Житейские измерения. О жизни без вранья

А тут злополучный звонок! Махнула Анна рукой:

– Пусть будет так, как должно быть! Поеду! В конце концов, обследование не повредит.

У кинотеатра кучковался народ. Громкий разговор прерывался весёлым смехом. Людей, похожих на сумасшедших, не было. Знакомых Анна не заметила и в одиночестве присела на краешек скамейки. Отцвело лето. Наряды свои летние яркие на осенние скромные поменяло, но разнообразия не отменило.

– Кто в Овсянку? Проходите в автобус! – этот голос был Анне знаком.

В автобусе «внучок» от имени правящей партии и депутата Степанова В. Ф. благодарил присутствующих за активное участие в избирательной кампании, пожелал хорошего путешествия в Овсянку, на родину В. П. Астафьева, величайшего русского писателя. Все аплодировали, только Анна безучастно смотрела в окно: красота необыкновенная, она спасает.

– Вы не местная? К Астафьеву впервые едете? – приставала к ней расспросами соседка. – Я – Оксана. Будем знакомы. Как-то покупала на рынке рыбу. Продавщица покупку в газету завернула. Смотрю, а в ней портрет Астафьева и статья «Совесть земли русской». Спрашиваю, знает ли она этого писателя. В ответ – равнодушное молчание. Анна, нам просто необходимо знать лучших людей и учиться у них сохранять честь, достоинство, умение за правду стоять.

– А Вы тоже за 500 рублей голос продали? – не выдержала Анна.

– Конечно, как и все люди, присутствующие здесь, – нисколько не смутилась Оксана. – А какая разница, как и за кого голосовать? Жизнь всё равно останется прежней. А мы выживем.

– Да, много нас, к сожалению… – подвела мрачный итог Анна.

– Остановка у памятника астафьевской «Царь – рыбе»! – объявил «внучок».

Здесь дышалось легко. Одинаковое для всех небо, одинаковое ощущение лёгкости и свежести. Памятник виден издалека. Хозяин енисейских водных просторов, огромного размера осётр, блеснул на солнце металлическими плавниками. Казалось, он может, но с высоты никак не решится нырнуть в тёмную глубину омутов, чтобы оказаться в родной стихии. Анне тоже хотелось оказаться на другом берегу Енисея, в мире живых, а не мёртвых душ. Мрачному старику Харону, перевозящему души умерших по водам подземных рек в царство Аида, здесь работы нет.

Совсем рядом, напомнив о близком и родном, ойкнула гармошка. Безногий гармонист, в кургузом пиджачке, наброшенном на тельняшку, в бескозырке с ленточками, где написано «Смелый», сидел на асфальте и выбирал мелодию для души. Выбрал. И полилась над енисейскими просторами знакомая каждому русскому человеку песня: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали…» Руки Анны искали в кошельке деньги. Кроме злополучных пятисот рублей, других не было. Анна протянула их гармонисту.

– А вот таких денег мне не надо. Сколько вас, подкупленных! Диву даюсь! Целый день пятисотки суют – от греха избавляются. Неправедные это деньги… – он перестал играть и отвернулся.

Когда автобус тронулся, и, преодолев участок сложного пути, называемого в народе «Ловушкой», набрал скорость, Анна протянула в открытое окно руку с «пятисоткой» и разжала кулак…

Творец

Учительница русского языка Ольга Степановна Зайцева была поклонницей некрасовского дедушки Мазая.

– Вот человек! – восторгалась она, прочитав пятиклассникам стихотворение «Дедушка Мазай и зайцы» о спасении её однофамильцев. – Собой рисковал, но зайцев от наводнения спас. Кто готов поступить так же? Поднимите руки. Все? Я с вами!

Дети заговорили:

– Надо природу любить и охранять…

– Можно фотографировать…

– А зайцев могло быть больше! Но их ловят силками и убивают! – выкрикнул Димка Скворцов.

