Золото мертвых

Александр ПРОЗОРОВ

КНЯЗЬ: ЗОЛОТО МЕРТВЫХ

Лисий след

В пещере волхва, несмотря на полыхающий в очаге огонь, пряно пахло осенней листвой, сеном, настоявшимся хлебным квасом. Отблески пламени плясали на стенах, заглушая слабый свет священного камня, зловеще вспыхивали в глазах Лютобора, неторопливо помешивающего какое-то варево в трехведерном медном котле, заставляли тени от стола, от чуров перед лестницей, от скамеек причудливо изгибаться и ползать по полу, подобно толстым черным змеям.

– Ты представляешь – пять деревень! Всего пять деревень по три двора в каждой! – Андрей Зверев, что раздраженно бегал взад и вперед, не удержался, взмахнул рукой, и вылетевший из рукава грузик кистеня с вязким щелчком врезался в твердую, как камень, глиняную стену, выбив в ней дыру размером с кулак. – Пять! Пять! Пять! – Паренек еще несколько раз ударил беззащитную глину железным шариком. – Двадцать дворов на круг, вместе с усадьбой! И с этого я должен выставлять пятьдесят воинов?! Как? С чего? Пашни, куда взгляд ни брось, бурьяном заросли, в семьях, почитай, одни бабы остались, кузнеца и вовсе нет. И это, называется, мое княжество? С этого я жить должен, честь блюсти и холопов для кованой рати набирать? Проклятье!

– Коли полку новую мастерить задумал, чадо, – невозмутимо ответил старый колдун, – то нижний край подровняй, ибо неудобно пользоваться будет. Да и неопрятно как-то.

– Полку? – Андрей еще раз со всей ярости ударил кистенем в рыхлое, словно тут кто-то долго грыз глину, пятно на стене, перевел дух, вскинул руку, роняя свое тайное оружие обратно в рукав, выдернул из ножен косарь и принялся ровнять края выемки. Полочка получалась не очень большая, но крынку поставить можно.

– Есть у меня для тебя одна добрая весть, отрок, – покосившись в его сторону, сообщил старик. – Знамо, коли во всех семьях мужиков в земле тамошней не хватает, то, стало быть, и проклятие лежит не на роду княжеском, в коем ты ныне состоишь, а на самом имении. А поскольку хозяева во владениях своих часто бывают, то и на них оно печать кладет. Вот и видится люду русскому, что проклят род Сакульских, который от Гостомысла лишь по женской линии тянется. Оттого и слухи нехорошие бродят. Проклятия же, что не родовые, а подкладные, завсегда слабее держатся. Ты с ним управишься, чадо. Даром, что ли, ужо третий, почитай, годок мудрости моей учишься? Одолеешь порчу, и иные беды тоже отведешь. Токмо братством с дубами себя зараз защитить не забудь. Оно спокойнее получится.

– Не хочу, – уже почти спокойным голосом ответил Андрей, вспарывая клинком ножа маслянистую, чуть влажную глину. – Ты просто не знаешь, как меня упрашивали, как уламывали: с родом Друцких породниться, княжеское звание получить, почет и уважение, богатство, наследство… Ну и что? Пожертвовал я собой, согласился жениться неведомо на ком, лишь бы роду нашему боярскому в будущем связи добрые обеспечить. Не по любви, по расчету женился! А развода тут, между прочим, не существует! Навсегда женился! И что? Что я получил? Пустой фантик с надписью «Князь Сакульский»? Кусок земли размером с половину Дании и населением в половину Жмеринки?[1] Блин горелый, и со всего этого по разрядным листам я еще и полста воинов на смотрины выводить обязан! Представляю, как ржал князь Друцкий, скидывая на меня этот хомут! Теперь это больше не его головная боль. И это, значит, то, ради чего я пошел под венец и поклялся в вечной верности?

– Невеста хоть красивая оказалась? – полюбопытствовал Лютобор.

– Ага. Как пирог с капустой. Такая же румяная и такая же пухлая.

