Чё делать?

20

Костя Таракан сразу понял, что эта борсетка – его. Лох только носит ее до поры до времени. Носит и не знает, что она уже 3 минуты как Костина. Лох вцепился в борсетку так, что сразу стало видно – там деньги. Костя посмотрел в лицо лоху. Лицо светилось деньгами. Получкой, премией, подарком, – все равно. Костя знал этот взгляд. Рыскающий взгляд человека, мечтающего что-нибудь купить. Лох мечтал потратить деньги. Избавиться от них. Костя ему поможет. Лох подошел к витрине обувного магазина. Это хорошо. Он будет мерить всякие ботинки. Его неумелые, неловкие ручки будут заняты возней со шнурками, язычками, ложечками, они отставят борсетку в сторону. Лох будет пыхтеть, ковыряться в товаре, волноваться и на долю секунды забудет о борсетке. Всего на долю. Тогда умелые и ловкие руки Кости возьмут эту забытую вещь. Лох постоял и пошел дальше. Костя проводил его глазами. Потом медленно, с гримасой боли, широко расставляя ноги, подошел к витрине. «Шикарные шузы, чё этому лошаре не нравится?» Та же история повторилась у второго магазина, затем у третьего. У витрины четвертого магазина лошара помялся чуть дольше. И все равно не вошел. Костя занервничал. В чем дело? И тут до него дошло: лошара жмотится. «Сколько же у него денег, если ему не по зубам те шикарные шузы за  700 рублей, или те – за 450? С кем я связался? – с горечью подумал Костян, – с кем мне приходится работать! Какие мелкие люди! Жмот убогий!» Жмот как будто получил от Кости пинка и двинулся внутрь пятого магазина с обувью даже не взглянув на витрину. Там он шарахнулся от продавца, как от вооруженного налетчика. Затем стал робко изучать полки. Костя вошел в магазин и встал на исходную позицию. Наконец, лох наклонился, взял какую-то уродливую коричневую галошу, сунув борсетку в подмышку. Костя тоже взял с полки туфлю и подвинулся поближе. Лох застыл, Костя тоже. «Ну, давай же! Садись, примеривай! Это твой фасон», – мысленно подгонял трусливого покупателя Костя. Лох не подгонялся, уставился в туфлю, как будто увидел в ней что-то. Затем с сожалением поставил ее на место и поплелся к выходу. Косте стало стыдно за своего клиента.

21

Первый же ценник в магазине «Нога человека» вернул Андрею Афанасьевичу Мизулькину бодрость и самоуважение. «Вот они – правильные цены. Я знал, что их найду». Андрей Афанасьевич начал уверенно чеканить шаг вдоль полок. В такт шагам в голове его зазвучало: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» Ликование росло от ботинка к ботинку. «Сейчас бы как лох потратил такие деньжищи. А тут я могу хоть две пары купить!» Вариантов было море. «Допустим, я возьму вот эти туфли…Правда, они черные, ну да ладно. И нос у них тупой, ну и плевать. Тогда к ним я могу прихватить сандалии. В них и на дачу можно, и, вообще, летом удобно… Так, а если я… – Мизулькин дернулся в другую сторону и схватил следующую пару туфлей, – куплю эти подешевле? Они, правда, совсем уж к костюму не подходят. То есть в департамент в них не пойдешь. И видок у них не ахти. Зато в нашей грязи такие не жалко. И, главное, денег хватит еще на кроссовки. Я ж бегать хотел по утрам. Вот и начну». Кроссовки оказались дороже, чем предполагалось. Туфли в одной руке, кроссовки в другой. Человек разумный Мизулькин сосредоточенно взвешивал варианты. «Или в департамент в туфлях, или бегать в кроссовках. Может, здесь кеды есть? Они еще дешевле. Тогда и туфли для департамента получиться взять». Всегда есть выход для человека с интеллектом.

– У вас кеды есть? – с надеждой спросил носитель интеллекта.

