Литературный журнал «ДК» №02/2018

Ты выбираешь рубашку, брюки, обувь. Ты должен быть неотразим.

Она выбирает макияж, украшения, парфюм. Она очень хочет тебе понравиться.

Забавный момент. Смешная ирония.

Люди надеются на лучшее, настраиваясь на худшее.

Проблема людей с низкой самооценкой.

Стоит одной глупой девчонке отказаться прогуляться с тобой после уроков, как твой внутренний, солнечный, прекрасный мир рушится. Твоя самооценка уничтожена из-за этой высокомерной глупой девчонки с этими дурацкими брекетами и смешной косичкой. Берёт такая и отказывает. Глупая. Глупая девчонка. Эта гордая мерзкая выскочка.

Ухаживай за ней, и она будет тебя игнорировать.

Угощай её конфетами, и она будет наслаждаться ими с твоими друзьями.

Делай всё домашнее задание и давай ей списывать, чтобы она поделилась им с соседом по парте.

Ромашки – юность, невинность, романтичность.

Напиши перед всем классом ей милое признание на доске. Прямо посреди урока. Будь нестандартным, будь смелым, и будешь вознаграждён. Она рассмеется тебе в лицо. Прямо перед мерзкой учительницей, которая будет тихонько над тобой хихикать. Прямо перед твоими одноклассниками. Они будут указывать на тебя пальцем и хохотать. Сделай это, и твоя самооценка будет растоптана. Ты ведь этого ждал, мой маленький герой?

Но это всё неважно. Тебе плевать на этих глупых одноклассников, на эту тупую и жирную учительницу. Луч солнца отражается в этих кривых, уродских брекетах. Ты видишь указательный палец этой дряной девчонки, слышишь её смех, и твоя самооценка на дне. Ком подкатывает к горлу, твои руки начинают трястись.

Если ты хочешь испытать боль, унижение и насмешку – просто напиши ей милое признание при всех. Поверь мне, она оценит.

Свет от брекетов будет ослеплять глаза, её смех будет резать уши, её палец будет колоть сердце. Ты ведь именно этого и хотел, мой храбрый рыцарь?

Прошло пятнадцать минут, а её всё нет. Однажды она уже не пришла. Не придёт и в этот раз. Ты уже убедил себя в худшем, а Она всего лишь старалась понять, в какой блузке тебе понравится.

Ты выбираешь букет.

Розы, нарциссы, тюльпаны.

Что больше подчеркнёт твоё светлое и тёплое отношение к ней?

Георгины, ромашки, хризантемы.

Какие из этих цветов покажут твои серьёзные намерения?

Алые розы – страсть, любовь.

Самое забавное из всего этого то, что букет завянет. Страсть, влюбленность, симпатия. Называй как хочешь. Всё это завянет и отправится на некую помойку, помойку воспоминаний. На ней валяются плюшевые мишки и внимание, украшения и забота, духи и страсть, шоколад и влюблённость. Цветы и любовь. Мусорный бак твоих воспоминаний наполняется, образует ком и давит тяжким грузом на твою самооценку. Все эти конфеты, мандаринки и открытки тоже там.

Тюльпаны – чистая любовь, счастье, слава, гордость.

Эти брекеты ослепляют тебя, также и ты ослеплён «любовью». Глупый наивный мальчишка. Джентельмен понимает ошибку и убегает. Этот милый маленький заботливый мальчик прячется внутри бункера под названием «засранец». Пухлый наивный рыцарь запирается в погребе и больше никогда не вылезет наружу. Огромный валун из мусора воспоминаний скатывается и запирает этого джентельмена на всю жизнь в его бункере. Малыш с милыми ямочками на щеках заперт там навсегда.

Хризантемы – отдых, веселье, дружба.

Ты ожидаешь смеха, пока надеваешь рубашку и брюки.

Надеешься на указательные пальцы, направленные на тебя, пока причёсываешься.

Веришь, что эта жирная, тупая, мерзкая учительница с кривым носом начнёт тихо хихикать из-за твоего позора, пока выбираешь цветы.

Ты в предвкушении ослепнуть от блеска этих кривых и противных брекетов и не видеть этого ужаса, пока ждёшь её в течение тридцати минут.

И ты слепнешь.

От её милой улыбки, стеснения и извинений.

Ты восхищаешься её смехом и её милым розовым румянцем на щёчках.

Ты ослеп, оглох, отупел, умер и возродился заново.

Гладиолусы – сила, надежность, искренность.