– Значит, красивая, – кивнул чародей, видимо, неравнодушный к выпечке. – Это ладно. А то ведь могли старую, кривую и хромоногую подсунуть.

– Умеешь ты утешить, волхв, сразу на душе светло становится, – то ли с сарказмом, то ли всерьез ответил Андрей. – Одно могу сказать, беременна она. Так что я свой долг перед родами Лисьиных и Сакульских выполнил, не оскудеет их потомками земля русская. А меня давай, обратно возвертай. Домой хочу. Пусть Друцкие хитрозадые сами это богатство окучивают.

– Эк ты заторопился-то, отрок… – Колдун извлек из варева ложку, тщательно обнюхал, зацепил толику на ноготь. – Никак, обиделся? Дык, в мире этом каждый интереса своего не забывает. Ты князем стать согласился? Ты им и стал. А что за звание морокой немалой заплатить придется – дык меда без пчелиных укусов не случается, про то тебе любой медведь поведает. Управишься, чадо, управишься. Поднатужишься, да и придумаешь чего ладного да хитрого. Глядишь, и учение мое найдешь куда приложить. А то забудешь ведь все наказы, коли для дела пользы не принесут.

– Ты что-то путаешь, волхв, – покачал головой Андрей. – Лично я ни в какие князья не напрашивался. Как и в бояре тоже. Это ты меня сюда выдернул, чтобы роду Лисьиных угаснуть не дать. И на Полине Сакульской женился я не ради титула, а ради сохранения именья лисьинского, дабы от тяжбы судебной здешних отца с матерью оградить. Ныне жена моя уж в положении, ребенок родившийся имение Лисьиных и от Друцких, и от Лисьиных в подарок получит. Тяжбе, стало быть, конец; род боярский не прервется, да еще и с князьями в родичах окажется. В общем, можешь считать: колдовство, что боярыня Ольга Юрьевна тебе заказывала, удалось. Все то, чего она желала, исполнилось. Теперь я хочу домой.

– Нешто плохо тебе, отрок, в князьях-то гоголем ходить? – не поверил старик. – В своих трущобах такого ты ни в жизнь не получишь.

– А ты знаешь, что такое телевизор, Лютобор? Компьютер, мотоцикл, самолет?..

– И славы ратной, нынешней, тебе там никогда не добиться. Знамо мне, половину Руси слава о подвиге твоем обошла.

– … скоростная машина, асфальт. От Москвы до Новгорода – полдня пути. Рыбалка, шашлыки, вальс и диско. Девушки, которые просто ходят по улицам. Безопасность. В этом мире хоть кто-нибудь ложится спать, не приготовив на всякий случай у постели меч и лук?

– Курочка в курятнике за себя не боится – пока хозяину супчика не захочется. А свободы без меча и страха не бывает.

– Свобода превыше всего, Лютобор? Да ты, никак, либерал?

– Ты меня словами гнусными не погань, – нахмурился волхв. – Хоть и люб ты мне стал за весны минувшие, а я и огневаться могу!

– Так и ты меня обманывать не пытайся, мудрый Лютобор. Чай, не мальчик.

– В чем же обман ты за мною заметил?