– Они погибают и во время наводнения… – продолжила мысль одноклассника Ниночка и заплакала.

Ольга Степановна прикрыла ресницами набежавшие слезы. Зайцевых тоже могло быть больше. Но весной, когда вскрылась река и бурлящие потоки смыли прибрежные кусты, муж, оставив в подарок замечательную фамилию, как в воду канул. Теперь весеннее половодье для неё – не просто природное явление, а событие, вызывавшее бурю необъяснимых противоречивых чувств. Она любила Зайцева и одновременно ненавидела. Хотелось его забыть и хотелось помнить вечно.

В эту пору пятиклассники писали сочинение по картине художника А. М. Комарова «Наводнение». Подготовив детей к творчеству эмоционально, Ольга Степановна погрузилась в печальные мысли. Она ждала своего Мазая, который её, дрожащую, некрасивую, несчастную, укрыв зипуном, спасёт от холода и одиночества. Время от времени взгляд учительницы коршуном кружил над головами учеников, выбирая жертву.

Димка Скворцов, голубоглазый вихрастый мальчишка в отглаженной школьной форме, с «бабочкой» под воротничком белоснежной рубашки, рассматривал картину: «Кругом вода. На ветке берёзы, стоявшей по колено в воде, примостился зайчик. Он ждал помощи…» Димка задумчиво грыз кончик ручки. Вдохновение где-то заблудилось, а может, и утонуло.

– Работай, Скворцов! – взгляд коршуна нашёл жертву.

Димка вздрогнул, и первое слово, как мяч в футбольные ворота, влетело в строчку. За ним последовали другие:

– Одним спокойным днём в лесу жил себе, жил заяц молодой. Тихим безобидным утром ходил маленький зверёк заяц. Гулял себе в лесу. Вдруг наводнение. Малыш испуган. С мордашки не сходит шок! Его безобидные лапки и ушки дрожат от испуга.

На тетрадку капнула Димкина слеза, мысли разбежались – не собрать. Он медленно повернул голову в сторону, вытянул, насколько позволил тугой воротничок, шею и заглянул в тетрадку Нины.

– Смотри. Мне не жалко, – прошептала Ниночка.

Одарив соседку ласковым взглядом, Димка добросовестно списал:

– Наводнение – это когда растекаются реки и озёра, пруды и моря… Звери бежали кто куда: кто прочь, кто на деревья, кто на крыши домов. На заднем плане расположены деревья, до них не добралась вода, она близко, но деревья продолжают стоять неподвижно.

– Хватит. Дальше, Дима, пиши сам. Списывать нехорошо, – Нина освободилась из плена обаяния.

Продолжил сам:

– Заяц постоянно пятился назад, до упора в дерево. Потом дерево скрыло водой, а он забрался на ветку.

Как требовал план на доске, Димка внимательно рассмотрел зайца: «Ничего себе заяц, нормальный такой.»

– Заяц – русак, наверное, ну очень похож на него. Он сидит на сосновой ветке. Сидит необычно – телом вверх. Уши стоят дыбом, как будто ему ещё и холодно. По выражению лица видно, что ему страшно.

Время не шло, а летело. Вот-вот зазвенит звонок. Высунув от старания кончик языка, Димка дописал:

– Спустя час. Уровень воды опустился. Наконец он выбрался. Он осмотрелся. Ужас. Лес разрушен. Деревья переломаны. Ни одного зверька, все убежали. Заяц пошёл на поиски. Вот такая история.

С чувством выполненного долга Димка закрыл тетрадку, ласково её погладил, взглядом победителя обвёл класс, Ольге Степановне улыбнулся.

– Не торопись, Скворцов. Проверил?

Он послушно открыл тетрадь. Проверять не хотелось! Лучше написать что-нибудь от себя, не по плану. Так появились заключительные строчки:

– Когда я был маленький, прадед ходил на охоту и фотографировал животных. Животные его не боялись и чуть-чуть злились, когда он их будил.