– Нету.

«Вот ведь, выбор жизненного пути зависит от такой мелкой вещи как ботинки», -с досадой рефлексировал про себя Мизулькин. В душе его снова стало неспокойно. Уже не рябь пошла по морю души его, а небольшие волны с белыми гребешками, как поэтично описывали морское волнение первой ступени мореходные кодексы 19 века. «Может, к черту этот департамент? Куплю кроссовки. Это и удобно и красиво. Буду спортивный, энергичный, дело свое открою…Стоп, если не брать туфли, тогда я, вообще, зимние ботинки могу купить!» Продавец раздраженно смотрел как покупатель, неровно поставил кроссовки на полку и шагнул к зимней обуви. В другой руке покупатель продолжал держать туфли.

– Если вам кеды нужны, то они в соседнем магазине. Там сейчас распродажа.

Новость о кедах совершенно логично толкнула Мизулькина к полке с туфлями. Первый вариант «черные под брюки» снова стал актуальным. Мысли о департаменте вернулись. Рядом с «черными тупорылыми» стояли «черные остроносые». Они были чуть подороже тупорылых. Зато прошиты основательно. И фасоном были похожи на те, совсем дорогие из «Гросс Мука». «Если плюнуть на сандалии, кроссовки и кеды, то можно взять эти туфли. Все равно в выигрыше останусь!» – уговаривал себя Мизулькин. Его решимость достигла максимального градуса и вот-вот должна была перейти в фазу действия. Вдруг чья-то пухлая белая рука беспардонно схватила предмет душевных переживаний Андрея Афанасьевича, причем как раз его размер. Рука лениво вертела туфлю, показывая ее со всех сторон пухлой плешивой голове. Голова удовлетворенно закивала. Андрей Афанасьевич чуть не задохнулся от гнева, внешне оставаясь совершенно спокойным. «Это мои туфли! Я ж в них в департамент… Да я тебе… Да я не знаю, что с тобой сделаю…», – Андрей Афанасьевич действительно не знал, что можно сделать. Злобный конкурент прямо на глазах лишал его заветной вещи и ломал ему будущую карьеру! В душе Андрея Афанасьевича штормило. Но тут рядом с пухлой головой конкурента появилась другая. Тоже пухлая, но с шевелюрой насыщенного бордового цвета.

– Котик, ты же не хочешь это купить. Ты же не хочешь отдать наши деньги за эту ерунду из кожезаменителя. Они порвутся к следующему сезону. Я уж не говорю, что у тебя будут потеть ноги, вонять носки и я с тобой разведусь. Пошли отсюда.

Котик поставил туфлю на место. Такой поворот событий должен был обрадовать покупателя Мизулькина. Но не обрадовал. От его решимости купить эти туфли не осталось и следа.

Принц Гаутама воскликнул: «Весь мир – иллюзия!» Платон воскликнул: «Все вещи – это тени идей!» Мизулькин воскликнул: «Кожезаменитель! Это кожезаменитель!» Обрушившееся откровение оглушило Мизулькина, ослабило его члены, так что он присел на скамейку для примерки обуви. Но борсетку из подмышек не выпустил. Он смотрел на туфлю новыми глазами. Как будто пелена спала с его глаз. Он увидел, что туфля прошита не там где нужно, а там где не нужно. Так для чистого декору. «А подошва? Разве это настоящая резина? Фуфло это, а не резина. Фальшивка». Он смотрел на подошву брезгливо, как на вора, пойманного за руку. «И приклеена эта жалкая фальшивка небось какой-нибудь соплей разбавленной, а не клеем настоящим». Мизулькин огляделся по сторонам. Мир вокруг был тоже фальшив, как и туфля. Вот продавец делает вид, что ему все по барабану. Такой равнодушный весь из себя. А сам только и думает, как бы побольше своего барахла впарить. Вот чувак стоит в фирмЕ весь. «Дурак! Не фирмА на тебе, а фуфло! Туфли выбирает, лопух. Сейчас впарят тебе эту ерунду фальшивую. А ты и рад будешь. Лох». Мизулькин еще раз глянул на Костю Таракана с чувством подавляющего превосходства, и решил пойти кеды посмотреть.