– В свободе, что ты мне подсунуть пытаешься. Свободному человеку ничего не страшно. Коли и от добра, и от родичей он свободен, то ни бед, ни хлопот у него нет. Пришли вороги злые – чего бояться? Плюнул, да на другое место перебежал. Пожар прошел – так ему все едино терять нечего. Неурожай случился – так ему поле жать ни к чему. Вот и бродит свободный человек из края в край, ничего не опасаясь. Сегодня под одним кустом переночевал, завтра под другим. Украсть у него нечего, грабить его последний тать побрезгует, пожрать по лесам и помойкам как-нибудь наберет. Чего бояться? А вот стоит тебе хоть кошкой обзавестись, ты уже опасаться начинаешь. А ну, потеряется, отравится, собаке на зуб попадет. Дом и дети появятся – страхов втройне. Семью и добро надобно ведь от поганых оградить, коих немало вокруг крысятничает. Страшно, что хлеба не соберешь, дабы малых от голода уберечь, страшно, что беда нежданная припасы твои уничтожит. И чем больше на тебе душ, тем больше и страхов. Любая скотина последняя – и та заботы просит. А если тебе еще и люди служат? А если ты понять способен, что такое Родина, и готов живот свой за нее положить? Нет, Лютобор, не бывает страха в свободном человеке. Страх в том живет, кто тысячами нитей к миру привязан. Там могила отцовская, здесь телок, коего сам выкормил, в стороне дом, в котором любимая твоя обитает, за ним поле колосится, что сам сажал. Тут ниточка, там веревочка, здесь лесочка – и вот сидишь ты уже, словно цепью прикован. И цепь свою мечом и кровью до капли последней защищать готов. Свободному человеку этого не понять, ему все переломать – раз плюнуть. Свободный человек – тварь подлая и поганая, место ему в хлеву, с хомутом на шее и намордником покрепче, чтобы не кусался. Не дай Бог, беда у тебя случится – все эти твари первыми крысятничать лезут, куски рвать да кровь пускать. А как у них беда, так к совести твоей взывают, покормить да обогреть требуют.

– У-у-у, думы какие в душе-то твоей бродят, чадо, – изумился старик. – Не к добру это, не к добру. С чего печален так, дитятко?

– А то сам не понимаешь? – хмыкнул Зверев, отер нож о брошенную у стены, невыделанную шкуру и спрятал в ножны. – Ниточками я здесь прирастаю, волхв. Еще немного, они и в цепь превратиться могут. А я не хочу оставаться здесь, Лютобор. Я хочу домой.

– Полнолуние через восемь ден, чадо, – прищурился на свой ноготь чародей. – Тогда удачу и попытаем. Али не веришь, что всеми силами я клятву свою исполнить норовлю?

– Верю, мудрый волхв, верю, – вздохнул Андрей. – Но сам видишь – дни идут, а я еще здесь. Я сделал все, чего вам хотелось, и даже больше. Теперь возвращай меня обратно. Возвращай!

– Могу повторить лишь то, о чем сказывал не раз, – пожал плечами Лютобор. – Но ведь ты не желаешь верить. Глянь лучше сюда. Это мертвая вода, веришь?

– Та, что способна сращивать любые раны? – подошел ближе Зверев и через плечо колдуна стал разглядывать застывшую на ногте волхва желтую, полупрозрачную каплю, похожую на сверкающий на солнце янтарь.

– Кабы так… – вздохнул старик. – Надеялся я на то, да не вышло. Живые раны не заращивает, токмо мертвые.

– Это как? – не понял Андрей.

– Кости сращивать может. Мясо же и кожу – нет.

– Какой же тогда в ней смысл?

– Сам знаешь, чадо. Рана от меча иной раз глубока, кость наружу торчит. Вот тут ее можно и срастить, выправить.

– Извини, учитель, – скривился князь Сакульский, успевший за последние два года пройти добрый десяток сражений, – но коли у раненого кости торчат, он скорее и не жилец вовсе. Кровью истечет, хоть ты клей его, хоть не клей.

– А жаль… – продолжал разглядывать капельку древний кудесник. – Тяжко готовить снадобье сие. Коли переваришь – твердеет; недоваришь – киснет, ровно мясная похлебка. Вот, смотри, чадо. Как капля, ногтем с ложки собранная, растекаться перестает, то, стало быть, и зелье готово.

– А смысл в нем каков, Лютобор? Чего ради такие старания?

– Рази я не сказывал? Коли боли у смертных сильные в костях, коли ногти и зубы гнить начинают, коли суставы пухнут, то мазать отваром сим их надобно. Костные болячки все, почитай, исцеляет. Ну, и коли ратная рана глубока, то и там кость склеить можно. Токмо… Тут прав ты, дитя, пользы там будет мало. Да, и еще. Собрал я для тебя котомку малую. Положил кое-что, чего тебе самому трудно по первости будет добыть, но нужда в чем непременно возникнет. Сало с трех мертвецов в свечах, порошок ноготка и корня Иванова, коготь желтого медведя от коровьей немощи, жир барсучий да воск – свечи колдовские отливать. Прочее ты и сам собрать сможешь, коли судьба придавит.

