Повелитель снов

– В Новагород-то почему они подались? Отчего мстить не стали?

– Белург, коли помнишь, попытался… – Андрей, привстав, начал «пролистывать» жизнь князя Старицкого вперед. – И чем это для него кончилось? Руки-ноги я ему переломал. Так что колдун поступил хитро. Он начал искать себе союзников. Тех, кому нужна помощь в чародействе и у кого достанет грубой силы, чтобы повязать меня в цепи, повесить на дыбу. Вот тогда он и оторвется за все былые унижения. В прошлый раз у меня были и сила, и колдовство, а у него – только чародейство. И он проиграл. Теперь у него тоже есть изрядная сила. Вот, проклятие, кончилась!

Свеча с жиром князя Старицкого, зачадив, погасла. Минуту спустя потух и второй огонек. Зеркало Велеса почернело.

– Нужно было толще делать, – посетовал Пахом. – Ничего толком не увидели.

– Из чего, дядька? Много я там у него с носа ногтем успел чиркнуть? Хоть что-то узнали, и то ладно. Значит, Белург и Колывай у Старицкого. Нет, Пахом, мальчишка все равно ничего, похоже, не знает. Кто-то у него за спиной сети плетет. Узнать бы, кто? И что задумал?

– Государя нашего отравить, чего ж еще? – как-то обыденно ответил холоп. – Как иначе князь Старицкий силу супротив тебя применит, коли не на престоле сидит? Иоанн Васильевич тебя любит, в обиду не даст. Опять же что еще колдун роду Старицких предложить может, дабы в расположение войти? Ежели государь ныне, до рождения наследника своего, преставится, то Владимир Старицкий, брат его двоюродный, единственным наследником будет. Государем. Тут уж, княже, тебе токмо бежать останется, вся сила Руси супротив тебя повернется. И колдун воскресший, и знахарь, и князь Старицкий, и те бояре неведомые, коим ты три года тому покушение на государя сорвал. А отравить царя, извести, со свету сжить проще всего. Нечто колдун старый нужного зелья не сотворит?

– Вот… не живется людям, – сквозь зубы процедил Зверев. – И сами свету белому не радуются, и другим удовольствие портят. Ладно, хочешь не хочешь, придется Ивана малолетнего спасать…

– Иоанна Васильевича? – вскинул брови холоп. – Помилуй, княже, да какой же он малолетний? Ровесник твой, девятнадцатый год ему от роду.

– Не отвлекай, – махнул рукой Андрей. – Значит… Значит, вот тебе гривна серебра. Завтра пойдешь ко двору Старицкого, попытайся разговор с кем-нибудь из слуг завести. Проведай, правда ли Белург у них в доме живет или бывает хотя бы. А еще… Еще неплохо белье грязное боярское на ночь у них забрать. Есть же там прачки, что для господ стирают? Лучше всего исподнее того, остроносого, добыть. А коли нет, то хоть чье-то. В кипяток бросим, жир всплывет – свечи сможем сделать. Так что на ночь только нам эту грязь добыть, а утром все в целости вернем. Сможешь?

– Не знаю, Андрей Васильевич, – пожал плечами дядька. – Нехорошо это как-то. Тайком, исподнее грязное…

– Сам знаю, что нехорошо, – вздохнул Андрей. – Стыдно. Но вот стоит ли жизнь царская нашего стыда? Я бы сам пошел, да только заметен больно. Князь все-таки. Хоть и переодеться, все едино узнать могут. Тогда и вовсе шум подымется.

– Я попытаюсь, княже, – кивнул холоп.

– Отлично. А я днем к корабельщикам прокачусь. Дела кое-какие по хозяйству решить попробую.

* * *

Дорогу к верфи перед Посадской горкой Андрей вспомнил без труда, даром что был здесь больше полугода назад. Ушкуй, что путникам не удалось купить по весне, со стапеля исчез, вместо него здесь обрастал желтыми восковыми досками толстый крепкий киль, выгнутый из цельного дубового ствола. Во что он превратится к новому половодью под руками мастеров, сейчас было не угадать.