22

Жмот вымотал Косте все нервы. Сначала покупательские страдания маленького лоха казались забавными. Он, то застывал перед витриной с туфлей в руке, как витязь на распутье, то начинал метаться от полки к полке. Муки выбора проступали на его лице красными пятнами. Пот тек холодными ручьями за шиворот. Пару раз до Кости доносилось какое-то нечленораздельное бормотание. Однако спектакль затягивался – лох все не садился мерить обувь и продолжал крепко прижимать борсетку к своим тщедушным ребрам. Костя устал следить за дерганной фигурой, устал быть все время на чеку. «Лучше бы я ту тетку выбрал, вон она уже у кассы стоит, деньги достает из сумочки. Блин, нормальные деньги. Мне бы хватило». Но вот клиент рухнул на скамейку. Наступил переломный момент. Костя собрался с силами. Но момент оказался совсем не переломный, а обломный. Не туфлями был занят клиент. Он дико озирался по сторонам, а потом и вовсе уставился на самого Костяна. Костя от неожиданности смутился и вышел из магазина. Лох за ним.

Костя заметил преследователя в отражении витрины. Всего пять минут назад он, Костя Таракан, был безжалостным хищником, идущим по следу своей жертвы, таким волком, нет, тигром, который смотрит из засады, и думает, с какой части антилопы лучше начать обед. А теперь обед сам бросился в атаку. Хладнокровный профессионал непроизвольно запаниковал: «Неужели он меня зесек? Точно засек! Как он меня засек? Где я прокололся? Морду бить будет? А чё я такова сделал? Я ничё такова не сделал. За чё мине в морду-та?» Но клиент не слышал этих резонных вопросов и упрямо шагал за Костей. «Надо оторваться», – подумал Костя, и пошел быстрее. Лох не отставал. Костя резко поворачивал то налево, то направо, но хвост сбросить не удалось. «Да, чё я сделал-то!? –возмутился вор с еще незапятнанной совестью, – где этот самый, как там его, состав преступления?» Он остановился, придал лицу наисуровейшее выражение и повернулся навстречу преследователю. Возбужденный лох шел прямо на него.

22,5

Лох шел прямо на него.

22,65

Есть люди, которые за словом в карман не лезут. Костя Таракан был не такой. Он всегда лез за словом в карман. Вот и сейчас он полез и вытащил из кармана несколько слов. Вытащил. Сдунул с них крошки табака, песок, остатки салфетки. «Ну, в чем дело, братан!» – такие слова вытащил Костян. Лох шел прямо на него. Костя взял слова наизготовку.

Лох шел, шел, шел и… прошел мимо. Магазин «Вселенная обуви» поглотил маленького космонавта потребления. «Не смешно», – выдохнул Костя и уныло, без былого энтузиазма поплелся за клиентом.

23

Ясон прибывает в древнюю Колхиду, местные жители гурьбой набрасываются на него, каждый со своим руном, в разной степени позолоченным. У кого-то руно облезло, у кого-то вместо позолоты желтая краска, у кого-то с позолотой все нормально, но в нагрузку толстая дочка с усами. Ясон в шоке и хочет домой. Что-то подобное испытал Андрей Афанасьевич, когда бороздил просторы «Вселенной обуви». Низость цен первое время грела его душу, не желавшую платить дань материальной роскоши. После откровения с кожезаменителем Андрей Афанасьевич решил сконцентрироваться не на качестве, а на эстетике. Выбор был широк и необъятен. Но что странно – доминирующим стилем в магазине дешевейшей обуви было разнузданное барокко. Дизайнеры смело использовали золотистые, серебристые, кислотные цвета, умудрялись на одной кроссовке уместить всю палитру красок. Фасоны поражали воображение. Остроносые туфли были настолько остроносы, что ими можно было заколоть человека. Покрой был прихотлив и состоял из такого огромного количества лоскутов, что швы покрывали всю площадь. Только Андрей Афанасьевич соглашался с носком туфли, как пятка шокировала его леопардовой раскраской. Только он одобрял верх обувного изделия, как тут же обнаруживал подошву в виде копыта, или гусеницы трактора, или просто в виде гусеницы. Через полчаса безуспешных поисков обувного идеала, горькое откровение №2 поразило покупателя и человека Андрея Афанасьевича Мизулькина: «На этом свете идеала нет. У любой вещи есть как достоинства, так и недостатки. Нельзя сделать идеальный выбор». За откровением №2 , как гром за молнией, грянуло откровение №3: «А кедов тоже нет!»

