Пером по шапкам. Книга вторая. Жизнь без политики

Помнится, в то время ко мне в гости приехал мой старший брат. Хотелось, конечно, показать ему нашу столицу, в которой он давно не был, ну и пообедать где-нибудь поприличнее. Пригласил я его в центр, в государственный в то время ресторан "Огни Москвы". Поднялись наверх, откуда открывался чудный вид на город, потом сели за столик, заказали немного вина, сырок, колбаску, рыбку красную, бульон куриный с гренками и какое-то местное фирменное блюдо. Словом, славно пообедали. И надо сказать, что этот поход в ресторан на моём семейном бюджете сильно не отразился, хотя работал я тогда рядовым музейным сотрудником с вполне рядовой зарплатой рублей около ста сорока.

Было время, в молодости, мы с друзьями в кафе при гостинице "Националь" забегали чашечку-другую кофе выпить. Студентам всегда пить хотелось в свободное-то время, и цены в центральном кафе нам не казались дикими. Хотелось поесть – пельменные почти на каждом углу, постоишь немного в очереди, а потом прямо из кипящего котла полторы-две порции со сметаной, маслом или уксусом да стаканчик кофе с молоком – вот и сыт. В Киев как-то приезжал поступать в университет. Поступил, но запомнилось, что, не имея достаточно денег, заходил в студенческую столовую и на тридцать копеек брал порцию украинского борща, оладьи в сметане да стакан чая. Зарплату я получал в то время всего восемьдесят рублей, однако сильно не страдал.

Этой весной встречал я на Курском вокзале своего старого друга Санькова Петра Сергеевича. Чудесный человек, между прочим – Заслуженный учитель, географ не только по профессии, а по духу. Мало того, что преподавал всю жизнь свой предмет с любовью, так ещё и пещеры в горах открывал, тропы к ним со своими учениками обустраивал так, чтобы туристам легче ходить было, затерявшихся в горах людей спасать выходил, не раз своей собственной жизнью рискуя. О нём даже знаменитый писатель Вениамин Каверин писал. Но дело сейчас не в этом.

Поезд пришёл на вокзал даже на десять минут раньше, но я уже был на месте. Выходит из вагона Пётр Сергеевич, а на лице смущение какое-то, и сразу говорит мне:

– Вот ты будешь сейчас смеяться надо мною, мол, интеллигент, а в Москву в тапочках приехал.

И в самом деле, смотрю – на ногах Петра Сергеевича настоящие комнатные тапочки, которые он взял с собой, чтобы в поезде удобно было. Объяснение последовало незамедлительно:

– Представляешь, я и подумать ничего не мог – такие нормальные женщины со мною в купе ехали. Они в Харькове ночью сошли, когда я спал. Просыпаюсь на таможне, глядь, а моих ботинок, что мне бывший мой ученик из Германии привёз, и в помине нет.

Я, конечно, посочувствовал другу и сказал, что приедем домой, и я подберу ему что-нибудь из своей обуви, поскольку размер ноги у нас одинаковый. Но Пётр Сергеевич в ответ:

– Что ты? У меня деньги есть. Зайдём сейчас в магазин и купим ботинки или кеды.

Попытка моя отговорить от немедленной покупки не удалась, и мы зашли в торговый центр на вокзальной площади. Первым отделом был обувной, и первое, что мы увидели, были кеды. Пётр Сергеевич посмотрел на них и тут же поинтересовался у меня, что это там за номера стоят длинные.

– Это, – говорю – цены, Пётр Сергеевич.

– Цены?! – удивился он. – Пойдём отсюда. Я учитель, да к тому же на пенсии, воровать не научился, откуда у меня такие деньги?

Словом, пришлось моему другу согласиться походить некоторое время в моих сапогах.

Не менее смешная история, если это смешит некоторых читателей, произошла, когда приехал ко мне погостить уж совсем недавно другой мой брат из Ялты. Ну, он доктор наук, на солидной должности, в Москве в прежние годы бывал довольно часто, и тут вот в первый же день решил показать своей жене столицу с борта речного теплохода. В былые времена мы с ним любили устроиться на палубе речного трамвайчика, взять по бутылочке пива и наслаждаться красотами столицы. Да кто раньше не любил этот вид отдыха? Суда ходили одно за другим, и очереди стояли в кассу.

