Владыка Ледяного Сада. Носитель судьбы

…Мы сомкнули строй, кто-то сзади подобрал лежавшие среди ледяных цветов щиты. Я покачивался, по коже моей прокатывался жар, словно сидел я между кострами, но внутри наполнил меня мороз, будто я хлебнул ледяной морской воды. Остальные, те, кто сохранил рассудок в Ледяном Саду, выглядели точно так же: пот стекал из-под шлемов и капал на землю, оружие тряслось в руках, но я знал, что это не страх, а ровно такая же болезнь, которая точила и меня.

…Муж, который подошел к нам, встал в нескольких шагах, а потом сказал: «Приветствую вас, странники моря! Приветствую вас, кто ищет свое место, поскольку вы его нашли! Приветствую вас в Ледяном Саду, который примет всякого и всякому даст то, что тот утратил». Муж этот говорил довольно коряво, словно был слегка не в себе, и выламывал звуки так, как делают это живущие на Пустошах Тревоги. Я сказал ему, что мы воины из Земли Огня и прибыли за женами, которых он похитил, и за возмещением обиды, нанесенной морякам и обитателям Побережья. Посоветовал, чтобы он отпустил жен и позволил им вернуться домой, а потом мы оговорим размер выплаты, которая будет, однако, не меньше чем десять марок на каждого из нас и по сотне за каждую похищенную.

…Вернее, мне казалось, что я это говорю. Я слышал, что слова, выходящие из моих уст, неразборчивы и странны, что язык у меня как кусок деревяшки, и что я не в силах им шевелить – более того, что я забываю слова. Вместо «марки» я произносил «гвозди», а вместо «море» – «там, где рыбы». Муж со странной головой, однако, понимал, что я говорю, потому что ответил, что Ледяной Сад принимает всех, кто пожелает остаться, и никого не держит силой. Все мужи и жены всегда могут, захоти они, уйти. «Вы также можете выбирать», – сказал он. «Можете остаться или уйти, откуда пришли, как пожелаете. Там, за Ледяными Вратами, вас ждет приветственный пир, если решите, что вы здесь нашли потерянный дом. А вот там, за вашей спиной, находится тропа, что ведет к пляжу, к тому месту, где вы оставили свои корабли. Если же вам не хватает разума и вы решите покорить нас силой, то за мной стоят мужи. В любом случае все обстоит ровно так, как я и говорю: можете остаться. В Саду или в земле, которая его питает, либо можете уйти».

…Среди ледяных деревьев я увидел ворота: круглые, сложенные из искусно сплетенных ледяных веток; они были отворены и открывали вид на дальнюю часть Сада, где среди уставленных яствами столов стояли молодые девушки, обычные и измененные Песнью Богов. Я слышал, как играют там арфы и флейты, видел котлы, где варилось мясо, вертела, на которых пекли птиц, тарелки, в которых лежали горы фруктов, – и чувствовал, как желудок подкатывает к горлу.

…Я услышал стук, с которым один юноша, Урлейф Красная Ладонь с корабля Скафальди, отбросил свой щит и покинул строй. За ним двинулись еще и еще. Один из моих людей заступил на опустевшее место и поднял щит, но то и дело кто-то отваливался от нашего круга и уходил.

«…Наши люди уже сходят с хребта, – сказал мой кормчий, обращаясь к Скафальди, который стоял перед ним. – Те, кто шли по хребту, видели, что происходит, и вот-вот будут тут. Я слышал рев рогов в горах. А воинов перед нами – не больше трех сотен. Выстроимся копьем и ударим. Убьем короля и пойдем к вратам, ведь они открыты. Они вышли всеми своими силами, поэтому на стенах нет никого. Мы можем захватить этот город».