Откровения никак не помогли Андрею Афанасьевичу разрешить ситуацию. Это его тоже удивило, потому как в литературе героям всегда ясно, что делать после откровений. А теперь вообще не понятно, что делать. Что купить? Как быть с ботинками, с департаментом? Может, в департаменте тоже поджидают какие-то неприятности? Андрей Афанасьевич мысленно плюнул на загадки бытия и вытащил первую попавшуюся обувную коробку из стопки своего размера. Открыл и сильно удивился.

В коробке лежали старые, изношенные кеды.

Изношенные, но явно какие-то фирменные. На язычке рисовался полу-стершийся лейбл «…verse». «Версаче», – осенило Андрея Афанасьевича. Он и так много думал в последнее время, а теперь пришлось думать еще больше. «Громко позвать продавца? Тихо положить все обратно? Что все это значит? Что значит, что значит, а вот что значит – кто-то взял новую пару обуви и положил старую!» Тревога задребезжала в душе его, затем страх вынырнул, как гопник из подворотни. «Что так сердце, что так сердце растревожилось?» – вопросительно пропел про себя Мизулькин. И тут же понял из за чего оно растревожилось. Тревога и страх были ответом на дерзкую, преступную мысль, которая только сейчас пробилась на уровень официального сознания: «Может, мне тоже так ботинками поменяться? Чем я хуже? Смелость города берет, не то, что туфли!» Доселе добропорядочный человек воровато оглянулся. Кассир что-то выстукивал на своем аппарате. Один продавец пытался собрать с пола три коробки, другой препирался с покупателем. «Ну, что – слабо? Тварь ли я дрожащая или право имею? Смогу ли я переступить или не смогу? Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет?» –спрашивал себя новоявленный Раскольников. «Смогу и осмелюсь!» – отвечал он сам себе. «Что ж украсть? Может эти?– Нет, они совсем мне не подходят. – Может тогда эти, зеленые? –Нет, они слишком заметные? Елки-палки, даже украсть нечего! Да, бери что придется, какая разница!» Он осторожно, cтараясь не привлекать внимание, положил коробку со старыми кедами на место и взял соседнюю. Путь до скамейки тянулся вечность. Хотя Андрей Афанасьевич решительно не считал себя «дрожащей тварью», руки его дрожали. Руки его еще и потели, так что коробка долго не хотела открываться. Потом долго не хотели надеваться какие-то уродливые кроссовки. Борсетка была поставлена на колени, но там она мешала наклоняться. Затем она и вовсе рухнула на пол. Андрей Афанасьевич чертыхнулся и со злостью шарахнул свою собственность рядом об скамейку. После долгих мучений кроссовки заняли свое место на ногах вставшего на путь воровства гражданина Мизулькина. На этом скользком пути ему предстояло преодолеть всего 6 метров 45 сантиметров. Ноги были ватные, еле передвигались. Чугунными гирями висели на этих ногах краденные кроссовки. Волны страха накатывали одна за одной, и чем ближе был выход, тем больше были волны. Он не мог смотреть в глаза людям, боясь, что его собственные выдадут в нем вора. Вдруг раздался резкий звонок, лампочка на воротах загорелась, и охранник шагнул вперед. Мизулькин превратился в столб и не смог даже подумать: «Все, попал!» – потому что мозг тоже замер. Охранник подошел к рыжей женщине и попросил открыть пакет. Мозг Мизулькина оттаял, дал команду «полный назад». По дороге Мизулькин вспомнил о серых пластиковых кругляшках на кроссовках, из за которых они так трудно надевались.

