Избранное

Нина Ягодинцева

Избранное

© Н. А. Ягодинцева, 2012

© В. Осипов, фотопортрет

© Издательство «Маматов», 2012

* * *

Об авторе

Нина Александровна Ягодинцева родилась в 1962 году в г. Магнитогорске. Выпускница Литературного института имени Горького, член Союза писателей России с 1994 года. Кандидат культурологии, доцент кафедры режиссуры театрализованных представлений и праздников Челябинской государственной академии культуры и искусств. Автор поэтических книг, цикла учебников «Поэтика», монографий, электронной книги литературной критики, переводов с азербайджанского и башкирского языков, а также более 500 публикаций в литературной и научной периодике. Стихи Ягодинцевой вошли в антологии: русской женской поэзии «Вечерний альбом» (Москва, «Современник», 1991), «Современная уральская поэзия» (Челябинск, фонд «Галерея», 1996, 2003, 2011), «Антология русского лиризма. XX век» (Москва. «Студия», 2000), «Русская сибирская поэзия, XX век» (Кемерово, 2008) «Наше время: антология современной поэзии» (Москва, Нижний Новгород, 2009), «Русская поэзия. XXI век» (Москва, 2009).

Нина Ягодинцева – лауреат Всероссийских литературных премий им. П. Бажова (2001, за книгу «На высоте метели»), им. К. Нефедьева (2002, за рукопись книги «Теченье донных трав»), им. Д. Мамина-Сибиряка (2008, за книгу «Поэтика: принципы безопасности творческого развития»), Сибирско-Уральской литературной премии в номинации «Поэзия» (2011, за рукопись книги «Листая пламя»), лауреат Всероссийского конкурса «Лучшая научная книга-2007» (за монографию «Русская поэтическая культура: сохранение целостности личности»), лауреат литературной премии Уральского федерального округа (2012, за электронную книгу литературной критики «Жажда речи», в соавторстве с А. П. Расторгуевым).

О творчестве

Дорогая Нина!

В Ваших стихах есть понимание иных уровней бытия, в том числе и сосредоточенных в нас самих, в нашем подсознании, где таятся «тяжёлые хищные корни» необычайного притяжения:

Слезами иль кровью политы,Растут, как дурная трава,И глушат стихи и молитвы,Как боль заглушает слова.

И всё-таки вряд ли бы мог состояться поэт, если бы в нём изначально, генетически не доминировало духовное начало, причём по самому высокому спросу. То, что Вы следуете классической стиховой традиции, для Вас так же естественно, как, скажем, слушать пение птиц, любоваться медленным струением ручья… В этой стиховой традиции Вы неоднообразны и вовсе не скованы каноном. Широка амплитуда ритмических и метрических вариантов, уверенно звучит разностопная строфа. И важно то, что в лучших стихотворениях на малом стиховом пространстве Вам удаётся так сгустить содержание, что в нём находит отражение драма целой жизни:

Пирует жизнь с её приливами,С её утратами несметными,Где мы посмели быть счастливыми,Несчастными и даже смертными.

Лучшие Ваши стихотворения отличаются чистотою и благородством слога, согласием слова с душевным настроем, с мелодией чувства, глубиною переживания. Целомудренны и чисты «Четыре письма к А*», это любовные стихи, такие нынче очень редко встретишь. Метафорика свежа, прозрачна, она вовсе не показная, она как бы из природы вещей. Я кое-что выписал для уяснения её особенностей: «материнские сумерки речи», «воздух бабочка листала», «кипящий конус фонаря», «ветхое небо», «дымная прорубь», неба «кожа золотая»… Всё это вне контекста может и не произвести впечатления.

Пейзаж Ваш весь словно как-то приподнят, облегчён, просвечен небесным светом, не отяжелён плодами земли, как у передвижников (всему своё время). Хорош поэтический ход, когда образ из видеоряда «упрятан» в область психологии: «Она светла, как ночь перед побегом». Или в метафорическое представление: «Июль во все распахнутые окна // Холодное вливает молоко». Привлекает и такое сравнение, усиленное звукорядом: «Зачем мы мешаем вино с водой, // Как раньше мешали вину с бедой?»

