О прожитом с иронией. Часть I (сборник)

Пока мы ездили, жена привела в порядок квартиру, намыла все, ужин приготовила, даже бутылочку вина на стол поставила. Поужинали, бойцы мои спать пошли, ну а мы с супругой сели обсуждать, как жить дальше. Все шло мирно, однако через полчаса Маришка вновь к собачьим проблемам вернулась. На сей раз ей показалось, что собака нужна все же в доме, а я виноват в том, что сидит наш ротвейлер нынче где-то в каком-то кинологическом центре и воет. И мы тут по нему все плачем. «Это ты! Ты виноват».

Все! Это уже было выше моих сил. Спорить я не стал, вижу, бесполезно. Ушел, лег в гостиной на диван. Не спал всю ночь, а утром собрал вещички и…

Короче, можно денечек у тебя побыть? А завтра квартиру сниму и уйду.

Я помолчал, а что тут скажешь? Выговорился человек, и ладно, а по глазам вижу, никуда он не денется: излил душу, да и ладно. Налил Ване еще рюмашку, посидели, помолчали. Вдруг звонок. Снимаю телефонную трубочку.

– Сергей Алексеевич, мой у вас?

Маришка звонит. Вот и критикуй женщин. У нее что, чутье такое, иль она слышала, что ее Иван исповедь свою закончил? Откуда она узнала, что у меня он сидит? Вот женщина! Я молчал.

– Да знаю, у вас он. Пусть уж домой идет, мы ему тут подарок сделали. И ребята тревожатся, что папки долго нет дома, пусть идет, скажите ему, а?

Смотрю на Ивана Васильевича, чувствую, понимает он, что Маришка его звонит. Молчит, тревожно так на меня смотрит. Я что-то буркнул в трубку, кашлянул, отошел от телефона.

– Что, она?

– А ты что, сомневаешься? Конечно, она. Давай, Ваня, домой пора, поздно уже. Они там тебе подарок сделали, ждут. Ребята за тебя тревожатся.

Ваня встал, потоптался на месте, говорит:

– Пошли вместе, боязно мне так-то…

– Да без вопросов.

Дверь была открыта. Мы прошли через прихожую к кухне. А там вся семья плечом к плечу стоит перед столом.

Старший мальчик говорит: «Во-первых, папка, мы тебя все очень любим!» Средний продолжает: «Пап, во-вторых, мы тебя никогда не обидим и из школы будем только пятерки приносить», – и младшенький глаголет: «В-третьих, папочка, да не переживай ты так за этого ротвейлера. Мы тебе кенаря дарим, ты ведь любишь песни, он, говорят, очень хорошо поет…»

Семейка расступается, и мы видим на столе небольшую птичью клетку, а в ней желтенький комочек, видимо, это и есть тот самый поющий кенарь. Смотрю, а Иван вроде как в шоке. Онемел, в глазах слезы, и косая такая улыбка на лице. Чувствую, вот-вот расплачется мужик. Маришка тоже поняла – надо как-то выручать мужа.

– Ванечка, а почему он не поет? Продавец говорил, что поет он всегда и очень красиво. Как ты думаешь?

Ваня присел на табуретку, снял кепку, вытер вдруг резко выступивший на лице пот и говорит:

– Ну, во-первых…

И тут происходит невероятное. Кенарь запел, сначала тихонько так, вроде мобильник в соседней комнате, затем громче и громче. Клювик открыт, головка чуть приподнята. А звуки, звуки… Какие прелестные звуки издавало это маленькое существо. Здесь и очаровательные трели, и некие россыпи звоночков, звуки бубенчиков и мелодичность флейт. Это была какая-то музыкальная композиция, чарующая и успокаивающая, привносящая мир и уют в этот суетный дом.

Я, слушая пение кенаря, прикрыл глаза и на минутку забыл и об Иване с его проблемами, и о его семействе. Пение кенаря завораживало, было прекрасно, изумительно. Нельзя сказать, что я не слышал подобного никогда, нет. Но, видимо, это была примиряющая песнь в нужное время и в нужном месте. Я понял: моя миссия исчерпана, можно с миром идти домой. Еще раз глянул я на моих соседей. Семья сидела за столом вокруг клетки с кенарем, мирно и удовлетворенно слушая его распевы.

Непонятый поэт

История эта началась с юбилея Софьи Петровны, жены Тужикова. Несколько дней Матвей Ильич мучился, что жене подарить, как это сделать лучше, как обставить сам юбилейный вечер и так далее. И вот все получилось, причем получилось как нельзя лучше. Гуляло все село: как-никак семьдесят лет старушке стукнуло. Родня подъехала, сын и дочь с внучатами. Тужиков подарил супружнице большой букет полевых цветов, благо летом всегда их много. Купил и вручил своей Софушке обвязанную большой красной лентой новую сковороду. Ну а самым главным подарком жене были его стихи. Стишки вроде как незамысловатые, простенькие, но Матвей Ильич считал их вполне приличными, а главное, юбилейными. Этими стихами он и открыл мероприятие.

