Золото мертвых

К склону Золотого холма, оказывается, уже успели добраться остальные охотники, ехавшие кружным путем.

– Тут зайцев, как комаров летом! – гордо показал им добытую дичь Зверев, и под одобрительные выкрики кинул в чересседельную сумку.

Бояре, то и дело вставая в стременах, чтобы дальше оглядеться, начали разъезжаться по кустарнику, и вскоре у левого края поля уже разгорелась погоня.

– С почином, Андрей Васильевич, – поздравил Федор Друцкий. – Токмо где ты бояр моих потерял? Ужель из-за косого повздорили?

Князь Сакульский непонимающе вскинул брови, потом развернул гнедого, поскакал к месту удачной охоты. Навстречу уже выезжали боярские дети… Двое выезжали, один, хромая, шел следом.

– Что там, служивые?! – бодро поинтересовался княжич.

– Мерина прирезать пришлось, – сообщил один из всадников. – Ноги передние переломал среди корней. Через голову упал, да еще на боярина Семеновского. Хорошо, не сломал ничего.

– Вот проклятье! – вздохнул Зверев. – И конь вроде красивый был. Туркестанец?

– Все одно засекался[9] мерин, – махнул рукой Друцкий. – Оттого и оскопили туркестанца.

Андрей понял, что скакун был из княжеской конюшни. Похоже, косой смог вывести из строя одного из хозяйских телохранителей.

– Берегись!

Слева от них, высоко выбрасывая из-под копыт комья грязи, неслась конная лава. Всего семь всадников – но затоптать с ходу враз способны. Возглавлял «атаку» среднего размера беляк, решивший, что уйти от преследователей в поле будет проще, нежели в кустах. К счастью, увидев впереди новых врагов, он изменил свое мнение и повернул к ивам. Княжеские телохранители, не утерпев, понеслись следом. Андрей, поколебавшись всего секунду, тоже пустил гнедого во весь опор.

Косой – видимо, у них тут был практикум по избавлению от охотников – по знакомой дорожке лепетнул к старому кусту. Пока прочие бояре помчались вокруг, Андрей отпустил поводья, дал шпоры, знакомо взметнулся сквозь крону, тут же скакнул еще раз через поваленное дерево, прицелился взглядом в близкий комок – и тут услышал позади треск и громкие вопли.

На этот раз он оглянулся: обходившие куст с двух сторон бояре сошлись на тесном пространстве лоб в лоб. Одна из лошадей теперь билась на земле, пара охотников вылетели из седел. Когда же Зверев снова глянул вперед – заяц уже исчез, словно в воздухе растворился.

– Вы там на длинноухих охотитесь или с горными троллями деретесь? – охнул Друцкий, услышав о новых пострадавших. – Это всегда так, князь Андрей, али мы не так что-то делаем? Вы с отцом сколько холопов за сезон теряете?

– Это у вас, видать, зайцы особо матерые, Федор Юрьевич, – развел руками Зверев. – Опять же дома я обычно один в поле езжу.

– Смотрите, заяц!

Возле пострадавших остались только барон, Андрей Друцкий и двое телохранителей – прочая толпа, забыв обо всем на свете, сорвалась в новую погоню.

– Нет, – решительно покачал головой сын хозяина именья, – есть в увлечении твоем некая лихость, княже, спорить не стану. Но соколиная охота изящнее будет. Птица дичь и выследит, и свалит, а тебе токмо подобрать ее останется да зрелищем бойцовым насладиться. Боярин Савелий, сделай милость, скачи в усадьбу, вели лекаря нашего прислать, трое саней и сокольничьего моего с Чулагой. Чулага, помню, зайцев для меня брал. И пусть Расстегу и Крошу захватит, Чулага с ними работал.

– Сделаю, княже, – поклонился один из телохранителей и поскакал вверх по склону.

– Заезжие купцы рассказывали, – сообщил барон, – что ловчие птицы герцога Анжуйского брали даже волков, причем самых матерых.

