О прожитом с иронией. Часть I (сборник)

Вдруг в коридоре что-то грохнуло, послышался приглушенный сдавленный крик:

– Я тебе, гад, насую сейчас, я тебе…

И глухие удары. Бах, бах… Мария Ивановна бросилась к двери.

– Петр Петрович, там Прянев бьет Кузьму Ильича!

Секретарь парткома бросился разнимать дерущихся. Выскочил в коридор и именинник.

– Отставить! Разошлись быстро. Петр, бегом уводи обкомовского, не дай бог увидит. А вы, петухи, одеться и по домам. Завтра оба ко мне. Я с вами разберусь.

За столом, положив голову рядом с тарелкой, со счастливой улыбкой посапывал ответственный работник обкома партии.

Дело к двенадцати ночи. С трудом разогнав не на шутку раздухарившихся заместителей и коллег по работе, заботливо отправив с секретарем парткома в гостиницу Николая Сергеевича, директор устало присел на кресло.

– Наделали делов. Завтра придется расхлебывать…

Наутро, с больной головой, Геннадий Павлович собрал участников вчерашнего мероприятия.

– Петр Петрович, как там наш Николай Сергеевич?

– Да нормально, пивком с утречка отпоил его и отправил. Все спрашивал, не допустил ли он чего лишнего.

– Ишь ты, хорошо расслабился, видать. Ну а где этот ловелас Соловьев? Он что же, забыл, как его жена в прошлом году жаловалась на его приключения? Ишь, любовник. Раздухарился на старости лет.

Однако эти слова упрека прозвучали с некой завистью.

– Так нет его еще. Подойдет чуть позднее.

– Прянев, что за очки на носу? Сними. Боже мой, это что же за бланш у тебя под глазом? Ты с кем воевал? А у Кузьмича нет, случаем, синяка? Нет? Ну, слава Всевышнему. Один Матвеич в форме. Молодец.

Директор встал. Все то, с чего он начал разговор, было лаской. Предстоял разнос. Подчиненные, понурив лица, вытянувшись в струнку, слушали речь директора. При всей интеллигентности Геннадия Павловича говорить по-взрослому он умел ой как. Самые мягкие слова, сказанные им товарищам по вчерашнему застолью, были, простите за грубость, «идиоты» и «мудаки». Еще раз пардон. Дальше все было «пи-пи-пи»…

– Так-то вы партийные решения выполняете? Пи-пи-пи… На кого я могу положиться? Пи-пи-пи… С кем я работаю?! Уйду! Уйду к чертовой матери!

Уф. Директор сел за стол. Помолчал.

– Что надулись, до обеда дотянете? Матвеич, баньку к часу подготовь, пойдем продолжим дискуссию по борьбе с пьянством. Да пивка не забудь. Все. Уйдите с глаз долой.

Повеселев, мужики, как-то разом повернувшись, толкая друг друга, рванули к двери. Пронесло…

Геннадий Павлович задумался. Вот незадача, сам организовал пьянку, своими собственными руками напоил подчиненных, а они в благодарность передрались. Один вон спьяну за титьками погнался. Где он там болтается?

Вот так, своими собственными руками, организовал борьбу с пьянством, борьбу со спиртным. И как? Путем непосредственного уничтожения водки и коньяка за столом? Поделом, тебе, дурак старый, умнее будешь.

Он поднялся, потянулся. Ладно, все. Забыли. Пройдено. Пойдем в баньку.