Мне, человеку старому, на излёте земного бытия, по душе Ваша нравственная и духовная устойчивость. Хоть и промелькнуло однажды на грани отчаяния: «На самом донышке тоски – // Такая каменная горечь!» – но берёт своё волевое, родовое начало: «Уж более недели // Я царствую на высоте метели, // Пеку душистый хлеб, кормлю детей…» Да будет так долгие годы.

Искренне Ваш – Ал. Михайлов,вице-президент Международной ассоциации критиков,профессор Литературного института им. Горького.22.06.2000 г.* * *

Поэзия Нины Ягодинцевой сама по себе как-то молчалива – прочёл, а ощущение неизьяснимости осталось, той самой «пронзительной невыразимости», которую так любит и чувствует автор. «Стихи сплетены из пауз… Слова – это просто форма», – говорит она. Но – далеко не символизм; напротив, поэзия здесь очень предметна, по пути к запредельному автором заботливо расставлены «земные» маяки, дабы оно отразилось в читателе через мирские любимые приметы. И светло становится от узнавания дивных мелочей – из них, «неумелых и неловких», ткётся дорога к горнему.

Всему привычному в этих строках сообщается небывалая глубина и высота: вот почему «Вспоминая Сыростан, / Вспоминаешь неземное». Стихи Нины Ягодинцевой живут на той тонкой грани «между призрачным и настоящим», где не только одно умрёт без другого, но где порой и не ясно, что же иллюзорно, а что – подлинно. Сыростанский ли, таганайский рай, купальские ли праздники в гуще лесов у заповедных озёр – настоящее? Или зримее и правдивее то, что они собой воплощают, куда уводят нас, бескрылых, сомневающихся в истинности знака? Всякая фактичная земная примета – шёпот воды, тайно выспевающая земляника, «пасхальный сухарик со сладкой своей позолотой» – обеспечивается значимым и таинственным откликом оттуда, где любые загадки получат ответ, любые паузы станут одной – самой главной, где тебя простят и успокоят, и снег упадёт на истомившиеся от зноя губы… «Проспект заканчивается закатом», – говорит автор: вот оно, мирское, уходящее от самого себя.

Вечность, по Ягодинцевой, не мертва, не амбивалентна – она так же по-человечески наполнена вполне земным, так же уютна и утешна:

За тем невидимым пределом,Где все невинны и чисты,Как будто в фильме чёрно-белом:Вокзал, автобусы, часы.…………………………………Из мира в мир, всегда навстречуИным улыбкам и слезам,В слепое утро, зыбкий вечер,Другой сырой автовокзал.

Но не только городские пейзажи наполняются ощущением вечности – взять хотя бы «горные» стихи. Горы для Ягодинцевой – это там, где ближе всего к «пределу»; вечность в горах похожа «на синюю стаю китов, плывущих навстречу солнцу», а взбирающиеся на вершины однажды делают это в последний раз, «чтобы потом вернуться в город и жить как все», но их дети наследуют крылатую страсть к высотам. Это стихотворение написано на внешне сдержанной, но на самом деле такой пронизывающей интонации, что у читающего перехватывает дыхание.

У каждой вершины есть имя. Она одна.У каждой вершины – каменных толщ оплот.Под каждой вершиной – дремучая глубинаБолот.

