bannerbanner
Житейские измерения. О жизни без вранья
Житейские измерения. О жизни без вранья

Полная версия

Житейские измерения. О жизни без вранья

текст

0

0
Язык: Русский
Год издания: 2017
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

В сопровождении постоянной свиты, Жулика и Тихона, уставший, но, по-прежнему, счастливый, Егор ввалился на кухню, чмокнул меня в щёчку, вдохнул необыкновенный запах необыкновенного блюда и рухнул на пол. Сопровождающие лица устроились рядом. Я решила их не беспокоить.

По моей версии, далее события разворачивались так. Жулик не сводил глаз со сковородки с мясом, измученный мыслью: «Да кто я такой, чтобы себе в чём-нибудь отказывать?»

– Мяса хочешь? Ах, ты, жулик… – потрепал за уши любимца Егор. – Ешь, разрешаю, – и уснул.

Когда я появилась на кухне, Жулик и Тихон домывали языками сковородку. Часть мяса съели, а часть хозяйственный Жулик спрятал на чёрный день. Я обомлела. Ругать некого. Егор – мой жених, завтра свадьба. Жулик и Тихон не виноваты: съесть мясо разрешил хозяин.

– Я тебя люблю, Егорушка, – искренне сказала я, чтобы в ответ услышать то же самое.

Начинать заново не было сил. На помощь пришёл Димка. Он объявил полный сбор и напомнил о соблюдении итальянских традиций: на свадебном столе должны быть блюда из одуванчиков. Их вокруг тьма, рецепты он прихватил, поваров – целая группа.

– Вы, конечно, понимаете, что русская деревня – не загадочная Венеция с гондольерами и мистическими маскарадами. Дом Егора – не вилла на берегу океана. А свадьба не должна напоминать грустную историю о любви Ромео и Джульетты… Но к европейским стандартам нужно стремиться… – убеждал нас Димка.

К началу свадьбы на столах во дворе дома, расставленных на зелёном ковре, пестревшем одуванчиками, стояли вазы с одуванчиками, салаты, запеканки, котлеты с одуванчиковым гарниром, в кувшинах янтарным блеском переливался одуванчиковый мёд. На моей голове красовалась солнечная корона из одуванчиков. Это был обморок, одуванчиковый обморок.

– Им лучше знать – городские… Мы старые, глупые… – доверившись молодым, успокаивали друг друга родители.

К назначенному времени никто из гостей не пришёл. Одуванчики в вазах завяли. Рыжие головы, потеряв опору, бились о стенки сосудов – жить не жили и умирать не хотели. Я рыдала до тех пор, пока в вечернем воздухе не запахло пылью, ветер не донёс запах парного молока, и по деревне не прошло мычащее и блеющее стадо.

Как по команде, к дому потянулись односельчане. Женщины, нарядные, красиво причёсанные, словно и не на их плечах лежит груз тяжёлой крестьянской работы. Мужчины, гладко выбритые, в праздничных рубашках, галстуками у ворота подхваченных, будто и не они только что до изнеможения махали косами…

Гости нарядные, мы счастливые. Расселись. Самое время первому тосту, но тут со стопкой в руках, нарушая сценарий, к нам пробралась принаряженная баба Варя.

– Егорушка, ты меня не обмани. Огород мой в одуванчиках тонет, спаси… Завтра с утра и приходи, подсоби старухе…

Последние слова потонули в крике «горько». Выпили, потянулись закусить, скривились и вилки в сторону отложили… Показалось, действительно горько. Так задумано, что ли? Женщины стали незаметно из-за стола исчезать, но возвращались быстро.

– Я пирог вчера испекла, пробуйте. Может, чего не хватает… – Ольга развернула огромный пакет.

Валентина принесла помидоры:

– Девать некуда…

А сама купила их на рынке. Сосед Мишка достал из кармана брюк неупакованный огромный, истекающий жиром лапоть-пирог с капустой и протянул мне.