Князь вошел в ворота, повернул под навес, укрывающий зажатые меж распорками доски, остановился между стопками, постучал по одной кулаком. Как и в прошлый раз, радея о хозяйском добре, к нему прибежал низкий кривой мужичок, грозно размахивая палкой. Увидев знатного гостя, он тут же притих, опустил немудреное оружие, сдернул с головы полотняную шапку:

– Чего желаешь, боярин?

– Хозяина здешнего увидеть хочу.

– Хозяин ныне в городе, боярин, – развел руками мужичок. – Когда вернется, и не ведаю. Знаю, до темноты заглянет. Завсегда заглядывает. Видать, не спится хозяину, пока не уверится, что все в порядке в мастерской.

– Нет, темноты я ждать не стану, – покачал головой Андрей. – Ты вот что… Как придет… Как звать-то его, не спросил?

– Евграфий, Гвоздев сын, с Малой Посадской…

– Пусть купец Евграф на постоялый двор заедет, к князю Сакульскому. А двор мой первый со стороны рыбацкой слободы. На вывеске окорок в постели спит. Запомнил?

– Все передам в точности, батюшка князь, все в точности передам.

– Передай, дело у меня к нему на пять пудов золота… Нет, на полпуда скажи, а то не поверит. Понял? Вечером его жду. Не явится – иного напарника искать стану. Так и передай.

Час спустя Зверев уже подъезжал к своему временному пристанищу, мысленно смирившись с перспективой провести весь день в ожидании, наедине с парой жбанов пряного хмельного меда. Но не успел он скинуть в светелке плащ, как в комнату ворвался радостный, взлохмаченный Пахом:

– Я нашел его, княже! Нашел! Он там, там, мне точно сказывали!

– Кто?

– Да колдун этот полумертвый, Белург его имя. – Дядька быстрым шагом пробежал к окну, распахнул его, сделал глубокий вдох и повернулся к Андрею: – Подхожу я, стало быть, к подворью княжескому. Глянь, а оттуда холоп молодой выскакивает: рубаха атласная, пояс наборный, шапка горностаева, ходит гоголем. Ну я сгорбился весь, и к нему. «Не у вас ли, – спрашиваю, – боярин, божий человек обитает? Молва, говорят, идет, что и светел он ликом, и набожен, и исцелять божьим словом способен, и чудеса творит. Лицом, поведали мне, он узкоглазый и цветом восковым с лица, ростом с меня, но плечами богатырскими и ногами, як у богатырей, кривыми от седла…». А холоп мне и отвечает: «Пошел вон, дурак, деревенщина. Этот чародей и в церковь не ходит, и не молится вовсе, а в светелке заперся и токмо с зельями колдует, варит что-то, и огни за окном его по ночам мелькают. Молись Богу, чтобы на глаза такому „святоше“ не попасться, не то враз в ужа болотного обратит и на обед себе заварит». Ну и замахал на меня руками. А я и рад токмо. Закрестился испуганно, да в сторону и убег. Вот так, княже, – закончил гордый своей находчивостью Пахом. – Держи гривну свою, вся в целости. Я и так про колдуна все в точности узнал!

– Молодец. Молодчина! – искренне похвалил дядьку Зверев. – Теперь одно нам только дело осталось: исподнее боярское с подворья выкрасть. Уж извини, без этого в зеркало не заглянуть… – И князь Сакульский вернул серебро обратно холопу: – Я на тебя, Пахом, надеюсь.

Холоп вздохнул, маленько потоптался, махнул рукой:

– Ладно, чегось сообразим, – и ушел, забыв притворить дверь.

Андрей тоже закрыть ее не смог: по лестнице взбежал мальчишка, нахально вставил ногу в щель:

– Пришли к тебе, княже. Доискиваются.

– Пришли – значит, встретим. – Он подобрал с сундука саблю и, опоясываясь, вышел к Данилке: – Ну, показывай.

