Донос мертвеца

– Пусть уходят, – махнул он здоровой рукой. – Грязные ландскнехты.

Четыре сотни грабителей обобрали трех павших воинов в считанные мгновения и отряд, снова собираясь в строй, побежал нагонять крестоносцев. Потянулся обоз. Первые повозки, груженные пищалями и ядрами, трогать никто не стал – и так слишком тяжелы. А вот сани, заваленный гусиными тушками кнехты остановили, раздвинули мороженную птицу к краям, а посередине положили барона фон Кетсельворда. Второму крестоносцу и ливонскому рыцарю пришлось разделить одну повозку с убоиной.

– Эй, раб! – окликнул серва баронский оруженосец. – Иди сюда!

Бронислав, оглянувшись на орудующих в его санях кнехтов, пошел на зов.

– Помоги господину подняться в седло.

Де Толли, как ливонцу, боевого коня не пригнали, предоставив обходиться трофейной рыбацкой лошадью. Единственное, к чему снизошли крестоносцы, помня древность рода, превышающую всю известную и неизвестную историю Германии, так это позволили выбрать скакуна первому.

Но, хотя рыбацкий жеребец явно имел где-то в прошлом породистые корни, да и сейчас оставался весьма крепок, под седлом ходить не привык и от всадника норовил отступить. Пришлось оруженосецу держал коня под уздцы, пока дворянин, ступив в стремя, пытался с помощью раба подняться наверх – но сил раненого и сноровки взятого в поход монастырского раба на это не хватало.

– Прослав, Харитон, помогите! – позвал в помощь соседей Бронислав.

Сервы неспешно выбрались из саней, благо обоз все равно стоял, а лошади отогревались под попонами, оставили поводья, подошли ближе, скинув с голов кожаные чепцы, низко поклонились:

– Чего желаете, господин барон?

– Вы меня знаете? – удивился дворянин.

– Из Сапиместки мы, – отважно высказался Харитон. – Вы к нам часто наезжаете.

– А, понятно, – кивнул де Толли. – Помогите в седло подняться.

Совместными усилиями дворянина удалось-таки поднять на спину жеребца. Он с облегчением ухватил поводья, собрал их в кулак.

– Зря вы, господин барон, – не удержавшись, покачал головой Бронислав. – Коли без доспеха в седло не сесть, так лучше и вовсе несколько дней полежать.

– Что бы де Толли в боевом походе в повозке отлеживались? – гордо вскинул подбородок рыцарь. – Да мои деды в гробу перевернутся! За последнюю тысячу лет такого ни разу не случалось!

Прослав только головой покачал и зашагал к своим саням. Мертвых крестоносцев уже сложили вместе с мясом, причем три телячьих полти кнехты перекинули из саней Бронислава к нему. Серв спорить не стал, а лишь подумал, что не мешало бы забросать их сеном – авось забудут. Бомбардиры про мясо не думают, а кашевары про повозку с бомбардой тем более могут и не вспомнить. Он скинул попону с Храпки обратно в сани, на туши и тряхнул поводьями, одновременно помогая кобылке тронуться, потянув сани за полоз вперед:

– Н-но, пошла!

Лошадка на удивление легко сдвинула груз и Прослав с облегчением опрокинулся в повозку – на ходу не страшно.

Оруженосец барона тем временем вел жеребца рыцаря под уздцы, не обгоняя обоза, но и не отставая от него. Дворянин, оставшийся без тяжелой кирасы и без копья, тем не менее неустойчиво покачивался в седле, словно оказался в нем впервые в жизни.

– Не доедет никуда барон, – покачал головой серв. – Как есть не доедет. Хотя и гордый. Умрет, но ко мне не ляжет.

К Прославу, на свежее сено, между бомбардой, несколькими чугунными и тремя шматами заиндевевшей телятины барон Аугуст Курт Михаил де Толли действительно не попал. Его положили к Харитону, среди мешков с ячменем. Потому, как примерно через два часа пути он начал клониться вперед и в конце концов тяжело шмякнулся с седла вниз.

Сервы перепугались сильно, остановили сани и, забыв про лошадей, кинулись к дворянину, подняли на руки, отнесли на мешки, укрыли большущим овчинным тулупом, который рыбак взял ради трескучих зимних холодов, но пока обходился.

– Никак помер барон?

Оруженосец, на время забыв разницу в происхождении и положении своем, выхватил меч, поднес клинок к губам господина. Промороженная сталь подернулась легкой дымкой.

