Городские сказки. Сказочные истории и рассказы

Озвучив мне программу распорядка дня данного отеля, он сказал, что завтра открывается в городке новый музей. К его открытию готовились долго, пока собирали экспонаты, документы и артефакты, времени прошло много. Местные конечно старались узнать все из первых рук, от работников музея. Городишко маленький, и потому всем почти все было известно и об экспонатах, которые будут представлены в залах, и о самих артефактах.

Но так как мы люди временные и из других мест прибывшие, то он предположил, что нам такое развлечение будет по нраву.

И предложил мне, как самому вежливому из нас – с чего он только взял это? – посетить музей не завтра, а сегодня, пояснив, что в музее работает его племянница, и она будет рада показать мне музей, так сказать, первому, что я буду его первым счастливым посетителем. Ну и сказал он еще, что племянница так долго ждала открытия, так готовилась к нему, что уже сегодняшнюю ночь спала беспокойно, так ей хотелось показать музей людям.

Музей носил обычное для всех небольших городков название «Краеведческий».

Рассказал я коллегам своим за обедом в небольшом зале ресторана при отеле об открытии нового музея, предложив им посетить его.

Увидев на их лицах кислое выражение, понял, что я пойду туда один.

Но я не расстроился, нет, я даже обрадовался, потому как люблю рассматривать все без сторонних взглядов, в музеях, которые я и раньше посещал, я всегда отставал от группы с экскурсоводом, чтобы лучше увидеть и понять то, что представлялось моим глазам и чувствам.

Музей располагался не в центре города, а на его окраине. Улочка, ведущая к музею, утопала в зелени. Домики, расположенные на тихой улице, будто дремали в тиши листвы.

Сам музей похож был на старинный купеческий трехэтажный дом. Резные ставни, обрамляющие старинные рамы, выполненные мастерской рукой художника-плотника, притягивали внимание своей необычностью, древностью что ли.

Нежностью были наполнены березки, окружившие дом, будто стража, охраняющая крепость, стояли они. Посетителей, как, впрочем, и обычных прохожих, не попалось мне по дороге сюда из гостиницы. Для таких малых поселений это было вполне привычным делом, но мне, жителю огромного города-гиганта, это сразу бросилось в глаза.

Не без волнения я поднялся по широкому деревянному крыльцу к дверям музея.

И только собрался взяться за ручку, как оттуда выпорхнула светловолосая, сияющая белозубой улыбкой девушка.

– Здравствуйте! – обратилась она ко мне. – Я ждала вас. Позвонил Аполлон Иванович, – и, увидев мои удивленные глаза, добавила, – это дядя мой, метрдотель из гостиницы, где вы остановились. Уж чем-то вы ему приглянулись, потому он и предупредил меня, что вы придете.

А меня зовут Диана Аресовна, я директор этого музея, и пока еще его единственный экскурсовод. Еще есть Мария Федоровна, это смотритель наш временный, но сегодня её нет.

Мы все еще стояли на крыльце, и здесь я с удивлением отметил и рассмотрел, что девушка такая маленькая, изящная, похожа больше на хрупкую статуэтку, чем на обычную жительницу таких городков. У меня-то опыт командировок был немал. И городов больших и малых я посетил достаточно. И заметил в себе новое ощущение. Будто глаза её огромные и серые смотрели не просто на меня, они будто видели меня насквозь, но сияла в этих глазах такая необычная теплота, которой так не хватает людям больших городов.

– Здравствуйте! – ответил я милой статуэтке Диане. И тоже представился: – Герман, можно просто Гера. Обычный инженер-механик, обычного предприятия.

И мы с Дианой вошли через холл в главный зал музея. То, что представилось моему взору, не описать никакими словами. Всё, начиная от половиц и заканчивая самой мельчайшей деталью, было таким искусным, будто здесь трудились мастера высочайшего класса.

На стенах, обтянутых шелком с необычными узорами цвета нежной чайной розы находились портреты основателей этого селения. Со стен смотрели красавицы и мужественные лица воинов-героев-защитников. Из необычно устроенных в нишах старинных светильников лился мягкий свет, создавая удивительные тени и блики, подсвечивая картины таким образом, что казалось, что не картины это, а живые люди смотрят на тебя внимательно и удивленно.