Мальчонка кивнул на усаживающегося за стол горожанина – в алой шелковой рубахе, подпоясанного кумачовым кушаком. Казалось бы – обычный ремесленник, да только многие перстни на пальцах и украшенная самоцветами гривна на шее были слишком дороги даже для новгородского мастерового. Купец Андрею сразу не понравился: остроносый, с редкой бороденкой, впалыми щеками и колючим взглядом; худой, как ангел апокалипсиса. Худые же люди, как известно, либо жадны слишком, на собственном брюхе экономят, либо больны – а любая хворь нутряная характер человеческий не улучшает.

– Здрав будь, мил человек, – опустился за стол перед гостем Зверев. – Ты, что ли, Евграф, Гвоздев сын, хозяин верфи, что на улице, к Посадской горе ведущей?

– А ты, значит, князь Андрей Сакульский, муж княгини Полины? Что же, рад знакомству. – Купец полуобернулся к закрытой пологом кухне и громко крикнул: – Эй, приказчик, вина лучшего князю, другу моему!

Вот он, нрав новгородский! Никакого уважения ни к роду чужому, ни к знатности. Все токмо на золото измеряют. Всего полста лет минуло с тех пор, как сошлись на реке Шелонь рати нищей и малолюдной, но сильной духом княжеской Москвы и богатой до изумления, обширной и многочисленной Новгородской республики. И стало ясно, что сила не в золоте, не в крике вечевом, а в правде, и сделался Новгород всего лишь одной из московских провинций. Но не изменился нрав новгородский, осталась чванливость их к «низовским», как они всех людей, кроме горожан своих, кличут. Любой купчишка с мошной равным себя князьям московским считал, а с боярами небогатыми и вовсе свысока разговаривал. Любой ремесленник одеться норовил по-княжески, в шелка и атласы, самоцветами и золотом сверкал; жену каждый наряжал – боярыням знатным впору. Никакой скромности, никакого понимания места своего в мире. Купец, вон, корабельщик, князя незнакомого, ровно мастерового своего, вином не спросясь угощает, другом кличет. Он-то, новгородец, весь во злате, а у гостя его всего один перстенек на пальце сверкает.

Правда, был во всем этом и один приятный момент: Евграфий, судя по широкому жесту, жадностью не страдал.

– Так какая нужда привела тебя в мою мастерскую, княже? – наклонился вперед купец. – Коли судно тебе надобно ходкое да крепкое, то сшить мне такое нетрудно. Вот токмо дорогие они у меня, сразу упреждаю. И места свободного ныне у воды нет. Разве к ледоставу, мыслю, освободится. Но чтобы не занимал я его, задаток спрошу.

– То-то и оно, что дорогие, Евграф, – наклонился навстречу Андрей. – Ведомо мне, ты добрые суда из доброго леса делаешь. Доски токмо пиленые берешь, рубленые не используешь. А удовольствие это, понятное дело, дорогое. Посему и дело хочу предложить прибыльное тебе, а не халтурщикам, что ладьи на един сезон сколачивают. Доски хочу предложить тебе добротные. Ровные, пиленые. Но по цене необрезанных. При таком раскладе корабли ты сможешь шить столь же славные, сколь и сейчас, а вот цену назначать вдвое ниже прежнего. И прибыток твой станет выше изрядно, и соперников своих ленивых ты враз из торговли выживешь, главным корабельщиком станешь.

– Ладно сказываешь, княже… – Купец откинулся, с полминуты о чем-то размышлял, потом опять наклонился вперед: – И какую долю ты себе с этого промысла хочешь?

– Никакой.

– Это как?

– Мой прибыток – не твоя забота, Евграф. Твое дело – доски дешевые в корабли дорогие превращать.

– Вот оно, значит, как… – недоверчиво покачал головой купец. – И много ли ты такого товара продать мне желаешь?

– А сколько хочешь, столько и продам.

– Э-э… Двести волокуш продашь?

– Легко.