– Видать, мелковаты матерые волки у вас во Франции, – хмыкнул Зверев.

– Это не у нас, князь Андрей, – спокойно парировал чужеземец. – В датских землях на волков не всякий охотник в одиночку рискнет выйти. Пусть даже на то и соизволение господина имеется.

– Есть, есть почин! – выбрались из кустарника разгоряченные погоней охотники. Один из них нес на вытянутой руке мелко вздрагивающую тушку зверька. – Под ели на опушке уйти хотел, да прыти не хватило!

– Потери есть? – деловито поинтересовался Друцкий.

– Да чего там, легко взяли. Только погоняй!

Боярские дети наперебой хвастались своей добычей, и Зверев, пользуясь моментом, отъехал в сторону, двинулся по границе поля и кустарника. Ведь не может же быть, чтобы в таком ивняке всего двое косых водилось! Где-то здесь должны быть еще!

Поиски увенчались успехом уже минут через десять: приближение всадника спугнуло затаившегося у небольшой елочки русака. Заяц, петляя, кинулся наутек – это его и сгубило. Андрей пустил гнедого прямо, легко пробиваясь через кустарник, что едва доходил коню по грудь, через сто саженей догнал бедолагу и оглушил с седла тяжелым грузиком. Правда, подхватить добычу Зверев сразу не успел и пришлось возвращаться. К его удивлению, возле тушки охотника поджидал барон Тюрго.

– Ловко у вас это получается, князь, – вежливо склонил голову чужеземец. – Просто удивительно: так точно наносить удары столь капризным оружием!

– Жить захочешь – научишься, – резко наклонившись, прямо с коня подхватил добычу Андрей. – И вам настоятельно рекомендую потренироваться, барон. Когда в битве встречаетесь с рыцарем, то о его доспехи можно сильно попортить заточку клинка. Между тем один точный удар кистеня по ключице – и это уже не враг, а игрушка для холопов. Они и добьют. Колотите прямо по кирасе. Мне пока не встречалось ни одной, чтобы не прогнулась.

– Да, это неодолимое противоречие, – с готовностью признал барон. – Коли выковать броню, неуязвимую для удара, ее оказывается невозможно ни поднять, ни носить. А коли ковать ту, что не утомляет в битве, – ее легко проткнуть любым стилетом. Вы знаете, князь, швейцарские наемники вовсе никогда не носят доспехов. Они утверждают, что в бою легче выжить подвижному воину, нежели закованному в железо. И уже не раз наносили поражение лучшим армиям Швабского союза.[10]

– Забавно, – рассмеялся Андрей. – Похоже, им никогда не доводилось стоять под татарскими стрелами или в плотном строю.

– Вы с ними не согласны, князь? – пристроился рядом с едущим шагом Зверевым барон. – Я слышал, русские тоже не носят брони.

– Русские не носят кирас и доспехов, – поправил Андрей. – Мы предпочитаем гибкую броню. В ней и из лука стрелять сподручнее, и в сече вертеться проще. Опять же мало кто носит поножи и наручи, предпочитаем сделать бахтерец покрепче.

– Но ведь так легко лишиться руки или ноги!

– Ничего не поделать, барон. – Зверев потрепал отдыхающего на медленном шаге гнедого по шее. – Нельзя повесить на человека больше двух пудов железа и надеяться, что он сможет сражаться. А значит, придется делать или одну толстую железку, или много тоненьких. Потому-то и кирасы у вас толще миллиметра не куются, что еще наручи и поножи рыцарю привесить нужно. У нас же на трехслойном бахтерце каждая из пластин крепче будет. А они еще и перехлестываются!

– Ваши речи выглядят куда старше вас, князь Андрей, – согласился барон Ральф. – Мне не часто приходилось встречать таких мудрых людей. Я уверен, мой король, Кристиан Ольденбургский был бы рад видеть вас среди своих друзей.