На следующем уроке Ольга Степановна рыдала от смеха:

– А ты, Скворцов, удивил, так удивил! Вытворил… В себя прийти не могу. Читай своё творение. Творец!

Сжавшись в комочек, Скворцов, похожий на неоперившегося воробышка, несмело шагнул к доске.

– Одним спокойным днём… – неуверенно начал он. – Малыш напуган… Его безобидные ушки дрожат от страха, – в голосе появились трагические нотки. – Он сидит на сосновой ветке. Сидит необычно – телом вверх. Уши стоят дыбом, как будто ему ещё и холодно. По выражению лица видно, что ему страшно, – голос дрогнул, хлынули слёзы.

Ниночка без разрешения вышла к доске и протянула Диме конфету. Класс рыдал. Ольга Степановна всхлипывала:

– Хватит, хватит… Садись, Скворцов. Развели сырость. Наводнение в классе начнётся. Спасать некому – деда Мазая нет.

Как нет? Ольга Степановна встретила «Мазая» по дороге из школы. Он переправил её в лодке на другой берег. С тех пор пятиклассники сочинение о несчастном зайце не пишут: теперь у Ольги Степановны другая фамилия.

Перевод с мужского

Счастье, в понимании Олега Дымова, – жизнь, когда уровень желаемого ниже уровня действительного. Следуя этой жизненной формуле, он довольствовался малым. Сидел себе в конструкторском бюро за компьютером возле кадки с пыльным фикусом, работой не перегружался. Имел Инстаграм, Твиттер и Фейсбук, фиолетовый модный пиджак, гармонирующий с густой седой шевелюрой, стильные рубашки в «облипочку», фирменные джинсы и лакированные туфли, блеском мгновенно ослепляющие дам.

С некоторых пор фикус стал объектом женского внимания: его поливали, землю в кадке рыхлили, вытирали пыль с листьев и даже смазывали подсолнечным маслом. Сквозь очки в тонкой золочёной, как у Джона Леннона, оправе, Олег равнодушно смотрел на ухищрения женщин, желающих приблизиться к нему, прикоснуться к его истории, а если Бог пошлёт, и к телу. Но недавно он пережил шторм, еле выбрался на берег, и в море пока не тянуло.

Коллеги пытались втолковать, что он, как единственный мужчина в бюро, мог бы стать начальником вместо Ивана Семёновича, собирающегося на пенсию. Но Олег, не испытывая никаких желаний, тупо молчал… Пряталась за молчанием глубокая личная драма.

– Пойми, Тань, с ней не так, как с тобой, – пытался он объяснить жене, когда она узнала об измене. – Это временно. Это совсем другое. Вас и рядом поставить нельзя. Небо и земля… Ты для меня – святое. Тебя я люблю давно, а её очень. Ты – долг, а она – праздник. Успокойся, праздники быстро кончаются… – вразумлял он жену.

Наконец рассказывать, что ночевал у мамы или лежал у друга на даче, сбитый с ног литром водки, надоело. А жене надоело верить, понимать и прощать. Разошлись, как в море корабли. Чист фарватер. Свободны оба. Только скучает по папе лапочка-дочка.

– Что дают любовные связи, кроме короткой радости и длительной, сосущей под сердцем тоски? – здраво рассуждал он по ночам, уткнувшись в подушку, пахнущую дешёвым стиральным порошком.

А самого тянуло в морские просторы. Хотелось бурной жизни, риска. Хотелось запаха изысканных духов, тёплых, нежных слов, от которых опостылевший мир превратится в чудо необыкновенное.

Время шло, а чуда не было. Бурный роман по скайпу не удовлетворял страстные желания, и он решил за счастьем далеко не ходить, а через просветы между листьями фикуса тайком понаблюдать за коллегами, в недавнем прошлом претендентками на его сердце. Наблюдения разочаровали. Одна из них чувствовала себя, по её словам, нормально и «гормонально», другая весь день щебетала о собачке Нюсе, третья – часто красила губы яркой помадой и смотрелась в зеркальце… Четвёртая, обладающая пылким воображением, рисовала образ нового руководителя. Увы, это был не Олег.