Бывает и так

Эту пятницу в НИИ с нетерпением ждали все, ждали многочисленные старшие, младшие и прочие сотрудники, ждали начальники отделов и служб, лаборанты и чертежники, библиотекари и прочий институтский люд. Пятница, в общем-то, всегда означала конец рабочей недели, близость кому двухдневного отдыха, а кому и пахоты в саду и на грядках. А если учесть, что именно в эту пятницу, после двухнедельных дождей, за пару дней до лета, Гидрометцентром была обещана прекрасная погода, настроение у людей явно поднималось. Жаль только, что работу никто не отменял. Хотя какая там работа. Научно-исследовательский институт жил уже более полусотни лет. С советских времен существовала его база, да и большинство сотрудников трудились здесь еще до перестройки. Какие-то денежные крохи по немыслимым старым министерским каналам выделялись институту, но понять подчиненность НИИ, назначение и задачи исследовательской деятельности было уже невозможно. Нет, конечно, разобраться во всем этом можно было, но кому это нужно? В сводках институт фигурирует? Да. Шуршат люди бумагами? Да. Ну и пусть себе шуршат. Вот и сидели сотрудники на своих рабочих местах, перекладывали с места на место бумажки, портили глаза у старых компьютеров, составляли никому не нужные отчеты, подсчитывали проценты, строили графики и, конечно, пили литрами чай и кофе.

Ждал эту пятницу и Погремухин Иван Сергеевич, начальник одного из управлений НИИ. Именно сегодня, в пятницу, ему предстояла встреча с любимой женщиной. Нечасты были их свидания, строго по графику, два раза в месяц, по пятницам с восемнадцати до двадцати. Но эти встречи для Погремухина были как отдушина, как глоток свежего воздуха после рабочих серых буден. Остальные вечера и вообще все свободное время он, как примерный семьянин, посвящал жене и отпрыскам, коих у него было четверо.

Однако планы Ивана Сергеевича в этот день подверглись серьезной корректировке. Да, да, и именно сегодня. Подружка сообщила, что уезжает в отпуск, и могла ему выделить время лишь в обеденные часы. Погремухина это расстроило. Другой бы на его месте, может быть, и не тосковал, сел в машину да помчался к любимой, но Иван Сергеевич не таков, он любил порядок и четко отлаженную схему буквально во всем, и в работе, и в быту и даже в интимных делах, такой уж он родился, что тут поделаешь. Чуток поразмышляв, Погремухин решил ехать к любовнице. Он понимал: за пару-тройку часов ничего сверхъестественного на работе произойти не могло, переносить предстоящее свидание он был не в силах, все же мужчина, как-никак. Однако ситуация эта его малость напрягала, ибо все то, что происходило вопреки установленным им правилам, Ивану Сергеевичу всегда было неприятно. Погремухин начальником был правильным, системным и весьма строгим. Все, что касалось качества работы, дисциплины труда в управлении, контролировалось им ревностно и жестко. Все сто двенадцать его подчиненных знали – шеф может вызвать с отчетом в любую секунду, может появиться в отделах в любой момент, и не дай бог кто в этот самый момент кроссворд разгадывает или по мобильнику трещит, все – жди разбора полетов. Опоздание на рабочее место на минуту или отсутствие на рабочем месте пресекалось Погремухиным на корню. При всем этом наказывал людей он редко, но побурчать на нерадивого, косточки ему помыть, погрозить земными карами – это уж он умел. Брови нахмурит, спинку выгнет, точно котяра перед боем, и так его, нарушителя, и перетак, и голос сию секунду начинал соответствовать грозной погремухинской фамилии.

И вот вопреки своим правилам он вынужден, по сути, тайно уходить с работы. Именно это его и напрягало. Как-то нехорошо все это. Ой, нехорошо.

В час дня Погремухин провел планерку с начальниками отделов, в сотый раз предупредив руководителей о дисциплине труда, поставил кучу задач и, оставив за себя заместителя, убыл. Куда он едет, зачем, в управлении не принято было рассказывать, это правило сам же Погремухин и установил. Считалось, что не по делам шеф отъезжать не мог просто по определению, а если кому шеф срочно нужен, найдут по мобильной связи.

Заместитель Погремухина Колышев Иван Иванович также имел виды на эту пятницу. Сложилось так, что именно в этот день ровно двадцать пять лет назад он женился. Событие, конечно замечательное, и, естественно, его нельзя было не отметить. Дети Ивана Ивановича подарили родителям романтическое свидание с поездкой на природу на шикарном длиннющем «роллс-ройсе», который ждал Колышева с супругой ровно в три часа дня у подъезда дома. Об этом подарке младшие Колышевы, желая сделать родителям сюрприз, объявили лишь сегодня, только что, в эту самую пятницу. Естественно, Иван Иванович с шефом этот момент не мог согласовать заранее, а после совещания у него и согласовывать смысла не было. Иван Иванович понял: уйти можно и без разрешения, ведь именно он оставался в управлении старшим.