– Мое почтение королю датскому, – широко усмехнулся князь Сакульский, – но, боюсь, мы никогда не увидимся. Вряд ли я когда-либо попаду в Данию, и вряд ли его величество когда-либо навестит мое княжество.

– Кто знает, кто знает, – не согласился иноземец. – Жизнь длинна, а повороты ее иной раз столь затейливы… К тому же дружба с королями порою бывает весьма выгодна. Например, некие земли в русских имениях удивительно безлюдны. И где может найти для себя рабов обычный боярин? В стычках на востоке ничем не разживешься, кочевника невозможно превратить в пахаря. Его проще убить, нежели запрячь в соху. На западе каждый шляхтич готов скорее зарезать своих смердов, нежели отдать московитам. Без большой войны здесь пленников не добыть. Ведь так, княже?

Андрей промолчал. Все перечисленные способы увеличить население княжества долгой зимой обсуждались им с боярином Василием Ярославовичем не раз – и каждый раз отвергались как раз по этим причинам.

– Между тем на рубежах моей любимой славной Дании не первый год кипит смута, – продолжил барон. – В лоне церкви лютеране и кальвинисты бунтуют против римской власти и ее таинств, вне церкви одни христиане именем Христа убивают и разоряют других христиан, тысячами продавая несчастных в рабство, и изрядная часть этих рабов попадает на рынки Орхуса, Свенборга и Гессера. И хотя продавать людей в Московию запрещено во всех ганзейских и датских портах, слово короля может иметь очень большое значение. К тому же для своих друзей король может пойти на некие расходы и одолжить, скажем, сто талеров серебром. Этого вполне хватит, чтобы заселить среднюю датскую деревню.

– Король Кристиан намерен платить русским князьям? – не поверил своим ушам Зверев. – Он надеется набрать здесь армию? Боюсь, его казны не хватит даже на татар. Я не раз слышал об английских, немецких, французских, шведских наемниках, что служили на Руси, но никогда не читал о русских наемниках в Европе. К тому же мы привыкли проливать кровь не за золото, а за честь. Честный же человек может служить только России.

– Ну, что вы, князь, – засмеялся барон. – У короля и близко нет таких мыслей. Он не пытается перекупить вас, князь Андрей. Это серебро будет всего лишь знаком дружбы. Подумайте, князь. Сто талеров – это цена целой деревни. Это стоимость воинского снаряжения от лучших мастеров либо половина цены добротного ганзейского кога.

– Вы хотите сказать, барон Ральф, что датский король успел узнать про меня так много, что готов не глядя осыпать золотом? – как можно спокойнее поинтересовался Зверев.

– Не обязательно о вас, князь, – медленно, взвешивая каждое слово, ответил датчанин. – Имелись рекомендации многих знающих людей. Опять же, слово князя Юрия Друцкого значит очень и очень многое.

– Друцкий… – задумчиво пробормотал Зверев. – Вот, значит, чья тут лапка волосатая проглядывает.

То, что его вербовали, покупали самым беззастенчивым образом, Андрей понял уже давно, с первых фраз. Барон не разговаривал – барон подлизывался, втирался, как сальный винт в колесную чеку. Не понимал Зверев одного: зачем он мог понадобиться датчанам? Какое им дело до хозяина затерянного среди каменистых карельских проток безлюдного княжества? Или ловкий родич просто давал возможность молодым супругам поправить свои дела за счет чужой казны? Сто талеров… Сто талеров на дороге не валяются. Особенно в их положении. Это целая деревня с населением из пятидесяти, а то и ста смердов – смотря почем сейчас идут невольники в Европе. Это морской ушкуй, на который у отца не хватает денег. Но что взамен? Как ни ловок князь Юрий, датчане тоже не такие дураки, чтобы одаривать щедрой рукой совсем ненужного человека. Что-то они должны на этом иметь…

«А вдруг… – Андрей похолодел от неожиданной мысли. – А вдруг большая война уже готовится? Но начнется она не с Польшей и Османской империей, а здесь, на севере? Быть может, датчане готовят измену уже сейчас, заранее? И когда армии сойдутся для битвы, окажется, что половина русских воевод не намерены побеждать своих поработителей? Несколько сотен князя Друцкого, полсотни боярина Лисьина, еще столько же его, князя Сакульского. Сотня там, сотня здесь – что будет с Русью, если хотя бы половина бояр в решительный час вдруг откажутся идти в битву?»

