Шуршали голуби на крыше

Шуршали голуби на крыше

Валентина Телухова

Редактор Марина Кулакова

© Валентина Телухова, 2017

ISBN 978-5-4485-7193-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Глава первая. Странные люди

Деревня называлась Кудринка. Она стояла на берегу речушки с таким же названием. У реки не было крепких берегов, которые бы направляли её потоки, поэтому она позволяла себе «капризничать»: часто меняла своё русло и причудливо извивалась. Вокруг неё и по правому, и по левому берегу было множество озер, которые прежде были её старым руслом и назывались – «Старицы».

Легкомысленная речка по каким-то неведомым причинам чаще всего весной прокладывала себе новый путь, как будто за зиму она забывала прежнюю дорогу. За одну ночь Кудринка смывала целые огороды и радостно подбиралась иногда прямо к порогам домов. И были случаи, когда дома приходилось переносить на новое место.

Кудринка раздваивалась на рукава, образуя островки, потом сливалась в один поток, журчала на перекатах, играя камешками, застаивалась в глубоких омутах, принимала родники и ручейки, и становилась к устью полноводнее.

И рыбка в речке водилась, и ребятня плескалась летом, а вечерами приходили искупнуться и взрослые, а в период освоения Амурского края была она водной дорогой для первых переселенцев.

В том месте, где была расположена деревня, речка выгибалась дугой, и единственная улица повторяла её изгиб. В центре деревни была площадь, на которой стояло главное здание села – бревенчатый несуразный клуб барачного типа с печным отоплением. Чуть в стороне за клубом была ферма крупного рогатого скота на сто голов, рядом с ней – телятник. Здание фермы и здание клуба были так похожи друг на друга, что было непонятно, то ли ферму разместили в бывшем клубе, то ли клуб – в здании бывшей фермы.

В центре села на этой площади стоял скромный памятник, за которым жители деревни бережно ухаживали. Пирамидку сложил печник дед Ефим, поэтому она и походила на печную трубу. Она была помазана глиной и побелена, обсажена кустами, обнесена железной изгородью. На пирамидке была прикреплена табличка, на которой значилось, что летом 1921 года на этом месте были расстреляны революционеры. Далее перечислялись имена троих погибших, а четвертое имя названо не было, просто написано было внизу: «И один неизвестный».

С детских лет знали все деревенские жители эту печальную историю. Пришли неожиданно каратели в деревню, застали партизан, которые укрывались в деревне, врасплох и казнили без всякого суда и следствия. Хоть и не разрешали каратели хоронить погибших, но кудринцы угроз не побоялись, захоронили их тайно на кладбище, а могилку с землей сравняли.

Потом, когда началась мирная жизнь, насыпали холм над братской могилой и стали ухаживать за ней, а на месте гибели поставили памятник.

За деревней на север была марь – огромное труднопроходимое болото, через которое не было дороги, но в западной стороне были просторные поля – настоящая радость для хлебороба. С юга деревню подпирали сопки. В некоторых местах река подходила к ним так близко, что едва оставалось место для дороги, которая ниточкой вилась вдоль них. За рекой тоже были поля, но принадлежали они другому хозяйству.

Кудринка была в стороне от больших дорог, но жила одним дыханием со всей страной. Звучало радио. Огромный серый репродуктор висел на столбе возле клуба, и в шесть часов утра, когда доярки уже подоили коров, и молоковоз повез удой в районный центр на молочный завод, а телятницы напоили телят теплым молоком, когда трактора уже отшумели за околицей и начали работу в полях, проснувшееся радио радостным голосом московского диктора произносило: «Доброе утро, товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику!»

«Закончили уже!» – шутила Надежда Степановна – бригадир животноводов. А диктор не унимался. Он предлагал делать круговые движения руками, ставить руки перед грудью и махать ими в разные стороны, приседать и кланяться и завершить все бегом на месте.

Бедные горожане! Это же надо же, им на месте бегать предлагали! А кудринцам было куда сбегать «на живой ноге», как говорила бабушка Фленушка: хоть на речку, хоть на верхние озера, хоть в лесок!