– Ну коли так… Ладно, убедил. Показывай товар.

– Не здесь товар, Евграф, – покачал головой Андрей. – Он у меня, в княжестве.

– Так вот он в чем, подвох! – громко хохотнул корабельщик и стукнул кулаком по столу. – За морем телушка полушка, да рубль перевоз.

– Не ори, – сквозь зубы процедил Зверев, – не о копеечном закладе речи ведем. Тут сказ о деле на много лет вперед и на многие пуды золота в доход для нас обоих. Ты ведь не коров пасешь, купец. Ты корабли шьешь. От княжества Сакульского до Новгорода три дня пути. Много новое судно за этот срок в цене потеряет?

– Эка сказанул! То новую мастерскую на новом месте строить надобно, людей искать али отсель за озеро переманивать. Самому с хозяйством обосновываться.

– Полцены за материал, – кратко ответил князь.

– Угу… В строительство вложишься, а опосля окажется, что и цена выросла, и тягло на мне повисло, и людишки в холопы продались?

– Насчет тягла ты хорошо придумал, – кивнул Андрей. – А вот со всем прочим никак условия не изменятся, на том рядную грамоту можем подписать. Приедешь на место – увидишь, почему.

Очень к месту служка притащил угощение. Вино – Звереву, хмельной мед, пряженцы и лоток с заливной зайчатиной – купцу. Евграф взялся за еду. Князь Сакульский тоже молчал, давая купцу время подумать. Когда глиняное корытце опустело, а в кружке вспенились остатки меда, новгородец наконец рискнул ответить:

– Не поглядевши не решишь, княже. Готов я с тобой на место сплавать. Там рядиться и станем. А може, иного компаньона тебе искать придется, слова давать не стану. Но задумка у тебя интересная, согласен. Ты когда отчаливать намерен?

– Мыслю, еще дня два придется здесь побыть.

– А судно где?

– За рыбацкой слободой, на Вишерской протоке. Ушкуй там только один стоит, не ошибешься.

– Я на паузке своем поплыву. Иначе ведь мне и не вернуться. Тебе-то, княже, из-за одного гостя ушкуй гонять не с руки. Заодно и родичей в Кореле навещу. Послезавтра, стало быть? Ну так я поутру прямо к ушкую и причалю.

Купец поднялся, вынул из складки кушака и кинул подбежавшему служке какую-то монету, развел широко плечи и тяжелым шагом направился к дверям. Андрей остался ждать примерно с половиной кувшина белого рейнского. Еще один кувшин и заливную белорыбицу он заказал к себе в светелку часа через два. Потом еще один. Время тянулось медленно, а Пахом вернулся только ближе к полуночи. Пряча взгляд, ушел за занавеску, и почти сразу там зашелестел набитый сеном тюфяк.

– Ты бы хоть поел, дядька, – предложил Андрей.

– Прости, что разбудил, княже. Я того… В корчме на Ильиной улице перекусил. Сыт.

– Как хочешь.

Про успехи спрашивать Зверев не стал. И так было ясно, что Пахому ничего добыть не удалось.

Поутру холоп выскользнул за дверь опять же на голодный желудок. Зверев, вытянувшись на перине, приготовился к долгому ожиданию – но Пахом примчался еще до полудня, держа под мышкой внушительный сверток:

– Есть, княже! Уломал! Показали мне прачку одну со Старицкого подворья. Родичем я назвался прачки из-под Вереи да имя назвал: Настасья. Мне такую и показали. Страшная… Что жаба раздутая, и вся в прыщах. Ну а как за ворота с ней вышли, пожалился я, что боярин здешний сестру мою спортил. Обещал за ласку и подарки всякие, и избу новую с землей, и дитятю в знатности воспитать. А как понесла – то и не появляется больше. В общем, сказал, приворот хотим на обманщика этого сотворить, дабы любил до гроба и на иных не смотрел совсем. А знахарь, дескать, для того наговора портки ношеные охальника требует. Ох, княже, как она мою сестрицу жалела, как над бедою ее плакала! Ну прямо сердце у нее сжималось. Однако же по три алтына с пары портов истребовала. Я сказал, не ведаю, что за имя у боярина, сам не видел. Баба же токмо обрадовалась. Чем более, тем и лучше.