И ещё одно – стихи очень легки. Речь здесь идёт даже не о технике – хотя практически вся поэзия Ягодинцевой удивительно ненатужна, эту свободу нельзя сымитировать, подделать, мы с удовлетворением ловим себя на том, что сразу «попадаем в такт». Такая воздушность созвучна воздушности бытия, в котором всё тяжеловесное, грозное, страшное лечится «одним касаньем» снегопада (снега у автора очень много, и он очень разный), берестяным ковшиком с водой, белоснежной пеной герани, которая «застилает глаза и мешает плакать», бабочкой, повстречавшейся тигру на охотничьей тропе… И с той же лёгкостью поэзия утешает и утишает нас, одаряет смирением, любовью, ощущением, что роковое бремя рано или поздно спадёт, как, например, в летящем, сквозящем, точно собранном из хокку стихотворении:

На том берегу Юрюзани,Словно уже на небе,Избы стоят высоко.Мостиком в три дощечки,Тропкой по косогору –Разве туда взберёшься?

Во многих стихах Нины Ягодинцевой душа узнаёт самоё себя; а это ощущение – едва ли не единственное мерило подлинной поэзии.

Константин Рубинский, поэт, член Союза писателей России.Челябинск.* * *

В полном соответствии с названием, стихи Нины Ягодинцевой способны заворожить – и приворожить. В них есть нерв и ритм, есть глубинный покой и фантастическое, присущее «донным травам», движение в покое. В ней есть главенствующая и всепроникающая – но не идея, не мысль, не эмоция, а – стихия, то есть естественная мелодия. Водная стихия. Мелодия дождя и капели, реки и ручья, волнующейся ивовой кроны, ударов весла, шума собственной крови в ушах. Снег и лёд, лодка и парус, колодец и облако, сон (тем более – явь), плач, смерть… – все проявления, все ипостаси, все прикосновения – влажные, быстрые, изменчивые, неуловимые…

Вот – время: тёмная вода, опасная вода, предощущение потопа и хаоса, сейчас уже способное в одном полновесном миге твоего бытия соединить три «агрегатных состояния» – как три лица грозной богини:

Словно сходит не снег – материк растворяется в прошлом,И в угрюмое небо неспешно уходит река,И лощёная челядь твоим подстилает подошвамОблака, облака…

Вот время, сжавшееся в мгновение повседневности, когда «оплывает апрель, подсыхает слюда на губах», оглядываешься и видишь вокруг струящийся, полуразмытый городской пейзаж, слякоть под ногами, на заре – «огненную реку проспекта»… Вот – любовь, чьё начало и первый повелевающий жест – там ещё,

В материнской утробе, в ласкающей тесноте.Что я знаю о нём, о томительном этом жестеСонной плоти в жемчужных глубинах вод?Лишь одно: я в тоске тону, как в блаженстве,Покуда жизнь по жилам моим плывёт.

Любовь – неотвязная жажда и любовь – расточительная, взахлёб, и легко признаваться любимому, что «даже небо из твоей горсти / Пьяней и слаще». А ещё – любовь к Родине, пронзительная нежность, чьи приметы в России – слёзы и снег, влажный ветер, тяжёлая соль…

В России надо жить не хлебом и не словом,А запахом лесов – берёзовым, сосновым,Беседовать с водой, скитаться с облакамиИ грозы принимать раскрытыми руками.

Но поэт «жить не словом» не может. «Слов качающийся мост» – единственная, подчас, дорога и подмога, но, опять же, поэтическое слово для Нины Ягодинцевой – парус, уносимый в море, «провалы, стремнины, мели». Отсюда, должно быть, – разнообразие ритмов и строфики, смысловая вариативность, внимание к звуку и тону, музыкальность многих стихов. И в награду – магия без обмана, возможность словом трансформировать реальность, оставаясь собой – во многих мирах:

Просто воздух холодней,И плывут куртины знояОт земного в неземное,По ладони – и над ней…

Узнаваемые городские картины, жизненные эпизоды, настроение и погода, воспоминания, надежды, предчувствия… Определяющая метафора книги превращает и автора – в протея, изменчивое и изменяющееся существо, во всех четырёх стихиях – гостью и собеседницу на равных.