«… – Твои слова звучат для меня как карканье ворон и вой волков, – ответил на это мой кузен. – Ты будто уговариваешь меня, чтобы я изнасиловал и убил подростка. Если я покину это место, то никогда уже не перестану его искать. Если я его разорю, будет хуже, чем если бы я сжег храм Друга Людей, убил собственных отца и мать и моих братьев. Потому что я попал домой, и я не позволю уничтожить этот дом».

…И тогда Скафальди вдруг развернулся и одним движением проткнул моего кормчего, с хлюпаньем выпуская его кишки на землю, а потом ударил его в глотку так быстро, что тот не успел и крикнуть. Мой кормчий и друг, Арлаф Говорящий-с-Медведем, пал нам под ноги, брызгая кровью, и тогда нас охватило безумие. Те, кто сперва казались отуманенными Ледяным Садом, подняли мечи на тех, кто сохранил рассудок, а было таких немного, не больше дюжины. Я уколол Скафальди, моего кузена, но я был слаб, он легко отбил мой клинок, а потом ударил сверху так быстро, что разрубил половину моего щита, и нас сразу же разделила толпа сошедшихся грудь в грудь орущих мужей, что сражались как стая оголодавших волков над единственным козленком.

Он снова стихает на миг, и никто из нас не нарушает молчания. Он отпивает глоток.

– Я помню немного. Только крик, звон железа, падающих людей, кровь, которая летала в воздухе, и ледяную пыль, поднимавшуюся из-под наших ног. Она сверкала на солнце. Тот муж со странной головой что-то кричал с поднятыми руками, крик его вяз в воплях и перезвоне железа, но люди его стояли неподвижно и лишь смотрели, как мы вырезаем друг друга. Кто-то душил меня, я изо всех сил толкнул разбитым щитом, ударил коленом и махнул мечом, перерубая наносник шлема, кто-то другой ранил меня в плечо. Кто-то хрипел, перхая кровью, и так много мужей уже лежало под нашими ногами, что мы то и дело о них спотыкались, запинаясь о разбросанные конечности. Некоторые вдруг потеряли запал к битве и принялись по одному, по двое отступать к Ледяным Вратам. Только наиболее ярые еще бросались на нас, но все равно было их немало, а нас – горстка. В конце концов спиной друг к другу стояло лишь четверо из нас, заслоняясь сломанными щитами и люто рубя своих же, потом осталось трое, а потом кто-то метнул в меня топор. Я отбил его краем щита, но обух все равно ударил меня по голове, и на меня пала темнота. Через некоторое время я пришел в себя от боли, стукнувшись об каменистую горную тропинку. Это молодой скальд с корабля Хорлейфа, Сивальди Гусиный Крик, тянул и волок меня тропой, то и дело падая, потому что я бессильно обвисал на его плече, а его раны кровоточили. Но я пришел в себя, выплюнул зуб, меня стошнило, а после мы пошли дальше, к пляжу. Теперь уже я волок его, и мы то и дело падали среди кустов и камней. Наконец мы оба рухнули на землю где-то в лесу, а когда проснулись, то поволоклись к пляжу. Но тогда Сивальди начал кашлять кровью. Не знаю, сколько времени минуло, пока мы не нашли залив, в котором оставили корабли. Но наконец-то мы туда добрались. И не нашли там никого. Пляж и лес были пусты, остались только угли от костров в гальке над морем и мачты, торчащие из вод залива.

…Наши люди ушли, забрав с собой все, что имели, и прорубив дно кораблей перед уходом. Мы не знали, что случилось, но видели следы схватки, а в воде залива плавали два трупа. Это была небольшая битва. Мы нашли лишь немного свежей крови на стволе дерева и на траве, а на самом пляже лежал еще и шлем. И это все.

Он выпрямляется и снова отпивает, а потом смотрит на нас по очереди, словно ожидая оваций. Сильфана не выдерживает.

– Ты все еще сидишь на пляже? – спрашивает она ядовито и демонстрирует ему широкую зубастую улыбку.