– Ваши посулы, барон, очень похожи на приглашение к предательству, – немедленно отчеканил Зверев. – Для меня нет иного господина, кроме московского царя, и иной родины, кроме Руси. Я достаточно ясно выразил свою мысль?

– Какое предательство, помилуй Бог?! – всплеснул руками иноземец. – Вы же вольный дворянин, княже! Свободный человек!

Как ни забавно это звучало, но это было правдой. Средние века жили иной моралью, нежели станут жить далекие потомки. Это в двадцатом веке англичанин, перешедший к немцам, или вьетнамец, служащий американцам, однозначно считались предателями, подонками и безродным отребьем. В нынешнем времени дворянин имел право сам выбирать господина. Вот перешли князь Друцкий и князь Воротынский из-под литовской руки под московскую – ну и что? Такова их вольная воля. Какая разница, воюет Москва с Литвой или нет? Воевали на одной стороне честно, теперь так же честно против бывших друзей драться станут. И ведь такое, случалось, прямо во время битвы «вольные дворяне» отчебучивали!

– Я уже год, как не свободный человек, – покачал головой Зверев. – Я дал клятву верности государю московскому Иоанну Четвертому. У меня есть только одно честное слово, барон. И я его уже дал!

Князь Сакульский отпустил повод и помчался сквозь кусты к яркой, похожей в солнечном свете на огромный изумруд, фигуре Федора Друцкого в нарядном зипуне, так ни разу и не заехавшего с поля в кустарник. Княжич гарцевал неподалеку от своих людей, дожидавшихся помощи после схватки с длинноухими трусишками.

Андрей спешился возле них, присел рядом с телохранителем хозяйского сына, прощупал ногу, на которую тот прихрамывал, повернул из стороны в сторону:

– Вроде целое все, боярин. Чего болит?

– Да вот, от бедра. И дышать больно за грудиной.

– Понял. С ногой скорее просто ушиб, а вот ребра могли и пострадать. Надо плотно грудь обмотать, чтобы не сдвигались, коли сломаны. Есть ткань какая-нибудь?

– Откуда, княже? Чай, не в поход ратный, на охоту сбирались.

– Да, охота нынче удалась… – Зверев повернулся, без предупреждения схватил подвывающего бородача лет сорока чуть выше ступни и со всей силы рванул к себе.

Тот вскрикнул, схватился за колено:

– Больно же, князь!

– Было больно, – улыбнулся Андрей. – А теперь вставай. Вывих это был. Небось, лошадь через ноги перекатилась?

Боярин согнул ногу, недоверчиво постучал ступней по земле, встал, опять постучал:

– Да ты кудесник, княже!

– Какой кудесник, костоправство обычное, – отмахнулся Зверев.