Евгения Изварина, поэт, член Союза писателей России.Екатеринбург.* * *

Для зоркости и уверенности необходима выверенная собственной жизнью, выстраданная система координат. И Ягодинцева ясно вычертила вертикальную ось, недвусмысленно обозначила центр и одновременно сферу, тело этой системы.

В средоточье города и мираНа туберкулёзном сквознякеЧто тебя спасло и сохранило,Как ребёнок – пёрышко в руке?..Разве голос? – где ему на клирос!Разве сердце? – купят, не соврут!Но темница тёплая раскрыласьИ открылось тайное вокруг:Что ж, взлетай легко и неумело,Где бессчётно в землю полегли…Родина – таинственная мераБоли и любви.

На этой родине «звонарь раскачивает сон», беззвучно взывая ко Всевышнему, а «наяву гуляют ордами,/ Глумясь над спящими и мёртвыми…» Последняя метель напоминает погибельную сечу, в которой подчистую ложится засадный снежный полк, а непогода – приход отряда батьки Махно, оборачивающийся отнюдь не шуточным расстрелом.

На этой родине «…Ангелы на покосе/ Точат свои лучи…/ Песенок не поют,/ Мёда на хлеб не мажут./ Лезвия отобьют –/ То-то травы поляжет!» И та же намоленная трава, расстилаемая во храме на Троицу, напоминает: «Трава травой живём, не узнаны,/ Удерживаемы едва/ Зеленокровного родства/ Душеспасительными узами…».

Здесь снова и снова «…кто-то падает крестом/ И осеняет поле/ На три открытых стороны:/ России, вечности, войны…» И матери проводят жизнь «в нищете безвыходной и жалкой,/В неизбывном страхе за детей» и молитве к Богоматери, чей потемневший лик по-прежнему взирает «с холодной лаковой доски». И сам себя ловишь на доселе запретной, а теперь вылезающей из-под спуда мыслишке, и понимаешь, что деваться с подводной лодки некуда:

Что сердце слабое? ТрепещетНадеждой перемены мест?Ты эмигрант, ты перебежчик,Невозвращенец и мертвец.Твой век не вышел из окопа,Твой год уже полёг костьми.Твой час настал – но неохотаВ сырую землю, чёрт возьми!И вот стоишь перед таможнейС нелепой ношей за спиной:Со всей великой, невозможной,Смертельно вечною страной…

Но здесь даже сухая серая полынь, «нестерпимо горько» звенящая на обочине той же дороги, передаёт тебе дыхание жизни. И понятно, что «до бела снега догорать» негде, кроме как в России – конкретно во Владимире, что навеял эти строки. И когда, прикрыв глаза от жгучей боли, рассыпаешь хлебные крошки – «кто-то в шорохе крыл» подбирает их все до единой.

Стихи здесь выдыхает сам тёплый воздух, заточённый на скучной окраине, и сама эта окраина звучит окариной, способной извлекать из себя незатейливую, а всё-таки мелодию. Не только нарастающий шум листвы предстаёт взволнованным ошеломляющим монологом, но «на всех немыслимых ветрах» распускаются полотна речи: «Спасти, утешить, оберечь,/ Дать мужества на ополченье…/ И небо – речь, и поле – речь,/ И рек студёные реченья…».

Андрей Расторгуев, поэт, член Союза писателей России.Екатеринбург.

Тёмный сад

Стихотворения 1982–1991 гг.

«Всё начинается в осенней вязкой глине…»

Всё начинается в осенней вязкой глине:Вечернее дыхание полыниИ долгий, смутный разговор,И путь в густой туман, где дремлют гребни гор,И сонная душа, и песня о долине.Всё начинается в глубокой колее.Колёса брызжут ржавою водою,Забрызганное небо над тобоюИ лес, как призрак, молчалив.Когда настанет час небесного отлива,С собою унесёт отливИ свет, и тьму, и круг луны унылой,И обнажатся мрачные обрывыИ гребни острых скал на ложе дна.И ты узнаешь: ложь всегда одна,А истин много.Если о РоссииНе говорить, не думать, не дышать,И глину не месить лаптями, сапогами,Колёсами поющих жалобно телег –Мы канем в пустоту, не отыскав ночлег,В урочный час небесного отлива.

