшее сердце.

V

«высокий, стройный, сильный

с закрученными русыми усами»,

Он гонок чемпион автомобильный,

Летающий еще на аэроплане.

А вечером, в кафе, где пурпур, позолота,

Шампанское с друзьями распивает он,

Рассказывая об опасностях полёта…,

Чтоб дама слышала поодаль за столом.

Она вздохнет, посмотрит замогильно,

Нагие плечи нежа соболями,

И он поклонится ей, стройный, сильный,

С закрученными русыми усами.

СТИХОЗОДЧЕСТВО

(вместо манифеста 2)

Поэт переживает различные стадии формаций человечества: от доисторических и древних до неокосмических эр. Он не просто представляет их, а поселяется в них и живет день, столетие или всего один лунный вечер, а затем возвращается в настоящее, как на базу, которая служит ему связкой всех времен. Здесь он может рассказать современникам и потомкам то, что видел своими глазами в иной эпохе. Непоэты не имеют права ему не верить: они там не были…

Иногда поднимается некий занавес и другое время или какая-то философская модель предстает поэту во всей очевидности, динамике, со своей неоспоримой логикой, и, если он успел зафиксировать откровение на бумаге, оно остается, а нет, то занавес упал, наступила непроглядность, и невозможно вспомнить, что же это было. Хуже, если записи откровений необъяснимо утрачены, их невозможно восстановить, т.к. это не вопрос памяти, а некоего сверхзрения.

Составление сборника за период длиннее жизни некоторых великих поэтов – Михаила Лермонтова или Павла Васильева – сложнейшая задача и головоломка: хронология спорит с темами, темы перебегают дорогу хронологии. Но в первом случае образуется хаос тем, а во втором – дат. Хронология отображает процесс развития поэта, темы; и процесс развития самих тем, то, как они возвращаются, подчиняясь собственным законам.

Все поэтическое собрание – это единый сжатый эпос. Оно и следует законам эпоса с его повторами тем, образов, настроений, созданием своих героев, вступающих во взаимодействие.

Оптимальное решение составления – золотая середина. Оптимальное, но не идеальное. Невозможна чистая классификация, границы ее нередко размыты, одно стихотворение может полноправно относиться к двум разным циклам, а, порой, составные одного цикла разделяются десятилетием. Оптимальное решение составления – спиральное. Но как его технически воплотить в книге? Только визуально, печатая каждую тему либо особым цветом, либо особым шрифтом. Например,

1. гражданскую лирику – черноземным,

2. любовную – алой розы,

3. пантеистическую – зеленой рощи,

4. мистическую-фиолетовым, с аметистовой крошкой,

5. божественную – золотом с лазурью и белоснежностью.

Возможно, сопровождая каждый виток тематической спирали графическим символом, представляющим, допустим:

1. сеятеля и воина,

2. розу,

3. еловую ветку с шишками,

4. бумеранг, посох Гермеса,

5. цитату из партитуры симфонии, оперы -

и так далее в соответствии с воображением и образным рядом поэта. Да и темы на этом не исчерпываются; остается сказка, миф; а плодородие, может входить в любой из этих пяти пунктов и во все вместе взятые.

Но поэт обычно безсеребренник (не писать же согласно пореформенной орфографии «бес серебренник»; это же кто бес? поэт?!) и ему не за что издавать такие идеальные книги, а царей или графов Румянцевых, выполняющих одно из своихсвященных назначений – покровительствовать искусствам, что есть равноценно разработкам золотых копей, совсем не осталось.

По этой причине поэт мог бы отделaться простой нумерацией витков, исходя из того, что поэзия – это высшая математика. Но это математика образов, красок, цветов, музыкальности, благоухания. Между тем как цифры – немые факты. И поэту нумерации может быть мало. К тому же, есть стихотворения, которые стоят особняком, не подчиняясь никакой классификации, сами по себе являясь законченным миром и образом. Что поэту делать с ними? Он не отказывается ни от одного своего стихотворения, даже самого неудачного и слабого; ведь стихи – это дети души. И даже если он сожжет их, как Гоголь, они остаются с ним. Он-то их помнит, знает, они приходят на ум. Чтоб избавиться от них, возможно, остается только, как Гоголю, умереть. Но рукописи рождаются на небесах, и, возможно, там и ждут тех, кто их должен был донести людям, но не донес, вернул на небо. Вопреки его небесной воле передать их на землю.

