Райские кущи. Шпионский роман

«Ладно, время покажет, кто еще плакать горючими слезами будет», – и Лиза, глубоко вздохнув, немного успокоив себя последней мыслью, толкнула изящную резную дверь своего кабинета.

Глаша ждала ее. Глаша – подружка детства, дочь старосты сельской общины. Сельская община – еще одно не очень понятное и не очень одобряемое соседями – помещиками нововведение графа Ланского. Именно он настоял на создании общины и не мешал в избрании ее старосты. Глаша с отцом часто посещала усадьбу и в своей любознательности познавания окружающей природы и жизни не уступала молодой графине. Еще детьми они сблизились, вместе обшаривая в поисках интересного окрестные леса. Глаша потакала всем прихотям Лизы, снабжая ее своими простыми деревенскими нарядами, чтобы не привлекать лишнего внимания в походах за пределы усадьбы. Расшитыми собственной рукой сарафанами и, приобретенными на Петербургской ярмарке платками, цветастыми и яркими по самой последней моде, считающихся особенным шиком сельских молодух и девок, хотя Лиза все-таки предпочитала практичный мужской костюм.

– Вы об нас заботитесь, учитель и дохтор вашими стараниями у нас в селе держатся, так уж не откажите, примите и от нас с уважением, – приговаривая, протягивала Глаша Лизе очередной подарок. Разве после таких слов можно было отказать? Ну и конечно, последние новости и даже сплетни из сельской жизни крепостных графа Ланского, уже как приложение к подарку или просто для поддержания разговора.

– Глашенька, ну, рассказывай, – Лиза плюхнулась на обитый бархатом темно-вишневого цвета диван, увлекая за собой Глашу, беря ее за белоснежный рукав сорочки выбеленного льна, с цветной тесьмой по краям, – ты же так просто никогда не заскочишь, я уже тебя сто лет не видела. Где пропадала, что интересного в селе? —

– Ой, Елизавета Дмитриевна, меня брательник Петр отправил. Мужики бунтовать задумали. Гудят вовсю, – охотно начала Глаша, в страстях рассказа прижимая к груди руку, заглядывая с тревогой в Лизины глаза.

– И по какому поводу? – Лиза заволновалась. Новости о крестьянских бунтах очень часто доходили до нее. И это было прямо-таки стихийное бедствие, могли ведь и усадьбу поджечь, а что еще хуже и расправиться с ее обитателями. Да вот, как раз. Прошлый год, управляющего поместьем соседей вилами поранили, ужасный был случай, сколько жандармов в поместье тогда прибыло. Лиза с папа посетили сразу соседей вынести свои соболезнования, слава богу, тогда соболезнования не понадобились, оклемался управляющий, в постели только пару недель провел, но случай этот беспокойства всем окрестным усадьбам добавил, бунт – еще та зараза, там полыхнуло, гляди, казалось бы, на пустом месте и у тебя полыхнет.

– Ну не томи, что случилось, вроде всё спокойно было, никто у нас не баламутил, – обратила Лиза потемневшие, полные тревоги глаза на Глашу.

– Так не дает Ян Карлыч разрешение уходить на заработки, – уверенно выдала Глаша, прекрасно осведомленная обо всем происходящим, – вот и сидят мужики в селе, и затылки чешут, как оброк платить, да и что делать? Мужики ругаются на вас, Елизавета Дмитриевна, уверены, что после кончины вашего папеньки, царствие ему небесное, – и Глаша истово перекрестилась, – вы всем заправляете. А еще говорят, что вы к старому повернете, к барщине, так ведь сподручней соки все выжать из мужиков. Ну, а бабы некоторые, уже и в открытую болтают, что ваше ведьминское нутро свое требует – извести души христианские, – Глаша даже понизила голос, полушепотом объясняя последнее, как будто копируя разговор каких-то определенных баб. Лиза отшатнулась от нее и скептически заглянула ей в лицо.

– Что за глупости, Глаша, ты-то уж знаешь, чем я в усадьбе занимаюсь, – возмущенная Лиза и вовсе поднялась с дивана и заметалась по комнате. Глаша лишь покачала головой, участливо смотря на нее, словно жалея, что и помочь ничем не может в такой непростой ситуации, и ненароком еще добавила масла в огонь.

– Ну да, говорят, что ваша няня во всем виновата, ведьминская порода – и мать ее была ведьмой – по лесам всё шарилась окрестным, а бабка ее, так вовсе, лунными ночами голая на метле летала.-

Лиза от таких слов резко застыла на месте с возмущением, глядя на Глашу, а потом снова сорвалась с места.

– Бабы, бабы всегда глупости болтают, – металась она по комнате, приговаривая, – если знаешь, какую траву от мигрени сорвать и, как из нее настой запарить – уже ведьма, – наконец, Лиза резко остановилась напротив Глаши, – Глашенька, да и насчет заработков, ты ничего не путаешь? Я такого распоряжения не давала. Я даже с Яном Карлычем это не обсуждала, – заглядывая в глаза Глаши, пытаясь донести до нее истинность своих слов, проговорила Лиза. Да Глаша-то верила, как всегда верила и во всем юной барыне.

– Ой, не знаю, Лизавета Дмитриевна. Я только то, что мне Петр просил передать, то и рассказала, – протянула с сожалением она, – вот истинный крест, – Глаша опять истово перекрестилась, – еще, что б знала – всё открыла, не таясь.-

Лиза лишь выдохнула, что еще за беда свалилась сегодня на ее голову? Сегодняшний день просто изобиловал какими-то недоразумениями, причиняющими ей душевные терзания, что он так не задался? Опекун этот и вот… Никогда у графа Ланского не возникало проблем со своими крепостными. Граф был большим либералом во всех вопросах, касаемых его крестьян и очень трепетно следил за состоянием дел в сельской общине. Он первым среди окрестных дворян ввел прогрессивный оброк, давая возможность крестьянам, в этом скудном на урожаи краю, ходить на заработки, все-таки обеспечивая какую-то их часть работой на своих небольших, но довольно прибыльных предприятиях -сыроварни, маслобойке и кирпичном заводе. Лиза застыла, молча, под внимательным взглядом Глаши, а потом, встрепенувшись, словно решив для себя все окончательно твердо произнесла: – Глашенька, ты вот, что Петру передай. Я обязательно разберусь с этим делом. Пусть Петр с отцом мужиков попридержит. Передай – никому не нужно все это, я обязательно разберусь и мужикам все объясню. Ты пока ступай, Глаша, я тут порешаю и в село приеду.-

– Ой, барыня, страх-то какой, колобродят мужики, страх, как колобродят, – все-таки добавила жути неуспокоившаяся Глаша, а потом, видя непробиваемое лицо Лизы, быстро добавила, – ну, я тогда побегу Петру и бате все обскажу, – она живо подскочила с дивана, но тут же остановилась, – ой, чуть не забылась. Батя просил, если такая оказия сыщется, к нему пожаловать, что-то его опять колики мучают. Капли, что вы, Лизавета Дмитриевна передавали, очень ему помогли, той раз.-

– Хорошо, Глашенька, вот я в село и наведаюсь, постараюсь скоро быть, – приобнимая подругу, потащила Лиза, охваченная азартом действия в решении возникших проблем, Глашу к двери. Болтая, привычно, уже о всяких пустяках, они спускались по главной лестнице. Белобрысый казак, который возмутил своей неприкрытой самоуверенностью Лизу, не менее свалившегося, так неожиданно, на ее голову опекуна, откровенно пялился на Глашу, опершись на стену около входа в нижний коридор.

– Я собралась за ягодой. Малина нынче хороша, ты пойдешь со мной? – продолжила разговор Лиза, не отвлекаясь на, подпирающего стену с независимым видом, казака. Но Глаша молчала, как рыба об лед, увлеченная более ей интересным. Лиза еле сдержала вздох.

– Глаша, ты меня слышишь? – строгим тоном обратила она внимание Глаши на себя.

– Да, да, Лизавета Дмитриевна… конечно… ягоды крупные, очень хороши…, —

Глаша, путаясь в словах, запинаясь, смущенная, но, похоже, весьма довольная откровенным изучением, о чем красноречиво свидетельствовали моментально зардевшиеся щеки девушки, опустила глаза под пристальным взглядом казака. Лиза, лишь сжав губы узкой полоской, демонстрируя захватившее ее внутреннее недовольство, но упорно игнорируя чужака, чуть приобняла Глашу:– передай, скоро буду, – напомнила громко она той и, словно мимо пустого места, прошла перед белобрысым парнем, шагнув в коридор. Обернувшись у дверей кабинета, она лишь увидела, как парень отпускает руку убегающей Глаше, что-то говоря ей вслед.

– Да, – все-таки вздохнула Лиза, мир перевернулся – ее подругу явно заинтересовал этот наглец.

В кабинет она влетела, отбросив все сомнения и страхи, полная решимости разобраться, что все-таки происходит в ее владениях и, если Яна Карлыч не считает нужным ставить ее в известность, принимая заведомо не правильные, не устраивающие ее совершенно решения о каких-то нововведениях, да еще грозящих нарушением спокойствия ее имения, то…

– Ян Карлыч, что сие значит? – грозной фурией набросилась Лиза на, так и сидящего в кожаном широком кресле напротив камина, Яна Карловича, – что за самочинные действия, уж от вас-то я никак подобного не ожидала.-

– Елизавета Дмитриевна, душечка, о чем вы, помилуйте? – Ян Карлович оторопело развел руками, – я, право слово, в недоумении, – он выглядел таким растерянным и действительно совсем не понимал о чем идет речь, но Лиза не собиралась жалеть его и была непреклонна. Тем более в присутствии всё более раздражающего ее новоявленного опекуна, который, молча сложив руки за спиной, так непринужденно следил за ее действиями. Она не удержалась и слегка, самым краешком глаз, скользнула по нему взглядом. Неужели она не ошиблась? Кажется, в его глазах мелькнула тень насмешки, но ведь она здесь – полновластная хозяйка, и какое он имеет право насмехаться над ней? Она окончательно обратила свой взор на смотрящего на нее в полном непонимании Яна Карловича.

– Мужики бунтовать задумали, а вы в недоумении? Кто дал вам распоряжение о наложении запрета на их хождения на заработки? – трясла она несчастного старика -управляющего.

– Вообще, это мое прямое указание, – раздался за спиной Лизы голос опекуна. Лиза застыла на месте, сдерживая дыхание. Конечно, а она еще кипишевала, греша на бедного Яна Карловича

– Что ж, сразу можно было догадаться, – сквозь зубы произнесла Лиза, незамедлительно поворачиваясь к опекуну, сжимая губы узкой полоской.

«Опять вы!» – всем видом говорила она.

– И на каком же основании? – иронично произнесла она, четко проговаривая каждое слово.

– На основании моего права, обозначенного в завещании вашего батюшки, отвечать за вас и распоряжаться вашим имуществом в течение сего года, – открыто улыбнулся ей опекун, – поверьте, Елизавета Дмитриевна, я не принимаю непродуманных решений. Вы – молодая девушка и, как бы точнее выразиться… пусть это и звучит грубо, женского роду. Вопрос сложный и требует принятия жестких решений, как и жесткого общения с мужиками, что конечно исключает участие женщины при данных обстоятельствах… —

Лиза не собиралась слушать дальше этот бред о слабом поле, возникающий на непонятно каком основании, в головах вот таких надменных мужланов, уверенных в своем праве, полученном непонятно откуда и данных им – кем только, руководить всем и всеми, особенно слабым полом, в этом мире. Она твердо перебила опекуна: – с чего это вдруг, я прекрасно ознакомлена с теорией господина Адама Смита и … —

– Милая Елизавета Дмитриевна, – граф не дал ей развить тему, в свою очередь настойчиво, но вежливо перебивая ее, и голос опекуна прозвучал неожиданно мягко, даже нежно, – я повторюсь, вопрос очень глубокий и сложный и вообще, – он подошел к Лизе, склонив голову, с высоты своего роста заглядывая ей в глаза, – неужели у юной особы, барышни ваших лет есть желание заниматься такими скучнейшими материями, как экономика ведения усадебного хозяйства? —

– Да, граф, удивлю вас, – Лиза категорически не желала сдаваться, пленяясь его откровенными поддавками, этим нежным воркующим голосом и вдруг мягкой учтивости его обращения, – и поверьте, горячее желание живейшего участия.-

Слова Лизы заставили опекуна несколько напрячься, а в глазах на мгновение проявился холод: – хорошо, – в его голосе прорезалось некоторое раздражение, гася любезные нотки, – я объясню, поверьте, вы всего лишь не знаете всей ситуации и всего того, что я хочу предложить селянам.-

– Так объясните мне, объясните немедленно, а не разговаривайте со мной как с малым несмышленым дитятей, – не отводя глаз, сердито воскликнула Лиза.

– Незамедлительно, как только я встречусь со старостой и улажу все споры, – тоном, не терпящим возражений, ответил ей опекун. Все нежности были отброшены окончательно:

– но я гарантирую вам наверняка, что мои преобразования принесут только пользу и вам, как хозяйке имения, и вашим крепостным.-

Его слова прозвучали настолько безапелляционно, а последовавшее за ними молчание таким красноречивым, что Лиза, просто не найдя, что сказать в ответ, помолчав секунду, резко развернулась и направилась к двери кабинета.

– Елизавета Дмитриевна! —

Лиза даже не соизволила обернуться, остановившись на его окрик, уже держась за позолоченную ручку двери.

– И передайте вашему информатору, я готов встретиться с селянами в любое время.-

– Обязательно, – буркнула, выходя Лиза, громко хлопнув дверью напоследок, отчетливо давая понять смотрящему вслед опекуну, насколько она раздражена…

Душный день Лиза провела в своей спальне. Желание ехать на реку пропало, но и на обед она так и не вышла, считая это уже принципиальным после своего заявления. Посидев в раздумьях в теплой воде, наполнившей высокую мраморную ванну, вдыхая медвяный аромат трав, настой которых растворенный в воде, должен был привнести успокоение в разбередившуюся произошедшими событиями душу Лизы и, переодевшись в домашнее платье без особых изысков с простым, совсем детским воротничком, она попыталась почитать «Отечественные записки». Но после первой страницы отбросила журнал в сторону. Аромат трав не принес облегчения, и душа металась, продолжая возмущаться на каждое слово, каждый взгляд, каждый жест услужливо преподносимых памятью о ворвавшихся в ее жизнь новых персонажей. Так, целый день, Лиза и ходила из угла в угол своей огромной спальни, то выходя на балкон, то забегая обратно, хватая журнал и снова отбрасывая его в сторону. Нет, этот новоявленный опекун явно не располагал ее к себе – столичный денди, напомаженный солдафон. Читал он Фарадея в английском варианте. Подумаешь. Конечно, она солгала, у нее было прекрасное образование, уж на что, на что, но на образование горячо любимого и безмерно любопытного чада покойный папа не жалел никаких денег. Француженка – гувернантка, преподаватель английского из Лондона, общение с Яном Карловичем на немецком, поощряемое покойным папа, независимо от преподавателя-немца, бесконечное обучение танцам, музыке и этикету, не говоря уже об обязательных предметах. Ее домашнее образование было на высшем уровне. Череда занятий, глубокое вхождение в предмет, чтение и серьезное изучение… Лиза обладала острым от природы умом и ее притягивали любые новости мира науки, литературы, музыки. Она прекрасно разбиралась в экономических вопросах ведения хозяйства имения, впрочем, всецело доверяя эти вопросы Яну Карловичу, обрусевшему немцу с незапамятных времен служащему семьи Ланских. И сколько помнила Лиза, он всегда был благодушным, чуть суетливым, но добропорядочным старичком. Ему безмерно доверял покойный папа, а Лиза всегда знала, что Ян Карлович уже наперед знает все нововведения, который предлагал бурный прогресс технического века, разбирая с ним чертежи новинок, периодически появляющихся в научных журналах, каких-то механизмов и разнообразного назначения паровых машин, молотилок, маслобоек и еще чего-то любопытного. И даже незадолго до кончины папа увлеченно обсуждала возможность приобретения чуда техники, которую породила прогрессивная инженерная мысль продвинутого века.

– Смотрите, Ян Карлыч, – торжествующе воскликнула тогда Лиза, – новый патент выдан опять же в Шотландии на электрическую карету, приводимую в движение неперезаряжаемыми первичными гальваническими элементами, -прочитала она написанное в разделе «Науки» журнала «Отечественные записки». Согласитесь, Ян Карлович, все-таки в этом создании есть определенное изящество, – говорила Лиза, тыкая пальчиком в изображение этого нового чуда техники на странице журнала.

– Несомненно, Елизавета Дмитриевна, – согласно кивал головой Ян Карлович, рассматривая подробную картинку, – я, думаю, появление за рулем этого монстра, на мой взгляд очередного монстра, – подчеркнул он, – станет шоком для селян не меньше, чем ваше появление на скамье того чудища с дымящей трубой, да еще в широких шальварах на манер персидских и в этой странной шляпе.-

– Вот, вот, – вскричала возбужденная Лиза, уже представляя четкую картинку, явленную перед глазами, – это не тот крокодил с паровым двигателем – самодвижущаяся повозка, приводимая в движение силой пара, которая распугала всех собак. Нет, Ян Карлыч, это, поверьте, было нечто. Оно так стрельнуло дымом из трубы, разбросав кругом искры, вызвав разноголосый лай сельских собак, причем всех сразу, граничащий с надрывным воем от ужаса! И вообще на мне были не персидские шальвары, а шальвары в стиле мадам Амелии Блумер и английская охотничья шляпа, только в стиле «а-ля сафари», охота в джунглях, – она вполне с серьезным видом призадумалась, – нет, в этот раз я надену кожаные перчатки с высокими отворотами и шляпу с широкими полями. Точно. И очки такие круглые, на резинки, защитные от пыли, – еще, чуть подумав, уверенно добавила Лиза, – это будет с ног сшибательно.-

«Господи, как же давно это было, а теперь ей даже не нужно никаких железных монстров… Да и почему она должна была отчитываться в чем-то перед этим, так называемым, опекуном, который только и умеет, что читать морали, – вернулась она к мыслям о сегодняшнем появлении графа, – да еще и толком не успев появиться в имении, уже и настроить против себя селян, да плюс ко всему уже раздражающему, что просто возмущает, с таким пренебрежением отзываться о ней – женского роду!»

Да, пожалуй, именно это взбесило ее больше всего. Она, она женского роду! Она, принимающая участие с малых лет в охотничьих забавах, стреляющая не хуже любого егеря, прекрасно разбирающаяся в норове лошадей, она – женского роду! Да… да, даже так. И что, если она – девушка, значит, у него есть право ограничить ей свободу и запретить даже интересоваться делами, не говоря уже о вмешательстве в жизнь имения. Конечно, принцип жизни таких героев в отношении женщин понятен – кухня, церковь, дети.

– Что он, совсем закоснел там, на своей военной службе, отрыжка древних веков, застой прогрессивного века, консерватор – злейший враг эмансипации, – бурчала под нос всё более разъяренная своими мыслями Лиза. Может, и дышать он ей запретит, этакий домашний тиран, и чем руководствовался покойный папа, выбирая этого молодца ей в опекуны. Наконец, настрадавшись вдоволь, Лиза решила поменять дислокацию и перебралась в свой кабинет, может, любимая обстановка отвлечет от дурных мыслей.

– Я обед тебе сюда принесу, – мельком глянув на нее, произнесла няня Пелагея, открыв дверь в кабинет и тут же исчезая за ней. Она-то уж точно не будет докучать Лизоньке, по одному ее взгляду, по частоте дыхания определит состояние голубки ненаглядной.

Няня Пелагея – аккуратная маленькая старушка в чепце и платье по городской моде на кринолине и колоколами спадающими рукавами с белоснежными кружевными оборками по краям, что неизменно вызывало завистливые взгляды кумушек, когда няня Пелагея, важно поднимая широкие юбки, степенно спускалась с подножки барского экипажа, предоставленного ей для посещения единственной оставшейся в живых ее родственницы в селе – престарелой сестры и ее семейства. Раздав чинно пряники всем своим белоголовым многочисленным внучатым племянникам, она торопилась назад в поместье к своей незабвенной голубке, которую уж точно считала своим кровным дитятком, приставленная к ней еще при жизни Лизиной матушки. Как же не считать ее своей кровинушкой, коль сама ее и вырастила.

«Бедная няня Пелагея», – переключились окончательно мысли Лизы на свою няню. После серьезной продолжительной болезни позапрошлой зимой в Петербургском доме Ланских, она, прошлым летом, так сокрушалась, что по здоровью не может сопровождать на зимний сезон Лизу в город.

– Лизушка, всё ветры гнилые, болотные, городские виноваты, а я тут на деревенском воздухе при своих корнях дольше протяну, уж не обессудь, буду тебя по весне ждать, голубку, да за именьем пригляд лучше будет.-

Что Лизе оставалось? Она ведь уже не маленькая, капризничать, но прошлую зиму и эту, хоть папа рядом был, а теперь? А теперь какой-то надменный чужак со своим уставом в ее монастырь, опять взорвалось всё внутри возмущением.

Няня принесла Лизе обед. Аккуратно сдвинув в сторону, как всегда небрежно разбросанную в изученье Лизы, кипу журналов по рабочему столу, она бережно поставила серебряный поднос и неслышно удалилась, тихонько прикрыв за собой дверь. Лиза внимательно рассматривала расставленные на подносе блюда, изучая невидящим взглядом, привычный белый фарфор фамильного сервиза, но решительно не было желания приподнять изящную крышку супницы. Лиза, рассеянно пожевав еще горячую свежевыпеченную булочку, больше ничего так и не съела. Няня недовольно покачивая головой и причитая: – ой, беда, беда, – унесла все-таки поднос с нетронутым обедом. Под вечер стало совсем душно, Лиза открыла огромное окно. Ворвавшийся с моря ветер немного освежил комнату. Занавеси метались под порывами ветра. Лиза подошла к окну. Она совсем не помнила свою матушку, тихий ласковый голос поющий колыбельную… Нет, только мираж, звуковые галлюцинации, как модно сейчас говорить или все-таки крохи воспоминаний, дарованные ей высшими силами тонкой, такой зыбкой связи с ее давно ушедшей мамой, чтобы хоть что-то давало силы оставаться в этом мире, а папа… Господи, какой щемящей тоской прошлись по сердцу воспоминания. Улыбка папа, его внимание, его тепло…

– Лизушка, девочка моя, держи прямо спинку, ты будешь прекрасной наездницей, совершенной богиней в седле, – отчетливо прозвучали его слова, являя ясную до боли картинку из детства, когда папа посадил ее на мохноногого пони с шикарной длинной гривой. Как тогда было страшно, почти как сейчас, но тогда был рядом папа…

Зачем он оставил ее, лишил своей поддержки, тепла и всеобъемлющей любви. Лиза смотрела в открытое окно на волнующееся море и неожиданно слезинки одна за другой покатились по щекам. Как же ей безумно грустно и одиноко, как же нетерпимо понимание – так рано, в самом начале такого страшащего неизвестностью, теряющегося в пока неопределенной пустоте пути под названием «жизнь», остаться без родителей, без сестер и братьев. За что ей такая судьба – одна одинешенька на белом свете…

Осторожный стук в дверь вырвал Лизу из грустных воспоминаний, возвращая в день нынешний. Странно. В такое время ее обычно никто не тревожил. Вот раньше папа… Лиза быстро вытерла слезы, схватила лежащий на столе журнал и плюхнулась на широкий диван за свой рабочий стол- боб, «бобик», как ласково называла его няня, в очередной раз собирая в аккуратную стопку журналы и смахивая с него пыль. Стол так назывался из-за своей формы, напоминающей настоящий боб, и был таким модным и совершенно необходимым аксессуаром в интерьере будуара, ну, в ее случае, кабинета, поправила себя Лиза, образованной девушки.

– Войдите, – крикнула Лиза, наверное, Ян Карлыч что-то захотел узнать.

– Извините, я нарушу ваше одиночество, – на пороге появился опекун. Меньше всего Лиза сейчас хотела видеть именно его.

– Чем обязана, сударь? – не отвлекаясь от изучения журнала, сухо произнесла Лиза.

– Елизавета Дмитриевна, я, в общем-то, с серьезным разговором, – опекун стоял у двери, спокойно глядя на Лизу, словно ожидая разрешения на продолжение аудиенции. Лиза подняла глаза, откровенно рассматривая атлетическую фигуру, застывшую в дверях.

– Хорошо, я выслушаю вас, – и снисходительным тоном, и всем своим надменным видом выказывая – она явно делает одолжение, при этом, откровенно нехотя, откладывая журнал в сторону. Впрочем, графа это не впечатлило, похоже, даже не тронуло, он просто незамедлительно прошел к столику.

– О, «Русский инвалид»! Похвально, весьма похвально для молодой девушки интересоваться такими патриотическими темами. Уверен, кроме подписки вы жертвуете и в Комитет, высочайше учрежденный в 18-й день августа 1814 года, чем помогаете выдаче вспомоществования нуждающимся, особо инвалидам. —

Лиза скривилась, словно оскомина тронула зубы. Это ж надо быть таким умником, чтобы произнести без малейшей запинки такую мудреную фразу, словно он зачитывал произносимое из того же «Русского Инвалида», да еще вполне серьезно глядя на Лизу. Она, так и поджав губу, стоически молчала, подчеркнуто не желая, завязывать беседу.

Ее упорное молчание не смутило графа, он просто продолжил осмотр того, чем был заполнен стол-«боб».

– Атлас Пирогова «Топографическая анатомия», – не удержался и вслух прочитал он, – «Модный вестник», «Вестник Императорского российского общества садоводства», «Коневодство» и даже «Оружейник», – опекун, со всё более проявляющимся интересом, перебрал лежащие на столе издания, – странные пристрастия, однако, у вас сударыня, – ничуть не скрываясь, откровенно удивился он. Лиза опять не издала ни звука, лишь внимательно, наблюдая за его действиями. Опекун, наконец, оставил в покое журналы на столе и с не меньшим интересом шагнул вглубь кабинета.