– Обмануть не могла?

– Дык, я ведь тогда на воротах стражнику их верну, – ухмыльнулся Пахом, – и на обман пожалуюсь. С меня какой спрос? За сестру радею! Да и добро не уношу, а возвертаю. Опять же суда ждать не стану, ноги унесу. А она, Настасья, останется.

Холоп поднял руку и уронил сверток на стол.

– А почему из-под Вереи? – поинтересовался Зверев. – С чего ты взял, что на подворье прачки верейские есть?

– Дык, Андрей Васильевич, откуда князь, оттуда и прислуга быть должна… – удивился дядька.

Естественно, холоп разбирался в родословных и землях здешних князей и бояр куда лучше Андрея. Может, Старицкий князь и вправду был откуда-то из-под Вереи. Странно только, что имение его за половину страны, а живет он здесь, в полном скрытой смуты Новгороде.

– Ладно… Сбегай на кухню, потребуй жаровню с углями ко мне в светелку. Скажи, мерзнет князь. Еще мне вода, естественно, потребуется и… маленький котелок.

Остаток дня выдался для Зверева долгим и жарким во всех смыслах этого слова. Каждые из одиннадцати принесенных прачкой порток следовало нагреть до кипения, чтобы скопившийся жир всплыл к поверхности, потом собрать немногочисленные пятнышки на нить, залить ее воском, разделить на две свечи, после чего выплеснуть старую воду, согреть новую, опять вскипятить, собрать, залить. Со всем этим юный чародей управился только к полуночи. А ведь с каждой из полученных свечей еще следовало провести обряд, просмотреть, что творится в жизни владельца каждых доставленных штанов, стараясь не упустить важного момента – но и не тратить слишком много времени…

Старания вознаградились успехом с седьмой попытки. Да что там успехом – настоящим триумфом! Заглянув в жизнь одного из княжеских бояр, Андрей увидел, что тот читает свиток, исписанный крупным, уверенным почерком.

«… что до зелья кудесника твоего, боярин, то изумительным по чаровыванию своему оное оказалось. Ныне четверо наперсников царских, самых близких к Иоанну, нам с исступлением в верности поклялись и всячески в делах наших способствовать берутся. Оных я беречь мыслю, дабы волю царским именем вещали, как дело до избрания престолонаследника дойдет. Ныне стряпуха дворцовая зелью поддалась и приказ, тебе ведомый, исполнить согласна. Поспешать потребно с тем приказом, ибо государь с царицей Настасьей на молебен в Рождественский монастырь собирается и не иначе, как к Покрову, отъедет…»

– Проклятие… – Андрей опустил ношву с водой, зевнул, отошел к окну. Небо уже начинало светиться, предвещая близкий восход. – Похоже, надобно нам, дядька, в Москву. Очередную дрязгу боярскую разгребать. Четверо самых близких… Кто же это быть может? А ну боярин Кошкин тоже их колдовству поддался? Хотя от любого приворота человека всегда отговорить можно. Только бы добраться до него вовремя. Сколько у нас дней до Покрова осталось?

– Да почитай, еще полтора месяца, княже. Даже более.

– Тогда, пожалуй, успеем. Обернемся с корабельщиком в княжество, урядимся по нашему с ним делу. Потом я сразу на корабль – и сюда. Возьму почтовых лошадей, через два дня в Москве буду. Пожалуй, должен успеть. Не все еще у заговорщиков сладилось, приказа отравить еще не дали. Скорее всего, Старицкий сперва сам должен в столицу перебраться. Ему в нужный момент важно быть в самой гуще событий. Успею. Должен успеть. Не то, пока мотаюсь, лед схватываться начнет. Пока не окрепнет, пути в княжество не будет. И застрянет наш уговор с Евграфом до самого Рождества. И то коли других бед не случится… В общем, нужно обернуться! – принял наконец решение Зверев. – Заговор заговором, а собственного дома забывать нельзя. Сожги все эти порты, чтобы следа не осталось. Глупо будет на такой мелочи попасться.