Всеми забытый фикус, как и прежде пыльный, ронял листву.

На стареньком «жигулёнке», с выпуклыми, широко расставленными глазами-фарами, после нудного рабочего дня Олег возвращался в однокомнатную квартирку на пятом этаже в компанию плюшевых медвежат, уютно устроившихся на этажерке. Он долго топтался в пробке и окончательно увяз в потоке озверевших машин у светофора, который самовольно отменил гарантии безопасности. Его разноцветные глаза, реагируя на страшную жару, закрывались, забывая об очерёдности. Островок благополучия был переполнен уставшим после трудового дня народом. Недоумевали водители и, бурно выражая чувства, сигналили без остановки. Наконец светофор справился с недугом, открыл зелёный глаз и зафиксировал взгляд на застывшем в ожидании потоке. Машины, как застоявшиеся скакуны, рванули с места.

– Я люблю Вас… – приоткрыв дверцу машины, крикнул Олег стройной блондинке, задержавшейся на переходе.

Женщина подняла глаза, помахала рукой, улыбнулась. К своему удовольствию, Олег успел заметить на её лице смятение. Людской поток подхватил незнакомку и понёс через дорогу.

– Зачем я это сделал? Разве фальшивое признание добавит женщине, хотя бы каплю счастья? – рассуждал Олег, продолжая путь, и нашёл себе оправдание. – Что тут плохого? Она будет помнить об этом долго. Не удержится – расскажет подругам, будет перебирать в памяти знакомых, но не найдёт среди них ни одного похожего. Ей будет слышаться бесконечно повторяющееся «я люблю Вас», она станет задумчивой и рассеянной, вызывая недоумение мужа… – Странный мы народ, русские… Для нас слово «люблю» всё равно, что заявление в ЗАГС, в то время, как европейцы в этом чувстве признаются на каждом шагу, и признание это почти ничего не значит.

Незаметно подкралась осень. Жизнь не спешила дарить Олегу чудо. Он как слепая лошадь ходил по замкнутому кругу: дом – работа, работа – дом… Фикус, который отгораживал его от внешнего мира, засох. Теперь жизнь женского коллектива была, как на ладони, и восторга не вызывала.

Каждый раз, останавливаясь у знакомого светофора, Олег улыбался. Вот и сейчас он ждал, когда сильный порыв ветра сметёт разноцветные листья, прикрывшие глаза хозяина перекрёстка.

О, чудо! По пешеходной дорожке шла она. Короткое красное пальто в талию, длинные светлые волосы ручьями по плечам, идёт, улыбаясь, будто всё у неё хорошо, и ей захотелось тоже быть единственной в чьей-то жизни. Водители сигналили, пешеходы улыбались, а Олег крикнул:

– Я люблю Вас! – и, словно застеснявшись, прикрыл рот рукой.

Слова, как ключи, могут открыть любое сердце. Оглянулась! На лице – радость, недоумение, интерес! Кто же он? Кто?

– Я дурак! Обыкновенный дурак! Мимо прошло моё счастье, – Олег не подозревал, что ответил на не прозвучавший вопрос.

Осенние дожди не улучшали настроение. К тому же Олег поймал себя на мысли, что до сих пор толком не знает, что такое любовь. Он только понимал, что это очень больно. А к чему терпеть боль? И равнодушие паутиной опутало сердце.

В конце ноября замёрзшая земля, желая согреться, потребовала снежное одеяло. Зима постаралась, и падающий крупными хлопьями мокрый снег застелил всё, что мог, и даже прикрыл белой пеленой глаза светофора. Олег никуда не спешил, наблюдая, как трудятся «дворники», настойчиво очищая лобовое стекло. Он терпеливо ждал, провожая равнодушным взглядом людей в снежных шубах и воротниках.