В учении Лютобора как раз лечение ран, переломов и вывихов было самой простой из наук. Порошком из ноготков присыпать, сухой мох болотный примотать – и все. Или кость сломанную в лубок уложить. А вот попробуй все травки лечебные запомнить! Они же все ядовитые, целительные или бесполезные одновременно – в зависимости от того, когда собираешь, как запасаешь и где хранишь. Причем рецепты совершенно разные получаются. Девясил отваром от ревматизма помогает, порошком, замешанным с мукой и медом в шарики, – от болотной лихоманки, по признакам больше похожей на грипп, а в виде винного отвара – от заворота кишок. Обычная гречка, оказывается, ядовита страшно – правда, в малых дозах как снотворное или просто успокаивающее средство годится. А если цветы скотине подсыпать – то у той шерсть начинает клочьями выпадать. Можжевельник от чесотки помогает, от женских болезней и как мочегонное. Он же имеет свойство нежить отпугивать видимую и невидимую, порчу отводить. Рябина способна порчу, проклятия и некие заклинания впитывать, и на ней колдовство можно обратно «автору» отнести. Она же как противозачаточное средство используется и от цинги хорошо спасает. Опять же в виде таблеток на меду. Даже ряска, если с умом заготовить, от затуманивания в глазах помогает, от головной боли. Как заподозрил Андрей – от болячек, связанных с повышенным давлением. Живка полевая от желтухи и глистов применяется, а если порошок с приговором под лунным светом в солнцеворот подержать, то человека им на целый день заворожить можно и заставить любые желания по своей воле исполнять. А из обычного сельдерея приворотное зелье готовится, против которого ни один мужик устоять не способен. Для приворота же девиц мать-и-мачеха нужна…

Зверев, наверное, и десятой доли выучить не успел – а голова уже от науки пухла. Что по сравнению с этим простое костоправство? Да половина бояр, несколько сражений пройдя, сами могли и при переломе, и при вывихе первую помощь оказать.

– Никак, княже, хлеб у лекаря нашего решил отбить? – поинтересовался с седла Друцкий. – Эй, Лука Ильич, ты куда?

– Я этого паразита ушастого все равно споймаю, Федор Юрьевич! – коротко поклонился княжичу исцеленный от вывиха боярин, ловко запрыгнул на коня и помчался в кустарник.

– Надо же, как завело старика! – удивился хозяйский сын.

– А сам не хочешь попробовать, пока дети боярские весь ивняк не вытоптали? – поднялся в стремя Андрей.

– Сейчас сокола привезут, тогда и я побалуюсь. Почто ноги ломать, коли птица есть? Еще посмотрим, у кого добыча больше окажется.

– Распугают дичь твои бояре, пока сокольники прискачут, ох, распугают, – заранее дал другу повод к оправданию Зверев и решил про своего второго косого пока не говорить. А то ведь останется княжич с пустыми руками – еще обиду затаит. Зачем отношения с приятелем зря портить? – Кстати, Федор Юрьевич, а что это за барон у вас гостит?

– Странный, правда? – тут же согласился Друцкий. – Одет что церковная нищенка, а письма рекомендательные отцу от самых знатных родов показал. Слуга у него немой, с горбом, с бельмом на глазу, в плечах шире, нежели ростом вышел. На него глянешь – и в церковь тянет, от скверны очиститься. От сумок хозяйских, что пес цепной, не отходит… Едут!

Княжич увидел огибающий холм обоз и помчался навстречу. К нему рванулись, радостно виляя хвостами, две низкорослые лохматые псины темно-коричневого окраса.

– Привет, зверята мои, привет, хорошие, – наклонился к ним с седла хозяин. – Заскучали по полю? Векша, Чулагу привез?

Веснушчатый холоп в толстом кожаном поддо-спешнике, покрытом на плечах десятками глубоких царапин, поднял перед собой клетку с крупной птицей, голову которой прятала шапочка с алым матерчатым хохолком.

– Отлично, давай… – Княжич выдернул из сумки на луке седла кольчужную рукавицу, натянул на правую кисть.

Сокольничий открыл клетку, пересадил птицу ему на руку. Федор Друцкий залихватски свистнул, медленным шагом двинулся к ивняку. Боярские дети, прервав свои метания среди кустов, торопливо выбрались на поле. Кони их хрипели, роняя с губ и из-под сбруи капли серой пены.

– Да, похоже, увлеклись мужики, – пробормотал князь Сакульский. – Забыли, что лошади не железные.

– Сейчас, сейчас настоящую охоту увидишь. – Федор Юрьевич опять присвистнул, но уже тихо и коротко, с переливом. Собаки замерли, насторожив уши. – Расстега, Кроша, ату!