– Около одного из кораблей на дне залива лежала лодка, – продолжает Грюнальди. – Маленький долер, что возят на борту, чтобы подплывать к берегу, когда невозможно причалить или вытянуть на берег корабли. Они пробили дно, но было там неглубоко. Мы сумели его достать, потом я нырнул еще несколько раз, нашел пару досок, гвозди, со дна корабля мы содрали немного смолы и подлатали долер настолько, что удалось на нем уплыть. Это было безумие, но мы были готовы сделать все, чтобы спастись с проклятого острова. Лодка чуть протекала, но наша латка держалась. Несколько дней мы шли только на веслах. Потом однажды ночью умер Сивальди: он все сильнее кашлял кровью. Я отдал его морю и поплыл дальше. Потом причалил к какому-то небольшому острову, где в расщелину собиралась пресная дождевая вода. Ел яйца чаек, морских улиток, собирая их на берегу. Через несколько дней меня забрали оттуда ловцы моржей, что возвращались своим кораблем в Землю Грифонов с грузом шкур, ребер, клыков и жира. Они были так потрясены моим жалким положением, что даже не забрали остатки серебра в моем поясе и меч. Зато накормили меня и напоили, а один из них перевязал мои раны. Таким-то образом я и вернулся – один – домой, и таков-то он, остров Ледяного Сада, куда мы теперь плывем.

Опускается тишина.

А потом все вопросительно смотрят на меня. Я пыхаю трубочкой и некоторое время ощущаю в голове пустоту. Расчудесно. Тишина делается тяжелой.

– Хорошо было бы знать, как так случилось, что на тебя не подействовали чары Ледяного Сада, – говорит Спалле.

– А ты когда-либо болел от еды, которую остальные нахваливали и ничего дурного не ощущали? Или от обычного запаха цветов или трав? – спрашиваю.

Грюнальди пожимает плечами.

– Я муж в расцвете сил. Я не одного перепью и не с одним справлюсь в схватке, и не стану сбегать от девки, а то и двух. Было у меня и время набраться ума-разума. Но знаете, как говорят: если муж перестал быть юношей и утром ничего у него не ноет, значит, ночью он помер. Я ем то же, что и все, а если потом ноет у меня брюхо, то так же бывает и с другими. Я не заметил в себе болезней, которых нельзя было бы объяснить тем, что я перемерз, перепил или переел, – как и тех, что не миновали бы после заговора от мудрой бабы, трав, огней и хорошего сна.

– А что с теми, кто остался на перевале или пошел в горы? – спрашивает Сильфана.

Грюнальди качает головой:

– Пару-другую из них я заметил в битве, но там была такая толчея, что мне могло и примерещиться. А потом ни одного из них я не видел. Думаю, что они пропали так же, как и те, кто остался на пляже. Забрали их Ледяной Сад и Люди Вулкана.

– А ты и прочие чувствовали себя странно в самом начале, едва только прибыли на остров? – спрашиваю я, крутясь по кают-компании в поисках того, что могло бы сойти за пепельницу.

– Нет, – отвечает он сразу же. – Только когда мы вошли в долину Ледяного Сада. Причем – не сразу.

– Значит, нам хотя бы известно, что туда идти не стоит, – говорит Сильфана.

– Корабль привезет нас, куда пожелает, – говорит Спалле. – И причалит туда, куда захочет Песенник с вулкана, тот, с сосульками на голове.

– Потому-то нам нужно достать лодку, – говорю я. – Причем раньше, чем мы выйдем в море. Кроме того, нужно будет что-нибудь придумать. Нас только пятеро. Что бы ни происходило, выживем мы лишь в том случае, если окажемся ловчей других.

– Ну, пока что удается нам не слишком-то, – мрачно заявляет Грюнальди. – То есть с Песенниками.

Замечает мой взгляд и вскидывает руки. На кончике языка у меня замирает: «Я никого силой не тяну», но Спалле успевает первым.