– Жив, – с облегчением кивнул воин и размашисто перекрестился. – Видать, кровь все еще сочится, вот и слабеет. Коли сегодня не спечется, к утру преставится. А перестанет истекать – за неделю на ноги станет. Рана сама не страшная. Просто широкая.

Мнение де Толли более никто не спрашивал, поскольку у него не оставалось сил даже стонать, и весь свой дальнейший путь барон проделал на простых мужицких санях.

Скоротечная схватка задержала армию от силы на полчаса. С раненых сняли доспехи, перевязали, убитых сложили на повозки и воинская колонна двинулась в дальнейший путь. Хорошо промерзшая Пагуба, лед которой звонко откликался на удары шипастых подков тяжелых рыцарских коней, еще несколько миль шла прямо на север, а затем круто повернула и повела захватчиков прямо на восток, в глубину русских земель.

Еще несколько часов пути по берегам реки стояли высокие деревья, но постепенно они стали мельчать, раздвигаться в стороны, уступая свое место коричневым колосистым камышам. Вскоре горизонт и вовсе очистился. Лишь отдельные темные рощицы тут и там поднимались над широкими заснеженными полями, да частые густые камышовые заросли указывали на то, что вокруг лежат не ушедшие на зимний отдых пашни, а бездонные, непроходимые большую часть года топи.

Молодой командующий быстро понял: армия рискует остаться на ночь наедине с холодом и объявил привал задолго до заката – как только войско поравнялось с небольшим лесистым островком. Кнехты тут же принялись за дело, срезая охапки камыша, раскладывая его толстым слоем по льду, расставляя поверх островерхие белые шатры. Простым сервам, призванным к оружию по воле своего господина, подобных удобств не полагалось, но они имели полное право зарыться в хрусткие коричневые стебли хоть с головой и норовили приготовить себе постель помягче и погуще. На островке застучали топоры: большой армии требовалось много дров. Сухостоя на всех не хватало но если костер разгорится, то на него можно бросать и сырой лес. Пламя подымит, потрещит, поругается на своем огненном языке – но сожрет все.

Соседи по деревне – Прослав, Бронислав и Харитон, воспользовавшись ситуацией, порубали себе в котел сразу двух жирных гусаков. Возмутившемуся было пожилому кнехту, отвечавшему за припасы, указали на необходимость отпаивать раненого барона горячим густым бульоном, и тот отмахнулся – делайте, что хотите. Оруженосец родовитого ливонца долго маялся, не зная, куда податься: оставаться в одной компании с рабами ему не позволяло благородное происхождение, но и бросить господина и уйти к остальным дворянам он не мог. Преданность победила, он остался – хотя и ходил поблизости, гордо вскинув подбородок и даже пытался отдавать какие-то распоряжения.

Паренек лет шестнадцати, скорее всего, являлся кем-то из дальних родственников, отданных, по древнему обычаю, барону на воспитание. Очень может быть, что для недавнего пажа это был первый поход. Из доспехов он имел только разукрашенную золотыми завитками выпуклую кирасу, новенький «рачий хвост» и прямой меч на широкой кожаной перевязи. Он никак не ожидал чуть не сразу остаться без господина и сейчас толком не знал, что делать: прочие рыцари и в мыслях не имели что-то советовать, а уж тем более – приказывать чужому вассалу. Потому и пытался юный дворянин с дрожью в звонком голосе заставить обозных людишек выполнять свою волю – чтобы убедиться в готовности рабов выполнять призы исходящие от него, а не от господина барона. Сервы де Толли, хотя и кивали, скидывали шапки и приговаривали:

– Слушаюсь, господин, – тем не менее преспокойно продолжали заниматься своим делом.

Однако постепенно все образовалось: пришедшие из общей колонны баронские кнехты привычно поставили шатер, поднесли камыш, дрова. Запылали костры, распространяя вокруг себя волны тепла. Один из воинов, почтительно поклонившись, поднес пажу большую деревянную миску с горячим варевом.

– Господина барона нужно перенести в шатер, – в последний раз попытался отдать хоть какое-то распоряжение юный дворянин.

– Его сапиместкие сервы горячим бульоном отпаивают, господин, – мягко ушел от прямого отказа воин. – Он у них в меховые тулупы завернут, на мягком сене лежит…

– Ладно, не тревожьте больного, – отмахнулся оруженосец, понимая, что его опять не послушаются. – Пусть отдыхает.