– Спешат к ужину, домашнему теплу и уюту, – завидовал он.

Вдруг чьи-то руки в узорчатых варежках придержали «дворники». Это была она. Снежная шапка на голове, снежинки на ресницах…

Олегу захотелось, чтобы она выбрала его. Она была ему нужна. Светофор отчаянно заморгал, очистил от снега зелёный глаз и разрешил движение. Незнакомка сделала выбор и через минуту оказалась в машине.

– Вы Ольга? Угадал? Вот чудо! А я – Олег! В этом что-то есть: русский князь Олег и его княгиня Ольга. Я холост, ищу невесту… – он тонул в словах, торопясь и захлёбываясь.

– Наверно, готовится к серебряной свадьбе, – подсказал женщине внутренний голос.

– Влюбился в Вас с первого взгляда… – для достижения цели Олег пустил в ход любимый инструмент.

– Это признание для того, чтобы не тянуть с интимом, – проснулась её интуиция.

– Имею собственный бизнес. Правда, небольшой. Миллиона два чистой прибыли в месяц.

– Есть ли у него работа? Его старенькие «Жигули» вот-вот развалятся…

– Вас смущает моя машина? – Олег прочитал её мысли. – «Мерседес» на профилактическом осмотре в сервисе.

– Сейчас по плану начнёт вызывать жалость. Нет, ошиблась… – Однако, свободен, богат, успешен и без ума от неё! – хотелось верить.

Олег токовал, как тетерев. В других обстоятельствах он продумывал всё заранее. Но в романтических отношениях была важна красота сиюминутного хода, а там, хоть трава не расти. Желание должно было осуществиться здесь и сейчас.

– Оля, когда у Вас отпуск? Махнём в Италию? – шепнул он, едва коснувшись губами завитка, прикрывающего её ухо, в душе надеясь, что она зайдёт к нему на чашечку кофе.

– Для него пустячок, а мне приятно. Не попросить ли притормозить у магазина? Самое время приобрести бикини. Мечтай, женщина! Мечтай! – иронизировала она в душе, наблюдая за его жестами.

Олег прикрывал рукой рот, потирал веко, почёсывал шею, оттягивал воротничок, смотрел куда-то мимо.

Ольге была знакома такая категория мужчин. Обжигалась…

– Я тебя люблю… – и женщина тает, придумывая имя первому ребёнку, а он на следующий день исчезает с радаров.

– Мерзавец! – негодует дама.

А он ничего и не обещал. Сегодня в постели он её любил. Это так и есть. Он, правда, хотел жениться. А завтра вспомнил, что любит друзей, пиво, ночные клубы. А ей не звонит, чтобы не врать.

– Так смешно слушать, а перебивать жалко. Человек старается. Терпения наберись. Разочаровавшись в одном человеке, не наказывай другого… – вспомнила она что-то своё и терпеливо ныряла вслед за Олегом в бурное море обещанного счастья. – Стоп! – не выдержала. – Остановите машину! Я выйду!

Вышла! Помахала рукой и исчезла в толпе.

А он продолжил путь в постылое одиночество.

С утра на работе переполох. Наконец-то закончилось безвластие! Новый начальник бюро вслед за другими сотрудницами пригласил Олега на собеседование. Вошёл, скромно опустив глаза, и услышал знакомый женский голос.

– Ольга?

– Нет, Римма Алексеевна Орлова. Ваш новый начальник бюро и по совместительству переводчица с мужского.

Обманутые далью

На косогоре, как плоты на речном заторе, вздыбились избы. Смотрели они горящими на солнце окнами на енисейские дали, на плакучие ивы у самой реки, на деревенских мальчишек, ловивших с берега рыбу, на беду, выручку и надежду – паром, соединяющий не только берега, но и людей с их проблемами, отношениями, чувствами.

Мудро распорядилась хозяйка-природа: не надеясь на человека, за тремя реками спрятала она богатства Сибири, сделала недоступными для рвачей и хапуг, защитилась дальними расстояниями, весной и осенью – плохими дорогами, летом – несметными полчищами мошки, зимой – трескучими морозами.