Недолго думая, Колышев вызывает начальника первого отдела, назначает его старшим, тем самым юридически снимая с себя ответственность по руководству управлением, спрашивает у нового и.о. начальника разрешение и бегом к дому, благо дом рядом, там уже ждут его и жена, и дети. Все! Желанный вечер начался!

Начальник первого отдела Пальчиков впервые попал в ситуацию, когда его оставляют самым главным в управлении. Пусть всего на пару часов, но главным, да еще самым. Над этим следовало поразмышлять, что он и делал, запершись в своем кабинете.

Пока новый руководитель размышлял да прикидывал, с чего начать руководящую деятельность, управленческий народ, видя, что начальство потиху разбегается, не заставил себя ждать и потянулся к выходу. Через полчаса в управлении остались только новый шеф да уборщица тетя Дуся, чья голова устала вертеться, глядя вслед убегающему люду.

Новый и.о. шефа наконец понял, с чего начать, но, выйдя в коридор, с удивлением увидел, что «боевая сотня» управленческих трудяг попросту нагло смылась с работы. Часы показывали ровно шестнадцать. Ему стало сначала горько и обидно, что вот так вот народ взял и ушел, еще даже не зная, кто сегодня у них в управлении самый старший. Обидно, ох как обидно! Однако через пяток минут новый шеф понял, что и ему пора уматывать. Он рассудил так: «Народ не дурак, раз все ушли, значит, и мне можно».

Однако коллектив, даже когда никого в офисе нет, не может быть без старшего. И тут взглядом Пальчиков поймал тетю Дусю, которая, прижавшись к стене, все еще переживала массовый внезапный исход сотрудников из кабинетов.

– Тетя Дуся, вы тут в кабинете Погремухина посидите, вдруг кто перезвонит, а в половину шестого домой, ясно?

– Сынок, мне-то ясно, а что говорить, если кто спросит Ивана Сергеевича?

Пальчиков понимал, что сегодня в четыре часа вечера, да еще в пятницу, да еще в такой погожий день, никому нет дела до их управления, а Погремухин, он был в этом уверен, уже и не появится.

– Так придумайте что-нибудь, вы ведь взрослый человек. Ничего, не волнуйтесь.

– А что придумать…

Пальчиков понял: так просто она от него не отвяжется.

– Да что хотите. Скажите, пожар у нас, все разбежались.

Довольный своей шуткой, вдруг сразу успокоившись, начальник отдела уже через пару минут, помахивая портфелем, быстрым шагом направился к метро: «Да пошли они все… Бог не выдаст, свинья не съест».

Но Пальчиков был не прав, точнее, не совсем прав. Погремухин действительно к концу рабочего дня не успевал, красотка его уж больно хороша была сегодня, звонить на работу он не стал, просто выключил телефон, и все тут. Но вот начальник управления по каким-то своим высоким делам решил потолковать с Иваном Сергеевичем. Не дозвонившись до него по мобильнику, он перезвонил по служебному телефону. Испуганная тетя Дуся неуверенно сняла трубу и на грозный вопрос: «Где Погремухин?» – честно ответила, как и учил Пальчиков: «У них пожар, все разбежались, и никого в кабинетах нет!»

– Что???

Директор НИИ был опытным человеком и понимал, что в этих огромных, еще советских хоромах все может произойти, в том числе и пожар, а потому в институте все знали, куда бежать, кому звонить и что делать. Через несколько минут во всех корпусах ревела сирена, яростно звенели звонки, а к корпусам института мчались пожарники и скорая помощь.

Директор кратко бросил секретарю: «Я в управлении Погремухина, там очаг, видимо, передайте Штыкову, пусть штаб здесь у меня разворачивает».

Штыков, заместитель директора по кадрам, он же и внештатный начальник штаба по чрезвычайным ситуациям, буквально через минуту шумел в телефон и инструктировал людей.