В этот раз я предложил отказаться от затеи, сказав, что катера теперь редко ходят, но брат настаивал. Уж очень ему хотелось порадовать жену речной прогулкой.

Пришли мы к Южному причалу. Первым делом я предложил посмотреть не на расписание, говорившее о том, что катера ходят только в выходные дни с интервалом в полтора часа, а на стоимость прогулки.

– Ого! – воскликнул брат. – Сто шестьдесят рублей только до ЦПКО и, значит, столько же обратно, А на троих в три раза больше. Конечно, мы можем прокатиться, но, боюсь, что это сильно сократит наши дальнейшие планы пребывания в Москве и заставит во время прогулки думать не о красотах города, а о потраченных деньгах.

Понятно, что кататься расхотелось.

В этот приезд моего брата, как назло, недели на три отключили в нашем доме горячую воду для профилактики трубопровода, так что предложить горячую ванну я не мог. Но брат восторженно заявил, что рад такому совпадению, поскольку он мечтал сходить в московскую баню. Ему хотелось нечто вроде Сандунов, но я осторожно предложил съездить на Каширку в Сосновские бани. Туда я любил захаживать иногда в качестве оздоровительной процедуры – баня весьма полезна организму – и там я, как пенсионер, платил последнее время шестьдесят рублей, а чуть раньше и того меньше.

Приехали на место, а бани-то этой уже нет, закрыта. Видимо, для города оказалась нерентабельной, хотя народ туда, как я замечал, валом валил. Ну, делать нечего, пошли в ближайшую сауну. Там с радостью готовы были нас принять, если мы заплатим порядка полутора тысяч рублей за час. Понятно, это нас не устраивало. Не искать же нам на улице ещё нескольких напарников, чтобы снизить цену до двухсот рублей с человека. Мы хотели просто помыться без каких-либо выкрутасов.

Тогда я вспомнил про старые Селезнёвские бани, и мы поехали на метро к

станции Новокузнецкая. Эта баня была открыта. На видном месте увидели прейскурант цен. Здесь вход одного человека стоил шестьсот рублей по первому разряду и двести пятьдесят пониже. В Сандуновских банях цены оказались чуть повыше – семьсот первый разряд и пятьсот – второй.

Я заметил, что брат мой помрачнел. Желание купаться в московской бане, естественно, пропало напрочь. Он хоть и не рядовой научный сотрудник, но бюджетник, к оплате труда которых на Украине отношение не лучше, чем в России. У кассирши я поинтересовался, не знает ли она, где поблизости есть обычные душевые без саун и прочих прибамбасов, чтобы можно было просто помыться с дороги. Женщина удивлённая моей неосведомлённостью, заявила, что душевых уже давно в природе не существует. Ну да, раньше они имелись во многих районах города, да это было удобно людям не только приезжим, но и многим москвичам, всё ещё живущим в коммунальных квартирах без некоторых удобств, но сейчас не то время – городу нужны деньги, а какой доход с душевых за тридцать сребренников? Потому и дешёвые бани закрылись.

Однако мы вышли всё-таки из положения – поехали за город на дачу, а там нашли муниципальную прекрасную баню с парной и даже бассейном, где с нас, как с пенсионеров, взяли по двадцать пять рублей. У банщицы я поинтересовался, кто в основном посещает эту баню почти в тридцати километрах от Москвы? "Наверное, местные?" – спрашиваю. "Да что вы, – отвечает женщина, – местные сюда не ходят. Только приезжие".

Но, распарившись в парилке и исходя паром в предбаннике, я оказался рядом как раз с местным жителем, и он поправил хозяйку, сказав, что местные жители, конечно, посещают эту баню, хотя значительно реже, чем в прежние времена, поскольку раньше цена была тридцать рублей, потом стала пятьдесят, а теперь до ста хотят довести. А зарплаты у жителей посёлка далеко не столичные. "Да и многие старики, что любили ходить в эту баню, повымирали уже, – добавил он с грустью. – Нечто о них кто думает? Цены везде кусаются так, что выжить сегодня старикам особенно трудно, – и предложил: – вас побить веничком? Веничек, у вас я смотрю берёзовый, он здоровья прибавляет".