***

Что-то внутри тебя начинает меняться, в твоём мире происходит какое-то землетрясение. И валун скатывается в пропасть и разваливается. Растаявшие шоколадки, завядшие цветы, испорченные мандарины, сломанные украшения – всё это катится и летит, разваливаясь на мелкие кусочки, растворяясь в пыль. Всё смешивается и сыплется куда-то в пропасть. Весь этот груз, что запирал дверь маленького джентельмена, валится в некие глубины, неведомые тебе.

И милый, маленький, пухлый мальчик свободен.

Теперь он уже мужчина. Настоящий рыцарь. Джентельмен. Герой.

Джентельмены не исчезли. Нет. Они просто сидят взаперти и ждут, пока их освободят.

Даже рыцарям иногда нужна помощь.

Когда ты видишь её улыбку, ничего уже не имеет значения.

Когда она смеётся над твоей шуткой, все остальное кажется лишь фоном. Размытым фоном прекрасного кадра.

Когда она обнимает тебя, ты таешь, и ничего кроме этого не имеет значения.

Ни твой галстук, ни её блузка, ни ресторан, ни парфюм, ни причёска, ни туфли.

Всё теряет значение.

Жалко только цветы. Они всё-таки замёрзли.

Уныние

Автор: Егор Свириденко

Он курил уже третью сигарету подряд. Конечно, ему хотелось напиться, озвереть, разбить лица обидчикам, назвать всех мудаками, разрыдаться и спрыгнуть с крыши. Его маленькая королева опять его мучила. Но на выпивку не было денег, обидчики были далеко… Да и боялся он, что от постоянной депрессии и мандража его руки так ослабели, что он свалится. О громких подвигах не могло быть и речи. Он боялся. Боялся себя. Окружающих. Всех. Он болел долго и мучительно. Он не хотел продолжать такое существование. В учёбе был сплошной завал. Все эти духи ныне почивших профессоров не отпускали его и дышали в лицо из книг, которые нужно было прочитать.

Он вспомнил, когда впервые попробовал наркотики – за неделю до девятнадцатилетия. Они были в квартире вчетвером: девушка, два парня и он. Девушка сразу пошла спать, а они остались и начали втягивать в ноздри розовый порошок. Ну, как начали? Он был последним. Он тогда так волновался, что у него вспотели ладони. Он боялся. Жутко боялся того, что совершает ошибку. В его голове нёсся поток мыслей: грешник, грешник, одумайся, одумайся… Он чуть не заплакал в тот вечер. Один хороший друг всячески его успокаивал, приговаривая, что от этого нет зависимости, что он не привыкнет. Юноша сразу же вспомнил строчки из Евангелия от Матфея Восемнадцать Шесть: «…а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».

Он ощущал себя самым страшным грешником на Земле, но, глядя на лица приятелей и не ощущая никакого тягостного чувства или боли, он решился попробовать. Жутко стесняясь, он попросил их выйти из комнаты. Ему было стыдно втягивать в себя заразу при них. А ведь он же всегда превозносил себя перед ними! Он считал себя выше этого! Он считал, что с помощью Господа он избежит греха! Но оказалось, что он такой же, как остальные. Обычный человек.

В тот вечер каждый из них вынюхал по три дорожки. Когда он ехал домой в полупустом вагоне метро, ему было жутко стыдно за слабость. Он не устоял перед искушением. Ему казалось, что все его знакомые и окружающие уже в курсе его греха и просто не подают виду. После того злополучного вечера он ещё долго стоял перед зеркалом и всматривался в свои глаза, надеясь увидеть там хоть что-то светлое. Но Благодати и Бога там не было. Там был испуганный взгляд слабого человека.

В нередкие моменты, когда ему было плохо, грустно и одиноко, когда он шёл по пустынной улице и курил, он вспоминал о том вечере и страстно хотел его повторить. Он просто желал этого, не отдавая себе отчет ни в чем.

В последнее время такие депрессивные моменты случались с ним всё чаще и чаще. Он ненавидел себя, он проклинал слабость, его бесила влюбленность, его убивала возлюбленная, которая опять крутила им, как хотела и заставляла изводиться просто так.

Он сидел, курил уже пятую сигарету и страстно мечтал о наркотиках.

Он бросает сигарету в окно, закутывается в халат и начинает шептать какую-то глупость. В телефоне пришло новое сообщение: его друзья зовут «повторить ощущения». Он собирается им ответить, как вдруг замирает.

Сегодня он удержится. Но в следующий раз? А потом? А через две недели? А через месяц?