– Все вы к одному гнете, – поморщился Зверев, однако березовый туесок взял. – Домой ты меня отправь лучше, домой.

– Приходи на восьмой день к полуночи на алатырь-камень Сешковской горы, – снял котел с огня колдун. – Место тебе ныне знакомое, провожатые ни к чему. Бурдючки кожаные подай, что на столе приготовлены. Разлить зелье поможешь. Приходи, за успех ручаться не стану, но что смогу – сотворю, как и обещал.

Это было правдой. Выдернувший его из двадцать первого века чародей пытался возвратить Андрея в родные места уже не раз. Для усиления колдовства своего волхв проводил обряды в полнолуние на алтарном камне древнего, даже доисторического святилища неведомых богов, что было разрушено Андреем Первозванным на Сешковской горе. В этом проклятом месте нечисть всякая и по сей день страха никакого не знает. Местные жители обходят его стороной, а монахи Филаретова храма, наоборот, то и дело отправляются на гору с темными силами бороться, землю святить. За что один за другим жизнью или рассудком и платятся. Но пока еще старания Лютобора успехом не увенчались. То ли хитрит старый волхв, то ли и вправду не получается у него ничего с заклинаниями.

– Ладно, – вздохнул Зверев, – восемь дней, так восемь дней. Ты мне вот что скажи, мудрый волхв. Коли жира человеческого я взять у знакомого не успел, могу я судьбу его как-то узнать? Понимаешь, знакомая одна у меня куда-то пропала…

– Коли беды за ней не чуешь, лучше не пытаться… – Забавно высунув язык, чародей начал разливать свое варево из широкого котла в узкие горлышки кожаных фляг и, как ни странно, не проливал при этом ни капли.

– Отчего?

– Коли вещицы человека пропащего у тебя нет – ношеной, знамо, дабы хоть немного жира для свечи выварить… В общем, коли через зеркало Велесово глянуть не можешь, анчуток вездесущих звать надобно, с ними уговариваться, жертву приносить. Они, пожалуй, любого найдут. Да токмо натура у них шаловливая. Так просто от найденного не отстанут, обязательно повеселятся. Либо работу попортят, либо вещи утащат али перепутают, а иные и вовсе людьми перекидываются да знакомиться идут. Замучишься опосля от помощников таких избавляться. Однако же, чадо, о ком душа твоя горюет при молодой-то жене?

– Да так… – отмахнулся Андрей.

С самого дня своей свадьбы не видел он нигде в усадьбе Вари, дочери пасечника. Соскучиться успел по глазам ее, по улыбке. Однако вряд ли с ней случилась какая-нибудь беда. Скорее, боярин Лисьин, зная об увлечении сына, перед свадьбой услал ее куда-нибудь с глаз долой, дабы во время торжества конфуза неприятного не случилось.

– Еще одна ниточка? – понимающе спросил колдун.

– Она самая, – признал молодой человек. – Ладно, не стану пока ничего делать. Авось, через восемь дней все закончится.