И пожилой, совершенно худой мужчина, никак не похожий на плотных, приехавших на своих машинах москвичей, стал легонько, будто дуновением ветра проходиться над моей спиной, а потом уж касаться листьями, поглаживая, готовя кожу к последующим шлепкам веток. Это был мастер. А я задумался над его словами о кусачих ценах.

Ну, почему, в самом деле, так мало думаем мы о простом человеке, который составляет большинство нашего общества? Не буду говорить о том, хорошо это или плохо, что мы перешли к капитализму. История сама скажет своё слово об этом, но позже. Я хочу сегодня говорить о другом. Каким бы ни был наш строй, людям должно житься при нём, по крайней мере, не смертельно плохо. И это обязано понять то значительное меньшинство людей, которым позволительно просаживать тысячи долларов в ночных клубах, казино, за игрой в роллинг барах, на ипподромах, элитных теннисных кортах, на различных шоу и варьете, то есть в местах недоступных простому человеку со среднестатистической низкой зарплатой или пенсией.

Был у меня как-то знакомый руководитель предприятия, умело грабивший и государство, и своих собственных рабочих. Так вот любимым выражением у него, отражавшим кредо его жизни, было "надо делиться". Что он и делал, но, разумеется, не со всеми подряд, а с нужными ему людьми, которые позволяли ему долгое время оставаться на плаву и у кормушки, дававшей ему безбедную жизнь. Он понимал – не будешь делиться хотя бы с частью людей, сметут немедленно.

Иной преуспевающий бизнесмен сразу скажет: "А я делюсь. Вот нищим в

переходах подаю, в благотворительных акциях участие принимаю".

Но я отвечу: "Не то это, совсем не то". Сделайте так, чтобы не было нищих на улицах, чтобы благотворительность была позором, оттого, что её вынуждены принимать несчастные, а не гордостью того, кто её оказывает, тогда все поймут, что жизнь в России наладилась". А мы сегодня почти с восторгом заявляем о том, что Москва стала самым дорогим городом в Европе и вторым городом в мире по этому показателю. Вот, оказывается, в чём теперь наша уникальность, вот в чём наше преимущество перед западом.

Доводилось мне бывать в Норвегии, Любопытная страна, лет сорок назад была в числе бедных. Потом нашли на своё счастье нефть, и государство зажило. Проедают сейчас свои сырьевые запасы. Но что они сделали? Доходы от продажи нефти не пошли главным образом в частные карманы, как это происходит у нас, а стали их делить не совсем, конечно, социалистическим способом, но всё-таки. Подняли цены на товары и услуги выше европейских, но одновременно в таком же соотношении подняли заработную плату своим гражданам, так что народ не пострадал, а даже стал жить лучше. Другое дело, что иностранцам Норвегия кажется очень дорогой страной, так они ж в гости едут, могут и потрясти кошельками, раз хочется путешествовать. Зато свой народ в Норвегии даже общественными туалетами бесплатно пользуется, и что самое удивительное для российских граждан, в этих туалетах всегда есть туалетная бумага, полотенца и жидкое мыло для мытья рук. А знаете, почему их никто не ворует? Потому что смысла нет, раз эти предметы везде имеются в достаточном количестве.

И усреднить в какой-то мере уровень жизни в Норвегии не побоялись, а у нас слово "уравниловка" стало почти ругательным. Всем хочется жить лучше всех, да ведь мало у кого это получается. Ну ладно, кто-то выбился в новые русские, вошёл в элиту, понятно, что хочется всего самого прекрасного, что б уж швырять деньги, так не напрасно. Ну и устройте для этой небольшой элиты несколько элитных ресторанов, элитных бань, клубов, супермаркетов и так далее, но не забудьте же при этом в большом количестве открыть и муниципальные бани, и душевые для простого народа, как это было всегда. Они ведь тоже приносят доход, пусть не фантастический, но зато в городскую казну, а не частной компании, прибыль которой чаще всего уплывает за рубеж. Разве нельзя те же душевые павильоны открыть при вокзалах для приезжих? Меня приятно удивило, что в Норвегии даже в школах душевые не являются редкостью. А у нас?