Хотя тебе не двадцать пять,Но все же ты красавица.И все в тебе, все хорошо,И все в тебе мне нравится…

Гости аплодировали. Стих пошел на ура, и тост за здравие явно удался. Дети и внуки улыбались. Соседки внимательно изучали большую чугунную сковородку и одобрительно цокали языками: «Надо же, такую вещь купил! А деньжищ-то сколько, деньжищ сколько потратил! А? Молодец!»

Жена раскраснелась: «Спасибо, Матюша, ты у меня прямо-таки поэт».

Вот это – «ты у меня прямо поэт» – почему-то очень крепко засело в седой голове Матвея Ильича.

Ближе к зиме Софья Петровна сильно расхворалась сердечком. Врачи посоветовали в город переехать, поближе к специалистам по сердечным делам.

Горестно было Тужиковым покидать родные места, но все же пришлось. И вот спустя полгода, по весне, продав дом, раздав соседям кое-какую старую мебелишку, старики переехали к дочери. Дом у дочки стоял на окраине города, при доме участок землицы прирезан, тепличка маленькая, сараюшка с мотоциклом. Так что от земли Тужиковы не ушли, новое место чем-то напоминало их домик в деревне. И то хорошо.

В доме им была выделена небольшая уютная комната, здесь даже был телевизор. Туалет и ванная комната тоже были в доме. Софья Петровна как-то быстро растворилась в этом их новом обиталище и о здоровье вспоминать стала реже. Вроде как растворилась, но ее было видно везде: и на кухне с блинчиками возится, и внукам попки подмывает, и даже с котом, неуживчивым Васькой, подружилась мгновенно. А вот Ильич затосковал. И то ему не так, и это ему не эдак. Стал занудливым, ворчливым. Он, в общем-то, по характеру не был простым человеком, гонору и апломбу у него всегда хватало. Первое время сидел у телевизора. На это занятие у него сил хватило ровно на неделю. Когда телек опротивел, пробовал читать – книг много у дочки. Но уже через пару-тройку дней и это занятие ему наскучило, да и глаза уж не те, читать невозможно, очки надо менять. Пытался по дому похозяйствовать, так зять отшил его с первой же попытки вбить гвоздь в прихожей под кепку. Пробовал было друзей поискать. Но, как назло, улица их, как он говорил, какая-то ненормальная. Днем все на работе, по вечерам детишки шумят, детская площадка рядом. А главное, нет одногодков, поговорить не с кем. Тоска, и все тут.

Тем временем домашним невмоготу стало его ворчание. И тут Софья Петровна как нельзя вовремя вспомнила о поэтическом даре мужа.

– Дед, ты бы стихами занялся, что ли? У Митеньки на днях день рождения, напиши стишок ему. У тебя ведь здорово получилось тогда на мой юбилей. Помнишь?

Разговор этот был кстати. У Тужикова давно в голове крутилась мысль: а не пора ли написать воспоминания? Но вспомнить и письменно поведать потомкам было практически нечего. Жизнь и вообще судьбинушка его совсем не были героическими. И про стихи он тоже думал, иногда даже рифмовал про себя что-то. Правда, все было на примитивном уровне. К примеру:

Побежал Матюша в хатуИ кричит: «Бабуль, дай вату…»

Примитивизм этот он, в общем-то, ощущал. При чем здесь вата? Так, для рифмы, что ль. Но это он про себя размышлял. А что, если взять ручку, тетрадку и подумать? Очки он себе новые справил. Что же, может, попробовать?

И вот в доме наступила блаженная тишина. Дед начал творить! Бабка не успевала бегать в магазин за тетрадками. Занятие это радовало Матвея Ильича. Он мог часами сидеть с закрытыми глазами. Петровна даже боялась за муженька. Сидит у стола, лицо блаженное. Случаем, не отходит ли? Но нет, очнулся и что-то царапает в тетрадке, царапает.

Спустя неделю дед начал доставать всех просьбой послушать его творение. Бабка еще как-то терпела. Дочка и зять через пяток минут после начала поэтического вечера под разными предлогами скрывались от начинающего поэта. Все выдержать мог только кот Василий. Под дедовы стихи он блаженно зевал, облизывался, садился к Ильичу на колени и урчал. Так продолжалось довольно долго, наверное, около месяца.