Он удержится. Он обязательно удержится.

Фантастика

Цвет спокойствия

Автор: Кинара Ашер

Привычная мысль мелькнула в мозгу Человека с номером В10634А. Он открыл глаза и протянул серую, обтянутую тонкой кожей руку к будильнику. Как обычно, утром серые бетонные стены давили больше. В10634А их оглядел, Человек устало вздохнул. Он с трудом спустил ноги с грязно-серой кровати, выпрямился и побрёл выполнять уже привычные процедуры. Умылся серой водой, выпил серого безвкусного кофе, оделся в серый рабочий комбинезон и, наконец, вышел из дома.

Несмотря на раннее утро, асфальт, по которому шёл В10634А, был раскалён. Небо, из серо-чёрного, превращалось в серо-белое, цвета сахара, выдаваемого по талонам раз в месяц. Казалось, что здесь, под этим небом, Человек один. Однако в домах, вдоль которых он шёл, за серыми металлическими решётками горел тусклый свет. Там, в клетках, существовали такие же, как он – Люди с номерами.

С огромного полигона, расположенного за городом, ветер доносил запах гари. Он же гнал по улицам сухую траву и обрывки  газет. Завывал в переулках и кидал серую пыль в лицо В10634А, который пытался заглушить то, о чём думал Человек.

– Серый – цвет стабильности, – повторил В10634А заученную фразу.

– Чудесный мир – серый мир, хороший город – серый город, серый день – счастливый день, – упрямо твердил В10634А. – А те, кто видит Цвета – враги!

Задетая гордость Человека заставила его остановиться. На лице В10634А промелькнуло волнение. Он торопливо отдышался, убедился в том, что его никто не заметил и поплёлся дальше. В10634А прошёл мимо придорожных канав, вдоль которых росла серая трава, мимо городских свалок и дорожных вышек. Он уже хотел свернуть на привычный маршрут, но голос из динамика, по которому сообщали важные новости, прервал тишину:

"Внимание, жители района В10! Чрезвычайное положение! Установка 6782 «Стабильное небо» дала неожиданный сбой в работе! Всем жителям данного района проследовать в помещения во избежание опасности увидеть Солнце!".

Голос повторил сообщение два раза, потом стих. В10634А охватила настоящая паника. Ему хотелось бежать, скрыться, уйти хоть под землю, лишь бы не испытывать страх. Но Человек стоял на месте. Преодолевая трусость В10634А, он посмотрел на небо.

А небо стало наливаться цветом. Сперва тёмно-синим, потом лиловым и, наконец, голубым. Из-за остатков серости выглянуло Солнце.

Человек был шокирован количеством красок, которыми наполнился мир. Трава резко позеленела, вода отразила голубое небо, а дозорные вышки налились чернотой. Солнце осветило каждое окно, заиграло в бликах на мокром асфальте.

Человек себя осмотрел. В солнечном свете его тело оказалось совершенно другим. И он насладился этим непривычным зрелищем. Этим ласковым теплом, этим Солнцем, этими Цветами. Но… голос из динамика сообщил, что установку починили. Небо заволокло серым.

Человек взглянул на это «стабильное небо» со злость и тоской. Затем он решительно развернулся и зашагал куда-то вдаль.

В10634А знал Правду, Человек увидел Истину. В10634А мыслил серо, Человек мечтал увидеть Цвета. В10634А боялся Свободы, боялся стать врагом и в итоге умер в страхе. А Человек решил, что будет бороться.

Ведь он увидел Солнце.

Перевозчик жуков

Автор: Генрих Шварц

Пекло. Капля пота скользит по гладкому черепу. Чёрный костюм-тройка. Кисть стиснула рукоять коробки передач. Палец нервно постукивает по рулю.

Дверь открылась, и на пассажирское сиденье положили банку с наклейкой. Наклейка: «Polyphylla Alba». Внутри был жук.

Ремень безопасности зачеркнул банку и дверь захлопнулась.

Прежде чем тронуться, рука нырнула в кобуру, и оттуда прозвучал щелчок – снят предохранитель. В следующее мгновение чёрный «мерседес» с шумом рванул с места.

Автомобиль резво мчался по полупустынному лесопарковому шоссе, обгоняя редкий транспорт, то выскакивая на встречную полосу, то половиной скользя по обочине. Вдруг посреди дороги машина остановилась.

Жук, будучи уже не в банке и сидевший в полный рост, закрыл книгу (что-то у Кафки), спокойно отворил дверь и, ковыляя, направился вглубь леса.