В управлении Погремухина было пусто, у дверей шефа одиноко сидела тетя Дуся. Она уже поняла, что ляпнула кому-то по телефону что-то лишнее. Вместе с тем отступать было некуда. Ясно сознавая это, бабуля решила все отрицать, если кто-то будет ее спрашивать. Она чувствовала, это должно было произойти обязательно, недаром же как только была положена трубка телефона, так и начался этот бешеный звон и гул. Бежать тетя Дуся не могла, ведь ее, именно ее оставили здесь в управлении самой старшей.

Минут через пять в коридоре появился директор института.

– Где Погремухин, сотрудники где?

– Как где, все завыло, засвистело, зазвенело, и народ ушел, а Иван Сергеевич самым последним убыл, вот только минуту как и ушел.

– Удивительно. А по телефону о пожаре мне кто доложил, не вы ли, уважаемая?

– Побойтесь бога, товарищ начальник, я и трубку телефонную не знаю как в руке держать…

– Странно, очень странно…

Штыков доложил директору, что, мол, все везде проверено, все в порядке, ничего нигде не горит, тревога явно была ложной, надо будет разобраться, кто это запаниковал, а может, специально кто-то решил бдительность институтскую проверить.

Директор понял, что инициатором этого ложного сигнала волей или неволей стал именно он, а потому именно сейчас, именно здесь он должен принять решение, что делать. Но что тут решать? Если разбираться серьезно с тем, кто ему нагло наврал в трубку о пожаре, это значит – вызывать милицию, собирать людей и прочее. Но позвольте, он что, директор, не человек, у него что, совсем нет планов на выходные и отдохнуть ему не надо, он что же, себе враг? И директор принимает решение, то, которое, по его мнению, является единственно правильным.

– Товарищ Штыков, вы бы с терминами осторожнее – «паника», «бдительность», все это слова серьезные, осторожнее, пожалуйста. Решение о внезапной проверке служб и управления по работе в случае возникновения пожара принял я. Вы сейчас разберитесь, как действовали люди, это ваша работа, а в понедельник в восемь утра мне доложите. Я тут вот в управлении Погремухина лично проверил работу по тушению пожара. Такого я давненько не видел, люди в течение пяти минут эвакуированы, средства пожаротушения готовы, запасные двери разблокированы. Молодец Погремухин, поощрим в понедельник. Всего доброго, до понедельника.

Директор в душе был весьма раздосадован ситуацией. Но решение, как бы то ни было, принято. Он вышел на улицу, сел в машину и выехал домой. О случившемся он уже не переживал. А впрочем, что случилось? Ну, ошибся он, может, не туда позвонил, а может, еще что.

Все! Забыли!

В понедельник после разбора «учений» у директора НИИ, благодарности и добрых слов в свой адрес абсолютно обескураженный Погремухин, ничего не понимая, вернулся в управление. Что произошло, за что благодарность…

Колышев ничем ему не мог помочь, ибо он тоже ничего не понял. Молчали и остальные руководители отделов и служб. А что они могли пояснить, их не было на работе во время этих «учений». Остальной народ, посмеиваясь и перемигиваясь, шушукался по углам, но в присутствии шефа все вели себя исключительно по-рабочему и серьезно.

День подошел к вечеру, кабинеты опустели, а шеф все еще сидел у себя.

– Иван Сергеевич, можно?

– А, тетя Дуся, заходите, заходите, с чем пожаловали?

Старушка, будучи очень совестливым человеком, решилась облегчить душу: «Иван Сергеевич, миленький, так это я все с пожаром дурацким затеяла, видит бог, не хотела, но так уж получилось, простите меня, дуру старую».

Разобравшись, что к чему, Погремухин с полчаса смеялся, смеялся до слез, до изнеможения, а тетя Дуся, сидя в мягком кресле, растерянно улыбалась.

На следующий день в приказе на поощрение по итогам учений по противопожарной обороне была и тетя Дуся, как оказалось, у нее красивая и звучная фамилия – Афанасьева, и зовут ее Евдокия Марковна. Кстати, по ходатайству Погремухина и зарплату Евдокии Марковне на две тысячи подняли. С остальными участниками «учений» шеф решил не разбираться, это же всех наказывать придется. Собственно говоря, и себя тоже. А так нельзя, не положено так.