Но вообще-то всю жизнь продолжаться так не могло, это понятно. Дедова поэтическая энергия должна была куда-то выплеснуться, ему нужна была аудитория, он должен был кому-то рассказывать и читать свои перлы.

И тут дочь помогла. Умная у него Маришка.

– Отец, а ты знаешь, у нас в городе есть литературный кружок, недалеко от дома, он в здании школы проводится. Люди все приличные, есть и твоего возраста, есть и моложе. Там учитель литературы и русского языка главный, да ты с ним знаком. Я когда в школе училась, он классным у нас был. Сходил бы, может, и полезно будет познакомиться, они там стихи читают, рассказы всякие обсуждают, даже в газетах печатаются. Сходи, не поленись.

Мысль была вполне ничего себе, вполне уместная. И Матвей Ильич, приодевшись, загрузив свои тетради в сумку, пошел в школу. Учителя, звали его Семен Макарыч, он нашел быстро. Переговорили наспех, Семен Макарыч был весь в заботах, но договорились, что на очередное заседание Тужиков поднесет свои творения и кружковцы послушают стихи.

Слушание состоялось уже через неделю. Учитель представил Матвея Ильича и дал ему слово.

В такой серьезной аудитории дед был впервые. Последний раз он выступал перед людьми на заседании правления колхоза по случаю ухода на пенсию. Давненько это было. Однако он не тушевался, он был спокоен за свое творчество и уверенно встал к трибуне. Начать решил со стихов, которые написал совсем недавно, посвятил внучатам и считал своим лучшим шедевром.

Катит капля по стеклу,По стеклу стеклянному.Тяжело ему стоять,Солдату оловянному.Их внучата принесли,Этих вот солдатиков.Вон играют втихаря,Вроде как лунатики…

Стихотворение было достаточно длинным, может быть, даже и нудным, но его внучатам оно вполне нравилось. Особенно строки о том, как малыши потеряли двух оловянных солдатиков, а мама, придя с работы, нашла их и отдала детям. Матвей Ильич просто млел от этого стиха, даже помышлял назвать его «Поэмой об оловянных солдатиках».

Завершив чтение, победным взглядом дед обвел аудиторию и сказал: «Я кончил».

Публика молчала. Но в глазах местной поэтической элиты горели чертики, отдельные ехидно улыбались. Похоже было на то, что поэзией своей Ильич людей не удивил, а может быть, отдельных даже расстроил. Тужиков уловил это настроение и морально готовился к разбору.

Первым взял слово Семен Макарович. Надо сказать, здесь он был непререкаемым авторитетом. И не только из-за своих довольно значительных заслуг на поэтическом поприще, где он признавался неоднократно и победителем, и лауреатом, и прочее, прочее, но из-за мягкости, а также чрезвычайного такта в общении с людьми.

– Уважаемый Матвей Ильич, скажите, а может ли быть стекло не стеклянным? Это, так сказать, вполне закономерный вопрос. А? Далее. Почему вы используете слово «втихаря», когда описываете игру детей, и почему вы их величаете лунатиками? Это что, поэтическая задумка такая? Или как, а?

Нет, его стих явно здесь не понравился, он это увидел.

А Семен Макарович вошел в раж.

– Понимаете ли, поэзия – это искусство, это специфическое искусство, опирающееся на метрику и ритмику, эвфонию с учением о ритме и строфике. Поэзия имеет четкие требования к слогу, стилистике и структуре стихотворения, определению поэтических приемов и размеров, метров, стоп, рифм. Вот что, к примеру, вы знаете о хорее, спондее или ямбе, или о ритмических значениях малых цезур…

Тужиков понял: над ним издеваются.

– Послушайте, я понимаю, стих мой вам не нравится, но зачем же издеваться, вы что, не можете по-русски здесь разговаривать? При чем здесь какие-то стопки или, прости господи, хереи, вы-то за словами следите? Я старый заслуженный человек, у меня десять грамот и приемник VEF в благодарностях. Я за месяц больше сорока стихов написал. Кто из вас, тут сидящих, столько наработал?

Старый учитель Семен Макарович стоял красный, как рак, публика нервничала. Кто-то шумел и требовал выгнать грубияна с заседания, кто-то просто смеялся. Пожилая дама, истерически хохотнув, продекламировала:

Полилась в стекле вода,Вот и грянула беда.Никогда не думала.Вот беда и хлынула…

Матвей Ильич грозно глянул в зал:

– Кто сказал? Я спрашиваю, кто это сказал?

Народ тут же притих. Что-то будет.

– Меня, старого заслуженного гражданина, дразнить!!! Да я вас… Да я в гороно… Да вашу секту паршивую завтра же закроют… Да я…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.