Нет, кое-что в нашей стране, разумеется, делается для простого человека. Для пенсионеров, например, открываются специальные магазины с товарами по сниженным ценам. Правда сами пенсионеры далеко не всегда знают, где такие магазины есть. Их никто не рекламирует – это же невыгодно городу. Зато широко рекламируется всё самое дорогое, всё для элиты. Есть продуктовые магазины для небогатых людей, но в Москве их всего несколько и расположены они в местах, куда нелегко добраться транспортом. Собственно, потому там и дешевле, чтобы привлечь покупателя в эти отдалённые неудобные для посещения уголки. То есть и в этом не столько забота о человеке, сколько о господине рубле или даже долларе.

Позволю себе привести одну цитату, которая, как мне кажется, будет к месту.

"Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, а на искусство начихать – самое высшее мюзик-холл".

Эти слова написал не коммунист и не сегодня. Принадлежат они поэту

Сергею Есенину, посетившему Германию в 1922 году, и как ни прискорбно это сознавать, но то же самое можно сегодня сказать о России, о сути которой Есенин писал в том же письме А.М. Сахарову "Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину".

Такое впечатление, что и у нас сегодня пропадает душа. О простом человеке – двигателе истории – перестали думать. Не пора ли повернуться к нему лицом? Пусть на Тверской висит красочная реклама не зарубежных гамбургеров, а рабочей столовой, пусть хотя бы в некоторых ресторанах появятся вновь, как раньше, не бизнес-ланчи за триста рублей, а обычные сытные комплексные обеды из трёх блюд, включая чай или компот и весь по пятьдесят-шестьдесят рубликов, пусть в многочисленных супермаркетах будут товары не только по стоимости золота, но и по нормальной цене, доступной обычному рабочему, служащему, учителю, учёному.

Лето в этом году выдалось необычно холодным и мокрым. У меня на даче подвал залило водой. Пошёл в хозяйственные магазины в поисках насоса, чтобы откачать воду. Предложили погружной насос "Ручеёк" за девятьсот рублей, но он не подходит, поскольку не всю воду со дна выкачает. Тогда продавцы догадались, что нужен дренажный насос и предложили итальянские модели стоимостью от двух с половиной до тридцати тысяч рублей. Я прошу простую ручную помпу, поскольку мне нет нужды постоянно работать с насосом, у которого автоматическое включение и выключение, специальные датчики и прочие удобства. Но оказалось, что такие помповые насосы российского производства стоят относительно дёшево – около четырёхсот рублей, и хоть сразу раскупаются, но поступают в продажу редко, поскольку не выгодны для торговли.

Вот и возникает опять вопрос: что для нас главное – человек с его заботами или прибыль торговых точек? Разумеется, для государства важна прибыль, с которой берут налоги будто бы в пользу бюджета. Это понятно. Тогда, чем выше цены, тем больше доход, как частным предпринимателям, так и государству, которое на эти доходы и должно заботиться о своих подопечных. Но почему-то одни подопечные не могут даже в баню раз в неделю пойти по причине её дороговизны, а другие, типа олигарха Романа Абрамовича не знают уже, куда девать свои капиталы, и потому в порядке развлечения покупают себе английскую футбольную команду "Челси" за какие-то сто сорок миллионов долларов. Такая цена нисколько не кусает олигарха. Но обратились бы эти деньги не в Англию, а в Россию, сделали бы так, что с высоких цен и налоги были выше, тогда, может, и для простого русского народа цены на товары не были бы уж такими кусачими.

«Литературная газета», 22.10.2003 «Кусачие цены» (с сокращениями)

«За» и «Против» Николая Островского,

или

ветер дует, а караван идёт

Семьдесят пять лет назад 22 декабря умер, неделю не приходя в сознание после тяжёлой болезни, известный во всём мире, уникальный во многих отношениях писатель Николай Островский. Ему было всего тридцать два года, когда он ушёл из жизни, вызвав своим существованием тысячи споров и о его романе «Как закалялась сталь», и о нём самом, «простом кочегаре, не написавшем до этого ни одной строчки», как говорил сам о себе прославившийся неожиданно писатель. Павла Корчагина узнали и полюбили на всех континентах земного шара, но ещё при жизни писателя, пожинавшего славу своей книги всего четыре года (первая часть была опубликована в апреле 1932 г.), были те, кому не нравился роман, и те, кто не верил в то, что прикованный к постели тяжёлой болезнью человек, практически неподвижный и к тому же слепой, мог написать сам столь полюбившуюся всем книгу.