Прозвучало оповещение: на экране вспыхнул адрес и пара слов на латыни.

Мотор взревел, колеса взвизгнули.

Зонтик господина Шебба

Автор: Ксюша Петрова

Утро выдалось туманным. Спящие дома и улицы казались лиловыми от розоватой сырости. Старший инспектор Вверке, нахмурившись, смотрел в окно кабинета. Он надеялся, что розовый восход не означает ещё одну жертву.

Дверь в кабинет распахнулась, вошёл Тиичи. Он бодро прошагал до стола инспектора и бросил на него большой сложенный зонт. Несколько капель с сырого зонта попали инспектору в кофе, а на бумагах под ним стало разрастаться пятно.

– Тиичи! Сколько раз я говорил – не бросать это на мой стол!

Инспектора выводили из себя привычки младшего помощника. Для зонтов в углу комнаты был выделен низкий столик, накрытый брезентом. Тиичи только фыркнул в ответ и, подхватив зонт за длинную ручку, швырнул его в угол. Большой, словно вздувшийся, зонт упал на брезент.

– Попал! – Тиичи радостно вскинул руку вверх.

Инспектор с ненавистью посмотрел на свой стол в тёмно-бурых разводах и перевёл взгляд на коллегу.

– Если тебе так весело, может, вскроешь зонт?

– Э-э-э, нет, – Тиичи скинул с плеч пиджак и повесил его на спинку стула. Он сидел за столом рядом с дверью, подальше и от инспектора, и от стола с брезентом. – Этим занимается старина Тодд.

Инспектор вздохнул. Тиичи был одним из самых невозмутимых. Заполучить такого сотрудника в отдел было настоящим чудом, но приходилось мириться с его безалаберностью. Пока Тиичи насвистывал что-то, инспектор убрал со стола подмокшие бумаги и отхлебнул кофе. Тот на вкус оказался мерзким. Ему не хватало то ли соли, то ли перца, ещё и Тиичи расплескал кровь с зонта. Он собирался припомнить этот момент, но тут в кабинет вошёл Тодд. И так бледный, с вытянутым скорбным лицом, он побледнел ещё больше, когда увидел на столе сложенный зонт.

– Тодд, доброе утро, – инспектор понимал, что его приветствие звучит как издёвка. В конце концов, все прекрасно знали, в чём заключается работа Тодда.

Тиичи смотрел на него виновато. Вскрывать зонт ему, как невозмутимому, было бы проще, но в этом деле специалистом он точно не являлся.

Тодд вздохнул, прошёл к шкафу, стоящему рядом с накрытым брезентом столом, и достал оттуда резиновый фартук и тонкие перчатки. Инспектор и Тиичи тоже подошли к столу и остановились за его спиной. Тодд умело подхватил зонт двумя руками, схватил за концы плотно сомкнутые спицы и раскрыл его.

Зонт хлюпнул и вывернулся наизнанку, выплюнув из себя человеческую голову. Тодд с безразличием схватил голову за волосы и показал инспектору и Тиичи. Инспектор нагнулся осмотреть лицо. Рядом непривычно тихо стоял Тиичи.

– Его ещё не объявляли в розыск? – инспектор разглядывал голову.

– Нет, – отозвался Тодд, – по-видимому, старик жил один. Скорее всего, зонт просто сомкнулся вокруг головы, когда он вчера возвращался домой.

***

Инспектор хмыкнул в ответ, оглядывая зонт. С его внутренней стороны капала тёмная влага, спицы сами по себе медленно смыкались. В отличие от консервов, в прошлом году зонты живыми не были, даром, что один в один походили на плотоядные цветы. Скорее всего, их не проверили на безопасность, и вот, пожалуйста. Теперь зонтики пожирали головы независимо от производителя: гадость была заразной.

– Я дам новое оповещение по городу, – сказал инспектор. – И нам нужно будет опознать.

– Это мистер Шебб, – сказал вдруг Тиичи.

Инспектор и Тодд повернулись к нему, и он повторил, не глядя на них:

– Это мистер Шебб. Он делает зонтики на заказ. Вручную. Натягивает ткань на спицы, полирует ручки…

С Тиичи творилось что-то странное. Его трясло. Инспектор никогда не видел, чтобы невозмутимые так пугались, так сильно переживали. У них был дар, чёрт побери, чтобы работать, чтобы выживать в этом мире! В мире, где тебя в любой момент может сжевать турникет в метро, где песок на детской площадке может в любой момент обратиться в раскаленную золу.

– Тиичи?

– Это мой дядя, – после паузы сказал Тиичи, переведя взгляд на инспектора. В его глазах было столько скорби, что это испугало инспектора больше всех зонтов и консервов вместе взятых. – Мы не общались последнее время. Он говорил, что я… – Тиичи запнулся, – …неправильный. Он делал зонтики на заказ, но клянусь, он не виноват в том, что происходит!

– Тиичи, – инспектор поднял руки в успокаивающем жесте, – никто ни в чём его не обвиняет.

– Я должен был защитить его, – Тиичи словно не слышал инспектора, – я должен был применить свои силы… Я так хотел, чтобы он гордился мной!

Инспектор переглянулся с Тоддом. Он слышал истории про невозмутимых, теряющих дар, но никогда не думал, что увидит подобное воочию.

– Это его зонт, – Тиичи словно в полусне протянул руку к зонту и аккуратно провёл пальцами по ручке. – Видите? «М-р Шебб». Его убил собственный зонт.

Тиичи сел на пол, глядя перед собой полными ужаса, остекленевшими глазами.

– Я вызову команду безопасности и медиков, – инспектор направился к выходу. Тодд кивнул и опустился на пол перед Тиичи.

– Тиичи, – сказал он строго. – Тиичи, послушай меня!

Тиичи перевёл на него затуманенный и бестолковый взгляд. Из его глаз катились слёзы.

Тодд сказал:

– Тиичи, я тоже невозмутимый. Просто по мне незаметно. Помнишь тот случай с консервным заводом в прошлом году? Там была моя сестра, Тиичи. Когда я её потерял, то подумал, что потеряю и то, что у нас с тобой есть. Невозмутимость. Что буду как все: пить лекарства, плакать перед сном, бояться каждого щупальца в каждом углу… А потом это прошло, Тиичи. Ты невозмутимый, и ты сильный, и твой дядя гордился бы тобой, я уверен в этом.

Тиичи кивнул в ответ, прижал руки к лицу и разрыдался.

Через пару минут в кабинет вошли врачи и сотрудники службы безопасности – забрать голову. Тодд ушёл вместе с Тиичи и медиками. Инспектор осматривал зонт, хмурясь и прикидывая, как скоро они смогут остановить заражение и как скоро оно перекинется на другие предметы. Он задумался о судьбе мистера Шебба и не заметил, как от его ботинка с тихим щелчком отошла подошва.

На её внутренней стороне белели ряды мелких острых зубов.

Изгой

Автор: Марк Перовский

Я устал смотреть на себя. Устал вставать по утрам, чувствовать босыми ногами холодный пол и понимать, что в этом мире я чужой, абсолютно никому не нужный таким, какой я есть. Облака всё так же плыли по безликому картонному небу, солнце бросало безжизненные лучи на осточертевший город, наполненный лишь смрадом одиночества, буйством технологий и линиями электропередач. Гигантский муравейник, который поглощал себя сам. Гнилая помойная яма, в которой каждый камень считал себя алмазом.

Я перестал доверять людям очень давно, в далёком детстве. Это ведь так опасно, думал я, так непредсказуемо и безрассудно. Старые раны до сих пор не зажили – их боль по-прежнему напоминала о тех днях, когда я не чувствовал себя изгоем. А теперь… теперь этого нет.

Есть лишь страх.

Есть лишь боль.

Я вышел из старой коммуналки в десять утра. Уже опаздывал на работу, но в тот день мне было как-то особенно плевать на то, что скажет начальник. Шёл через узкие улицы, огибая всех людей на пути, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из случайных прохожих, потому что боялся. Боялся того, что они узнают во мне того, кого узнавать не желательно.

Заморосил противный мелкий дождик, его холодные капли отчего-то больно били по лицу и попадали за ворот рабочего комбинезона, и даже прозрачный дождевик не мог спасти меня от этого гнева Господня. Хотя я уже давным-давно перестал верить в Бога. Наверное, просто потому, что если бы он и был, то от нас ничего давно уже не осталось бы – только обугленные кости, выпотрошенные тела, скелеты мёртвых городов.

Я шёл всё дальше, на окраины города, где были старые очистные, на которых и работал уже много лет. Дороги становились грязнее, здания – ниже и отвратительнее, люди – пугающе жёсткими снаружи. В конце концов, так и устроена наша Вселенная: чем дальше от центра, тем ужаснее жизнь.

На своём пути я не увидел ни одного человека моего уровня жизни. Я был один, совсем один в этом треклятом городе грехов. И только шрамы от потушенных об руку сигарет хоть как-то напоминали мне о том, что я по-прежнему жив, как и остальные. Просто жив немного по-другому.

Вскоре и окраины превратились в одну ровную дорогу посреди серой пустыни, на пару дней ставшей грязным болотом. Лишь дорога указывала мне путь, словно светоч во тьме.

А на горизонте высились огромные вышки очистных. Из некоторых промышленных труб валил чёрный дым и сливался с небом. Но жизни в этом месте не было. Совсем не было.

Путь занял где-то двадцать минут бессмысленного топтания по грязи и искорёженному асфальту. Я показал браслет на руке молодому парню на КПП, он распахнул огромные стальные ворота. Из глубин этого грязного монстра на меня дыхнул тлетворный запах гнили и экскрементов. Парень зажал нос и презрительно отвернулся, тщательно поправляя чистую, выглаженную форму охранника.

Я не помню, как научился приспосабливаться. Все эти современные технологии, ненавистные взгляды отовсюду, серое небо и до безумия красивое море, которое мне доводилось видеть всего пару раз за всю жизнь. Я успел посмотреть на него в те времена, когда меня не называли изгоем и не плевались вслед.

Дождь усилился, но я успел забежать под козырёк над входом в рабочий цех. Там стоял мой старый знакомый, такой же чужой, как и я – Гордон. Он мирно курил и безучастно смотрел вдаль, на огромную коросту города, который вырос в огромной пустыне совсем недавно – семьдесят лет назад, когда нас ещё не было.

– Я думал, ты не придёшь, – тихо сказал Гордон.

– С чего бы? – так же тихо ответил я, прикуривая сигарету. Дым неприятно отяготил лёгкие, и я еле сдержался, чтобы не закашляться.

– Ты пришёл не вовремя.

– А ты следишь за тем, когда я прихожу?

– Иногда, – он повернул голову в мою сторону. – Просто здесь и так жизнь не сахар, а если не будет рядом того, кто такой же, как и ты… что останется?

– От нас и так ни черта не осталось, – я плюнул на грязный асфальт, вновь затянулся.

– Это не так, Верн, – помотал головой Гордон. – Пока мы чувствуем, что живы, им нас не сломать.

– Скажи это сгоревшим трупам на площади. Ты ведь помнишь, что тогда случилось?

Он ответил не сразу. Сначала посмотрел в потолок, пустил струю дыма, тут же растаявшую в холодном осеннем воздухе.

– Я всё помню. Мы и сами чуть не попались.

– Чудом выжили, Гордон, – я кивнул, провёл языком по верхнему ряду кривых зубов. – Пятьсот человек. Они казнили их прямо там.

– Иногда я жалею, что убежал, – резко сказал Гордон. – Лучше бы умер, чем так.

– Заткнись! – нахмурился я. – Не смей так говорить! Этим ты лишний раз доказываешь, что они, – я кивнул в сторону города, – сломили наш дух!

– Наверное, ты прав, – Гордон выбросил окурок на пол и развернулся ко входу. – Ты идёшь?

– Угу, – я последний раз затянулся и выбросил окурок.

Рабочий день прошёл невидимо и неслышимо. Шумели очистные механизмы, никто не разговаривал, день постепенно сменялся глубокой ночью, а на наши места приходили другие люди: отчуждённые, измученные, покрытые копотью и пеплом тех, кто отдал жизнь за наше бессмысленное существование.

Нам с Гордоном нужно было идти в одну сторону. Мы продвигались по городу, пытались рассмотреть верх, где за рядами линий электропередач и лентами шоссейных дорог высился настоящий мегаполис: с огромными вывесками размером с небоскрёб, со скоростными дорогами и бесконечными развлечениями. Только вот там жили те, кто мог себе это позволить. Но ни я, ни Гордон не могли. Как и сотни тысяч озлобленных на эту жизнь людей, у которых не осталось ничего, кроме ненависти.

Мы оба помнили, к чему это привело…

Мы попрощались на одном из перекрёстков – никаких улыбок и рукопожатий, лишь понимающие кивки и сияющий в глазах страх того, что можем больше не увидеться.

Я вернулся домой, когда солнце село за горизонт и небо превратилось из серой безжизненной массы в огромную чёрную пасть космоса, желающую отведать наши души. Тихо отпер дверь маленькой комнаты, вошёл и заперся изнутри. Опустился в кресло и ткнул кнопку на пульте. В двух метрах от меня загорелся небольшой прямоугольник телевизора.