– Можешь сойти, – говорит. – На Драгорине берега близко, хватит прыгнуть за борт.

– Покусываешь при первой возможности, – ворчит Грюнальди. – Я не закончил, и плохо нам будет, коли не сумеем договориться. Хочу сказать, что самое время нам найти способ на тех Песенников, потому что начинает подниматься вьюга. И лучше будет, если ты, Ульф, научишься деять, как они.

– Все мне об этом говорят, – отвечаю. – Стараюсь, но это не так просто. Это вам не на флейте играть!

– Ты получил то копье, – внезапно начинает перечислять Сильфана. – Вылез из дерева, два раза вырвался у него из рук. Учил тебя тот, что обитал в пещере. Сумел ты сделать так, чтобы мы все в один миг перескочили в страну Змеев. Ты убил железного краба укусом магической осы. И все еще не веришь, что ты – Песенник.

– Я над этим работаю, – отвечаю я устало и отрываю себе кусок мяса. – Пока что у меня проблемы с метанием молний из рук. Но по очереди: сперва лодка. Потом нужно вообще доплыть и – ты права – что-то выдумать по дороге. Поймите: я обучен оружию и выслеживанию. Я умею справляться с тем, что я понимаю. А песен богов я не понимаю. Это не так просто, мол – подумал о чем-то и получил.

Я слушаю и с раздражением слежу за облачком пара, которое вырывается у меня изо рта. Я с кораблем не могу справиться, а они хотят, чтобы я превращал камни в гусей.

Я поднимаю решетку и всовываю руки в темноту. Вниз свет проникает сквозь плетение в плитах над головой. Я вижу шпангоуты и темную воду, отекающую борта, странные жилы и сосуды, вьющиеся в киле и стенах зеленоватые проблески. Я замечаю пиллерс с растопыренными, утопленными в корпус корнями, как ствол дерева; рядом другая вытянутая форма, в которой что-то движется. Я ударяю в это нечто и пробуждаю колючее змеевидное создание, которое, вырванное из дремы, начинает светиться зеленоватым блеском, будто миниатюрная молния. Наверху раздаются крики и топот.

– Все нормально! – кричу я. – Я просто зажег свет.

Камера под палубой почти пуста, вдоль бортов тянутся лишь ряды овальных емкостей, маячат еще какие-то продолговатые формы, едва видные и с носа, и с кормы, из киля торчит вверх цилиндрический аквариум, который я миг назад пробудил, ну и есть еще большой картофелеподобный предмет, распертый на воткнутых в дно корабля изогнутых ножках. Он пузатый, создан из куда более матового и непрозрачного материала, чем остальная часть корабля, и напоминает огромную дыню, или, возможно, луковицу, что заканчивается вросшей в палубу трубой, похожей на перья порея. Но самое важное, что на выпуклом боку находятся две пары дверок, размещенных одна над другой. Я бывал в скансенах. Знаю, как выглядит печь.

Я отворяю верхние дверки и вижу внутри камеру с ажурным полом, ниже вторая камера, в которой лежит горсточка серой пыли. Зольник?

А потом я обыскиваю емкости, стоящие вдоль бортов, в поисках какого-то топлива. Подозреваю, что оно не будет напоминать ничего привычного. Наверняка здесь не найдется дров или древесного угля, ничего, что может продиктовать логика. Чувствую, что идя методом проб и ошибок, закончу, пытаясь поджечь колбасу или запасы мыла.

В одном из саркофагов и правда нахожу некие уложенные рядком полешки из мутно-белого вроде бы льда. Или еще из чего. Я закрываю глаза и чувствую запах различных углеводородов и еще каких-то чуждых примесей, которые не ассоциируются у меня ни с чем. Скажем так. Если это гранаты или хотя бы сигнальные ракеты, я это быстро пойму. Если нагружу ими печь, то-то будет смеху. Я не ощущаю нитратных связей, как и вообще азотных, а это их драконье масло отдает как бы рыбьим жиром, серой и селитрой – в общем, тоже пахнет иначе.