– Как же прочие свечи, Андрей Васильевич?

– Оставим, авось пригодится. Ничего более важного, чем то письмо, все равно не узнаем. – Зверев опять зевнул. – Собирайся, поехали на ушкуй. Пока плывем, отоспимся. Вниз по течению, да озеро… Два дня туда, три обратно, день там. Успею.

Зеркало Велеса

Пока тряпье, исходя вонючим дымом, перегорало на жаровне, пока хозяин, сочтя плату, выбирал гостям самых быстрых лошадей, пока их оседлали и навьючили – солнце уже успело подняться. Да еще почти час пути через рыбачью слободу. В общем, к причалу они подъехали уже ближе к полудню. К пустому причалу.

– Это еще что за японская сила? – изумленно повернул голову к Пахому Зверев.

– Да-а-а… Нет чегой-то ушкуя, Андрей Васильевич, – не менее изумленно ответил холоп.

Князь Сакульский задумчиво погладил рукоять сабли – но в таком деле не мог помочь даже самый лучший булатный клинок.

– Украли, что ли? Хотя как украдешь с командой…

– А может, местом ошиблись? – предположил малец, посланный с гостями, чтобы забрать скакунов.

– Место приметное. Вон вяз раздвоенный и лодка без дна. – Пахом спешился. – Я хозяина пристани поищу, княже. Не мог же он без платы судно отпустить? Вестимо, хоть чего, а ответить должен.

– Хорошо, – кивнул Андрей. – А я вперед-назад вдоль берега прокачусь. Вдруг и вправду мы дорогой ошиблись. Или Лучемир корабль переставил. С деда станется. Встретимся здесь. Коли меня и не будет, все равно не уходи. А то еще нам потеряться не хватает.

Когда ты верхом, расстояния становятся маленькими. За считанные минуты Андрей проскочил на полторы версты вниз вдоль протоки, почти до самого конца острова, потом на рысях вернулся назад, снова вглядываясь в стоящие у берегов корабли. Хотя, конечно, не заметить среди рыбацких баркасов величественный ушкуй было невозможно даже с первой попытки.

– Они ушли, – сообщил князю Пахом, когда Зверев вернулся к приметному месту. – Сказали хозяину, что ты, Андрей Васильевич, повелел им спуститься к Ладоге и ждать тебя там.

– Бред какой! Как повелел, когда?

– Я не знаю, княже, – пожал плечами холоп. – Как мог повелеть, через кого? Я ведь со двора сегодня не отлучался. И вечером тоже. А они ушли на рассвете, как паузок к борту пристал.

– Может, Евграфий чего перепутал? – Андрей задумчиво потер подбородок. – Чего тут сделаешь? Придется верхом в Ладогу скакать. Малой, до нее от Новгорода далеко?

– Коли верхом, с заводными, то за два дня поспеете. Али ночью доберетесь, коли ни себя, ни коней жалеть не станете… Токмо Михайло Андреевич залога попросит. Знамо дело, почти сто верст – это не три, как здесь. За скакунов боязно.

– Ладно, все едино никуда не денешься. Поехали обратно. Перекусим на постоялом дворе, пирогов прихватим, да и в путь. Только как я залог обратно получу, ежели коней в Ладоге оставлю?

– Дык, вестимо… Я с вами поскачу. Я и отдам, и за лошадьми присмотрю, чтобы не загнали. Али еще кого хозяин пошлет, коли забеспокоится.

Однако содержатель постоялого вора купец Заухин Михайло Андреевич не забеспокоился, и уже через час, наскоро перекусив холодным борщом и обжаренной с грибами и сыром ветчиной, путники с набитыми чересседельными сумками выехали из Господина Великого Новгорода на север. Одна беда – выехали без заводных. Свободных трех скакунов на тесном постоялом дворе не нашлось.