Кто-то принёс творог, деревенскую сметану, с мясными прослойками сало. Тут и родители выставили на стол традиционные русские блюда.

Салат из одуванчиков ел только Дима, потому что только он был в Европе, а пела и плясала вся деревня. Огород бабе Варе «в промежутках между тостами» пропололи.

Свадьба Женьки и Катьки будет осенью. Ни к чему им эти одуванчики.

Боже! Верни мне Марию!

Я жму на кнопки пульта дистанционного управления. Хочется душой отдохнуть в морских глубинах, глазами – в зелёном мареве лесов, почувствовать на щеке ласковое прикосновение морского бриза, погрузиться в божественный транс.

Но на мерзком телевизионном экране – только пылающее небо и бесконечные пески. Я, вечный странник, на себя не похожий, здесь, в сожженной солнцем пустыне, где хозяева – ветер и солнце.

Песок, напоминающий ржаную муку, забивает уши, глаза, нос. Вот уже и волосы – песок, и руки – древесная кора. Но это не страшно. Страшнее, если душа – раскалённая, пустая и бесплодная пустыня.

Хочется пить. Кажется, глоток воды вернёт в потерянный рай. Туда, где она, Мария…

Она ушла от меня, не объясняя, не требуя, не надеясь. С тех пор я наедине с собой в кресле у телевизионного экрана. Мне плевать на работу, плевать на всё, что происходит вокруг – я забыл обо всём!

Моя душа ведёт меня в пустыню собственного «Я».

В лучах заходящего солнца по барханам змеёй скользнула женская тень… Вечернее платье – ночное небо, светлые волосы – ручьём, глаза – звёздами. Мария! Сейчас или никогда! Пять лет вместе. Я имею право просить её руки.

– Поздно… – шелест губ, скрытый шумом песка.

Я вижу, как сморщилось её лицо. Исчезло видение, превратившись в тень, отползло в сторону и растворилось в песках.

Саксаул… Корявый стан, иссушённый зноем, чёрные ветви, как сломанные руки. Немолодая женщина с глубокими ранами на обнажённом теле и синяками на лице пытается разжечь возле него костёр. Но, как только робкой свечой загораются подожжённые искоркой веточки, ветер гасит последнюю надежду согреться.

Эту женщину я где-то видел. Ах, как подводит память! Ещё немного напряжения, ещё чуть-чуть… Женщин было не мало. Успех невозможен без них. Они могли быть и старше меня, и моложе – не в этом суть. Вместо моей самоуверенности, холода и мрака я получал жар сердец и неистощимый запас человеческого тепла. Так было не раз.

– Совесть! Это моя Совесть! – узнал я женщину.

Она не подала мне руки.

– Не рада встрече с тобой. Помнишь, как ты готовил для телевидения сюжет об экологическом неблагополучии окружающей среды? Приехал, посмотрел – неблагополучия нет. Купил в магазине банку мойвы. Разбросал по поверхности озера. Есть неблагополучие! Есть сюжет! Кто виноват в бессовестном обмане? Я – твоя Совесть! – заплакала она. – А помнишь?

– Устал тебя слушать! Уйди!

Были и другие женщины… Помню их имена: Правда, Совесть, Справедливость, Честность, Любовь. С ними я давно распрощался.

Оглушительная тишина. Лишь шум песка под ногами караванщиков и верблюдов. Люди? Я никого не хочу видеть. Попросят пищи, воды, заберут тепло моего костра. Я не собираюсь думать о людях. Пусть каждый заботится только о себе, обо всех пусть думает Бог.

Что за дети играют в дюнах? Мои не рождённые дети? Пусть играют. Не надо о них беспокоиться. Они воспримут это как возросшее к ним доверие. Вырастут – поймут.

Невыносимая жара. И нет возможности укрыться от смертоносных лучей. Любовь, честность, совесть, вера в Бога уже горят. Что ещё бросить в огненную топку моей души? Идеалы? Я выбросил из головы Энгельса, смахнул с одного плеча Маркса, с другого – Ленина, приготовился пнуть ногой третьего, четвёртого… В моей душе их нет, и не может быть.