Я открываю камеру печки, но, поразмыслив, вытягиваю нож и скребу по одному из полешек. Оно крошится и неохотно уступает клинку, на мою ладонь падают белые опилки, которые я раскладываю на плоской поверхности толстого киля, и вытягиваю огниво.

Провожу тупой стороной ножа по кресалу – выстреливает пучок веселеньких рождественских искорок, но ничего не происходит. После второго или третьего раза опилки начинают тлеть странным голубоватым пламенем и гаснут. Я снова ударяю ножом, раздуваю жар – и появляется огонек. Голубой, как от горящего спирта, и от него бьет тепло. Пламя не растет резко, не шипит и не бьется, а потому я решаю рискнуть. Одно странно тяжелое полешко я кладу на решетку и переношу на ноже пылающие хлопья. Мне не слишком нравится то, что я делаю, поскольку это глупая импровизация, но выбора у меня нет. Эти их Остроговые острова – быть может, и не Ледовитый океан, мы слишком далеко на юге, но зима тут суровая. Нынче восемь градусов мороза. Когда температура упадет всерьез, замерзнем, как сверчки, если я ничего не придумаю.

Синеватые огоньки охватывают верхнюю часть полешка, из дырочек печи начинает бить тепло. Надеюсь, я нашел топливо. Существует много вещей, которые можно поджечь и которые не обязательно для этого служат. Например, масляная краска, микроволновки, покрышки или солонина. Запасы продолговатых ледяных брикетов, однако, выглядят как топливо. Я закрываю дверки печи, освобождаю поддувные щели в зольнике. Огонь растет, но спокойно. Из печи начинают доноситься шум и пощелкивания, но звуки эти меня не беспокоят. Подумав, я вбрасываю в печь еще одно полешко и возвращаюсь в кают-компанию. Меня больше всего интересует, куда идет тепло. Прослеживаю одну трубу, что идет, похоже, от печи к колонне мачты; две другие бегут под палубой на корму и нос, а еще одна толстая нитка внедряется прямиком в стол.

В кают-компании уже чувствуется теплое дыхание от пола, я прикладываю ладони к мачте и убеждаюсь, что начинает нагреваться и она. Слава Богу, мокрой она не становится. Если этот корабль растает, то не от печки.

– Что ты там сделал? – подозрительно спрашивает Сильфана. Она наклоняется с лавки вниз и приставляет ладонь к плетению гретинга.

– Растопил печь.

– Чем?

– Как бы льдом, – она смотрит на меня тяжелым взглядом, потому я добавляю: – Горит синим.

– Это успокаивает, – замечает Грюнальди, выпуская пар изо рта. – До утра не замерзнем – уже что-то.

Я ощупываю столешницу, однако она равномерно холодная. В том месте, где должен быть выход канала от печи, я нащупываю круг, который легко проваливается вниз. Спутники смотрят на меня с подозрением, когда я, охваченный вдохновением, открываю шкафчики в поисках посудины, нахожу котелок и наливаю в него немного воды. Для пробы, потом добавлю что-то съедобное. Столешница проваливается под тяжестью посуды, мягко, словно лифт, и котелок до половины погружается в стол. Экипаж стоит вокруг меня и внимательно следит, наконец Грюнальди тянет ладонь и нажимает на край посудины. Котелок наклоняется вместе с подставкой, будто присосавшись к ней или примагнитившись, и свободно движется во все стороны. Я присаживаюсь к столу со светским выражением лица и наливаю себе грифонова молока, которое развожу водой.

Через несколько минут вода начинает чуть парить, через раздражающе долгое время появляются пузырьки, а потому я бросаю в котелок содержимое найденного горшка – солидную порцию мяса с жиром и чем-то еще. Будет суп. Или рагу. Или что-то еще. Победа человеческого гения над примитивной магией.