Друцкий указал на изрядно переломанный ивняк, и псы послушно кинулись в нужном направлении. Уже через пару минут звонким лаем они сообщили, что подняли дичь. Федор Юрьевич торжествующе улыбнулся, снял с сокола колпачок и подбросил птицу вверх. Та взмахнула крыльями, клекотнула, словно несмазанная калитка, и, крепко сжав лапы, удержалась на кольчужной рукавице. Княжич снова подкинул сокола – но тот, недовольно клекоча, все равно остался на своем месте.

– Что такое, Векша? – тихо и зловеще спросил холопа Друцкий.

– Дык, Федор Юрьевич, – почему-то просипел сокольничий. – Не сказывал же никто, не упреждали. Гонял я сегодня на рассвете птицу-то. И кормлена она.

– Ах ты… – Друцкий сунул сокола обратно и принялся со всей силы и злости лупцевать холопа плетью. Тот вздрагивал и терпел, спешно убирая крылатого охотника в клетку. Хотя почему и не потерпеть в поддоспешнике-то?

– А цепко зверя собачки взяли, – негромко отметил барон Тюрго. – Уходят. Не потерялись бы…

Княжич мгновенно забыл про провинившегося холопа и встал на стремена, прислушиваясь к далекому лаю:

– К Чавкиной пади уходят… Ведут зайца… Ну, Векша, коли и собак сгубишь…

Барон, стегнув своего каурого коня, помчался на звук, через заросли. Мгновением позже сорвались с места и прочие бояре, Андрей в том числе. Гнедой, поначалу шедший где-то посередине охотничьей кавалькады, уже через сотню саженей вырвался вперед, отставая только от иноземца. Их лошади легко перемахивали встречные сугробы, проламывали низкие заросли, огибали отдельные деревья. Скакуны детей боярских, вымотанные до предела, сравняться с отдохнувшими конями никак не могли.

Лай ненадолго затих, потом сместился влево. Зверев повернул туда, выиграв на повороте с десяток саженей у барона Ральфа, и с удивлением увидел чуть в стороне несущихся во весь опор княжича и его телохранителя.

Зверек пытался уйти, петлял. Голоса гончих смещались то в одну сторону, то в другую. Охотники тоже поворачивали: перепрыгивая поваленные деревья и кустарники, раскидывая копытами крупитчатые весенние сугробы, проскакивая под низкими ветвями, пробиваясь через плотную стену лещины. Погоня давно перешла из ивовых зарослей в застарелый осинник, копыта проваливались в жесткий наст на глубину полуметра, и Андрей молил всех богов сразу, чтобы под ним не оказалось ямки или гнилого деревца – ноги гнедому переломать можно враз. Но пока судьба благоволила ему, а вот телохранитель княжеского сына куда-то отстал. Лай слышался совсем рядом, где-то в сотне саженей.

Поперек пути оказалась сломавшаяся на высоте полутора сажен березка. Оба князя повернули, обогнули дерево, барон же перемахнул через него и теперь оказался первым. Андрей чертыхнулся, прижался к шее гнедого, погоняя скакуна:

– Не отдадим иноземцу русского зайца!

Лай опять послышался в стороне, охотники устремились туда, упали набок, проскакивая под толстой низкой веткой, выпрямились:

– Вот они!

Собаки настигали по прочному насту рыжего остроносого зверька.

– Лисица!

Рыжая кинулась влево, шастнула под ветви орешника, по упавшему деревцу перемахнула канаву, рванулась в другом направлении. Собаки с лаем понеслись следом. Всадники тоже не отступили: послали лошадей в прыжок через орешник, тут же скакнули через извилистое русло ручья, повернули. До добычи оставалось всего десяток саженей, барон начал даже раскручивать свою семихвостую плеть.