Он уже предвкушал, как сейчас по телу растечется горячее тепло от еды и горящих вокруг палатки костров, а воздух внутри самого парусинового шатра станет по-летнему жарким. И тогда он сможет уйти внутрь и лечь спать с поистине королевскими удобствами.

«Распорядиться нужно, чтобы дежурных у костров оставили, – подумал он, но потом махнул рукой. – Сами догадаются».

Неподалеку весело ржали лошади. Распряженные, расседланные, облегченные от доспехов скакуны, отогнанные в сторону от лагеря – чтобы куч своих людям под ноги не рассыпали, сейчас жизнерадостно кувыркались в снегу, дрыгая в воздухе тонкими длинными ногами, наскакивали друг на друга грудью. Впрочем, некоторые уже успели набаловаться и теперь стояли парами, положив морды на круп друг другу.

Примерно так же вела себя и почти тысяча коней, резвящихся на льду Луги в шестидесяти верстах от ливонского лагеря. Шестидесяти: это по прямой. А если следовать хитрым изгибам двух превратившихся в зимние дороги рек – то получалось и все сто двадцать, если не больше.

Зализа довел свой отряд до Раголиц – накатанной за многие века дороге от приморских селений и портов к Новагороду, спустился еще на несколько верст, до облюбованного боярским сыном Старостиным обширного наволока и скомандовал привал. Бояре расседлали коней, отпустив их на отдых под присмотром двух десятков воинов, а сами стали обустраивать лагерь: рубить лапник, подтаскивать бревна сухостоя, разводить огонь.

Иноземцы, быстро поднявшие над еловой подстилкой яркие разноцветные купола вызвали всеобщее веселье – уж больно забавно выглядели домики из китайского шелка высотой от силы по пояс взрослого человека.

– Эй, сарацины, – не выдержал один бояр, ополчение которого подошло в Замежье позже остальных. – Вы, говорят, и избы такой высоты ставите? А коней научили ползком в стойла забираться?

Молод, стар ли насмешник, угадать с виду было невозможно, потому, как оторачивающий шлем мех чернобурки закрывал лицо чуть не до глаз, снизу поблескивали изморозью окладистая бородка и густые усы, и на всеобщее обозрение выставлялись только озорные глаза, да раскрасневшийся, как чисто вымытая редисина, нос.

– Ты внутрь загляни, – миролюбиво предложил Костя Росин. – Там же тепло, как в избе, стоит пять минут подышать.

Надо сказать, что члены клуба «Черный Шатун», провалившиеся в шестнадцатый век в середине лета, до зимы особо разбогатеть не успели, а потому, спасаясь от мороза, кутались кто во что горазд: кое-кто сплел лапти, под которые намотал кучу всякого тряпья, кто-то точно так же приспособил поверх кроссовок поршни. Кто-то догадался набить в штаны обрезки шкур, из-за чего они надулись, как галифе и выпирали множеством углов. Поверх доспехов и летних курток были накинуты старые, никому не нужные волчьи, лисьи и медвежьи тулупы, овчинные душегрейки. Одним словом, сам вид пришельцев из далекого двадцатого века веселил всех окружающих, а заскучавшим за время перехода боярам был нужен как раз не разумный аргумент, а повод для насмешки. Потому-то почти сразу с другой стороны послышался не менее ехидный голос:

– Эй, сарацины, правду говорят, вы в поход баб берете, чтобы за спины их прятаться?

– Да как ты…

Но рык Юры Симоненко, поднявшегося от раздуваемого костра во весь свой двухметровый рост легко перекрыл звонкий девичий голосок:

– А хочешь, я с полсотни шагов с завязанными глазами в кончик носа тебе попаду? – предложила Юля, и перекинул из-за спины колчан.

В отличие от большинства одноклубников, она не поленилась за несколько вечеров сшить себе из подаренных окрестными боярами «сарацинам» старых тулупов и шуб меховой костюмчик из штанов на лисьем меху и короткой куртки такого же меха. Овчинная островерхая шапка была подарена такой, как есть, да еще Юле, одной из немногих, оказались впору чужие стоптанные валенки. Так что, бывший член сборной Союза по стрельбе из лука выглядела заметно лучше своих товарищей.

– А коли промахнешься? – уже менее бодро поинтересовался боярин, не решаясь отступать перед угрозами обычной девки.

– Если промажу, любое твое желание выполню, – пообещала Юля вытягивая лук и накладывая на тетиву свою, привезенную еще из дома стрелу.