Погода по-прежнему звала на природу, солнышко по-доброму, тепло светило и приглашало: «Плюнь ты на эти проблемы, будь добрее, береги здоровье, не ворчи…»

Кенарь-миротворец

Звонок в дверь. Открываю, смотрю – сосед, насупившийся, хмурый. В руках чемодан.

– Привет, Иван Васильевич. Что такое, что случилось? Что-то ты на себя не похож, тоскливый, лицо вон вроде как перекосило, уж не болен ли? Что случилось? А… из дома выгнали!

– Хуже. Сам ушел.

Так начался наш странный разговор.

Да, Иван Васильевич Петров ушел из дома. Как он мне заявил: «Ушел впервые и навсегда». А поскольку идти ему было некуда, жить он решил у меня, правда, я об этом еще пока не знал.

– Заходи.

Сосед, войдя, снял обувь, влез в дежурные тапочки, водрузил в угол свой чемодан. Мы прошли на кухню. По такому случаю я знал, что нужно делать, и сразу полез в холодильник: коньячок не помешает. А вот и лимончик, и колбаса. Иван Васильевич, наблюдая за мной, незаметно сглатывал слюну. Ясно было, голоден мужик.

Соседа своего я, в общем-то, знал неплохо и понимал – вряд ли он решится покинуть семью. Видимо, случилось что-то настолько серьезное, что он решился забастовать. Куда он уйдет от своей Маришки? Вредная она, да, наблюдается за ней такое. Занозистая, с гонором, тоже есть. Однако как семью держит. Вон какие ухоженные у нее и трое сыновей, да и сам Ванечка, как она его при людях величает. Всегда человеком выглядит. Нет, что-то тут не так. Иван Васильевич мухи не обидит, все в дом. Правда, маловато в дом приносит, сметчиком в средненькой строительной конторе работает, а там не так уж и много платят. Но все, что Иван получает, – все идет только в дом. Зануда, правда, Васильич, водится за ним такое. Хотя это как посмотреть. Он любое событие, любой самый мелочный вопрос сначала где-то там у себя в мозгах оценит, прокрутит, а уж потом и говорит: «Значит, так. Во-первых…». Эта фраза – его визитка, без нее он ни-ни. И, кстати, все, о чем он повествует в этих своих «первое, второе и третье», – все разложено по полочкам, все логично, все верно, и, если он что-то предсказал, как правило, то и сбывается. И душой Иван Васильевич хорош. Любит музыку, хлебом не корми, дай романс какой или оперу послушать. Глазки прикроет, в такт музыке головой покачивает, а на лице эдакая блаженная и добрая улыбка. Детишек любит безумно, поздние они у них с Маришкой, уже после тридцати пяти на свет появились. Сначала думали, без детей останутся, но потом один за другим в три года три крепыша родились. Больше решили судьбу не испытывать, хотя девчонку были бы не прочь иметь. Но года… Вот такие у меня соседи.

Налил я стопочку коньяка, выпили по одной. Говорю:

– Рассказывай, что там у тебя, Ваня, случилось.

– Да все это как-то непросто, трудно говорить, но попробую. Знаю, мужик ты свой, ты поймешь.

Так вот, все началось с ежиков. Да, да, с простых лесных ежей. Когда пацанам было от двух до четырех, принесла жена домой двух ежиков. Подружки где-то подобрали этих несчастных животных, вроде как на пикнике в лесу или еще где, суть не в этом. Одним словом, приносит она этот подарок в семью. Дело такое, дело серьезное, я прикинул, подумал и говорю: «Значит, первое. Парни на троих двух ежей не поделят, будут проблемы. Во-вторых. Ежи гадят, по ночам топают, а значит, спать мы не будем. Третье. Кто их кормить и обслуживать будет? Вы же все заняты, а значит, этой жертвой буду я. В-четвертых…». А Маринка моя говорит: «Достал ты всех своими причитаниями. Ежи будут жить у нас, и все тут».