Первые версты, что тянулись через слободы, слободки и предместья крупнейшего в Европе города, дорога была широкой и накатанной. Но версты через три оборвалась деревянная мостовая, еще версты через две закончилась отсыпка из мелкой гальки, перемешанной с песком. Правда, грунтовка оставалась столь же ровной и широкой, как Пуповский шлях. Но недолго. Два часа пути – и накатанный тракт отвернул к сверкающему золотыми куполами монастырю, что отгородился на холме от мирских сует могучими рублеными стенами с навесом для лучников и квадратными башнями, угрюмо смотрящими наружу и вдоль стен черными щелями бойниц.

Путники придержали коней, недоуменно глядя на забранные впереди дубовой решеткой ворота, однако их окликнул отставший почти на сотню саженей мальчишка:

– Вы куда, бояре? Вот ведь тракт ладожский!

– Ох, ничего себе – тракт! – скривился Зверев, глядя на узкую просеку, ныряющую в лиственную влажную низину. – Тропинка заброшенная… Ты ничего не напутал, малец?

– Кто же вдоль реки дорогу прокладывать станет, княже? – пожал плечами Пахом. – Кому добро отвезть надобно, тот на струге поплывет. А кто верхом обернуться желает, тому и тропинка сойдет.

Холоп первым свернул с накатанной дороги и перешел на рысь, пригнувшись на всякий случай к шее коня. Андрей вздохнул и двинулся следом. Последним скакал, насвистывая что-то себе под нос, мальчишка с залогом в небольшой поясной сумке.

Если для дороги эта новгородско-ладожская трасса была позорно узка, то для тропинки – очень даже просторна. Деревья по сторонам расступались почти на две сажени, а потому толстые сучья, что могли выбить из седла неосторожного всадника, до середины пути не выпирали, да и тонких хлестких прутьев встречалось совсем немного. Путешественники скоро перестали пригибаться, лишь изредка отводя от лица ветки, поглядывали по сторонам, любуясь резко меняющимися пейзажами. Стоило тропе нырнуть вниз – как они оказывались в узком тенистом тоннеле среди тесно растущих осин, ив, березок или в гуще осинника с тесно переплетенными ветвями. Шла дорожка наверх – стелилась среди прозрачных, пахнущих смолой и ладаном сосновых боров, местами поросших понизу темно-зеленым можжевельником. Время от времени леса внезапно обрывались, уступая место бескрайним лугам, ярко-розовым от стоящего выше седла иван-чая.

По правую руку то и дело меж коричневых сосновых стволов или за краем цветочного поля поблескивал мелкими волнами, дышал манящей прохладой широкий Волхов. Искупаться бы в нем – да времени нет. Путь долгий. Чуть задержись – и даже к полуночи до Ладоги не поспеешь. Вставать же на ночлег, известное дело – полдня пропадет. Это ушкуй, пока путник спит, продолжает версты отсчитывать. А верховому каждый привал в новые часы дальнего пути выходит.

– Глянь, княже, еще кто-то дорогу накатывает, – чуть придержав скакуна, оглянулся на хозяина Пахом. – Не мы одни такие.

Всадники промчались мимо мужиков, что развалились в траве, вытоптав иван-чай сажен на двадцать по левую руку от тропы. Еще саженях в сорока виднелся табунчик из полутора десятков оседланных лошадей, мирно пасущихся на сочной, не тронутой ни косой, ни плугом, траве. Бездельники проводили проезжих ленивыми взглядами, кто-то залихватски присвистнул вслед.

– Странные ребята, – вслух удивился Зверев. – Пятнадцать рыл, все с мечами. Чего им тут делать? Кузнечиков данью обкладывать? Да и рубахи больно толстые, странно сидят. Словно их поверх поддоспешников натянули. Но тогда уж скорее – поверх брони. От кого они тут таятся, кольчуги прячут? От кукушек и дроздов?