Вечерами шли телевизионные передачи, и в каждом доме были черно-белые телевизоры. В программе «Время» дикторы рапортовали о том, как прекрасно живет и трудится страна. В деревне и в самом деле неплохо жилось. При клубе была небольшая библиотека, а фильмы демонстрировались в нем каждый день. Жители села – полеводы и животноводы добросовестно трудились на ферме, на телятнике, на зерновом дворе, на обширных пашнях. Дети учились в школе, которая размещалась в пристройке к клубу.

Школа была начальная и малокомплектная, в одной классной комнате под руководством одного учителя занимались ребятишки с первого по третий класс. Учительница в селе не жила, а каждый день приезжала на школьном автобусе, который забирал старшеклассников в соседнее село на центральную усадьбу в среднюю школу.

Ранним утром в деревню ежедневно приезжал ещё один автобус – рейсовый и разворачивался возле клуба. Он увозил всех желающих в районный центр, а в четыре часа дня он делал второй рейс, и возвращал кудринцев домой.

Каждую весну в село приезжали переселенцы. Народ был всякий, приживались редкие, нравы в деревне были строгие, пьянство считалось делом зазорным. Всеми делами в селе распоряжался управляющий вместе с бригадиром и заведующей фермой.

Управляющий себя не возвеличивал, бригадир и заведующая фермой тоже были люди скромные. Сама себя возвеличивала и считала себя первым человеком в деревне, самым важным и значительным Мария Михайловна. Начальник узла связи. Именно так она себя называла.

Это в других деревнях человека с почтовой сумкой называли почтальоном или почтаркой, а Мария Михайловна такой вольности не допускала. Отдельного здания у почты в селе не было. Мария Михайловна всех обслуживала на дому. Летом она никого во двор не пускала, а если кому нужно было отправить перевод, посылку, то бланки они заполняли на чистой, гладкой, отмытой и выскобленной деревянной крышке, которой была накрыта бочка с дождевой водой, стоявшая за двором. Деньги и заполненные бланки, посылки передавали через забор, а письма опускались в почтовый ящик, который горделиво висел на столбике возле дома.

Зимой Мария Михайловна посетителей пускала во флигелек во дворе, который отапливался всю зиму, но почему—то назывался летней кухней. За почтой начальник узла связи ездила на центральную усадьбу каждый день на лошади, которую летом запрягала в телегу, а зимой – в сани. По деревне почту она не разносила, она приучила всех жителей за почтой приходить к её двору. Она устраивала выдачу всегда вечером в одни и те же часы, и по такому случаю летом надевала почтовую форму черного цвета с медными пуговицами, которую ей когда-то давным-давно выдали. Форму затем отменили, но Мария Михайловна не нашла в себе силы расстаться с такой красотой, поэтому носила её бережно и осторожно много-много лет и в клуб одевала по праздникам. Зимой она распахивала полы куртки, чтобы все видели, что она в форме, а значит при исполнении своих обязанностей.

Замечательных людей в деревне жило много, и каждый человек был на виду, и о нем волей или неволей знали всё, потому что родился он здесь и вырос, потому что женился, и сам стал детей растить, потому что кому-то он здесь был брат, кум и сват. А если он человек приезжий, то о его прежней жизни узнавали из нечаянных слов, разговоров, из слухов. А что не знали, то домысливали.

Когда в Кудринку приехали эти маленькие люди и привезли с собой годовалую девочку, все решили, что не может быть, чтобы её отец и мать были настоящими кровными родителями девочки. Ну, не могла такая маленькая женщина стать матерью! И не мог такой маленький, похожий на ребенка мужчина стать отцом!

Издалека приезжие были похожи на детей, но у них были лица взрослых людей. Печальные лица. И эта печаль в их глазах вызывала сострадание. Как им жить в этом мире, где все предметы им слишком велики? До выключателя даже трудно дотянуться, не говоря уже обо всем другом.

Они купили себе заброшенный домик, а на время поселились у соседки Марии, и сразу все, кто мог, пошли помогать новоселам устраиваться на новом месте и потихоньку расспрашивать: кто они, откуда, почему не по переселению приехали, а за свои денежки? Надолго ли в эти края?

На все вопросы Алексей Алексеевич и Ольга Алексеевна отвечали неохотно, но твердо говорили, что приехали они сюда навсегда. Были Колосовы все на одной фамилии, в свидетельстве о рождении девочки было написано, что она – Зинаида Алексеевна, значит и правда, этот карлик был её отцом!