Сначала Островскому приходилось самому отражать штыковые атаки своих критиков. Вот что он надиктовал для редакции «Литературной газеты» в ответ на опубликованный в газете материал по поводу романа «Как закалялась сталь».

«Только сегодня я прочёл в «Литературной газете» от 5 апреля статью Бориса Дайреджиева «Дорогой товарищ». И хотя я сейчас тяжело болен – воспаление лёгких, – но я должен взяться за перо и написать ответ на эту статью. Буду краток.

Первое: решительно протестую против отождествления меня – автора романа «Как закалялась сталь» с одним из действующих лиц этого романа – Павлом Корчагиным.

Я написал роман. И задачи критиков показать его недостатки и достоинства, определить, служит ли эта книга делу большевистского воспитания нашей молодёжи.

Во второй половине своей статьи критик Дайреджиев сходит с правильного пути разбора книги в этой области и пишет вещи, мимо которых я не могу пройти молча. Например: «Но здесь мы должны отметить ошибку редакции «Молодой гвардии. Дело в том, что Корчагин – это Островский (Его история недавно была рассказана М. Кольцовым в фельетоне «Мужество» в «Правде»). А роман – человеческий документ. И вот по мере того, как мир смыкается железным кольцом вокруг разбитого параличом и слепого Островского, семейная неурядица борьбы с обывательской роднёй жены Корчагина начинает занимать центральное место в последней части романа. Прикованный к койке Островский не замечает, как мельчает в этой борьбе его Павка. Типичные черты Корчагина начинают вырождаться в индивидуальную жалобу Островского через своего героя. Редактор книжки Т. Шпунт оказалась политически более чуткой, чем редакция журнала. Она свела к минимуму перипетии семейной ссоры, заострила политическую суть этой борьбы, тогда как журнал дал целиком эту растянутую часть романа, чем способствовал разжижению гранитной фигуры Павки Корчагина».

Зачем понадобились Дайреджиеву эти сенсационные сообщения, что Корчагин – это Островский, что это о нём писал в «Правде» Кольцов?

Как всё это режет ухо! Зачем понадобилось Дайреджиеву написать неправду (я с трудом воздерживаюсь от более резкого выражения) об авторе романа и Павле Корчагине, которых Дайреджиев отождествляет? Когда и где увидел Дайреджиев индивидуальную жалобу автора на окружающую его действительность?…

Если вы, т. Дайреджиев, не поняли глубоко партийного содержания борьбы Корчагина с ворвавшейся в его семью мелкобуржуазной стихией, обывательщиной и превратили всё это в семейные дрязги, то где же ваше политическое чутьё? Никогда ни Корчагин, ни Островский не жаловались на свою судьбу, не скулили, по Дайреджиеву…

Дальше т. Дайреджиев обращается с публичным вызовом к писателю Всеволоду Иванову взять на себя «инструментовку», «техническую шлифовку и озвучание» книги. После чего «она станет в уровень с лучшими образцами социалистического эпоса». Я ценю Вс. Иванова как писателя. Убеждён, что он тоже был смущён этим театральным жестом Дайреджиева. Мы, молодые писатели, только что вступившие в литературу, жадно учимся у мастеров мировой и советской литературы. Берём лучшее из их опыта. Они нас учат…

Книга имеет много недостатков. Она далека от совершенства. Но если её вновь напишет уважаемый Всеволод Иванов, то чьё же это будет произведение, его или моё? Я готов учиться у Всеволода Иванова. Но переделывать свою книгу должен сам, продумав и обобщив указания мастеров литературы. Эти указания и советы нам, молодым, нужны как воздух. Товарищеская, творческая их помощь, большевистская критика. Ничего этого нет у Дайреджиева».