* * *

По ощущениям Зверева, на Русь пришел март. Пускай все еще стояли морозы, но солнце грело весьма ощутимо, пробивая в сугробах глубокие сверкающие проталины, да и холмы, не поросшие кустарником или лесом, уже подставляли свету бока, покрытые жухлой прошлогодней травой. Дворня отдыхала, веселилась, играла в задергу, межу и лапту, уделяя работе времени вдвое меньше обычного. Для смердов усадьбы наступила самая благодатная пора: к посевной они за зиму подготовились лучше некуда, но начало работ оттягивал снег, все еще укрывающий землю. Тот же снег успел местами подтаять, провалиться в накатанных местах – зимники лесные стали непроезжими, ни дров, ни леса строительного не заготовишь. Вот и веселились селяне. Когда еще дурака повалять, кроме как не сейчас? Боярыня с девками к Масленице близкой готовилась, парни за ними подсматривали да подшутить норовили. Тех, что попадались, девки в горницу затаскивали и в хмельную прялку играть заставляли: напаивали медом вареным или пивом до полного свинячьего визга, после чего предлагали любую из них для утех любовных выбрать да удаль мужскую показать. Насколько понял Андрей, воспользоваться предложением не удавалось никому: вырвавшись от девок со спущенными штанами, бедолаги под общий хохот в первую очередь устремлялись искать отхожее место. Причем даже это удавалось не всем: ноги опоенных парней заплетались, глазомер не позволял попасть головой в распахнутую дверь или определить первые ступеньки на краю крыльца. Бродили слухи, что кому-то когда-то подфартило то ли баб обмануть и выпить меньше, чем вливали, то ли и впрямь мужской силой слабость телесную одолеть – посему некая притягательность в баловстве языческом была. Но с таким же успехом можно надеяться на крупный выигрыш в уличной лотерее.

Разумеется, Ольга Юрьевна и боярин Василий Ярославович в игрищах этих не участвовали, а хозяйка вроде даже осуждала охальное баловство и угрожала привести монахов из церкви – но дальше угроз дело не шло, и развлечения продолжались каждый вечер.

Зверев, как сын боярина, а ныне еще и князь Сакульский, тоже со смердами не смешивался. Для него утро начиналось с двухчасовой разминки на берегу Крестового озера: он дрался с Пахомом на саблях и ножах, бил кистенем шишки на снеговиках, благо снег еще лепился, тренировался работать рогатиной, стрелять из лука. После завтрака Андрей либо отговаривался охотой и уезжал на Козютин мох к колдуну за древними знаниями, либо оставался и уже сам учил холопов работать бердышом. Это оружие, неведомое ранее на Руси, пришлось по вкусу всем ратным людям, и ныне в отряде боярина Лисьина огромные стальные полумесяцы имелись у каждого воина, да еще с десяток про запас в оружейном амбаре хранилось.

День-да ночь – сутки прочь. Три раза Зверев к волхву прокатился, три дня с холопами железом поиграл, два раза на настоящую охоту съездил – зайцев в поле погонять да кабанов у дубравы покараулить. Заметить не успел, как восьмой вечер настал.

Весенний день долог, а потому Андрей решил не привлекать внимания, выбираясь из запертой усадьбы поздними сумерками, и ушел задолго до ужина, прихватив лук и колчан с истрепанными учебными стрелами. Сперва на берегу озера по пню с трехсот метров поупражнялся, потом удалился в поле, где под снегом спал летник на Великие Луки. Здесь, дожидаясь заката, он пару раз опустошил колчан по низкому разлапистому дубу, выросшему в стороне от общей дубравы. Ветра не было, а потому Зверев попытался попасть в цель сперва с четырехсот метров, затем отступил еще дальше. Получалось не самым лучшим образом: от силы одна стрела из трех в стволе застревала. Будь это АКМ – разряда по стрельбе ему бы ни за что не видать. Хорошо хоть, главный экзаменатор здесь – он сам, князь Сакульский. А что до битвы, которая любому учению главный судья, – так там за полкилометра белке в глаз стрелять ни к чему. Там по густой, многосотенной армии бить приходится. По такой цели и захочешь – не промахнешься. Медведя дрессированного в строй ставить можно.