Уже смеркается, но я посылаю Грюнальди сменить Варфнира, когда тот прикончит миску густого, горячего гуляша, немного пахнущего козлятиной и букетом странных трав.

А потом я и сам иду подремать перед вахтой и проваливаюсь в регенерирующий полуторачасовый сон.

Едва я прикрываю глаза – дрейфую на льду.

* * *

Ледяной драккар резал воду и плыл сквозь черную как смоль ночь. Драккайнен сидел на носу, положив себе под задницу свернутую в рулон шкуру, и следил за покрытыми снегом берегами, что проплывали мимо.

– Соберись, Цифраль, – говорит он сам себе, прямо в торчащий во мраке носовой штевень, увенчанный головой дракона. – Термовидение. Способность различать температуру и видеть в отраженном свете. Давай. Вспоминай.

Искристая, светящаяся голая фея размером с банку пива, которую никто, кроме Драккайнена, не видел, зигзагом, словно горящая ночная бабочка, мелькнула перед его лицом, а потом встала на бухте промерзшего каната и топнула ножкой, складывая неоновые крылышки.

– Ноктолопия охватывала бионические изменения в сетчатке и зрительной коре. Термовидение тоже. Эти системы со мной не стыкуются! Я не знаю, исчезли ли они или всего лишь была разорвана связь, я их просто не вижу. Не вижу, понимаешь? Это не мой каприз, я лишь операционная система.

– Обычно в инструкциях пишут, что следует проверить соединения всех кабелей, а если не поможет – связаться с изготовителем, – заявил он мрачно.

– Перестань упираться насчет того, что ты имел раньше. У тебя есть новые способности. А этот корабль весь наполнен магией.

– Хорошо, – неохотно проговорил он. – Покажи.

Он ожидал мерцающего тумана, наполненного радужно опалесцирующими искрами, такими, какие он видел ранее в урочищах, но ничего подобного не случилось. Вместо этого он увидел раскаленные докрасна линии, бегущие через корпус, будто нервные волокна, но этот блеск был приглушен, как жар, просвечивающий сквозь щели в очаге.

– У нас тут есть песни богов, запертые внутри. Изолированные, – проворчал он. – Ради безопасности или чтобы избежать потерь. Это элементы двигателя.

Пылающие приглушенным светом линии тянулись вдоль киля и разветвлялись по борту: в нескольких местах он видел большие скопления силы, напоминали они бусинки, насаженные на линию вдоль корабля. Видел их нечетко, свет едва пробивался сквозь ледяной борт и палубу, но на корме, поблизости от его каюты, и на самом носу под штевнем маячили овальные формы, собравшиеся в гроздья.

– Я ничего не заметил на корме, но в форпике были те емкости, обозначенные черепами, – догадался Драккайнен.

Встал и прошел на нос, критично поглядывая на голову дракона, вздымавшуюся над волнами метра на три, на его ощеренную пасть с геральдически свернутым, выставленным наружу языком. Осторожно влез на борт, а потом подпрыгнул, ухватываясь за гребень шипов на драконьей шее, и, скользя подошвами по сверкающей поверхности льда, сумел подтянуть тело поближе к башке и заглянуть в пасть.

– Есть дыра, – выдохнул, соскочив назад на палубу. – Возможно, удалось бы вывести через нее немного этого свинства, которое, похоже, служит горючим для двигателя и сидит в замкнутой системе. Если же оно работает как оружие, то эта башка дракона вполне логична, с точки зрения здешней вывихнутой логики.

– Ты бы предпочел пушку? – ядовито спросила Цифраль, паря рядом с его головой.

– Еще бы, – ответил он. – С одним орудием или хотя бы с какой-никакой винтовкой я бы добился раз в сто больше, чем с кретинскими чудесными туманами, которые магичны, капризны, неуправляемы и непредвиденны. И не пари рядом с моим лицом, у меня внимание рассеивается.