Как выяснилось, городок этот возник еще в X веке. Конечно, тогда и городком его нельзя было назвать, одна крепость-то и была здесь, но летопись гласила, что город этот был рубежом государства. Потому-то и сохранились воспоминания, начертания о городе, и представленные здесь артефакты.

Диана говорила и говорила, перечисляла имена и даты. Говорила все это так, будто рассказывала о своих самых любимых детях и друзьях. Эта экскурсия-лекция была возвышенной одой краю своему. Песнью восторженности и радости. Экспозиция, любовно собранная и оформленная местными энтузиастами, была представлена мне Дианой.

Из одного зала мы переходили в другой, и каждый зал был краше предыдущего. Каждый открывал свои тайны, а с помощью милого директора этого музея с неромантическим названием музей представлялся мне лучшим Музеем мира.

Пройдя три этажа музея и уже спускаясь вниз по ступеням, Диана на мгновение остановилась, будто вспомнила что-то важное.

– Постойте-постойте, вы ведь, кажется, инженер-механик? – спросила она.

Я подтвердил это.

Диана продолжила: – Вы знаете, вчера дедушка из села, что в километрах пяти от нашего городка, привез нам для выставки один механизм. Сам он в механике не разбирается. Но механизм старинный. Может, посмотрите на него, хотя бы скажете, от чего он, или для чего он был предназначен.

Тут уж меня удержать было невозможно. Люблю все странное и необычное, конечно я согласился посмотреть эту штуку.

Нам пришлось снова подняться наверх, за маленькой дверью третьего этажа в одном из залов было устроено нечто запасника.

Отперев дверь, Диана пропустила меня вперед, на ощупь включил я свет, и моему удивленному взору предстало нечто! На столе в центре комнаты стоял ящик небольшого размера, высотой сантиметров тридцать, шириной и глубиной сантиметров пятнадцать. А внутри находились шестеренки и колеса разного диаметра.

– Вот, смотрите, еще ключ к механизму этому имеется, – сказала мне Диана. И протянула немного погнутый, на взгляд вроде латунный, старинный ключ.

Еще не полностью оторвав взгляд от механизма, судорожно соображая, на что же этот предмет больше похож, я отвел руку в сторону ладонью вверх, ожидая холодок от положенного мне в руку ключа.

И лишь ключ коснулся моей ладони, не выпущенный еще из руки Дианы, как ток пробежал между нашими телами.

Все погрузилось во мрак. Время исчезло, вместе с именами и музеем.

Мы оказались в неизвестном месте в полнейшей темноте. Не поняв, что с нами, мы попытались определиться, где находимся. Руки наши были пусты. Вокруг нас не было ничего. Взявшись за руки, вздрогнув при этом, мы, скользя стопами по поверхности пола, пытались нащупать хоть что-то.

И вот рука моя коснулась влажной поверхности холодной стены. Девушка, начав дрожать, прижалась ко мне. Я, пытаясь вспомнить, кто я, и кого же держу за руку, а теперь и в объятиях, прижал девушку крепче. Шепча ей что-то вроде того, чтобы она не боялась, что мы вместе, и что нас ничто не разлучит.

Говоря это, я начал вспоминать, что нас вдвоем отправили в холодные казематы в наказание за то, что мы отказались от даров колдуна. Их мы должны были принять, и ими одарить нашего повелителя.

Ох, и тяжелая участь нас ждала, но пока нас пугали, и я об этом знал, не знаю, откуда, но знал точно.

– Горни, милый Горни, как хорошо, что я не одна, – шептала мне девушка, и я вспомнил, что это Малир, моя возлюбленная невеста шепчет мне ласково слова успокоения.

И вот послышались гулкие шаги по каменному коридору. Тени заметались от факелов, несомых кем-то, кто приближался к нам.

И вот свет огня добрался до нас, и мы увидели перед собой Пираса, колдуна, мага, которому мы должны были помочь погубить правителя.

Он, звякнув ключами, отомкнул железную дверь нашего места заточения.

Заговорил Пирас: – Ну что, жалкие существа из рода человеческого, подумали ли вы о том, что вас ждет в случае вашего непослушания моему решению?

Решив потянуть время, и сообразив, что никак не могу вспомнить, что же предшествовало нашему заточению, я сказал:

– Ну что же, веди нас к солнцу, веди нас к звездам, покажи нам еще раз и расскажи, чего же ты от нас хочешь на самом деле.