– У меня много желаний, – многозначительно предупредил воин.

– А то теперь не важно, – плотоядно улыбнулась Юленька. – Мне глаза кто-нибудь завяжет?

– Нет, это неправильно, – неожиданно встрял в разговор паренек в надетом поверх полушубка просторном колонтаре. – Как можно девицу позорить, если она из лука хуже других стреляет?

Юля презрительно прищурилась в сторону молодого воина, что в Замежье как-то подвозил пущенную в березу стрелу, но боярина уже поддержали другие помещики, вовсе не желавшие смертоубийства:

– Правильно новик латынинский говорит! Девиц позорить нам не с руки! Пусть другую меру назначат!

– Коли девка хуже меня стреляет, – предложил боярин, едва не поплатившийся простреленным носом за длинный язык. – Пусть весь поход при моем костре кошеварит, и место для ночлега застилает!

– Е-ес! – встрепенулась Юля. – А если я лучше, пусть он для меня весь поход жратву готовит! А постель, хрен с ней, сама разложу.

Уговор был поддержан множеством одобрительных выкриков. Теперь, вроде, ни о смертоубийстве, ни о позоре речи не шло – но один стрелок, попавшийся в кашевары другому, обещал стать хорошей темой для будущего веселья, кто бы ни оказался проигравшем.

– Куда стрелять станем? – расчехлил налучье боярин.

– А вон сосна с раздвоенной макушкой на другом берегу, – указала спортсменка. – Вот в развилку метить и станем.

Среди бояр прошел восхищенный гул. Луга вместе с наволоками – заливными лугами, не зарастающими лесом, составляла в ширину никак не меньше двухсот прямых саженей или шести сотен шагов.

– Ты до нее хоть дострелишь? – криво усмехнулся боярин. – И запомни, кашу я люблю разваристую, но без воды. А в убоине костей быть не должно, но хрящи мне нравятся.

– Стреляй, или рыбу чистить отправлю, – посоветовала девушка.

Боярин отбросил бобровый налатник, тряхнул правой рукой, как бы расслабляя ее. Тихо зазвенела двойного плетения кольчуга на коротком рукаве. Наруча воин не носил – лишняя тяжесть, коли долго саблей махать. Меньше устанешь – дольше проживешь. Неожиданно скинув шапку, он подставил морозному воздуху рыжеватые кудри и мгновенно помолодел. Пока на виду оставалась только не очень густая, длинная с проседью борода, да жесткие усы, бледные бесцветные глаза, да кончик носа, боярин выглядел лет за сорок, но теперь больше двадцати пяти он никак не тянул.

Перекинув колчан со стрелами через правое плечо, он взял лук в левую руку, поднес его к груди, внимательно вглядываясь в далекую мишень. Очень медленно опустил правую руку в колчан, плавно извлекая оттуда стрелу, накладывая на тетиву. Снова на мгновение замер, а потом резко вытянул левую руку вперед. Когда она ушла вперед на всю длину, а лук согнулся в крутую дугу, пальцы правой руки разжались, и моментально скользнули вниз, в колчан, выдергивая следующее древко. Рука как раз успела вернуть лук к груди, и заранее выточенный паз лег точно на тетиву.

Вторая и третья стрела успели устремиться к цели еще до того, как первая впилась в разрисованную снежными узорами кору, а за ними умчались четвертая и пятая. Мужчины отряда, столпившиеся у него за спиной одобрительно взвыли.

– Вот так, – кивнул боярин, заканчивая демонстрацию мастерства коротким выдохом. Из пяти стрел две вошли в ствол в оба отростка над развилкой, одна впилась заметно ниже цели, а две исчезли в темном лесу. – И сыто мне разводи погуще! Коли захочу воды похлебать, так и скажу.

Воину было чем гордиться: на расстоянии, в общем-то запредельном для точного выстрела, он вогнал в цель три стрелы из пяти. Ввпрочем, неудивительно – выросший в семье потомственных служилых людей, он уже в три года пытался таскать по избе отцовский кинжал, подражая баловству старших братьев с саблями, в пять был посажен в самое настоящее седло и впервые попытался выстрелить из боевого лука. В десять – достаточно уверено отбивался от взрослых противников, а в шестнадцать – ушел на Литву в свой первый военный поход. И если он смог попасть в цель всего три раза – добросит ли вообще до нее стрелу тощая иноземная девка?