Сугроб – лиса нырнула в темную дыру под ним, – собаки промчались следом. Датчанин, заподозрив неладное, послал каурку в прыжок. Она взметнулась над белым гребнем, опустилась по ту сторону и сбилась на шаг, зарывшись в снег почти по брюхо. Иноземец заругался на каком-то незнакомом языке – но изменить ничего не смог. Скакавшие следом князья обогнули сугроб чуть правее, одновременно перепрыгнули широкий пень, прикрытый оплывшей ледяной шапкой, и оказались впереди.

– Ату ее! – закричал Друцкий, поравнявшись с собаками. – Ату!

Зверек, надеясь на чудо, свернул под куст с высокими голыми ветвями, но охотники, уже обогнав собак, послали лошадей следом, перелетели крону и опустились рыжей почти на голову. Андрей взмахнул рукой, впечатывая кистень ей в макушку, хищница закувыркалась. Резко нагнувшись, княжич поймал ее за хвост, но тут подоспевшие псы, забыв приличия, тоже прыгнули, вцепились в тушку – и в руке Федора Друцкого остался лишь хвост. Тушку уже раздирали в клочья его любимцы Расстега и Кроша.

– Вот шкодники! – беззлобно засмеялся разгоряченный погоней княжич. – Всю охоту испортили! Чего теперь людям покажем?

– Скажем, честно поделили, – осадил гнедого Зверев. – Половину нам, половину им. По длине мерить – как раз так и выходит.

– Да, – вздохнул княжич и протянул хвост гостю: – Кажется, это твоя добыча, княже. Ты ее сбил.

– Кто первым схватил, того и добыча, – отказался Андрей. – Закон охоты. Собаки, вон, и вовсе считают, что это они главные. Кому что досталось, тому и принадлежит.

– Как скажешь, княже. – Друцкий продел хвост в кольцо уздечки, привстал на стременах: – Архип! Архип, ты где? Барон, вы не видели моего боярского сына?

– Помнится, он еще с милю назад отстал, Федор Юрьевич, – вежливо склонил голову в горностаевой шапке иноземец.

– Нехорошо… – потянул левый повод княжич. – Поехали по следу, глянем, куда делся.

– А как же собаки?

– Пусть их, – отмахнулся Друцкий. – Догрызут, нагонят. Азарта в них больше нет, не потеряются. А вот Архип…

К счастью, уже через несколько минут они увидели скачущего по взрыхленному снегу боярина. Шагов за пять тот скинул шапку, поклонился:

– Прости, княже, ветки не заметил. Пока поднялся, пока мерина поймал, пока в седло… Вас уже и не видать. Как ветер неслись.

– Не зря неслись, – выдернул из кольца лисий хвост Федор Юрьевич. – Вот, красного зверя взяли. Держи, жалую.

– Благодарствую, княже, – поклонился боярин и спрятал подарок за пазуху.

Может, и безделица – но дорого внимание. Да и дело для пушистого хвоста найдется. Кто их по десятку на шапку нашивает, чтобы уши да щеки в мороз не стыли, кто на одежду или упряжь – для красоты. А кто и писарю отдаст – песок с грамоты смахивать после того, как чернила высохли. Тут ведь прикосновение нежное требуется: присохшие крупинки стряхнуть, но чернила не смазать.

Назад охотники пробирались шагом, а потому выехали на поле где-то часа через два. Здесь, оказывается, все уже переменилось. Пострадавшие и провинившийся сокольничий исчезли, зато на траве раскинулось покрывало, уставленное блюдами с пирогами, кусками убоины, полными пенного пива кубками. Что было неприятно: подтаявшая на солнце земля вокруг оставалась еще сырой и холодной – возле угощения не приляжешь. Однако Федор Юрьевич без предисловий подскакал к столу, наклонился с седла, ловко подхватил один из кубков и, не пролив ни капли, тут же опрокинул в рот. Бояре захлопали, приветствуя ловкость хозяйского сына, перевели взгляд на Андрея. Ему, князю Сакульскому, всяко полагалось «подходить к столу» прежде них.