Хороший ответ, чёткий и, как говорится, не в бровь, а в глаз. Да, сам Островский умел отвечать критикам. Но он ушёл, а выступления против него и героя его романа продолжались, особенно за рубежом, где никак не могли поверить в возможность искреннего самопожертвования, в то, что могут быть люди, живущие ради всеобщего счастья, а не ради собственной кубышки, наполненной купюрами.

Американский советолог Вера Александрова в своей книге «История советской литературы 1917-1962 гг.» писала о романе «Как закалялась сталь» и его авторе следующее:

«…Роман был напечатан в 1932 году, но не привлёк к себе интереса. Не привлекла интереса и 2-я часть, когда печатались в том же журнале с января по май 1934 года. Только после убийства Кирова…роман Островского оказался в центре внимания литературного мира. Широкие партийные и официальные круги стали проявлять интерес к судьбе Островского, они окружили его заботой и вниманием и попытались спасти его. Целая бригада писателей была послана к Островскому, чтобы помочь ему написать второй роман «Рождённые бурей».

Не знаю, каким образом можно было увязать популярность романа «Как закалялась сталь» с убийством С.М. Кирова, происшедшим 1 декабря 1934 г., но положительные рецензии и отзывы на роман появились ещё до этого события сразу же после журнальной публикации первой части, а за два последних прижизненных года писателя роман издавался пятьдесят раз, и купить его было в то время весьма трудно.

Шли годы. Ломали строй, за который воевал Павка Корчагин, во имя которого, превозмогая боли в теле, силой духа отодвигая приближавшуюся неумолимо смерть, писал свой роман Николай Островский. И вот появились новые хулители его творчества, новые сомневающиеся в искренности писателя, в гуманной направленности его помыслов.

Известный советский писатель В.П. Астафьев на волне всеобщего очернительства истории Советского Союза публикует в «Комсомольской правде» 6.10.90 свою статью «Так как же закаляли сталь?», в которой в унисон американской исследовательнице В. Александровой пишет:

«…Первым редакторам романа «Как закалялась сталь» Анне Караваевой и Марку Колосову пришлось будущую знаменитую книгу не просто править, но и дописывать, местами писать. В архивах Николая Островского да и в Сочинском музее должны храниться не только листы с линеечками для «слепого письма», но и тексты, сотворённые двумя командированными писателями. А вот хранятся ли? Я не уверен».

Однако нет таких текстов ни в музейных архивах, ни где-либо ещё. Более того, в командировку этим редакторам не нужно было никуда ехать, чтобы править рукопись Островского, так как первую часть книги он писал, живя в Москве в Мёртвом переулке. Но лучше всего по этому вопросу ответил известный литературный критик Лев Аннинский, выступая в октябре 1990 г. на научно-практической конференции, проходившей в Москве по случаю пятидесятилетия Московского государственного музея Н.А. Островского:

«…по существу того, ЧТО писал Островский. И КАК писал? Плохо? Может быть, и плохо, да сильно. Ибо такого рода исповеди не пишутся «хорошо» – они не действуют, если не выкрикнуты прыгающими воспалёнными губами.

Теперь последний вопрос: а если НЕ САМ писал? Что тогда? Вдруг это ему Анна Караваева писала? Или Марк Колосов?

Неужели не чувствуете, в какую ловушку мы попадаем с этими вопросами? Хоть один текст, написанный Караваевой или Колосовым, имел такое воздействие на людей, как текст Островского? Что же они от СВОЕГО ИМЕНИ не написали такого?

Разумеется, они могли помогать Островскому, могли монтировать, чистить, править текст – но никто не мог подделать и имитировать то высокое безумие, которое таилось и пылало в этой книге. Ослабить – можно было. Но усилить – нет. Подделать – нет».

Хорошо сказано. Как отметил бы сам Островский – в точку. Но любители позлословить, выдавая себя за радетелей правды, не унимаются. Некий Владимир Заманский в интернете помещает свои размышления о Николае Островском и приводит выводы Заслуженного лесовода профессора Павла Вакулюка, который «исследуя историю некогда дремучих Боярских лесов, обнаружил интересные факты, касающиеся такого, казалось бы, незаметного эпизода, как заготовка дров в Боярке в годы советской власти. Тема вывела профессора на историю Николая Островского и знаменитой узкоколейки, где Павка Корчагин потерял калошу и здоровье».