И хотя были в деревне в это лето новости и погорячее: суматошная Валентина вышла замуж за Антона, но со свадьбы сбежала, и ни к другому, а просто так, застеснялась бедная и где-то скрывалась. И молодой муж её искал повсюду, а деревня жалела его.

– Бедный парень! Вот и женился уже, а все живет один, без всякой радости! – вздыхали мужики вечерами на скамейке.

Так и вспоминали потом этот год по двум этим событиям.

– Постой-ка, да в каком году это было? Это же было, когда махонькие к нам в деревню приехали, а от Антона Валентина со свадьбы сбежала.

– Это же какая Валентина? Та, у которой пятеро детей?

– Она самая. За речку к тетке скрылась. Застеснялась так сильно! А сейчас не стесняется! Пошло дело! Уже пятеро на руках! Да какие детки золотые!

Мужики многозначительно хмыкали и переходили в разговорах на другие темы.

Все было в деревне размеренным и чуть замедленным, и только речка торопилась куда-то из года в год.

Маленьким людям помогли устроиться на новом месте. Электрик Костя перенес им выключатели и розетки пониже, а возле колодца во дворе их дома сделала приступочки, чтобы они могли легко им пользоваться, и устроили колодезный журавль с маленьким противовесом, чтобы им легче было воду доставать. Дом внутри подремонтировали, отмыли. Хотели побелить, но новые хозяева воспротивились. Они сказали, что от чистого дерева больше света исходит. От прежних жителей в доме осталась плохонькая мебель, да утварь. Управляющий разрешил взять кровати со склада. Жить было можно!

Колосовы весной посадили огород, заложили сад, развели птицу и стали держать коз и зажили в трудах и заботах. Ребенка нужно было молоком поить, а с коровой хозяевам не справиться! Хоть и козы у них были такими противными, лазили везде и досаждали всем соседям, никто и слова не сказал в осуждение! Живи сам и давай жить другим – таков был главный принцип кудринской жизни.

Алексей Алексеевич стал работать сторожем на ферме, а Ольга Алексеевна вначале оставалась дома, потому что работы по силам ей не нашлось, да и за ребенком уход был нужен. А через некоторое время она стала заведовать клубом и с работой справлялась. Она прекрасно танцевала, а её муж показывал цирковые номера на профессиональном уровне и не только показывал, но и учил всех желающих этому увлекательному делу. Цирковой кружок при клубе славился на весь район!

Уже через год эти странные люди стали в деревне вполне своими. Все вокруг перестали замечать их маленький рост и называли только по имени отчеству.

Управляющий заботился о семье и помогал им с заготовкой сена на зиму, а в деревне все его действия одобряли, и все помогали семье Колосовых также ответственно, как одиноким старикам и пенсионерам.

Управляющий Матвей Иванович не был старожилом в селе, он стал управляющим после Ивана Максимовича, который ушел на пенсию. Матвей Иванович приехал сюда по распределению после института молодым человеком, и стал работать механиком на отделении совхоза, но остался здесь надолго и стал самым уважаемым человеком в деревне. Он никогда не повышал голоса, он все делал тихо и осторожно, а распоряжения свои делал в странной форме.

– А хорошо бы нам сегодня начать боронование по всходам, – тихо говорил он на утренней летучке, на которой обсуждался план работы на день.

Мужики сидели на длинных скамейках под навесом возле маленькой прокуренной конторы и выжидали, когда будут сделаны распоряжения. Управляющий ни к кому не обращался конкретно, смотрел куда-то в сторону, но все понимали, что он просит совета. Если с ним соглашались, то так и поступали. Если старые механизаторы говорили, что еще рановато, и соя корнями в землю мало проросла, Матвей Иванович менял свое решение.

Он никогда не бранился, никогда не говорил плохих слов, относился ко всем уважительно. Его любили все деревенские жители и признавали его начальствующее положение, хотя Матвей Иванович начальника из себя не ставил. Любили и жалели его ещё и потому, что у него был сын Петя, и он был ребенком, вечным ребенком.

Маленькая девочка в семье Колосовых, черноглазая и черноволосая, кудрявая Зина на приволье росла и подрастала такой милой и послушной, такой ласковой и приветливой, что мимо неё никто не мог пройти, не сказав ей доброго слова. И звали её не иначе, как Зиночкой.