На определенном этапе начинается прострация формы, отрешенность от нее. Поэт входит в некую шамбалу постформы, после формы. Там все поэтические жанры пребывают в состоянии сырья, первичной материи. Покоятся такими гигантскими световыми кристаллами разных полутонов, окутанные роящимся туманом. У кого-то из поэтов там, на этой стадии вырабатывается даже не белый стих и не ритмическая проза, а некое легкое дыханье.

Кто-то доходит до стилистически неприкаянного бомжанра. Бомжанр – это своего рода знак нашего времени, отмеченного новой волной потерянного поколения, людей не состоявшихся, недосостоявшихся или просто загубленных, таких как «русский Вийон» Сергей Чудаков или русский казах Игорь Полу– яхонтов. И он может свидетельствовать не столько или не только о неприкаянности или богемной разболтанности, а о большой работе, дисциплине и организованности настоящего ученого. Не нужно снова напоминать, что поэзия – есть высшая математика. Но до бомжанра поэт может дойти и после аскетического служения Музе, хотя она чаще требует от своих жрецов эпикурейства; и это будет крайняя реакция и на верность традиционным формам, и на современность. Но бомжанр – это не обо всех. У кого-то в какой-то момент может получиться лубок с вкраплениями античных миниатюр. Ведь фольклорная культура жила с нами веками, тысячелетиями, и никакой рупор авангардизма ее не заглушит. Разве что оглушит, а потом сам охрипнет, осипнет и заглохнет. К сорока годам точно, а поэт до сорока лет – ученик, говорит китайская пословица. Но Пушкин, Лермонтов, Байрон, Гумилев, Есенин, Рембо, Рубцов и т.д. оставили этот мир до сорока. И тут либо китайская мудрость заблуждается, либо не учитывает закон об исключениях, каковыми всегда являются гении, но в любом случае предоставляет нам помечтать о том, какими бы были произведения этих гениев, доживи они до возраста зрелого мастера, вернее, если бы им дали дожить.

Но появление нового голоса, жанра, второго дыхания происходит после нелегкого труда перелопачивания формы в виде сырья. Его будет кидать то в привычную, наезженную колею ( а, может, отъезженную?), то в нечто смешанное, былинно– верлибрное-ямбо-хорейное, подспудно мечтающее о гекзаметре. И, возможно, в результате этих перепадов создастся нечто особое, новое, если поэту хватит на то сил или, точнее, если Муза оценит его усилия и пошлет награду, необходимую ему, как воздух, которого станет не достaвать. Ведь шамбала постформы – высокогорная страна, у самых заоблачных вершин духа, в поднебесье. Но редкому поэту удается изложить в совершенно точном виде то, что он увидел, услышал там. Перед ошеломительностью видения иногда он чувствует свою неразвитость и знает ту душевную муку, через которую надо пройти, чтобы передать хотя бы бледное подобие откровения, увиденного на короткие мгновенья, кажущиеся вечными. То же самое испытывал и Гоголь: «Мою же собственную мысль, которую не только вижу умом, но даже чую сердцем, не в силах передать. Слышит душа многое, а пересказать или написать ничего не умею». Но поэта никто не спрашивает, хочешь – не хочешь, выполняй свой долг.

Ведь случается после пары головокружительных строк, он оказывается перед глухой стеной, и неведомо, что за ней. Остается только стать на колени, зажечь свечу и молиться, биясь о стену лбом. Но это может не помочь. Тогда он разбивает стоянку, разводит костер и сидит, уже ничего не ждет, не просит, а только лежит, подложив руки под голову, и смотрит на небо, бродит неприкаянно по окрестным зарослям, но снова и снова натыкается на непреодолимую стену. Иногда уходит с того места на годы, а то и на десятилетия, а иногда вдруг стена исчезает, открывается дальнейшая перспектива стихотворения – и это есть чудо! Но только вопрос: чудо ниспослано свыше или достигнуто безропотным стоянием и поиском? Но скорее всего, оно ниспослано вследствие смирения и терпенья.