24

Костян не верил своим глазам: лох нацепил кроссовки и пытался в них слинять из магазина! Лох решил стать вором! «Кто ты такой?! Кто!» – презрительно думал вор со стажем про жалкого любителя. «Ты думаешь это так легко – взял и пошел? А тренировки? А опыт? Где они у тебя?» – продолжал мысленно читать нотации Таракан. «Где честный, прямой взгляд? Где легкая, свободная походка? Где, наконец, полет души?» Жалкая фигура всем своим видом показывала, что ничего из перечисленного у нее не было: ни полета, ни походки, ни взгляда, ни опыта. Только уродливые кроссовки. «Ёшкин кот!» – вдруг вздрогнул Костян. Это шоу невиданной глупости так заворожило его, что он даже не сразу заметил отсутствие заветной борсетки у этого идиота. Лавируя и толкаясь, он ринулся к примерочной скамейке, пытаясь опередить лоха. Борсетки не было. Таракан был раздавлен. Лысая фортуна села на него своим мраморным древнеримским задом и не заметила. Он вспомнил историю Кольки-декабриста. Однажды Колька на вокзале сработал у одного доцента чемодан. Чемодан был тяжеленный. На пустыре за депо Колька проверил содержимое. А там тыщи и тыщи рублев. Чемодан был до краев забит родными советскими купюрами. От счастья Колька ушел в запой. Когда вышел, оказалось, что в стране прошла денежная реформа. Кто не успел поменять деньги, тот не успел. Все сбережения сгорели. Он поскандалил в банке и его избили менты. Тогда он пошел в сарай и повесился. А веревка оказалась гнилая, он остался жив, только со шрамом на шее. Он попробовал еще раз, но на этот раз рухнула балка под крышей. Заработал второй шрам. Потом ему чуть голову соседи не проломили, когда узнали, что он крышу сломал. Тут Колька с ума и сошел. Вот такую историю рассказывали у Таракана в бараке.

Со злости Таракан снес стопку обувных коробок. Тут же испугался и начал их собирать. Под скамейкой валялась борсетка. Он угрюмо выудил ее и пошел прочь. Без всякого чувства удовлетворения и победы.

24,5

Мизулькин вернулся к примерочной скамейке с видом Раскольникова, у которого старуха-процентщица отняла топор, затем набила морду и спустила с лестницы. Среди кем-то раскиданных коробок стояли его старые, корявые, скособоченные, вонючие, задрипанные туфли. Никто их не тронул. Никому они не нужны. Он брезгливо отвел от их взгляд и основательно рассмотрел кроссовки на ногах. «Что ж, не можешь украсть, придется купить», – он потянулся за борсеткой… Тю-тю. Тянуться было не за чем. Мощный симфонический оркестр громко заиграл тему горя и несправедливости в душе Андрея Афанасьевича, как в старых советских фильмах. Под эту музыку бушевало гневное море, вздымались огромные волны, они бросали из стороны в сторону утлый челн, в котором сидел маленький Андрей Афанасьевич. Через полторы минуты буря в душе улеглась, музыка затихла. «Нет денег, нет проблем», – пыталась подбодрить себя жертва воровства,– теперь не надо ничего выбирать, мучиться. Но эти жалкие доводы казались неубедительными. Вдруг Мизулькин встал, начал нервно рыться в коробках. Затем, найдя нужную коробку , зло ухмыльнулся, извлек из нее старые кеды, которые соблазнили его на воровство, не спеша надел их и медленно, уверенно вышел из магазина. Злая ухмылка так и не сошла с его лица.