Но боярин даже не подозревал, с какой садисткой жестокостью будут готовить олимпийский резерв в спортивных школах наползающего из далекого будущего Советского Союза. Засунув в обширный карманы на животе грубо сшитые – терпения не хватило – рукавицы, Юля натянула куцые спортивные перчатки: всего два пальца одеты в кожу на правой, и вовсе один – на левой руке. Затем вскинула легкий угольно-черный лук, попробовала пальцами капроновую тетиву. Улыбнулась, опустила колчан на землю выбрав из него белоснежную стрелу из березы с острым граненым наконечником, встала в позицию, широко расставив ноги.

Несколько минут она выжидала, следя за вьющимися над рекой снежинками, принюхиваясь к воздуху и зачем-то высунув язык. Потом легким движением натянула оружие, на несколько мгновений замерла…

Тын-н-нь – тетива пластикового лука не звякнула звонко, как боярская, а низко, басовито запела, а сам лук медленно качнулся вперед, словно не был зажат в руке, а крепился к ней на шарнире. Под самой развилкой, взявшись словно ниоткуда, выросла новая длинная оперенная ветвь.

Юля наклонилась, достала следующую стрелу, натянула лук.

Тын-н-нь – стрела впилась в сосну на расстоянии пары ладоней от предыдущей. Третья – вонзилась чуть ниже, четвертая и пятая – по сторонам от первой.

– Вот так, – укоризненно сказал кто-то в повисшей тишине. – А ты в ста шагах в зайца попасть не можешь.

Мужчины громко, с облегчением, захохотали.

– Это неправильно, – густо покраснел боярин. – Она по одной пускала, а я все дружно!

– Давай, – независимо пожала плечами Юля, аккуратно убирая лук. – Только не забывай: рыбу нужно начинать чистить с хвоста. Судака желательно сперва взять за хвост и голову и хорошенько дернуть в разные стороны. А окуня обварить кипятком.

Боярин что-то тихо неразборчиво пробурчал, кинул колчан на снег, оставив в руках только одну стрелу, начал целиться.

– И потрошить ее надоть, – внезапно вспомнили чуть в стороне.

Воины снова развеселились. Лучник на несколько мгновений закрыл глаза, открыл и отпустил тетиву. Стрела впилась в ствол. Он облегченно перевел дух, взялся за следующую. Есть! Она вошла прямо в середину выращенного девушкой пучка! Но уже третья выпущенная им стрела мелькнула в развилке и умчалась куда-то в глубину леса. Боярин безнадежно махнул рукой – пропал последний довод в оправдание поражения.

Теперь, поддавшись азарту, русичи чуть не все взялись за саадаки, и устроили сосне форменный расстрел. Однако, к стыду своему, большинство было вынуждено признать, что вступивший в соревнование боярин владеет этим искусством куда в большей степени, чем они.

Зализа в общем веселили участия не принимал, усевшись посреди медвежьей шкуры, кинутой поверх толстого слоя лапника и задумчиво поигрывая маленьким ножичком. Немного позади, явно подражая опричнику, сидел, положив на колени бердыш, Нислав. Разве только лапнику под ним было поменьше, да вместо шкуры выручал от холода довольно поношенный медвежий тулуп.

Впрочем, бывший милиционер вел так себя явно не специально. Просто несколько лет службы в патрульно-постовой службе приучили его выполнять порученное дело четко и до конца. Потому, что от этого иногда зависела жизнь совершенно посторонних людей, а время от времени – жизнь товарищей. И еще потому, что невыполнивший приказа мент моментально оказывается крайним в самых неожиданных неприятностях. Разумеется, в прежние времена он иногда позволял себе некоторые шалости вроде как покатать на казенной машине и потискать в темном проулке девок, надавать по шее зарвавшемуся пацану или вытряхнуть у пьяного из кармана явно ненужные тому деньги – но это только в моменты спокойного патрулирования без особых спущенных сверху приказов. Но если ему говорили: до утра смотреть в третье слева окно крайнего дома – он смотрел, каким бы идиотом сам себе при этом не казался.