Он уселся на шкуре и некоторое время нервно барабанил по грифу лука.

– Давай попробуем выпустить немного этой ерунды, – заявил наконец. – Только осторожно.

Он выпрямился и прикрыл глаза и некоторое время сидел так, сосредоточенно представляя магическую жидкость, вытекающую из емкостей и идущую по ледяному пищеводу вдоль драконьей шеи.

Продолжалось это довольно долго. Он склонил голову и сжал кулаки в страшном ментальном усилии, однако не происходило ничего особенного, кроме того что на виске его начала пульсировать жилка.

– Juosta, perkele sumu, – процедил он наконец, но и это мало чем помогло. – Это как высасывать бензин из закрытой канистры, – заявил мрачно. – Или пытаться уговорить воду течь из закрытого крана. А ведь наверняка хватит одним пальцем приподнять затвор, вот только не знаю, где он находится.

Драккар плыл спокойно и неудержимо, без усилия рассекая воду и мягко сворачивая на петлях реки. Драккайнен сплюнул за борт, а потом пошел длинными шагами на корму, считая про себя.

– Примерно четыре узла, – заявил, когда колышущийся на волнах, едва видимый отсюда плевок остался далеко позади. Ухватился рукой за скрученный кормовой штевень и выглянул за борт. – И ни следа двигателя. Ни винта, ничего. Просто плывет. Тянемся на невидимой веревке. Или нас толкают притаившиеся под дном дельфины.

Он вернулся на нос и снова уселся на шкуре.

– Ладно, еще раз. Все мудрецы толкуют, что заклинание должно быть конкретным. Я так понимаю, что следует взывать не к эффекту, а к тому, что должно происходить вовремя. Шаг за шагом. Допустим, речь о наливании чего-то из бутылки в стакан при помощи магии. Не орем: «Водку – в стакан!», потому что магия не понимает, в чем там дело, мы сперва заставляем пробку провернуться несколько раз против часовой стрелки, пока она не упадет с горлышка. Потом делаем так, чтобы жидкость покинула бутылку через горлышко. И тут начинаются проблемы, поскольку это мне никто не объяснял. Я могу двигать материю против законов физики, силой воли, разве нет? Потому что с той подковой – ты ведь помнишь, что ее раскачивал Бондсвиф, смилуйся Господь над его душой, уставший от моих неудач. Поэтому я могу приказать ручейку жидкости течь по любой траектории, или мне нужно придумывать, скажем, воздушную подушку внутри бутылки? Предположим, я могу перемещать объекты, да и все твердят, что это возможно. Тогда направляю водку вверх по бутылке, а потом по траектории, которую визуализирую себе как стеклянную трубку, ведущую к стакану, – и дело сделано. Но, возможно, я должен выстрелить ею, как шампанским, и направить в сосуд, а? Jebem ti majku… Не проще ли встать и налить ее по-человечески? А теперь вопрос онтологии: могу ли я отдавать приказы магической материи, закрытой в емкости, затем, чтобы, используя ее, отдавать приказы другой материи? Ладно, jebał to pas. Возвращаемся к емкостям с песнями богов на носу и к закупоренному горлу дракона. Шаг за шагом, как с той водкой… Ох, perkele saatani Vitti!

Песни богов в виде мигающих микроскопических искр слетали с головы дракона, словно пар из чайника, создавая небольшое облачко. Однако вытекало оно не из зубастой пасти, а из ноздрей, как дыхание в морозную ночь.

– Ни слова, – предупредил он Цифраль. – Давай без комментариев. Ну, иди к дядюшке… – последнее было обращено к переливчатому облачку, стекающему с носового штевня.

Он раскинул руки, облачко перед ним сформировалось в неустойчивую круглую форму. Драккайнен сконцентрировался и выбросил руки перед. Из облачка вытянулись две дрожащие полоски и охватили его ладони, а потом взобрались на самые плечи.