Пирас, как-то сморщившись и сгорбившись, и обретя вид дряхлого старика, зашамкал:

– Ну что же, дети мои, пойдем со мной.

И все дорогу шел перед нами, освещая путь факелом. В маленькой комнатушке, куда он нас привел, он рассказал нам о своей задумке по искушению правителя древними артефактами.

И разложил перед нами товары, которыми мы должны были увлечь правителя государства, чтобы он, увидев их, захотел ими обладать, но взамен этого он должен был отдать свою молодость магу-колдуну.

– Смотрите, – говорил он нам, – какая замечательная шапка, она непростая, ведь она невидимка. Правитель ваш, обладая такой шапкой, сможет присутствовать на любом сборе, любого двора, и там, подслушав секреты, может так организовать свою политику, что станет Властелином мира.

Маг поднял вверх указательный палец, показывая, что это ли ни есть главное достижение и желание всех правителей.

– Или вот, смотрите, сапоги-скороходы, немного запылились они, конечно, но скорость у них от этого не убавилась. В таких великолепных сапогах что бы ни случилось, какая бы катастрофа на земле ни произошла, он всегда сможет убежать в безопасное место! Разве не чудесное это чудо? – спрашивал он у нас, ожидая видимо от нас одобрения своих мыслей.

Но мы ждали продолжения и молчали, будто набрали в рот воды.

Старик продолжал: – Вот еще есть волшебная палочка, что угодно можно заказать ей. Все она выполнит, ну или почти все.

Или вот еще, посмотрите, кошелек-самотряс. Великолепнейшая и забавнейшая штука. Сколько бы ты ни вытрясывал кошель этот, деньги там не заканчиваются! Разве не прелестно это? – опять спрашивал он.

Или вот скатерть эта, да не проста она – это самобранка. Не смотрите, что немного порвалась, блюда подает до сих пор самые лучшие, какие только пожелаешь, можете ли вы отказаться от чуда такого? И слуг не надо, и повара не нужны. Ешь да пей в свое удовольствие.

Ну, уж горшочки с кашей я вам и не предлагаю, это совсем старинная вещь, да и коза вам золотая вряд ли нужна.

И тут он пытливо уставился на меня. Глаза его сверлили и сверлили меня.

Я, как бы через силу ответил: – Ну а что же будет, если правитель согласится поменять свою молодость на ваши волшебства?

– Оооооо! – закричал маг. – Тогда я стану самым молодым магом, у меня будут тысячелетия на новые опыты, и потом, я смогу…

А… вам незачем этого знать.

Вам и надо-то лишь уговорить правителя на обмен. Кстати, неплохой обмен.

Вы же знаете, с вами я честен. Мне к правителю нельзя, не допустит он меня, только вам он и верит. Потому и выбор мой пал на вас.

Соглашайтесь, ведь, согласившись со мной и моим предложением, вы тоже приобретете вечность! И будете рядом со мной всегда! Думайте! Думайте!

Если хотите, могу вам дать примерить вот шапку эту, и кошель потрясти. Ну, как?

Я напряженно думал. Вспоминал правителя, вспоминал – ну почему он допускает к себе только нас с Малир. Думал, думал, сердце лихорадочно стучало в груди моей. Малир, прижимаясь ко мне всем телом, давала мне свою силу отваги и свою память.

И я, о, счастье, вспомнил, что мы совершенно безбоязненно сможем принести правителю нашему эти дары от мага. Правитель наш лучший друг. Принести ему можно это совершенно безбоязненно, потому что он самый лучший и чистый человек, который был нам известен. Никогда и ни за что он не согласился бы ни от кого взять дары эти. Даже если бы мы их ему преподнесли.

Такого чистого сердца не видели мы, к такой чистоте мы стремились с Малир. Он был для нас примером примеров. Он был Идеалом, к которому надо стремиться всем.

Малир, крепко сжав мою руку, будто прочитала она мои мысли, тихонько шепнула: «Ты прав! Я с тобою всегда и навсегда! И рада, что ты уверен в чистоте правителя, и еще больше рада, что ты чист сердцем, и так же, как и он, горяч!»

Но все же, несмотря на заключения мои мысленные и поддержку Малир, я отказал магу. Сказал, что дружбу предать нельзя, что нет смысла искушать правителя, что если бы и сам был правителем, то ответ мой был бы такой же. И если магу нужны мои и Малир молодость и силы, то и тут ему будет отказ.