В деревне все-таки ходил недобрый слух о том, что карлики-родители Зиночку украли или купили за деньги у какой-нибудь плохой матери, цыганки, например, и уехали на край света. Уж больно маленькая Зиночка на цыганочку похожа была! Но она была похожа и на свою маму Олю тоже!

Однако слухи эти ходили-ходили, и дошли до высокого начальства, и однажды возле дома Колосовых остановилась милицейская машина, и из неё вышел строгий участковый милиционер, зашел в дом и потребовал предъявить свидетельство о рождении девочки. Он долго его изучал, даже почему-то посмотрел на свет и пришел к выводу, что свидетельство подлинное, а разговоры по селу – пустые. А после его ухода Зиночкиной маме стало плохо, она обняла свою дочурку и заплакала, а отец обнимал их обоих и говорил, что никому никогда и ни за что он малышку не отдаст и в обиду не даст. И никто никогда её у них не отнимет.

Никто и не отнял. Зиночка очень быстро переросла своих родителей и уже в третьем классе была выше их. С детских лет Зиночка привыкла к тому, что она в семье – самая большая.

– Зиночка, помоги мне! Мне одному не справиться! – звал её отец.

– Зиночка, помоги, мне одной не справиться! – окликала мать.

Зиночка помогала поднять чугун на печку, сдвигала ворошок сена в огороде и везде справлялась, «сдюживала», как на украинский манер говорила приветливая соседка баба Маша. Зина так привыкла к тому, что она в семье самая сильная, что родители постоянно нуждаются в её помощи, что даже в школе никогда не оставалась после уроков, а спешила домой.

– У меня родители там одни, я спешу!

– У всех родители дома, но никто так домой не рвется, как ты, – говорили ей учителя.

– У всех родители большие, а у меня маленькие. Они у меня даже воду из колодца с приступочки достают. Им без меня никак не справиться. А коза Катька не слушается папу и не даёт ему спокойно в хлеву почистить. А меня слушается! Потому что папа у меня маленький, а я – большая!

Спорить с Зиночкой было невозможно, она показывала свою несговорчивость тем, что вставала в позу: подбоченивалась, смотрела исподлобья своими черными жгучими глазами очень сердито, а её смоляные кудри придавали ей какой-то самурайский вид, и последнее слово всегда оставалась за ней.

Зиночка в школе была примерной ученицей, а родители так радовались каждому её успеху, что в школе аттестат девочка получала самой первой, потому что в нем не было не единой троечки. А дальше учиться она наотрез отказалась.

– Я остаюсь в деревне. Я вас не брошу. Как вы без меня? Вы без меня не справитесь! Буду тебе, мама, в клубе помогать, буду за тебя, папа, дежурить, когда тебе нездоровится, а там, может быть, работу себе найду здесь!

Работа нашлась неожиданно. Мария Михайловна с работы уволилась и уехала в город к дочери нянчиться с маленькой внучкой. Рассталась она с деревней, где родилась и выросла и прожила всю свою жизнь, и с любимой работой со слезами на глазах, потому что проработала почтальоном в деревне больше сорока лет. В последний день своей работы она лично сама разнесла почту и поклонилась каждому дому и всем деревенским улочкам. А её шестидесятилетние подружки сидели на скамеечках за воротами и прощались с ней легко, чтобы она не тосковала и прижилась на новом месте.

Дела почтовые Мария Михайловна передала Зиночке и ещё целую неделю учила её почтовым премудростям, давала советы и наставления, потом писала ей письма из города с новыми наставлениями. Все почтовое имущество она тоже передала по акту, а потом тихо спросила Зину, не нужна ли ей и форменная одежда? А когда выяснила, что Зиночка от форменного пиджака отказывается, пожилая женщина облегченно вздохнула и упаковала его в чемодан.

Зиночка почтовые порядки в деревне поменяла. Она отдала в совхоз и лошадь, и сани, и телегу и теперь зимой ездила за почтой на школьном автобусе, а летом – на велосипеде. А вскоре почту стали доставлять почтовые машины. Газеты, журналы и письма Зина разносила сама. Возле каждого дома на заборе красовался почтовый ящик. Некоторые ящики для нерадивых хозяев сделал Алексей Алексеевич сам, и сам же прибил их на нужных местах. Обслуживала свой участок доставки Зиночка мгновенно. Она не останавливалась возле каждого дома, но с каждой хозяйкой вступала в разговор.