Ну, вот как я сказал, так все и было. Ежей в этот же день пацаны чуть не порвали, делили все. Ночью это стадо носилось по квартире, не догонишь. Мои все спят, все им нипочем, пушкой не разбудишь, а я не могу заснуть, когда в доме порядка нет. Мучился я, мучился, почти неделю продержался, а затем, договорившись с завучем соседней школы, снес ежей в школьный зооуголок. Мальчишки мои в рев, где, мол, наши ежики, кричат. Жена скандалит: «Верни ежей!!!» Еле отговорил бежать в школу, а пацанам сказал, что за ежатами мамка пришла. Поверили, хоть и малыши, но понимали, что ежиху-мать нельзя ослушаться.

Только налаживаться жизнь в доме начала, бах, мои малыши трех котят несут. Где, у какой помойки они этих несчастных подобрали, не знаю, но выглядели котяры отвратительно. Маришка тут же их в ванну и давай намывать. Визг, писк. Выносит котят уже чистенькими и в мое любимое полотенце завернутыми. Ну, я, как водится, прикинул и заявляю: «Во-первых, эта шантрапа хуже ежей будет, те хоть топали по ночам, а эти все подряд рвать будут. Судя по экстерьеру, дворовые они, а значит, в генах привычки гадить в лоток нет, то есть туалетом для них будет вся квартира. Во-вторых…» Мариша моя сразу в бой: «Отец, замолчи! Коты самые безобидные существа, жить будут у нас, я сказала!»

Молчи так молчи, и все пошло-поехало, как я и предвещал. Котят назвали, поделили между ребятами, те не нарадуются. Дальше царапины, порванные шторы, разодранные в пух подушки, перевернутые в шкафах вещи, ну и, конечно, отвратительный запах всех кошачьих дел. Как я и говорил, в лоток они заходили только лапками погрести, а дела свои делали там, где им нравилось. От аромата дезодорантов вперемешку с кошачьими испражнениями в квартире дух стоял хуже, чем в дореволюционной пивнушке. Непорядок! А я ведь предупреждал, беспородные котята, дикие, не привыкшие к домашнему уюту. И вот через неделю смылись они всем своим выводком, улизнули в приоткрытую входную дверь. Я только к ним привыкать стал, накупил игрушек, пуфиков разных, с кормом разобрался. А пацаны мои как были расстроены! Слов нет. За два дня мы семьей все дворы в округе осмотрели, нет котят, и все тут. И как ты думаешь, кто крайним стал в этой ситуации? Правильно! Я! Жена почему-то была уверена, что это я их куда-то снес, и дети кричат: «Папка, верни котят!!!» Вот так-то. Только через полмесяца успокоились.

Дальше были кролики, черепашка, барсучок. Кого только не перебывало в квартире. Я только начинаю: «Во-первых…» – дети в слезы, жена в рев: «Опять!!!» Что ж опять? Я ведь просто хочу рассказать, что будет и как будет, а они видишь как реагируют. Одним словом, помаленьку мы врагами становились.

И вот в доме появился пес. Не просто псина какая беспородная или мерзко-мелкая. Не какие-нибудь бишоны, грифоны или терьеры. Нет, появился щенок ротвейлера, миленький такой, чистенький, аккуратненький, жена принесла. И вся моя семейка на меня смотрит, ждут, что я опять начну свое «первое, второе и третье». Ну, нет, думаю, промолчу. Промолчал.

Через пять месяцев этот малыш весил уже за тридцать кило, в холке был почти шестьдесят сантиметров. Дети с ним уже не гуляли. Справиться с этой псиной мог только я. Ел пес все, что давали, сметал миску за пять минут. Съест, облизнется и ко мне, рычать начинает, это значит – веди меня, хозяин, на улицу, гадить хочу. Глаза серьезные, злые, попробуй ослушаться. Хочешь не хочешь, шапку в руки, намордник на псину, поводок в две руки и вперед. А там еще лифт, с соседом не поедешь, пес если рявкнет, так и в штаны наложить можно со страху. Выбрался из подъезда, уж и не видно, кто кого на прогулку вывел: я пса или он меня. Сильный, резкий. Эти пять месяцев пробежали для меня как пятнадцать на фронте, день за три. Одно хорошо, похудел и постройнел я за это время.

Но вот с Маришкой опять разлад пошел. Почему, говорит, когда я пса принесла, ты мне ничего не сказал, не предупредил, что он такой страшный будет? Огромный да еще кусучий. А разговор этот произошел после того, как наш песик погонял малость Маринкину подругу на кухне. Погонял, чуток руку ей прикусил, юбчонку надорвал, ну и так по мелочам на нее порычал. Подруга в обморок, ротвейлер в сторону, мол, больных не трогаем. Подруга умчалась сама не своя и Марине по телефону такого наговорила, такого выложила, при людях повторять стыдно. Так вот она меня и отчитывает: «Почему ты мне не сказал, что это страшная псина?» Почему, и все тут. А что я скажу? Скажи я тогда что-либо против, уже тогда мой сундук за дверью бы стоял. А не сказал, что опасно брать такую псину в дом, опять не прав, уже сейчас виноват. Просто парадокс, а не женщина. А впрочем, они, наверное, все такие. Ну ладно. Надо что-то делать.

Иду на ближайшую автопарковку, местным ребятам предлагаю пса для охраны, причем бесплатно предлагаю забрать. А там только пару дней как их охранный Тузик сдох. Возьмем, говорят, веди свою шавку. Привожу. К будке пристегиваю ротвейлера и домой. Уф… Но не тут-то было, уже через пару часов прибегает охранник со стоянки: «Забирай свою псину, она полгаража разнесла». Я, впрочем, ожидал чего-то подобного, говорю: «Вы же, братцы, сами просили охранного пса, а теперь на меня хотите повесить все грехи его первого дня дежурства в паркинге. Так дело не пойдет, не заберу». Взмолился парень: «Забери, богом прошу, нет у нас к тебе претензий!» Пришлось забрать. А псина злопамятная была и уже дома, после ужина, так сказать, на сытой желудок, пару раз меня цапнула за ногу, и я понял, за что. Понял, но промолчал, как бы хуже не стало. Домашние в этот день все по комнатам, за закрытыми дверями отдыхали, сидят, ждут, что же дальше. Ну а что дальше? Звоню друзьям, и подсказали мне, что есть под Дмитровом в Подмосковье центр подготовки кинологов, там и собаку могут взять. Правда, просить надо, а может, и денег дать. Не поленился я, проехался на своей «копейке» к центру этому. Пару часов вокруг высоченного забора дефилировал, нашел дежурного, его с полчаса уговаривал найти мне того, кто старшим у собак работает. Мне намекнули, что начальник ветслужбы вопросами отбора собак ведает. Еще час я рассказывал этому спецу, какой у меня хороший пес. Убедил. Веди, говорит он, пса своего, так и быть, возьмем. Эх, если бы я догадался взять с собой собаку, все мучения уже сейчас и закончились бы, а так пришлось ехать две сотни километров домой, и уже на следующий день, взяв старшего и среднего моих ребят, привез я своего ротвейлера в кинологический центр. Врач говорит: «Берем вашего кобелька женихом к нашим девочкам, уж больно красив ротвейлер», – и вызвал кинолога. Подошел небольшого росточка сержант, взял поводок в руку – и все… Я впервые увидел, как с собакой обращается настоящий специалист своего дела. Думал, псина сопротивляться будет, скулить, рваться домой. Как бы не так, пес мгновенно своим собачьим чутьем понял, кто его новый хозяин, и безропотно, даже, как мне показалось, с удовольствием, подергивая своим обрубком, пошел с сержантом к вольерам. Я так понимаю, догадалась наша псина, что к сучкам ведут, умная ведь собака. Мы с ребятами, проводив ротвейлера взглядами, пошли к машине. Домой ехали молча, в подавленном состоянии, а уже подъезжая к дому, мои орлы разревелись, разрыдались: видите ли, жаль собачку им было. Да и у меня на душе как-то погано. Однако дело сделано.