Завизжал маг, будто отдавили ему мозоли тысячелетние. Кинул в нас ключом железным от подземелья, где мы сидели, но, выставив вперед руку, и почувствовав, что Малир тоже протянула руку вперед, мы вдвоем поймали ключ.

***

Стряхнув с себя наваждение темноты, я обнаружил в руке ключ, который еще держала в руке Диана, мы находились вдвоем в запаснике музея.

***

Что было потом? Думаю, что это будет не так интересно читателю.

Единственное, что стоит добавить, что с недавних пор работаем мы с Дианой вместе, в нашем любимом Краеведческом музее.

Да, и все же уточню про механизм старинный, который нашел и принес в Краеведческий музей дедушка. Выяснилось, что это старинные солнечно-звездные часы.

У нашего музея раритет этот забрали потом в главный музей нашего Отечества, уж очень он им интересен показался.

Павел

Кроме Павла, в купе пассажиров не было.

Убрав свои вещи, он забрался на верхнюю полку.

– Ну и хорошо, что нет никого, – с облегчением подумал Павел, – не будут лишний раз тревожить беседами или вопросами, которые так часто возникают у случайных попутчиков.

Мысли громоздились одна на другую. Лезли, толкаясь, будто в безумной очереди. Молодого человека лихорадило от его, как ему казалось, безвыходного положения. Потом он вдруг успокаивался, вздыхал тихо, пытаясь уснуть, но опять круг мыслей, завершив один виток, заходил на другой.

Его мутило от себя, от всего того, что он старался забыть всеми силами.

Он хотел спрятаться от мыслей и от себя. И наконец-то он забылся беспокойным сном. Поминутно вздрагивая, ежась, свернувшись в калачик.

На одной из станций в купе вошел дед. Скинув с себя рюкзак, он, стараясь не шуметь, вышел за чаем.

Вернувшись с двумя полными стаканами горячего, исходящего паром янтарного напитка, он уселся на нижнюю полку.

Павел, почувствовав, что в купе ворвались струи свежего ночного воздуха, приоткрыл глаза. Поморщившись опять от своих муторных мыслей, он попытался сделать вид, что спит.

Но дед, то ли не замечая, что парень, лежащий на верхней полке, сморщился, как от зубной боли, то ли желая просто поговорить, обратился к Павлу:

– Будь здрав, молодец!

В голосе деда играли звенящие ноты радости. Тембр голоса деда был сродни звучащему альтово-сопрановому регистру духовой трубы.

Голос его был удивителен. Он звал к пробуждению, он звучал так жизнеутверждающе, что Павел, не ожидая от себя такой прыти, ответил:

– И вам здоровьичка крепкого, дед! – войдя в роль нахлынувшей старины говора.

Мысли, которые будоражили сознание Павла, исчезли, или просто утихли.

Дед, завладев вниманием молодого человека, представился:

– Пантелеймон Петрович. Бывший работник совхоза «Заречный».

Павел, протянув руку с верхней полки, тоже назвал свое имя.

И спрыгнул сверху. Еще раз крепко пожав руку деду.

– Ну, вот и познакомились, – сказал Пантелеймон Петрович, – присаживайся рядом, да попьем с тобой чаю дорожного.

Павел сел за столик напротив деда. Вспомнив, что у него в сумке есть пирожки, приобретенные в привокзальном буфете, он вынул их и, развернув пакет, предложил угощение.

Колеса поезда мерно отстукивали ритм пути. Разговоры, поначалу не касающиеся личных дел, утихли, исчерпав себя.

Но дед, не успокоившись на этом, предложил Павлу:

– А давай-ка мы с тобой ещё чаю выпьем, да поговорим о жизни, вижу, что тебе не по себе, а чаек, глядишь, и поможет чем, а может и я смогу тебе чем пригодиться, да совет, ежели он тебе надобен, дать. Жизнь-то вроде простая штука. Но иногда так завернет, что уж и деваться от её виражей некуда.

Павел, вначале даже и не думавший о ночных разговорах с попутчиками, теперь переменил мнение по этому поводу. Дед своим выговором, да присущей ему теплоте в речи, вытягивал больные нити из Павла, помогая невольно убрать тяготившие его мысли. Настраивая думы его на лучшее звучание что ли.

– А давайте выпьем еще по стакану живительной влаги, – согласился он, и направился за чаем.