– В Австрии новый президент? Он имеет русские корни? Не завидую этой стране.

Моя душа стала пустыней. Я умер? Или должен жить, чтобы превратить пустыню в цветущий сад? Но чем теперь заполнять душу? Ложью, Завистью, Злобой, Враждой?

Воздух какое-то мгновение напоминает морской. Но вскоре я осознаю, что это не так. Аромат здесь особенный. Вот бы пустыне ещё и платье необыкновенное, а душе моей, раскрывшейся в одиночестве, – прекрасную мечту.

Боже, верни мне Марию! Вместе с ней мы придём к пониманию жизни.

Может, молитвы мои не доходят до неба, потому что оно от меня закрыто грязно-серым потолком? Может, слишком слабо и не уверенно звучит мой одинокий голос?

Боже!!! Верни мне Марию!!!

Не дайте женщине заплакать

– Дорогие мои, Иван, Настя! Счастья вам, дети! Для вас ничего не жалко… – торжественно изрекла тёща, доставая из складок просторного хитона надёжно запечатанный конверт.

Музыка затихла. Осознавая важность очередного свадебного этапа, гости перестали жевать, невеста протянула руку за подарком, но ловкий жених конверт заполучил первым и, долго не раздумывая, вскрыл. Пуст конверт…

Последствия могли быть непредсказуемыми, но зарыдала невеста, а Иван не переносил женских слёз. Он знал, что Бог женские слезинки тщательно считает. Глубоко вздохнув, изобразив милую улыбку, подчеркнув, что невеста плачет от счастья, жених поблагодарил «маму», чмокнул в зардевшуюся щеку и объявил вслух невиданную сумму подарка.

Кто-то ахнул, кто-то ойкнул, кто-то зааплодировал, не жалея собственных ладоней… Мама выпрямилась и торжествующим взглядом обвела гостей:

– Горько!

– Горько! Горько! – подхватили гости, и молодые закусили горечь сладким поцелуем.

Как настоящий мужчина, Иван Фролов планировал отмечать в мае три важные даты: День рождения жены, День пограничника и дату приобретения нового автомобиля. Конечно, чтобы получить признание, надо бы присовокупить к ним и День рождения тёщи. Но этот праздник, как видите, изжил себя в самом начале родственных отношений.

Многое в семейной жизни Ивана устраивало. В глазах жены – безмятежная ясность, в уголках губ, как у Джоконды, улыбка прячется, походка царственная. В доме чисто – ангелы летают. Дети не пищат – накормлены. Мужа Настя и словом не обидит…

– Человек живёт для удовольствия, – шутил Иван, – поэтому мне, в дополнение к прочему, необходимо спать с женой и в жару покупать себе мороженое.

Отметить День рождения жены для Ивана – святое дело. Цветы, Шампанское, конфеты, поцелуи – всё, как полагается.

– Угощайся, Настя… Бери конфеты, бери, сколько хочешь. Хоть две…

Но плачет Настя – печаль выжала слёзы. Крохотные слезинки одну за другой она на праздничное платье роняет и трогательно так шепчет:

– Ребёночка хочу…

– Соображаешь? Зачем нам третий? Для себя надо пожить… Машину поменять… Ребёнку многое нужно. Большие расходы. Где денег взять? Кашу маслом каждый день мазать надо… – пытается урезонить её Иван.

– А мы её и без масла, – захлёбывается слезами Настя. – Иду по селу – подружки с детьми навстречу. У кого Вадим, у кого Альфред, у кого Адам. Одна я, как дура, Толика за руку тащу, а за нами Мишка бежит. Хочу… Руслана…

Слёзы уже рекой текут. Вдруг Настя шасть к компьютеру – графу «Семейное положение» в «Одноклассниках» исправлять. В миг из замужней женщины Фроловой стала свободной – Рыкалиной.

Хорошо, что Настя научила мужа понимать свои страдания.