На берегу у парома теснились в очереди люди. Лица хмурые, неулыбчивые. Вон сердитый хромой бородач застыл в неудобной позе на телеге с сеном. Рядом недовольно поджала губы полная женщина в яркой панаме. В ожидании посадки волнуется народ, но сдерживает эмоции, готовые по условному сигналу вырваться на волю, стоит только чиркнуть спичкой о коробок.

А вот колоритная парочка – белый верблюд и осёл. Рядом, видимо, их хозяин – невысокого роста молодой красавец – азиат в тюбетейке. Необычное явление. Любопытно. Эй! Кому хочется быть оплеванным или получить удар тяжёлым копытом двухметрового великана, подходи!

Есть желающие! Мужчина – азиат со всей ответственностью стремился выполнить просьбу пьяненькой женщины. «Мадам» не хотела идти по скользкому трапу, она пыталась взгромоздиться на осла. Попытки оказались безуспешными. «Мадам» перекатывалась через спину ослика, не успевая задержаться в вертикальном положении. При этом она цеплялась за одежду мужчины, притягивала его к своему разгорячённому телу. Наконец хозяин нашёл выход. Одной рукой он держал женщину, другой – поводья.

– Старый осёл молодую везёт!

– Поездка во сколько обойдётся?

– Платить будет как? Натурой? – наконец-то развеселился народ, соревнуясь в остроумии.

Я, улыбаясь, со стороны наблюдал эту сцену. Но как только оказался на пароме, сразу подошёл к азиату, отодвинул плечом «мадам», погладил невесёлого верблюда, потрепал за уши осла.

– Таджикистан? – спросил я, протягивая парню сигарету.

– Да, Пенджикент, ба худо. Веришь? – улыбнулся таджик. Я – Фарход. А ты?

– Зови меня Фёдор. Какими судьбами в этих краях? – я торопился задавать вопросы и затянулся сигаретой так, что она мгновенно превратилась в окурок, обжигающий пальцы.

– Мы здесь втроём. Я, верблюд и осёл. Ты заметил? Что может позвать далеко? – глаза Фархода подёрнулись мечтательной дымкой. – Ты не видел мою невесту… Красавица. Лена. Русская она. Жениться хочу. Деньга надо. Жирный Даврон – человек-вагон на лето одолжил мне верблюда и осла. Пойду у от села к селу. Мальчик катаю туда-сюда, груз везу… Да-а… Показ – деньга беру…

Я засомневался в смелом проекте Фархода, но разочаровывать его не стал. Пусть и ему, как мне когда-то, откроется новая даль, и пусть она его не обманет.

Что может быть страшнее одиночества среди людей? В Сибири я оказался зимой. Помню, пьяный, лежал на спине сугроба, смотрел на звёзды, пригоршнями ел снег, чтобы заморозить тоску по тёплым родным краям, близким людям и приглушить запах водки. Рядом поляна нетрезвой рябины, спелые ягоды которой ещё осенью забродили от счастья в тёплых объятиях бабьего лета. Теперь раскрасневшиеся на морозе, они покачивались на ветках, смущённо прикрываясь снежными шалями. А дрожащие от холода нижние ветки стыдливо, неумело пытались натянуть на обнажённые стволы лохматые сугробы. Шустрый соболёк в нарядной зимней шубке, застёгнутой на две блестящих бусинки хитрющих глаз, захмелев от пьяных ягод, стройным гибким телом приглаживал сугроб под рябиной.

Пьяные ягоды, солнце, соболёк, устроивший праздник свободы души на лесной поляне, и буравчиком в голове один и тот же вопрос: «Ты вернёшься ко мне? Вернёшься?»

Голос Фархода вернул в настоящее.