Вернулся быстро, даже торопясь продолжить беседу.

Дед, прищурясь, отпив глоток горячего чая, проговорил:

– Знаешь, Павлуша, расскажу я тебе немного о жизни своей студенческой. Давно это было, конечно. Давным-давно. Уж и быльем поросла память о тех далеких годах. Но, возможно, что тебе удастся хоть как-то понять себя, глядя на события своей жизни через призму тех событий, о которых поведаю тебе.

Увидев взгляд Павла, который пронзительно уставился на него, дед сказал:

– Видишь ли, сынок, глядя на тебя, понимаю, что тебе нужна поддержка. Плохо тебе, муторно тебе, а понять причину своей тоски-печали ты не можешь. А мы с тобой сейчас поговорим о всяком-разном. Я тебе о своем житье-бытье поведаю, а потом ты мне о своем расскажешь, если захочешь.

Павел притих, понимая, что дед этот – не совсем простой дед. Знающий что ли. Всяк ли человек может понять, что кому-то рядом с тобой плохо. Вот то-то и оно, что не всякий. Каждый видит во всем только себя, а нужды рядом сидящего и стоящего не чувствуют и не принимают.

Дед продолжил:

– Было это можно сказать при царе Горохе, то есть давненько, учился я тогда в институте. Тогда, было времечко, отправлялись студенты на лето в составе стройотрядов или на строительство, или в помощь колхозам и совхозам. Да ты знаешь, наверное, о такой практике?

Павел кивнул, подтверждая слова деда.

Пантелеймон Петрович продолжал:

– Наш стройотрядный курс из родного института поделили на несколько частей и отправили по деревням страны нашей огромной.

На долю нашего отряда выпала честь строительства конюшен, да заготовка сена и силоса.

Все городские были в нашем отряде. Ни одного деревенского паренька или девушки.

Все нам было в новинку. Нас привезли, выгрузили вещи и оставили в деревне на два месяца.

Председатель совхоза был рад увидеть нас. Добрые руки, да в пору, когда необходимо заготавливать впрок сено, очень нужны были в деревне.

Нам выделили сарай не сарай, а очень просторное помещение, барачного типа.

Кстати, сарай-то неплохой был. Пол, устланный свежим сеном, пахучим, притягивал взгляды своей необычностью.

Девчонки наши поначалу возмущались тому, что мы, будто коровы, в хлеву жить должны. И убрали все сено из-под ног. Вместе с сеном ушла романтика деревенской жизни. Запах лета улетучился из нашего нового дома. И девчонки снова, теперь уже радуясь, разбросали сено по полу.

И впоследствии ежедневно кто-нибудь из них приносил новой травы, для усиления запаха в наших деревенских хоромах.

Девчонок у нас в отряде было всего двое. Танюша да Аннушка. Они поехали с нами, зная, что им придется готовить нам ежедневно супы и каши, варить бесконечные компоты, читать нотации вместо оставленных нами дома мам и бабушек.

Девочки наши работу свою выполняли на «отлично». Кормили нас так, что после обеда и шевелиться неохота было, а завтрак был вкуснее вкусного. Особенно если его удавалось сдобрить ягодами земляники, малины или черники.

Первую неделю мы только обвыкались, присматривались, знакомились с местными. Отношения с деревенскими ребятами у нас сложились довольно миролюбивые. Тем более, что их девчатам мы не задавали лишних вопросов, да и на местные танцы в клубе не ходили.

У нас была своя романтика. Вечерами, уходя к реке, мы, взяв гитару, пели романсы и баллады, пекли в костре картошку, обжигаясь и пачкаясь сажей, ели её и фырчали от удовольствия.

Местные ребята, работавшие трактористами, их не так и много было, остальные подались в город, примыкали к нам у костра нашего вечернего.

Приносили с собой гитару или гармонь, и пели народные песни.

В один из вечеров, Кузьма, один из местных жителей, предложил нам испытать себя на мужество и закалку нервов. Сказал, что в лесу в день Ивана Купалы вырастает избушка без курьих ножек. Но очень древняя. И из избушки той разносятся вопли и скрежет. И никто из местных не решается туда подойти и зайти. Был, говорят, один храбрец, но после ночи проведенной рядом с избой той, он поседел и перестал говорить, потом уж его в больницу забрали.

Разве может быть страшным что-то, когда тебе семнадцать лет? Нет, конечно.

Мы, сказав, что это враки, не боялись той избы.

Но день Ивана Купалы приближался. Ежевечерне один из нас напоминал о вырастающей за ночь избе. Но, так как к избе можно было подойти только в одиночку, то должен был быть лишь один герой, желающий проверить свою храбрость.

Если рядом с избушкой появлялось пара человек, то изба исчезала, будто и не бывало её.

А туда бы зайти хотелось, да глянуть, кто же воет там, да скрежещет чем?

Наступила ночь та самая. Мы опять сидели у костра, песни не пелись, истории не рассказывались. Все ждали сами от себя и от каждого сидящего рядом того слова веского, которое укажет на смельчака.

Никто не признавался в трусости своей, но и никто не собирался пойти в лес, да убедиться в наличии избы.

Страх мучал каждого. Видимо всем рисуя жуткие картины. Храбрецов не находилось в нашем кругу.

Местные, видя, что никто из нас не собирается к лесу, махнув на прощание нам рукой, собрались к деревне.

И я тут встал, и сказал: «Ну что же, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Пойду я в лес. Да разгадаю вашу лесную Ивано-Купальскую тайну. Посмотреть мне надо на избу вашу, а может, и нет там ничего, ведь признайтесь, вы же придумали эту сказку?»

Кузьма молчал, глядя на меня исподлобья.

Я собрался с духом, и, обведя прощальным взглядом круг друзей-товарищей, сидящих у костра, отправился в неизвестность.

Стоило зайти в лес, темнота расступилась, представив моему взгляду избу, всю поросшую мхом. В оконцах малюсеньких пылал свет, но пыль, лежащая густым слоем на стеклах, не давала возможности рассмотреть, что скрывается за ними.

И тут я услышал дикое гиканье, оно неслось из-за дверей избушки. Присев от неожиданности звука, я продолжил путь к домику. Ступая осторожно, мягко я приближался к избе.

***

Павел напряженно смотрел на деда. Сейчас он был им, сейчас именно Павел шел к избе неведомой, пугающей всех своим криком. Павел шел и не дышал.

Настолько живописно представил он картину, рисуемую ему Пантелеймоном Петровичем.

***

Когда из избушки послышался скрежет железа, я уже понял, что зайду внутрь, чего бы мне это ни стоило.

Нет смысла бояться, если ты даже не знаешь, чего боишься.

Будто надев на себя броню отваги и бесстрашия, я, подойдя вплотную к избушке, взялся за ручку двери.

***

– Ну что? – обратился дед к Павлу, – говорить, что дальше было?

И, выжидательно смотрел на молодого человека.

Павел пересохшими губами почти прошептал:

– Да, конечно продолжайте, необычен конечно ваш рассказ, и будто я там, в лесу этом рядом с вами стою, иду рядом, держу эту дверную ручку. Но пожалуйста, говорите, что было дальше.

По коридору поезда прогрохотал кто-то коваными каблуками и вновь все стихло. Колеса отбивали ритм сна. Вагон спал, но нашим попутчикам было не до сна.

Дед, отпив глоток почти остывшего чая, продолжил.

***

Дверь была заперта. Я постучал.

За дверью стихли движения, закончил кто-то скрежетать, топот и гиканье тоже прекратились.

– Хто тама? Дух ли лесной к нам пожаловал, или человечий?

Голос, задающий эти вопросы, был подобен скрежету пилы по заржавевшей поверхности металлической крыши.

И представилась мне стоящая за дверьми старуха ростом с метр, сморщенная да худая, обросшая кореньями и мхом.

Я ответил, что я, мол, дух человечий, что пришел без особой надобности, а для интереса собственного.

Скинул некто в избушке крючок с петли внутренней и, взяв меня за руку, прямо втянул в избу.

От яркого света я вначале зажмурился, а потом, потихоньку приоткрыв глаза, оглядел пространство.

Я увидел, что стою посредине огромного зала, с высоченными потолками, а из-за колонны зала меня манит к себе пальцем загадочная личность, лицо которой, впрочем, как и вся фигура, было укрыто от взглядов одеянием цвета мха.

Не понимая, как такой маленький дом смог вместить в себя такой зал, я отдался мгновению. И предоставил событиям возможность устраиваться так, как им удобно. А сам, просто последовал за манящей и зовущей меня за собой фигуре.