– Виноват, виноват, Настенька… Я, дурак, эти имена детям придумал. Поправим дело. Верни, ягодка, своё семейное положение обратно… – уговаривал жену Иван, вспомнив, что Бог считает женские слёзы.

Наконец грешник получил отпущение грехов, а гордый статус «замужем за Фроловым И. И.» вернулся на место.

После ссоры так приятен мир. Постепенно слабея, враждебный дух смирился, потом окончательно утих. Ему на смену снова спешили неземные страсти.

Приближался День пограничника. Иван уважал этот праздник и принадлежностью к погранвойскам гордился. Два года на Сахалине служил. Всякое бывало. Вспоминать о службе любил и с друзьями любил накатить по случаю стопочку-другую. Поздравили его сослуживцы, зелёный берет с кокардой подарили. Правда, он маловатым оказался, но на затылок всё-таки благополучно присел.

– Во! Как раз! К лицу! У тебя же глаз узкий, а нос – плюский, а на затылке – блин, – смеялись мужики.

Выпили, воспоминания Фролова добросовестно выслушали. Потом завгар поднял любимую тему: у кого какая машина.

– Твою машину, Иван, менять надо. Старая она, пробег по России большой, мотор дымит, цилиндр гильзовать без толку, ходовая – ни к чёрту, да и выхлопная на замену просится. Копи на новую, друг.


Приуныл Иван. Под каждым словом завгара подписаться готов. Май заканчивается, а праздновать нечего – нет автомобиля. А что дальше? Попробуй – накопи…

Стопка за стопкой, слово – за слово. Расхрабрился Иван:

– Я, как напьюсь, мужики, никого не боюсь…

– И жены? – подлил масла в огонь слесарь Егор.

– Нет, до такой степени я ещё никогда не напивался.

Однако сдал без единого выстрела границу Иван. Он и не заметил, как напился «до такой степени». А страх всё равно остался. Проблемы казались неразрешимыми, жизнь безрадостной, мечта неосуществимой. Одним словом, отложенные надежды. Муторно на душе и в желудке. Дремлет русский ум, а жаль.

Ночь. Лежит под небом звёздным печальная голая земля… Ни травинки на ней, ни листочка на деревьях… Пограничник Иван Фролов, одинокий и несчастный, к дому еле живой тянется, по дороге смысл жизни теряет… Звёзды на него глаза таращат, на невиданное чудо с высоты взирают… «Улица, улица, ты, брат, пьяна…»

Подошёл Иван к дому – застава на замке. Дважды с верным псом Дозором обошёл вдоль забора границу: «никто не проскочит, никто не пройдёт…» Робко постучал в дверь – тишина. Сел на крыльцо, закурил. Нервничает.

Наконец дверь заскрипела и открылась. Иван успел заметить, как вглубь коридора царственной походкой удаляется Настя. Прошмыгнул он в комнату, разделся, нырнул к жене под одеяло, приняв позу №69, называемую в народе «валет», и сразу же мирно засопел.

– Ещё раз напьёшься, будет выкидыш… за дверь, с вещами… – тихонько, чтобы не будить детей, сказала жена.

Ни слова – в ответ. Тихо. Только мерно постукивали ходики на стене, да где-то за окном мяукал перепутавший месяц блудливый соседский кот.

– Ну, что, пограничник, картошку в этом году сажать собираешься? – спросила Настя утром вполне миролюбиво.

– Так холодно, Настя. Осенью посадим, озимую, – пробовал шутить Иван.

– А ты её в мундире сажай – не замёрзнет, – не сдавалась жена.

– У огорода есть ты, а у меня нет отпуска, – нарушил границу взаимопонимания Иван и, не обращая внимания на слёзы Насти, отбыл на работу.

Праздник закончился, но мужики сказали, что по этикету гулять можно неделю. Эта мысль Ивану понравилась. Так бывает. Сначала человек убивает лучшие чувства в себе, потом в окружающих. Пил, с Настей ссорился, о главном удовольствии мыслей не было, потому что он хорошо помнил о семейной примете. Если ночи до и после Дня пограничника холодные, звёздные, потому что лето где-то загуляло и в срок на работу не вышло, в феврале, ко Дню защитника Отечества, жди на «заставе» прибавление. Это в его планы не входило.

– Пил? – в очередной раз встретила тревожным вопросом Настя вернувшегося с работы мужа.

– Нет.

– Врёшь? Ну-ка, скажи быстро: «Сыворотка из-под простокваши…» – Получилось! Молодец! – Настя бросилась к нему на шею, покрывая отчаянными поцелуями давно не бритые щёки.

Что слаще радости? И вспомнил тут Иван, что человек живёт для удовольствия.

На другой день он и мороженое себе купил – день выдался жаркий, потому что лето наконец-то приступило к работе. Под солнечными лучами нежился сторожевой пёс Дозор, громче, чем обычно кукарекали петухи, кудахтали, привлекая их внимание куры, на вспаханном огороде из земли лезли черви – на рыбалку просились, Мишка и Толик во дворе тянули провода – в электрики готовились.

Как и положено, разноцветное лето сменила ярко-оранжевая осень, потом пришла элегантно-белая зима. И вот в феврале, в День защитника Отечества, у Фроловых родился будущий пограничник.

Иван, Мишка и Толик, притопывая ногами, мёрзли под окнами роддома.

– Настя, – кричал отец, сложив рупором руки. – На кого Руслан похож? На меня? Руки-ноги на месте? А зубы есть? Скажи сыну, что я ему свой берет подарю.

Настя плакала. Но это были слёзы радости, которые Бог тоже обязательно сосчитает.

Ловушка для совести

День начинался, как в детском стихотворении Корнея Чуковского:

– У меня зазвонил телефон.

– Кто говорит?

– Слон…

Только говорил не Слон. Абонент был неизвестен.

– Я не должна говорить «да», только бы не сказать «да»… – напомнила себе Анна, напуганная историями, когда после общения с неизвестными с телефонного счёта исчезали деньги.

– Слушаю, – дрожащим голосом выдала она.

– Анна Фёдоровна Одинцова?

– Я, – Анна едва не сказала «да».

– За кандидата в депутаты Степанова В. Ф. голосовали?

– Слукавить или правду сказать? – несколько секунд Анна решала проблему нравственного выбора, потом пролепетала:

– Голоси… голосовала…

– Мы предлагаем Вам поехать в Овсянку. Через два дня автобус в семь утра отойдёт от кинотеатра.

В Овсянку? Название населённого пункта на Енисее Анне известно. Туда, в местную «психушку», недавно увезли агрессивного соседа Никитича. Он набрасывался на каждого встречного с кулаками, требовал 1000 рублей и утверждал, что его обманули. И её, Анну, туда, где Никитич? А может, в стране идёт «психдиспансеризация» старшего поколения? Ловушка?

В поисках причин неизбежной диспансеризации Анна по зёрнышку перебирала свою жизнь. Вспоминалось, как мужа десять лет назад хоронила, как в дождливое лето картошка не уродилась, как лесопилка сгорела, а у фермера Петровича дочка повесилась… И каждый раз воспоминания начинались с прощального вечера в родной деревне.

Вот калитка, жалобно скрипнув, пропустила во двор соседа Петра. Гармошка в его руках вздохнула мехами, взвизгнула и замолчала.

– Не чичас, бабоньки… – пояснил ситуацию Пётр готовым к веселью соседкам. – Делу – время, потехе – час.

Место за хромоногим столом, доживающим свой век на улице, нашлось всем. Пироги в большой эмалированной миске застыли в ожидании комплиментов, нарядная бутылка вина с заморской этикеткой, приберегаемая до особого случая, тянулась к гранёным стаканам.

– Дорогие соседи! Спасибо, что пришли, – хозяйка застолья Анна приветливо улыбнулась. – Время уходит в седину. Жизнь кончается, а я так и не узнала, что такое смог. Всё зелень да зелень… – она помолчала. – Теперь сбылась моя тайная мечта: уезжаю… в город.

Громко ойкнула гармошка, будто точку в конце речи поставила. Решительно, нисколько не сомневаясь в правильности слов, Пётр, привыкший чужие поступки объяснять своими особенностями, выпалил:

– Начинать делать глупости, Аннушка, надо раньше, а не в шестьдесят лет. Тогда и возможностей исправить их будет больше. Подумай, хорошо подумай. В городе для таких чудаков, как мы, везде ловушки расставлены.

Женщины заговорили одновременно.. У каждой был свой пример, была своя история.

– Цыть, сороки! – прикрикнул Пётр. – Дайте Анне слово сказать.

– Я объясню причину своей глупости, – заторопилась Анна, не обращая внимания на внешние помехи. – Сын с невесткой на постоянное жительство в Германию уезжают… Что ж… Им виднее…. Меня просят пожить в их квартире.

– Значит, ты, Анька, теперь сторожем будешь? – не унимался сосед.

– Да хватит тебе, Петро, чужую жизнь раскрашивать… Придумала Аня себе картинку, мучилась, пока рисовала. Теперь самое время её посмотреть, – вмешалась в разговор Татьяна. – Не бойся, Анна, перемен. Чаще всего они случаются, когда необходимы. – Погладим дорожку соседке! На посошок!

Звякнули стаканы, задвигалась по кругу миска с пирогами. Пётр к спиртному не прикоснулся. Пальцы задели кнопочки, и взлетела, страдая, его душа, сливаясь с душой гармошки.

– Эх, страданье – страданцово… Люблю Аньку Одинцову… – признался Пётр.

– Эх, страданье, чтоб ты сдохло… По тебе я вся иссохла… – ответила взаимностью Анна.

Вспомнив прощальный вечер, вздохнула Анна и себе неутешительный диагноз поставила:

– Жить своим умом хотела, не воспользовалась чужим. Я слепая. Иду по лесу и вижу только то, к чему прикасаюсь…

В городе её многое удивляло. Она воспринимала новое время с точки зрения человека из эпохи скромного социализма. Как дорого всё в магазинах! Как сложно одеты люди! Собака в комбинезоне? Анна представила в такой одежде деревенского Тузика и рассмеялась. В кино едят и пьют? Бабы в штанах и кепках ходят, одна на другую похожие… Губы надутые, глаза нарисованные. Тьфу!

Одним словом, не полюбилось Анне городское житьё. Так сама она выбор сделала, поэтому тосковать о прошлом права не имела. Тоска – это признак несостоявшейся жизни. Спасти могло обручальное кольцо на пальце. Так ведь от него она тоже сама отказалась. Вот жизнь её жевала, жевала, а потом и выплюнула в город, где одуванчики не продают, потому что никто не покупает.

Старость – это свобода. Греться, когда холодно, прохлаждаться в тени, когда жарко. Сидеть в парке на лавочке, если захочешь, двадцать четыре часа в сутки. Если нет хлеба, по совету какой-то королевы голодным подданным, есть булочки. Чтобы тратить денег меньше, не ходить в магазин голодной.

– К тому же, дольше спишь, меньше ешь… – вздохнула Анна. – Но хочешь – не хочешь, вставать надо. Котяра извёлся – завтракать просит.

Плеснула коту молока в блюдце – он усы помочил, презрительно фыркнул и с кухни вон.

– Вот паршивый интеллигент! – рассердилась Анна. – Я это молоко пью, а ему, видите ли, не нравится!

Бросила она в рот таблетку, которая от давления не помогает, подошла к окну.

Вот и утро притащилось лохматое, с причёской из кучевых облаков. Чем-то не довольные тучки обиженно наморщили лбы и заплакали холодным осенним дождём. Хотя они вторую неделю плачут, дождь – временное неудобство. Анна смотрела по телевизору правильные передачи, поэтому решила, что президент при желании может повлиять и на погоду.

Она перевела взгляд на отрывной календарь, где ежемесячно красным фломастером обводила дату получения пенсии, а чёрным – день платы за коммунальные услуги. Сегодня пятнадцатое – красный день календаря! Праздник!

Убедилась, что в старом, истрёпанном кошельке, где застёжка – два блестящих шарика, денег нет, небрежно швырнула его в сумку. Тёмная курточка на поролоне, длинная юбка, цепляющаяся за пряжки коротких ботинок, собственноручно связанная шапочка. Вот она, Анна.

– За пенсией я, – сообщила она подружкам у подъезда и угостила конфетами «Загадка».

Конфеты и в самом деле оказались «загадкой». Повезло не всем. Часть конфет оказалась несъедобной. Ловушка! Вспомнила приветливо улыбающихся продавщиц, работающих за копейки. Не выполнят план продаж – уволят. Вспомнила, поняла и простила.

– Вы меня, соседки, не судите, – попросила она. – Деревенская привычка угощать – сохранилась. Как лучше хотела… – покраснела, глаза от людей спрятала, – не мой грех.

Прилетел ветерок. Живой, лёгкий, он разогнал облака, прикоснулся к пылающим щекам Анны, подтолкнул в спину – иди.

Через полчаса на кухонном столе она по кучкам раскладывала пенсию.

Плата за квартиру…

– Мам, плати за квартиру сама. Ты в ней живёшь, – сказал сын и две комнаты закрыл на ключ, оставив Анне самую маленькую.

Деньги на лекарство.

– Льготных лекарств нет, покупайте на общих основаниях, – сказал провизор, возвращая рецепты.

Остались деньги на питание и другие расходы – несколько купюр, «с достоинством низкого уровня» и какая-то мелочишка.

Смахнула деньги в кошелёк Анна, а утром отправилась их раздавать. Кошелёк худел на глазах.

Во дворе дома она заметила палатку. Из неё выходили весёлые и довольные люди. Любопытство взяло верх: Анна давно не видела счастливых. Подошла ближе.

– Здравствуйте, бабуля! Вы к нам? Заходите-заходите… – улыбающийся «внучок» пригласил в палатку.

Вошла. Перекрестилась на портрет красивого мужчины, напоминающего директора школы, в которой Анна когда-то училась.

– Интересно, все ли верующие люди, на самом деле верящие? – успела подумать Анна и поняла, что вопрос задала себе.

– Страна выборами живёт. Вы не останетесь в стороне? Хотите продать свой голос этому уважаемому человеку за 500 рублей? – «внучок» показал на портрет. – Проголосовать можно сейчас, не отходя от кассы. Это досрочное голосование. Подумайте! Пятьсот рублей – немалые для Вас деньги… Что-нибудь вкусненькое купите, гостей позовёте…

Какая-то правильная мысль появилась в лабиринтах мозга Анны, заблудилась и скоропостижно умерла, а в кошельке оказалась измученная сотнями рук пятисотка.

Обычно совесть мучает тех, кто не виноват.

– Иуда продал Христа за тридцать серебряников, а я совесть свою – за 500 рублей, – сокрушалась Анна. – Такие люди, как я, никогда ни в чём не разберутся. В лучшем случае поручат разбирательство умным людям. А умные сделают всё, чтобы народ оставить в дураках. Заберутся ушлые на самый верх лестницы, а слезать ни за что не хотят. Они виноваты во всём, – сделала она поспешный вывод.

Вывод сделала, но тут же засомневалась:

– Но деньги взяла я. Голосовала тоже я.

Несколько дней Анна провела в сомнениях и, наконец, успокоилась.

– Меня не испортит ни власть, ни деньги, потому что никогда не будет ни того, ни другого.

Пятисотку Анна не меняла и, казалось, о ней забыла. Пристроилась денежка в полупустом кошельке, свёрнутая в несколько раз, затаилась…

На страницу:
2 из 4