Глава2

1

Уже 6 минут как Феликс Эдмундович пытался переложить проблемы со своей больной головы на чью-нибудь здоровую. С головы секретарши проблемы сваливались, как кубики с мячика. Она только хлопала глазами и теребила пуговицу на груди, рассчитывая умиротворить сердитого шефа видом своего декольте, и тут же сомневаясь в этом маневре. Феликс Эдмундович нетерпеливо названивал своему заму по общим вопросам, но тот нагло не откликался. Не дождавшись ни кофе, ни ответа, директор решил похмелиться. Не тут– то было. По очереди, во всех кафе ему было вежливо сказано, что алкоголя не держат – предписание начальства. На входе ресторана « В мире животных» висела жизнерадостная вывеска: «Открытие через неделю!»

Мутило. Блики солнца играли на стальных перилах и стеклянных витринах. Весело щебетали продавщицы. Cуетливо мелькали пестрые пакеты с покупателями. Карапузы в нарядных костюмчиках сосредоточенно переставляли лапки под надзором важных мамаш. Красотки в шубах призывно улыбались и игриво выставляли голые коленки на рекламных плакатах. В воздухе стоял возбужденный галдеж. С болью и отвращением шел Феликс Эдмундович сквозь этот муравейник, который он сам и создал. Он осторожно нес свою измученную голову к супермаркету со спасительными крепкими напитками.

Тем временем зам по общим вопросам безмятежно стоял у окна в живописной позе Геркулеса, отдыхающего после подвигов. Легкий ветерок шевелил его поредевшие волосы и трусы в клеточку. Ничто не могло нарушить этот покой, тем более звонки от начальства. Телефон «Воторолла» благополучно улетел вместе со штанами во время операции по спасению охранника. Менеджер Анна еще не принесла их, и Антон Петрович еще не вспомнил, что у него есть телефон, и еще не узнал, что телефон разбит вдребезги. Вдруг что-то зашипело, запищало, задребезжало. Какой-то шершавый, неразборчивый голос начал занудно повторять:

– Это пост номер … пост …мер … мь. Это …ост номер …семь. Прием, …йом. Прием. …троныч, ты хде? Патроныч, Патро… ты хде? Прием. У нас, …дь, ЧеПэ. Прием. Пррием!

Патроныч вспомнил о рации и с раздражением потащился в ее сторону. Из рации продолжал доноситься шум вперемешку с матом:

– …лядь, да хде этотго …ыча носит?

– Я те дам хрыча! Я тя удавлю и уволю, к матерям, – дотянулся до трубки Патроныч. – Чё случилось?– тут он руганулся еще раз и нажал переключатель, – чё случилось, я говорю?

– Патроныч, этот ты? Прием.

– А кто же по-твоему, баран, ты, тупоголовый? Прием.

– Кто? Не слышу! Кто? Прием.

– Я это, Я! – не стал острить про коня в пальто Патроныч.

– Это ты, Патроныч? Прием.

– Я. Я! – и Патроныч еще раз громко удивился отсутствию логики у коллеги, используя неуставную лексику.

– Ааа, Патроныч, это ты. Патроныч, ты где? Прием.

– Я на… Да какое тебе дело, где я?

– Где, где? Прием.

– Где надо!

– Где!

– Пасть заткни и говори, что случилось!– заревел взбешенный Патроныч. Приказ был противоречив, но, как ни странно, доходчив.

– У нас гад один продукты жрет прямо в магазине! Не расплатившись!

– Что делает! – переспросил Патроныч.

– Продукты жрет! Уже пузырь коньяка выхлебал, теперь с колбасой бегает.

– Задержите! Чего ждете. Прием. Ответ утонул в потоке шума.

– Всё самому, всё самому.

Зам по общим вопросам пошел к двери, но не дошел и выругал сам себя: «А, в душу, мать и в печенки, куды ты рванул, без штанов, старый хрен!»