Собрав стрелы в третий раз и недосчитавшись трех «перышек», улетевших слишком далеко либо засевших глубоко в снег, Зверев прищурился на закатное солнце, прикрыл крышками колчаны с луком и стрелами, закинул их за спину и через край леса двинулся к проклятой Сешковской горе. Пути тут всего ничего – версты полторы. Да только снега под дубовыми кронами – чуть не по пояс. Для каждого шага наст утаптывать надобно и лезть через него, как через забор. Потому-то и вышел Андрей к подножию горы уже в глубокой темноте. Даже опасаться начал – не опоздал ли? Но нет, примерно посередине склона, возле выделяющегося на фоне неба валуна с плоской вершиной, весело приплясывал алый огонек, маячила неестественно высокая фигура волхва. Прямо призрак, а не человек. Но морока Зверев не боялся. Нечисть что медведь бурый – зимой больше спит, чем на свет белый вылазит. Так что колдун это был, кудесник древний собственной персоной.

– Не передумал, чадо?

Похоже, Лютобор заметил ученика даже во мраке, хотя сам стоял возле костра, на свету.

– Не для того сюда выбирался, чтобы передумать. – Поднимаясь по холму, Зверев перебросил колчаны в левую руку, правой расстегнул и снял пояс с саблей.

– Коли так – забирайся. Час близится, пора заклинания творить.

– Опять догола? – на всякий случай уточнил Андрей.

– Да, чадо, – кивнул кудесник. – Душу забирал – ее и возвертать стану. Иначе, мыслю, не получится.

– Можно я хоть ферязь на валун брошу? Холодный камень-то!

– Бросай, – пожал плечами Лютобор. – Токмо не надейся, что с тобой она вместе умчится. Лишь душу твою освобождать из мира сего стану, лишь ее.

– Хоть чучелом, хоть тушкой… – усмехнулся Андрей, вспомнив бородатый анекдот. Он расстегнул крючки подбитой пушистым колонком ферязи, расстелил ее на алтаре, быстро скинул остальную одежку, закатился на камень и кивнул: – Я готов, мудрый Лютобор. Поехали.

Прежнего трепета, какого бы то ни было страха перед магией и тем, что ждет его по ту сторону пути, Андрей уже не испытывал. Седьмой раз вроде отправлялся. Привык к тому, что там, впереди, встретит он некую реальность, а не безмолвие смерти. Привык, увы, и к тому, что после обряда, как бы ни сложилась иная реальность, все равно он снова окажется здесь, на этом самом камне.

Колдун привычно забормотал молитвы, Зверев привычно стал проваливаться в горячую искрящуюся невесомость и…

– Не-е-ет! Нет! Сыно-ок!!!

– Проклятье… – Первое, что почувствовал Андрей, это сильнейшая боль в боку и спине, отчего с губ сорвался невольный стон. На языке ощущалась слабая солоноватость. Кровь? Или он плакал?

Зверев перекатился на бок, приподнялся на четвереньки, открыл глаза. Прямо перед ним был ковер. Дешевенький, войлочный. Неужели он опять попал в плен к татарам?

– Ты глянь, жив выродок!

Неодолимая сила рванула его за шиворот, приподняла, метнула в сторону. Он опять ударился спиной и завопил от самого настоящего, животного ужаса: на Зверева наступал монстр ростом, почти втрое превышающим человеческий, бородатый, в джинсовой куртке и штанах, в руках его поблескивал короткий узкий нож.

– Живой еще, гаденыш? – скривился монстр. – Ничего, мы это сейчас поправим. – Великан ткнул ножом ему в горло, другой рукой сжал пальцы на вороте, оглянулся через плечо: – Ну, скажешь, где деньги? Говори, не то враз кишки выблядку твоему выпущу!

– Нет, нет! Не трогайте его!

– Говори!

– Нет… Нету у меня денег, миленькие! – Женщина заплакала. – Нету… Отпустите его. Я принесу. Я найду, найду. Отпустите! Ребенка отпустите!

Андрей начал постепенно проникаться ситуацией. Никаких великанов здесь, естественно, не было. Просто он сам оказался старанием Лютобора в теле мальчонки лет семи от роду. Кроха глупая и беззащитная. В комнатке размером с его светелку в усадьбе двое широкоплечих вонючих жлобов, видимо, пытались ограбить женщину, одетую в одну лишь ночную сорочку, со связанными за спиной руками. Один держал заплаканную жертву за горло, прижимая к ее голове пистолет, второй избивал ее ребенка, добиваясь ответа о спрятанных ценностях. Ребенка – то есть его, Зверева. Причем малыша связывать никому и в голову не пришло – чего пацаненка бояться?