– Можно я расскажу тебе о моей Лене? Да? Её отец где-то на Сибирь, тут. Да-а…. Она не видела его. Ни разу, веришь? Однажды он прислал письмо. И мама Лены решила ехать. Зачем? Послали отцу телеграмму: «Будем в гостинице ждать». Приехали втроём. Мать, Лена, Сашка. Ждали. Потом много ждали. Не дождались. Он уехал дальше, давно. Телеграмма не получал. Деньга нет. Крыша нет. Красивый мама есть. Да-а… Нашёлся добрый человек, дал деньга на дорога назад Таджикистан…

Память настойчиво тиражировала слова: «Ждали. Потом много ждали. Он уехал дальше, давно…» Фарход говорил долго. Я начал воспринимать речь, как бессмысленно повторяющиеся звуки.

В кристально чистой воде Енисея на малой скорости парома проплывали белые облака. Но белый цвет капризен, изменчив, он легко поддался соблазнительному прикосновению приблизившейся тучи и легкомысленно растворился в ней.

Теперь в потемневших водах я едва различал крохотный дворик, устроившийся между двумя «хрущёвками». Между домами – пару горбатых ив и журчащий чистой водой арык. За высоким забором урючный сад, который каждый считал своим. В семистах метрах, если обойти каменный дувал, нёс свои воды Заравшан – украшение древнего Пенджикента. Границы города когда-то охраняли сторожевые башни. А теперь я увидел их превратившимися в холмы – «шляпы». Вот они, покрытые плотной жёсткой травой, красные от цветущего мака.

Родина… Нет, я не таджик. Я русский, родившийся в Таджикистане. Мои соседи – узбеки, татары, армяне, казахи жили одной дружной семьёй. Кажется, я слышу звук зурны, собирающий всех на праздник. Сообща накрывают на стол. Сосед Фируз тащит бутыль с вином, Алия – лепёшки, Давон – шашлыки, мой парнишка Сашок принёс трёхлитровую банку кильки, купленную на последние деньги в магазине, фрукты без меры несут все.

Лёгкие, как пушинки, сёстры Габриэлян услаждают взоры танцем. В дальнем углу двора звучит дутар. Там тоже танцуют.

А вот и она, моя жена – красавица Жанна. Смоляные волосы – локонами, чёрные глаза – бездонным омутом, тонкий стан – былинкой. И загорелись звёздами глаза веселящихся мужчин. Прочь духовное! Прочь эпоху сильных, умных и независимых женщин! Кто сказал, что они лучше красивых?

Женщины нашего двора… Я наблюдаю за ними из окна. Фируза – ангел в доме. Она радует глаз, сердце и желудок мужа опрятным внешним видом, кроткой улыбкой, вкусной едой, уютом в доме.

Анна всегда рядом с детьми, их четверо. Милые, милые, непосредственные, живые.

Жена башмачника Одила-крокодила напоминает неприбранную постель…

Около часа я ломал мысли о женскую красоту, пока не понял, что Жанне пора домой. Её движения стали неуверенными. Принимая очередной стакан с вином, она пошатнулась и упала в объятия стоявшего рядом мужчины.

Я спустился во двор.

– Салом малейкум, дорогой, – приветствовал меня сосед.

– Салам, Илькам, – похлопал я по плечу татарина. – Жанну хочу домой увести. Устала женщина. Беременная она…

– От кого беременная, дорогой?

– Странный ты, брат. Я говорю тебе, что моя жена беременная, а ты спрашиваешь, от кого? – мой голос дрогнул.

– Извини, брат. Я думал, ты знаешь… – оправдался подвыпивший сосед.

Я ждал раскаяния, мольбы о прощении, но Жанна не пыталась мне что-то объяснить ни сразу, ни на следующий день. Она молчала, утверждая молчанием свою правоту. Её красота больше не радовала меня совершенством.

Холодное отчаяние с почестями похоронило надежду на семейную жизнь. Обида душила, не давала дышать, стальным кольцом стягивала грудь. И как ответ на это унижение – решение быть гордым застыло на лице моём железной маской.