Небрежно, практически не глядя, Феликс Эдмундович сгреб с полки первую попавшуюся бутылку и пошел к кассе. В выборе товара он был полной противоположностью покупателя Мизулькина. Не метался по магазину, как муха по комнате, а шел к цели прямо, как носорог на водопой. Тратить время на раздумья и сомнения было не в его натуре. В прочем, нельзя сказать, что Феликс Эдмундович взял бутылку совсем уж без разбора. Хватательный рефлекс сработал только у стеллажа с престижными этикетками. Он бы взял бутылку с самой верхней полки, как всегда и делал, но в этот раз это было выше его сил. В его руке оказался коньяк «Багратион» вместо обычного «Наполеона». Этикета гласила, что характер коньяка – пылкий, вкус– бодрящий, цвет – благородного дуба, и, что сам Багратион пил только его. Но для измученного жаждой это были лишние подробности. По дороге к кассе Феликс Эдмундович залез свободной рукой в карман. В кармане было пусто. Он залез в другой – тот же результат. Он обшарил все складки одежды, но денег не прибавилось. Вся наличность осталась во вчерашних брюках, но и оттуда она давно перекочевала в закрома жены, Кристины Анатольевны. Неожиданный облом усилил боль. Хозяин «Нового света» оглянулся по сторонам сначала сконфуженно, а затем удивленно. Он окинул эти горы товаров, километры полок, полкИ покупателей: «Зачем мне все это? Зачем мне все это, если я похмелиться не могу? Зачем мне все это, если в моей родной голове так скверно? Зачем? Правильно ли я живу?!» Отработанным движением он отвинтил крышку и в три глотка ополовинил бутылку. «Багратион» бросился в атаку. Феликс Эдмундович прислушался к организму. Борьба внутри шла не шуточная: боль то отступала, то шла в контратаку. Наконец, «Багратион» начал побеждать. Феликс Эдмундович удовлетворенно посмотрел на бутылку и просветленно подумал: «Много ли человеку нужно!»

Родные штаны, с пузырями на коленках, с дыркой в правом кармане, снова облекали ноги Антона Петровича Мотыля. Ноги несли его в сторону универсама. Лицо его, как обычно, выражало угрюмую озабоченность или озабоченную угрюмость. Но эта угрюмость была лишь вершиной айсберга. По правде, Антон Петрович был в высшей степени раздосадован и раздражен. В его левом кармане лежало то, что осталось от телефона «Воторола». Мало того, что он, солидный во всех отношениях человек, попал в какую-то глупую ситуацию, так еще и без телефона остался. Телефон стоил огромных денег. Правда, не самому Патронычу, а его зятю. Подаренный был телефон. Он возвышал Антон Петровича над остальными людьми. А теперь не возвышает. Он был как аппарат правительственной связи у министра, а теперь этот аппарат отняли. Девчонка, когда принесла брюки, пыталась говорить что-то о потерявшейся звезде, но Патроныч только отмахнулся в бешенстве. «Щас убью кого-нибудь!» – с такими негуманными мыслями он вошел в «Муравейник».

– Ну, что, лоботрясы, поймали?!

Не успел подскочивший к нему охранник ответить, как вместо ответа перед ними пронеслась дикая кавалькада. Впереди с воплями скакал гражданин расхристанной, пьяной наружности, хватал с полок товар и бросал его в разные стороны, за ним молча бежали люди в форме. Один из охранников повернулся и на бегу помахал Патронычу рукой.

«Много ли человеку нужно?!» Просветление не отпускало Феликса Эдмундовича. «Нет, не много. Можно и поделиться». Он поймал первого попавшегося прохожего за шкирку и с широкой улыбкой вручил тому бутылку с эликсиром. Затем неловко обнял испуганную личность и удалился. Удалился медленно, с чувством собственного достоинства, как солидный добропорядочный гражданин. Хотелось спать.