Шестнадцатый век в этом деле никак не отличался от двадцатого. Тоже патрулирование, те же заморочки. Разве только теперь его отец-командир назывался государевым человеком и смотрел на мелкие «подработки» достаточно спокойно. Разумеется, пьяных с «лишними» деньгами тут не встречалось – царь-батюшка, говорят, позаботился о том, чтобы «пьяные» копейки прямым ходом утекали в казну. Но девки смотрели на патрульного даже с большим подобострастием и не раз ночевали с ним в ароматных стогах. Опричник не то что про «чистые руки» не говорил, но и мелкими подношениями запросто делился. Местные крестьяне иногда еще лично Ниславу то монету, то курицу подсовывали с просьбой жалобу свою барину подробнее пересказать.

Правда, хотя подарки Зализа временами и принимал, но в деле государевом еще ни разу интересов Руси не предал – что при проверке засеки, что при облаве на тропах или дорогах при известии о татях или лихих людях. Здесь опричник и на топоры не моргнув глазом шел, и на просьбы откупиться не поддавался. А лихим людям было за что мошну развязывать: просто подозрительных или под приметы попадающих они в Копорье, в допросную избу свозили, где дыба милиционеру одиножды на глаза попалась и очень не понравилась; ну, а если кто «с поличным» попадался, то ни о каких «КПЗ» и адвокатах разговору и вовсе не возникало… Петля, да сук покрепче – и все недога.

Нислав успел усвоить, что заменил рядом с Зализой целый отряд, ранее ходивший в засеку и патрулирующий окрестные земли – а потому, получалось, доходы получал сразу за всех. Так что, местом своим бывший милиционер дорожил, в полной мере перенес на него принципы прежней службы, да и инициативу порой пытался проявить. Как-никак, здесь и прибыль некоторая есть – что при отсутствии оклада штука весьма приятная, и сам при деле. А коли добавить, что сеять-пахать он отродясь не умел, кроме школы, срочной службы и школы милиции ничего не изучал – то потерять свое место только потому, что окликнувший его опричник вдруг не обнаружит штатного телохранителя за спиной Нислав очень не хотел. Так что на творящееся неподалеку веселье он внимания не обращал, а сам потихоньку зыркал глазами в стороны. Может все вокруг и спокойно – но по службе положено.

Пожалуй, теперь уже и вовсе не существовало более рядового патрульно-постовой службы Кировского РУВД Станислава Погожина, а был служилый человек, поднятый с земли на государеву службу местным опричником. И человек этот уже сам давно называл себя Ниславом.

– Есть будешь, Семен? – подошел Феофан и протянул крупный шмат запеченного над огнем мяса, положенного на длинный ломоть хлеба.

– А это откуда? – удивился Зализа, отвлекшись от своих раздумий.

– Так я вас, почитай, два часа ждал, – усмехнулся боярский сын Старостин. – Стрелять пока не разучился.

– Ну, спасибо, – взялся за угощение опричник, а Феофан перевел взгляд на бывшего милиционера.

– Нислав! А тебя Матрена, никак, решила больше не кормить? Чего не трапезничаешь?

– Готовить некогда, – поморщился милиционер, качнув бердышем.

– Может, тебя тоже на кошт взять? Моим смердам все равно, что на семерых, что на восьмерых варить. Только ты тодыть котомку-то развязывай. Делись, чем в общий котел войдешь.

– Да, – спохватился Зализа. – Там Алевтина тоже снарядила…

– Не, Семен, – вскинул руки Феофан. – С тобой разговор другой. Тебе я, теперича, вроде как сам оброк возить должен. А Нислава пусть Матрена снаряжает, коли в примаки взяла.

– Хороший ты охотник, Фена, – кивнул опричник, прожевывая очередной кусок горячего мяса. – Жениться тебе надо.

– А жениться-то почему?

– Так, нравишься ты мне. Мне бы таких феофанчиков, – Зализа отмерил ладонью над землей немногим больше полусажени, – штучек пять при себе заиметь.

– Ах ты! – бывший черносотенец с места кинулся на своего друга, но опричник, даром что в юшмане и с мясом в руках, успел распластаться так, что боярский сын пролетел над ним, всего лишь сорвав налатник.

Нислав моментально вскочил, вскинув бердыш:

– Что происходит?

– Вот-вот, – довольный реакцией Феофана, кивнул Зализа. – Ты сперва человека моего накорми, а уже потом душегубство замышляй.

– Купцы едут, – скользнул взгляд поднявшегося на ноги боярина по реке. – Гости торговые.

Но если Феофан Старостин сообщил про показавшийся на реке санный обоз с известной долей безразличия, то Зализа недовольно поморщился. Про такую возможность он заранее не подумал, и предстоящая встреча с неведомым пока хозяином ему нравилась.