– Здравствуйте! Как живете? Писем Вам нет! Пишут! Чернила в бочке разводят! Читайте газетки! – проходя мимо двора, громко кричала Зиночка, даже тогда, когда хозяев не было видно.

– Заполошная, ох и заполошная! – говорили о ней с улыбкой. И долго смотрели из окон вслед молодой, стройной, черноволосой и кудрявой темноглазой девушке, которая не шла, а почти бежала по широкой деревенской улице.

А старенькая бабушка Груша, которой было столько годков, что она устала их считать, качала головой.

– Ангел, ну чистый ангел!

И хотя внешне Зиночка на ангела была мало похожа, старушка видела сердцем, а не глазами. Она имела в виду ангельскую доброту молодого почтальона.

Осиротела Зиночка в один год. Фельдшерица сказала, что такие маленькие люди живут не так долго, как все. Подкосила их эпидемия гриппа.

– Теперь в город поезжай, учиться поступай! – говорили все Зиночке.

– Никуда я не поеду от родных могилок. У меня ведь никого на свете нет. Я даже не знаю, есть ли у меня родственники? Нам никто не писал, мы никуда не писали. Я расспрашивала у мамы с папой о тех местах, откуда они родом и где я родилась, но они всегда отмалчивались. У меня и подружки все разъехались и мальчик, который мне в школе так нравился, тоже уехал, я совсем одна осталась. Деревня теперь моя семья, а её жители – все мои родственники. Да и работа моя мне по душе! Нравится мне моё почтовое дело!

И опять Зиночка зашагала по селу, и каждый день то в одном краю села, то в другом звучал её чуть погрустневший голос.

– Здравствуйте! Как живете? Читайте газетки, а письма вам пишут! В другой раз непременно принесу!

Двери Зиночкиного дома всегда были открыты для посетителей, и обслуживала она всех не за двором, и не у порога, а приглашала в дом. Она была со всеми приветливой и доброжелательной, но особенно дружила со своими соседками.

Справа от неё жила баба Паша Полякова, которая тоже осталась одна недавно, а баба Маша Криницкая – другая соседка, уже лет десять жила вдовой. Соседки дружили между собой, но были полными противоположностями друг другу.

Баба Маша была высокой, стройной, крепкой женщиной с громким голосом и размашистой походкой. Зимой и летом она ходила в суконной юбке, и только меняла зимние свитера собственной вязки на летние кофточки. Она с утра до вечера покрикивала на всех, кто попадался ей под руку. На кота, на собаку, на кур в огороде, на домашнюю скотину в пригоне. Вокруг неё везде и всюду были шум и суета.

Дед Ефим побаивался её и называл атаманом. Он по неосторожности занял у неё на выпивку год назад небольшую сумму, и все никак не мог отдать. При встрече Мария Ивановна хватала его за воротник, встряхивала, потом, придерживая рукой, чтобы он не скрылся, на всю деревню объясняла ему, что деньги ей с потолка не падают. А дед Ефим называл покойного мужа Марии Ивановны страстотерпцем, прожившем с такой змеюкой десятки лет.

– И как он только с тобой жил?

– Счастливо!

Мария Ивановна после таких слов умолкала, отпускала деда на все четыре стороны, уходила домой и долго сидела в горнице одна, глядя на красивый портрет дорогого своего Степана. Все тридцать пять лет счастливой семейной жизни он был Марии и мужем и другом. Даже интересы у них были общие. Мария была хорошим рыбаком и знала все тонкости и премудрости этого дела даже лучше, чем некоторые мужчины. Дети и внуки навещали её регулярно, звали к себе, но она на переезд не соглашалась.

– Я так привыкла к тому, что речка за огородом журчит, что и не представляю, что я без неё делать буду. Летом натрудишься в огороде, да сразу в речку. Усталость как рукой снимет! Да и рыбалить я люблю! Все рыбные места на речке знаю! – говорила баба Маша, – а с лодкой резиновой управляюсь лучше всякого мужчины.