– Я скажу, – хлюпнув носом, сказал Андрей. – Я покажу, где.

– О как… – Хватка у Зверева на вороте ослабла, рука с ножом чуть отодвинулась. – Умный мальчик…

Договорить тать не успел. Андрей, чуть наклонив голову, со всей силы вцепился ему зубами в указательный и средний пальцы, сжимавшие рукоять ножичка, тут же схватился за лезвие с незаточенной стороны, выворачивая его в сторону большого пальца. От боли и неожиданности бандит ослабил хватку – Зверев завладел оружием, кинулся к женщине, жалобно крича:

– Мама, мамочка!

– Ах ты, выблядок! – несся следом крик боли и ненависти. – Ну, я тебе устрою! Ты у меня не просто сдохнешь, ты у меня сам о смерти просить станешь!

– Мама!

Андрей со всех сил старался выглядеть естественным: испуганным, ищущим спасения в маминых руках, – а потому бандит с пистолетом никакой тревоги не проявил. Поднял ногу, упершись подошвой Звереву в грудь, с силой пихнул:

– Пшел отсюда, щенок! Идрис, возьми его.

Мальчишка еле успел резануть грабителя по ноге с внутренней стороны и отлетел на спину.

– Вот проклятье! Кажется, он меня зацепил!

Грабитель еще не понимал, что он мертв. Бедренная артерия – одна из самых крупных в теле. Коли с одетым в броню рыцарем дерешься – цель номер один. Брони под латной юбкой нет, жила на самой поверхности, дольше двух минут человек с такой раной не живет – кровь течет быстро. На бедренную артерию Пахом всех холопов в первую очередь натаскивал.

– Вот гаденыш! Идрис, поймай его! Я хочу увидеть, как его кишки наматываются на твой нож!

– Не-ет!!! Не трогайте его!

– А ты заткнись, сука!

Бородатый Идрис шагнул к Андрею – но тот, пользуясь малым ростом, нырнул под стол и быстро пополз под высоким диваном у самой стены. Судя по мебели, Лютобор заслал его куда-то в пятидесятые годы двадцатого века. Может, в Советский Союз, может, в Европу или Америку. Бандит легко поднял диван, отшвырнул в сторону, ломая стулья, – но Андрей, пока руки того были заняты, проскочил к окну и побежал вдоль шкафа к женщине. Тать с пистолетом уже начал что-то понимать, тупо глядя в растекающуюся на полу лужу крови. Раны от острых клинков опасны еще тем, что боли от них зачастую и не чувствуешь, особенно в горячке боя. Думаешь – царапина, а на самом деле…

Бандит начал медленно сгибаться, взгляд его потух, тело обмякло – и он шумно грохнулся на пол; пистолет вылетел из руки, стукнулся рукоятью о паркет, подпрыгнул и закрутился на месте. Андрей сделал шаг к нему, поднял взгляд на Идриса. Тот мигом кинулся вперед, наклонился за оружием – и Зверев, облегченно вздохнув, сбоку ударил его ножом в горло, резанул вниз, вспарывая жилы, трахеи и артерии:

– Молодец. Иначе мне тебя было бы не достать, бугая такого.

Тать еще смог выпрямиться, слепо водя пистолетом – из широкой раны на горле лился густой поток черной жижи, словно зарезан был не человек, а горный тролль, – но через мгновение откинулся назад и распластал руки. Жить осталась только нога, что мелко постукивала каблуком по спинке сломанного стула. Андрей присел рядом, отер о джинсы мертвеца клинок, вынул у него из руки пистолет, поразительно похожий на «ТТ», но с какими-то импортными буквами на боковине ствольной коробки, поднялся, разрезал веревку на руках жалобно всхлипывающей женщины, погладил ее по голове: