Наших дней дилижансы

Наших дней дилижансы

Алексей Козлов

Дизайнер обложки Маргарита Пальшина

© Алексей Козлов, 2017

© Маргарита Пальшина, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-4825-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поэзия без иронии

Greyhound adoption

Мы – поколение усыновлённых псов,Борзых удочерённых поколенье,Что знало клетку псарни и засов.Мы наперегонки под МавзолеемВращали лапами и лопасти турбин,И гусениц скрипящие каретки —За ложным зайцем, что идеей был,На круге стадиона пятилетки.Эксплуатируя привычку догонять,Хозяева записывали ставкиИ поощряли взрослых и щенятОшейником, похожим на удавку.И вскоре, списанных, отбегавших своё,Нас содержали впроголодь у блюдаС объедками и водочным питьём,Не ведавших, что есть иные люди.Мы в их домах теперь живём, где есть клозет,Без вони клеток в псарнях-коммуналках.Мы спали на подстилках из газетСо сводками побед, добытых нами.Ходить по лестницам, не гадить на ковры,Не воровать и не сбиваться в стаиНаучимся. Хозяева добры.Людьми щенята наши вырастают.

Америкe

Америка, моя и не моя!В пищевареньe (принцип) не плюяИ в твой рецепт плавильного котла,Благодарю за всё, что ты далаИ мне, и сыну, и ещё другим,Кто до сих пор не выучил твой гимн,Кто «the» зудит своим славянским «зэ»И к «О козе» добавит «дерезе».Америка! Моя, но не совсем.Ребёнком по иной ходил росе,И не хочу забыть её ничуть,Пускай уже не мальчиком топчуТвои луга, где неба синева,Что и Покров сгодится покрывать,И хватит на Пурим и Хэллоуин —Не будет ни разрывов, ни морщин.Пусть никогда наш общий внук ужеНа огневом не сгинет рубежеВ любой согбенной, сломанной стране,А может быть, горбатой с детства.МнеНе хочется, чтоб нить оборваласьМоих потомков, а чужая властьОбмылком заменила шило там,Где снова нужно с чистого листа.Нельзя порядок подарить в горсти —Он должен сам помалу прорасти.Нельзя любовь на ненависть привить,К берёзке – демократии «Кальвиль».Америка! Я стойкий домосед,Не дай мне повод вымокнуть в росе,Дойдя до Вашингтона поутру,Чтоб выкрикнуть:«Пусть внуки не умрут!»

Ах, поле-полюшко

Ах, поле-полюшко,Седые облака —Что брови в горюшке-Кручине старика.А травы стелятся,Ложатся под борей,Что то ощерится,То матери добрей.Тропа, не битаяКопытом, колесом,Почти забытая —Нечасто возят сольИз края южного,Да одинокий татьОт плахи-суженойПротопает когда.Века-сомнения,И камень на путиКак преткновение —Его не обойти,А ставши птицею,В облёт не одолеть.Что делать витязю,Когда ни прав, ни лев?Потупил очи онВо взгляде по копью,Оно заточено,Но на смех воронью.«Как пряму ехати,То живу не бывать»,А – вправо, влево? Эх!Под мох ушли слова.Под ним – где «живу быть»!Реши, сойдя с коня,Стереть ту «живопись»,Чтоб жить, а не вонять!…И череп видитсяУ камня – от душиБылого витязя,Что так и не решил.

Ахиллесовость

Куролесил ли с кронами леса,Обрывал ли с них ветер иголки,Вырастали другие затем.Этот лес был рождён Ахиллесом,И геройствовал, смертностью полон,Уязвимый в своей наготе.Засверкать уязвимостью пятки,Не позволит деревьям нутро, иАхиллесы наивно храбры.И порубят стволы на тетрадки,И узнают об этих герояхПо раскопкам сосновой коры.Преимущество взмахами лезвийУкрепляется, пустошь утроя,Высыхает беспомощно плeс.Этот мир, что вполне ахиллесов,Где поэты и мифы, и ТрояИсчезают, редея, как лес.Он казался огромным и вечным,Но лесник, лесорубу внимая,Вместе с жадностью правят втроём.Побеждает богов человечье.Что ж ты ноешь, судьбу понимая,Ахиллесово сердце моё?

Болезнь или вера

Болезнь или вера? Лечение, исповедь, суд?Судья или врач подстрахуются словом «возможно».Убийца ли тот, кто казнит по прочтении сур,Клинок вынимая из Книги, как будто из ножен?Мясник или мститель? А может быть, это хирург?Присяжные скажут, что в лезвии всё преступленье.Молитвы, диагнозы, мнения – пыль на ветру.Вердикт однозначен: ножи наказать затупленьем.А тот, кто в крови? Проклянут ли, осудят егоНа общей земле, где привычны с «возможно» ответы?И ждут душегубы приёма у разных богов,Что, как в поликлинике – каждый в своём кабинете.Осталось по-старому всё в медицине души.Болезни врачей узкопрофильных кормят и множат.Но где-то, быть может, стареющий фельдшер в глушиВсё лечит один и судьёю работает тоже.

В американской православной церкви

Шпили католиков небо амбицией колют.Маковка церкви одна – у земли и в листве.Словно в осоке зерно обронили такое,Что и в тени прорастёт, и в высокой траве.Тихо и сумрачно, свечи и много косынок.Запахи. Шёпот и шорох. Неспешность одна.Время – снаружи в часах, и ему не под силуЧто-то внутри поменять, где стоят времена.Здесь все – потомки отплывших когда-то с котомкой,Зёрнышки, семя живучее, копии лицТех, кто сумел сохранить под мундиром, толстовкойВеру и совесть и в ладанке – горстку земли.Дева Мария привылка к английскому «Mary»,Богу приятно «My God», а не «Отче» уже.Если ты веришь – и Он покаянью поверит.Будь хоть немым – Он свободно читает в душе.

Внуки

К гибридной войне России на Донбассе

Ах, как истово верили деды,До победы дойдя и вернувшись,Что последней была их победаИ не будут солдатами внуки,Потому что друзья по окопамЗаплатили за это собоюНа просторах своих и Европы,На полях их последнего боя,Чтоб страница – не перечню павших,А стихам, чтобы белое поле —Восклицательным знакам читавших —Не крестам, не осиновым кольям.Но ложатся в подраненном бегеМноготочия краской снигирной,Многоточия чёрные в снегеПрожигают горячие гильзы,И свистят перелётные пулиНа страницах гибридного фронта.A для книги погибших вслепуюТолько смерть оставляет экспромты.И строка пулемётная чертитОт рожденья к поминкам и тризнеПеред датою минус от смерти —Этот знак вычитания жизни.

Возраст

«Старение! Здравствуй моё старение!

Крови медленное струение»

(И. Бродский)Возраст.Всегда оцифрован контекстом,Меню предпочтением, тестомНа тугость белья и фасонность,Удобство его и кальсонностьВорса.Возраст.Стакан сохраняет огранкуДля времени жизни в пространстве,И жидкость, толящая жажду,Всегда над собой умножаетВоздух.Возраст.Он может быть уровнем средним,Ещё настроенью не вредным,В нём женщина люба мужчинеНе только стиральной машиныВозле.Возраст.Потом он – мучительный возгласУ зеркала. Гордости вовсеДошкольной лишённый с гребёнкой,Унесшей последний и тонкийВолос.Возраст.Наличие возраста. Годы.Ещё перемены погодыСвеча переносит, а шкураЧувствительна к температуреВоска.Возраст —Когда на анализ пробиркуСдают. На лодыжке же бирка —Листок родословного древа,Что в пламени века скорее —Хворост.

Война – любимая жена

Война – любимая жена!Как хорошо, что есть онаУ нас.Ученья – псевдобоевикИ имитация любвиОдна.Военный должен воевать,А не качать себе права,Оклад.Зови труба, зуди плечо,Попасть туда, где горячо,Он рад.Снаряда вой над головой,Крючок утоплен спусковой —Вот жизнь!Не блядовать, а воевать,С женой-войною на кроватьЛожись.Она из тех, кому река —Препятствие, раз глубока,А лес —Прикрытие манёвра, неКорзинка с рыжиком на днеИ без.И здесь, куда он призван былПовесткой-пулей от судьбы,Видней,Что пожил на земле не зря,Раз крыши под душой горятНа ней.

Волны

Телемачты, и волны то к ним, то от нихНад моей Атлантидою стонутПо дорогам страны от весны до весны,Погружая в свои баритоны.От стены до стены, от песка до пескаПостоянно колеблется что-то —Мастерство скрипача, дирижёра рукаИ процентною ставкой частóты.Чехарда президентов – священный устойС чередою политпотрясений,Я плыву над свободой как рифом, затоНезависим, стихами рассеян.Колебания мнений и их амплитуд,Колебания биржи, погоды,На закате – процента спиртного во ртуИли птичьих помех на восходе.Беспокойное поле, и я в нём пока —Колосок или вектор в сомненьи,И ползут, как диваны, над ним облака,Где и боги порой сатанеют.

Вписалось прошлое в тетради

Вписалось прошлое в тетради,Дождя копируя наклон,Что и рoвнял, и вправо ладил,А почерк, делая назло,Скакал, резвясь, по лужам-кляксам,Ручьями на поля стекал.Его выравнивала в классахПедагогичная рука,Воспоминаний чудный лепетУчилa уплощать до лжи,Чтоб помнить правильно о лете,А после – правильно про жизнь;Не славить птиц, будивших клёны,И блеск осколочный росыВ траве, бутылочно-зелёной,Вовек не видевшей косы,A лгать послушно и подкрышноО том, что главное – коса.«Переписать!» – как будто слышу.Когда б я мог переписать!

Всплакнём, декабрь

Всплакнём, декабрь, на брудершафт,Ты мне в друзья всегда покроен —Тебе ли пить не разрешатьПорой, когда редеют кроны?И нам обычно по пути.Ты правь, а я – к тебе в пролётку.Пока в руках возницы стих,А не весло, и воздух в лёгкихНе остудился до нуля,Потом безвыдохно зашкалил,Вези в январь, до февраляВ санях с январским выпью шкалик.Даст бог, доскачем до весны —До той воскресности недели,Когда и днём приходят сны,Стеля подснежники постелью,A полночь катит по землеАпрельской разбитной кибиткой.Но вверх ли мне на склоне лет,Где жаром полдня быть убитым?Что можно в полдень написать,Когда сникают гривы клёнов,И влага пота в волосахСтекает через лоб солёно?Не горькое тепло слезы,А охлаждение для кожи…Возница, в лето не вези,Я в мае выйду у подножья.

Выздоровление дня

У дня был жар иГлубокий обморок,И пахли иодомГрибы у заводи,В ней отражаласьСимптомом облачность,Дразня исходом,Известным загодя.Ничто не лечит,Как кризис на́ небеИ непогодаС дождём отчаянным,Чьи ветви хлещут —Вернуть в сознание,Что то уходит,То возвращается.Следы затрещинЩекам оконным иГубам карнизовОстались листьями,А ливень лечит,Но где-то около —Ушёл на вызовТропинкой склизкою.Гром под сурдинкой,Как эхо, медленный,Он обесточен,Поник на корточках.И солнце в дымке,Как тазик, медное.Сквозняк охочеВскрывает форточку.Диагноз – лето,В поту простынки, ноУже конечно —Выздоровление.И дует ветерНа заводь стылую —Обжёгся в спешкеЧаями летними.

Ген творчества

Плохие картины обра́млены, зряГрамматикой блещут плохие стихи,Но истинный мастер, и слух потеряв,Напишет бессмертное для неглухих.Познав до конца инструмент ремесла —Перо ли, резец ли, а может, смычок,Умелый ремесленник вовсе не слаб,Но, кроме уменья, есть что-то ещё.Какое-то чувство из области той,Административно лежащей в мозгу —В стране Вдохновении вечной святой,У моря Прекрасного на берегу.У генного кода отрезком строкиВстречается ген для резца и пера,И если он там – автоген, словно кисть,На стали рисует шедевр-пастораль.

Глаза

1.Слепцы слепых уверенно ведут.Тасуются дороги, времена.Пророк, шаман, продюсер и колдунМеняют чин, погоны, имена.И, бельмами пугая белый свет,В припадках раздувают пузыри,Что лопаются бредом в голове.Блажен незрячий, ибо не узрит.Он с наслажденьем выключит глаза,Ныряя в то, что полночи темней,Где всё желанней – это кинозалС проектором для ласковых теней,Где мудрый и решительный отец,Заботливая, любящая матьИ справедливость, и горит в огнеСосед – он отказался понимать.Не титры вверх, а тьма струится вниз,Как чёрное – на зеркало души,Которая не хочет толкотниИ к выходу заранее спешит.Потёмки, транспорт, повезёт – такси,Пoтёмкина деревни, города…Но верь, и бойся, и всегда проси —И «Продолженье следует» всегда.2.Бывает, что глаза не хорошиДля света и прицельности стрельбы.Пока наряд последний не пошит —Сменить очки. Увидеть, может быть,Прищурясь, в зеркалах всего себяСтрокою, что придумал окулист, —И как прочтётся, правдой теребя,Перенести диагнозом на лист.Пока зрачки, белки не выел грунт,Не залепила смертная тоска,Ещё душа – как шарик на ветру,А ниточка не толще волоска.

Глядя на спящего внука

Они так спят – иконой в потолок.Побелка для младенца – это небо,Где две звезды и голос – первый бог,Который – только молоко и нежность.Они желанны рту, что пище дняНазвания назначит много позже.Слова не портят, но они разнятТо, в чём по смыслу разница ничтожна —Любовь и матерь, Бог и молоко,Глаза и звёзды, потолок и небо.Что было цельным, делится легко,Ничтожит быль и превращает в небыль.Мой внук уснул. И сны его пустыПока, а может, нет, но только этоНикто не знает. Как ничтожно ты,Воображение убогое поэта!Оставь сейчас, лети стремглав вперёд —Во все «потом», где я уже недвижим,И лишь стихотворение живёт,Которое глазами внука вижу.

Госпитальная живопись

И снова зимняя картинаВисит оконно на стене.Сонливость белой паутинойОпять внутри, опять вовне.Пошло немало белой кистиНа потолок, окно и двор,А мой халат, слегка пятнистый —Вполне под вирусную хворь.По циферблату регулярноПарует чайник на плитеИ к мёду в баночке янтарной,И к слову hospitalité*.Предполагая госпитальность,Гигиеничен белый цвет,И белый свет в окошке спальни,Как медик, в белое одет —Усталый взгляд диагностичен.Скажите, доктор, есть ли шанс?На то, что не узнаем лично,Посмотрим снизу, не дыша.И мысли – спутанной куделью,Безделье для веретена,И дни сопливого бездельяУ живописного окна.

* Гостеприимность (фр.). (Прим. А.К.)

Давление

Температура падает помалу,А с ней – давленье беззащитных жертв.Оно уже в крови, как в зажигалке —Не прикурить и строчку не зажечь.Как ненавистен фронт, когда погодаНа карте представляется войнойСо стрелами ветров и их заходовВо фланги к овладению страной.К закланью жертва вздыбит чёрный зонтик,Затянет шарф, упрёт кенчонку в бровьВ коротких перебежках к горизонту.Ho нет спасенья в станции метро —Блиндажность, в три наката пепси с кокой,И поезд-тромб срывает свою жестьВ тоннель-аорту вместе с «No smoking».Не прикурить и строчку не зажечь.

Диез тюремного окна

Диез тюремного окнаВысок под потолком.Чтоб ночью не лишиться сна,Не думай высоко.Представь, что жизнь – всегда тюрьма,Как приговор судьбы.Чтоб не сойти в тюрьме с ума,Решётку полюби.Она – игра, она убьётВсё время на землеИ расчерти́т небесный сводДля крестиков, нолей,Дaбы в острогах-городахИ деревнях не ныть,А всё нанизывать года —Как бусинки на нить,А за последней – узелокПодвяжет челюсть дляМолчанья, чтоб в посмертный срокПожизненный не клясть.

Для памяти

Память – не полки архива опрятныеВ стойках годами под пыльными датами,Под номерами, под грифом «Приятное»Или «Навечно забыть».Это, скорее, домашняя каплица,Свечи оплывшие в восковых платьицах,Где образа бесконечные копятсяВеры, надежды, любви.Вечер рождается, время наследуя,Лает, гуляя, собака соседа иМетит беседку, где ветер беседуетС жёлтою плетью плюща.Плющ, напрягаясь, теряя подробности,Шепчет, хрустя, про года сумасбродные,Где всё меню – это чай с бутербродами,И всё не так, как сейчас.Вещи рассыпались как доказательства,Группа свидетелей тает предательски,Бьёт молотком по столу председатель иХмурится – был или нет?Есть только метрика, корочки, грамоты,«Не состоял», «Не имел», «Лишь в соцстранах был».И возникает сомнение странноеВ зале суда и во мне.Для подкрепления памяти в будущемВсё запишу – о высоком и будничном.Ветер расскажет плющу (а кому ещё?Детям соседского пса?).Все показания будут утеряны,Будут эксперты ни в чём не уверены.Суд не найдёт ничего в «бухгалтерии»,Разве что «Жил и писал».

Дом без детей

Если письменный стол без чернил от домашних заданий,А обеденный – без ежедневных обедов за ним,То столешницы их, не согретые супом, дыханьем,Охладятся в гранит или мрамор, наверно. От нихБудет свет отражать эротический глянец журналов,И тепло абажур не направит расплавить пломбир,И останется лёд навсегда в запотевших бокалах,Если мяч не надут, чтоб случайно бокалы разбить.Если дом отлучить от присутствия шкоды как сути,Если в нём не читать ничего, кроме чековых книг,Не готовить обед, не закладывать детские судьбы,Всё, что прочность несёт, отлетит и расстанется с ним.Если в доме есть жизнь, то присутствовать будет и запахОт футбола и ног, и прилипшей к подошвам земли,А без клякс на столах самосёлом вселяется затхлость —Будто вынесли всех и последний венок унесли.

Дороги не длиннее поездов

Дороги не длиннее поездов,Длине которых требуется времяПреодоления не милей до,А просто совершения стареньяКареток, сцепок, тамбуров, колёс,Сортиров, пассажиров, ресторана.К отсчёту срока до седых волосТам девственноость нетронутых стоп-кранов.Дорога – это, собственно, тоскаКак мера ей, что шаркает в вагонеПод видом старика-проводника,Пропитанного гарью эпигона.Ещё она – старуха у окна,Которая рассказывать усталаНе слушающим, чем она больнаИ что опасно делать на вокзалах.Тоска на верхней полке бытияЛицом к стене скрывает невесёлость —Как старожил плацкартного жилья,Где водку разливают новосёлы.А капли на окне, как на висках —Назад, по направленью к провожавшим.В вагонных сцепках лязгает тоскаРазорванных гудком рукопожатий.

Если бы я Богом мог побыть

Если бы я Богом мог побыть…Хочется (не в личных интересах).Если от него добреют лбы,Бьющиеся о полы подкрестно,Как бы Богом я хотел побыть!Уступи, мне, Господи, престол,Поотсутствуй – покурить, «до ветру»…План мой генеральный, но простой —Обустроить действие Завета.Уступи мне, Господи, престол.Все артиллерийские стволыСделав многоствольною дубравой,Истребитель научу «курлы».И зашелестят под ним на славуВсе артиллерийские стволы.Все слова оставив в словарях,Затоплю ракетные колодцы,Коромыслом снаряжу наряд.И никто потом не придерётся,Не найдя подмены в словарях.У меня хорошая жена,Стать бессмертым будет бессердечно.Мне престол – на время, чтоб Ты знал.На фига сдалась мне эта вечность,Если любит смертная жена?Никого ничем не накажу.Грешному судить ли, правду править?Насажу деревьев, а не жуть,И залог победы обезглавлю.Никого ничем не накажу.

Если выключить время

Параллельны пространства без дат и,Словно киноэкраны для ночи,Из «когда-то» рождают «всегда так»,«Как всегда», а проектор стрекочет.Громыхают по серому краюРеволюция, дух беспокойныйБроненосца, наганы вздымая,Горлопанством полнит бронепоезд;Параллельны ему эшелоны,Что сцепили вагоны, как зубы,Подъездные пути и перроны —Параллельные сжатые губы;Пополнение армий, которыхСтолько брошено углями в топкуПод вагонное пение хоромС переплясом и бойким притопом;И попутчик, отправленный выжатьНа строительство фонды в столице,Он печален, а тёха на нижнейПараллельно ему веселится.Параллельные правды и судьбы,А история, плюнув на карты,Как цыганка гадая, тасуетНе колоду, а прошлое как бы.

Жанна д'Арк

Жанна!Ржание долгой, как жизнь, бесконечной войны.Ржавые пашни и стонущие горожане.Жёны рожаютв проклятьях саксонских ублюдков, а Жаны у нихГорло в слезах полосуют, как булку, ножами.Жанна!Толпы блаженных, пророков бредут по земле,Знать это хочет не знать и спивается в замках.Подлый и жадныйдворец короля при безвольном совсем короле.В хлебе печали – воды огорчения закись.Жанна!Конь твой и ты, золотые, в конце Риволи.Снова бургундское Франции пьют парижанеПод баклажаныи устрицы, выжав лимон и полив их шабли,Режут не горла, а сдобную выпечку Жаны.Жанна!Душу твою позовут сотни войн на земле,Божьей посланнице снова рядиться в мужское.А прихожанамк костру приходить и от зависти подлой шалетьК мужеству женщины, зависть огнём успокоя.Жанна!Клещи закованных в латы не женственных ног.Зуб на десне – так на лошади дева, не выбить.Не подражаемни меч и ни факел для временных женских обновВсех инкарнаций твоих и победных побывок.

Жене-анестезиологу

Всю ночь ты убивала боль,Топила тех котят —Едва рождённых (не тобой —Хирургами) чертят.Проснёшься —а давно светло,Как на твоих столах.Так много боли родилось,Пока ты всё спала,И столько имплантаций бомбПроведено земле,Что больше шанс прикончить больВ аду на вертеле.Пока ты не проснулась, яГазеты отложу.Анестетический коньяк —То в полдень абажур.От новостей слегка – озноб,В висках – удары в жесть.Ко лбу приложишь губы, ноТам 36,6.

За месяц до парада живых

За урочищем, где тёмные овраги —Как глубокие морщины на земле,Где за речкою топорщатся без флаговСиротеющие древки тополей,Где зарницы от салютов крепят веруВ то, что памятью не обойдён никто,Восклицательными знаками по ветруЧемерица подтверждает высотой —Там по-братски обнимаются ребятаБезымянные в беззвёздности погон —Похороненные наспех и когда-тоДо победы с недовыплатой долгов.Неполна недоповеданная повесть,А героев всё труднее называть —Обезличенных солдат, что, упокоясь,Не хотят, чтобы над ними – трын-трава.И когда-нибудь поднимутся неслышноИ пройдут в строях упрёком площадям,Не щадя их – с триколорами на крышах,Непарадным своим видом не щадя.И представятся по званию и чину,По тому, как называли мать с отцом,Чтоб живущим устыдиться, вторя гимну,Просветлев тогда заплаканным лицом.

Закат

Закат бордовым отсветом настеннымПьянил вечерней истиной в вине,И ветви дуба, превратившись в тени,Сплетались и метались по стенеСловами пальцев в сурдопереводеПереплетённых строчек за окномО малости, отведенной в природеТеням глухононемых говорунов.Блаженны говорящие друг другу,Блаженны понимающие слог,Пусть путанный, как ветви или руки, —Благословен, раз от него тепло.Утихнет ветер, солнце в полнакалаНырнёт в бокал, чтоб выпитым до днаЗа горизонтом этого бокалаТеплить воспоминаниями нас.

Закон сохранения удачи

Раскладывать пасьянсы – ремесло.Разгадывать случайности – искусство.Дабы другому где-то повезло,Кому, упав с коня, разбиться вусмерть?Всё то, что может жить и умирать,К закону сохранения начальнойУдачи «жизнь» навязана играС законом сохранения печали.Похоже, чтоб не кашлялось у насИ чтоб газон был зелен и ухожен,Другим его должна спалить война.Как это всё на истину похоже!В законе сохранения судьба —Не больше, чем приход, расход и смета,И всё, как на базаре – баш на баш,Добро и зло – не больше, чем монеты.Признателен игре, поняв закон.А карты на столе лежат уже, иПоставлю на беспроигрышный кон.Мой ход. И я начну стихосложенье.Пускай не рассчитаю высотуИ разобьюсь, бездарный и не первый,Но перья разлетятся на верстуИ кто-нибудь подхватит эти перья.

Зарисовка

Раскашлялись вороны. Ранний грипп,Малина с чаем.А ветер небо стылое корит,Разоблачая.И режет глаз густая синеваК простынкам зимним,Дневного света миллионы ватт —К анестезии.Как женственно курлычут журавли,Природе вторя,Которая любовь не утолит,Зато накормит.Но дом её – на снос. Пришёл черёд,Желты обои.И небо, прохудившись, протечётНа нас с тобою.

Здесь

Здесь немало отличий от прошлого и единиц(Измерения роста и веса, карьеры, длиныИ ступни, и ступени движения тела по жизни)Очень много, пропорции старые искажены.Здесь и времени счёт – до полудня и после – такой,Что запутаться новоприбывшему очень легко,А у даты в меню будет супом (на первое) месяц,День рожденья (второе) – котлетой с горчинкой «Клико».Здесь сюжетом для прозы с поэзией редко – война,Чьим исходом-победой, где б ни была совершена,Не гордятся. Поэтому принявший новую гордостьБудет эхом забытых понятий отвергнут – «Не наш!»Здесь кукушку не спросят о главном – осталось ли чуть.Эта правда жестокая вписана долгом врачу.Если тот ошибётся, а может, ответит пространно,За ущерб от надежды пойдёт под топор палачу.Здесь единая мера успеха – как твёрдая гатьПо болоту надежд, самомнений, где вязнет нога.Если ты так умён, почему – как церковная крыса?Но не спросит никто, почему не Эйнштейн, раз богат.Этот мир, что распахнут для всех и признавший меня,Там, откуда я родом, увы, никогда не понять —Он враждебен по сути прагматике, логике, мерам,И не важно, где в дате котлета заложена дня.

Игорю Мильченко

Поэт, музыкант и мой друг умер в 50 лет в день своего рождения

1.Тебе – полтинник, а я всё старюсь,И мой будильник пока мне в ухо(Для звуков тару) бутылки звуком,Допитой в полночь, не крикнул: «Время!»И я старею.2.В один и тот же и день, и месяцРодиться, позже отчалить ночью,Меняя место, с отходом точным,Как скорый поезд Варшава—Гамбург,Вперёд ногами.3.Мозги раскинув, раскинем карты.У вас – калина, в Техасе – кактус.Посередине – стихи для встречиПо-человечьи. Удачный прикуп.Ну, как не выпить?!4.Ты пьёшь нектары, а я покудаБурбон свой старый, и мне, верблюду,К тебе дорога в игле закрыта,Но дятлом в ритме готовит местоИ мне стамеска.

Иммигрантам

Вам, с чемоданом, где порядокБыл скомкан сменами белья,Где Библия с одной закладкой,Что делит Книгу БытияНа жизнь в дерьме, недели в трюмеИ счастье – как полуподвалС одной единственной кастрюлей,Где суп давно не ночевал,Вам, прибывающим на остров* —Чистилище, где вонь и хлор,И сквозь слезу, как линзу, остовСвободы видится в упор,Вам, с рюкзаками на закоркахЧерез таможни жерноваАэропорта в новом ЙоркеПрошедшим тело продаватьТаксистом или тротуарно —Чужие вакся башмаки,Чтоб душу сохранить и тварьюНе стать с лобзанием руки —Поклон нижайший.Вы на суше,Что есть ковчег десяткам вер,Одной мечте, что греет души.Она из дерева гофер.

* Остров Эллис в Нью-Йоркской гавани, место приёма иммигрантов до 1954 г. (Прим. А.К.)