Прасковья Терентьевна была ровесницей Марии Ивановны, и на этом их сходство заканчивалось, потому что соседка была невысокого роста, полненькой, маленькой, круглой и подвижной женщиной. К тому же она считалась самой умной среди своих ровесниц и подруг.

Прасковья перечитала все книги в клубной библиотеке и регулярно ездила в библиотеку на центральную усадьбу. Она читала книги в любую свободную минуту, хорошо разбиралась в отечественной литературе, знала и любила зарубежную классику. Говорила она плавно и выразительно. Она была знатной стряпухой. Тесто её «слушалось».

– Я утром встаю, сразу на крылечко выхожу и вижу перед собой огород, речку за ним, за речкой перелесок, а вдали поля! Солнце встает, птицы поют, небо голубое над головою! Мне так этот вид радует душу, что и передать нельзя! – говорила баба Паша.

Противоположности сходятся. Осанистая баба Маша с тяжелой седеющей косой, которую она короной укладывала вокруг головы, с бескомпромиссным характером рядом с бабой Пашей, румяной, голубоглазой и тихой женщиной тоже притихала, всегда просила у неё совета, всегда поступала так, как советовала подруга, и никогда не жалела о сделанном. В главных ответах на вопрос: «Что такое хорошо, а что такое плохо» – у соседок было полное единодушие.

Глава вторая. Жених

– У меня не соседки, а настоящий клад. А баба Паша так красиво говорит, что заслушаешься. Я где-то читала, что каждое место, где живет человек, заслуживает того, чтобы быть воспетым! И везде живут люди, которые способны это сделать!

Соседки заботились о Зиночке наперебой. Они её угощали и стряпанным, и вареным, ходили с ней летом в окрестные леса по грибы и к дальней мари за ягодой голубицей. Они даже стали приискивать для неё жениха, потому что справедливо решили, что девятнадцатилетней Зиночке он очень нужен, хоть далекий, хоть воображаемый, потому что без любви девушка будет сохнуть. Поэтому баба Маша написала внуку письмо в армию, в котором изложила свою деликатную просьбу: найти хорошего паренька среди своих друзей, согласного переписываться с Зиной. Парень должен быть видным, со спокойным характером, уважительным и самостоятельным человеком.

Сам внук на роль жениха не подходил, потому что был, по выражению самой бабы Маши, «большим охотником до женского полу», и успел до армии жениться и ребенка завести, видно, в отца пошел. А так, как с этим псом мужского пола живет больше двадцати лет её любимая доченька, врагу не пожелаешь. Хоть и внучек у неё был на загляденье красавцем, в бабушку пошел. Высокий, стройный, сильный и легкий в движениях, а вот нутро отцовское.

Внук с задачей справился, и Зиночка осенью получила письмо от «незнакомого друга». Она ответила. Завязалась оживленная переписка, и дело дошло до того, что Зина стала открывать в письмах свою душу, рассказывая Олегу о своих мечтах и надеждах. А к Новому году она даже послала в далекое Приморье на подводную лодку другу письмо со своим первым заочным поцелуем. Так и написала в конце письма, вместо обычных слов прощания – «целую, Зина».

Зиночка на заботу соседок заботой и отвечала: помогала огороды обрабатывать, солить разносолы, белить дома к праздникам, ходила на рыбалку с бабой Машей, по ягоды – с бабой Пашей. Вместе с ними радовалась их радостям и делила с ними печали. Если нужно было, она вызывала фельдшера, приносила хлеб из магазина, топила печки и приносила воду и дрова, кормила скотину.

– В единстве наша сила! – шутили старушки, а потом добавляли, – и в нашей Зиночке!

Зиночка доставляла почту всем, даже бабушке Варваре, которая жила на отшибе. Так случилось, что муж Варвары вернулся с войны и решил для семьи своей новый просторный дом построить. А место для дома выбрал необычное. Гряда сопок у Кудринки кончалась, но одна из них возвышалась отдельно от других. Как будто бежали, бежали сопки наперегонки друг за другом, бежали цепочкой, а одна вырвалась чуть вперед, да так и остановилась по команде «замри». Вокруг одинокой сопочки были овраги и овражки, сама она лесом поросла, а макушка у неё была ровненькой и гладенькой.