Ночь

Полно, да ночь ли это была?Словно два льняных полотна,Небо бело и земля бела,Где-то за белым темна луна.Сонные очи не смеют спать –Как холодит молодую грудьВремя, которое любит стлатьБелое, белое – вдаль и вглубь.Время погони! По руслам жил,Словно по руслам спящих рек,Кто-то безвестный уносит жизньТуда, где сливаются снег и снег.Кони летят – полотна не смять,Зимнего воздуха жуть и сласть.Белое, белое мчится вспять –Время, которое любит – красть.Но сверху, откуда пути видны,Смотрит пристально за тобойГорячий и чёрный зрачок луныС птичьей каёмкою золотой.

«Мне видится, как будто снится…»

Мне видится, как будто снитсяЗнакомое давным-давно:Старушки раскупают ситцы,И макароны, и пшено.Рубли измятые считая,Едва губами шелестят,Потом снимаются как стаяИ в высь над городом летят.Летят над серыми домами,Над чёрным заводским прудом,Отягощёнными крыламиНа воздух опершись с трудом.Они кружат нестройным хоромПод белой бездною небес,Бессвязным птичьим разговоромТревожа жителей окрест.

«Как странно в вязкой пустоте…»

Как странно в вязкой пустотеСреди погибших словЗаговорить на языкеУтраченных богов!Огонь бесплодный и ничей,Но жечь ему дано.Звучанье собственных речейТо смутно, то темно.Оно темно, как белый снегВо чреве зимних туч.Сколь славен был далёкий век,Сколь радостно могуч!Покорно отпускаю ввысьСплетенье древних слов:Печальным эхом воротисьНа пиршество богов…

«В тёмный сад, на самое дно, в траву…»

В тёмный сад, на самое дно, в траву –Слышать, как бьётся из-под земли вода.Как мне странно, что я до сих пор на земле живу –Словно птица, не покидающая гнезда.Как мне странно, что любит меня этот старый сад,Словно я – это яблоневое дитя.Он ведь знает, что я не обернусь назад,Ни улетая, ни уходя.Но пока моё сердце тут, у его груди,Он сплетает ветви, пытается удержать.Глубоко в полуночном небе плывут круги –Кто-то канул в небо, и звёзды ещё дрожат.

«В моём краю зима – пожар…»

В моём краю зима – пожар,До неба выметнуло пламя.Оно застыло, не дыша,И степь скользит под облаками:Поёшь ли, тихо ль говоришь –Алмазным пламенем горишь!И слышно только снежный хрустДа тишину над долгим воем.Здесь душу покидает РусьИ начинается неволя:Вдыхаешь в молодую грудьИ степь, и смерть, и снежный путь.А воздух зол, как тетива,Свободы ждущая веками,И всходит белая траваВокруг горячего дыханья:Спеши! Наградою тебе –Деревня, люди, ночь в избе…

«Печальница и мастерица…»

Маме

Печальница и мастерицаСегодня сидит без огня.Далёкий фонарь серебритсяВ морозных узорах окна.Ей кажется: бросишь работу –И время затянется льдом,И можно дождаться кого-то,Кто ищет затерянный дом.Не цепи смертей и рожденийВ предчувствии гласа трубы,А ветхая ткань сновиденийС серебряной нитью судьбы.И если расправить руками –Увидишь в сплетении строкГорящий на пепельной тканиСеребряно-светлый цветок.И пламя займётся иное,И вспыхнет растерянный взор:Какой бесконечной зимоюРождался прекрасный узор!Какие холодные далиСвирепо дышали в стекло!Как руки томились и ждали –Но вечное время прошло.

«Как я люблю этот поздний покой…»

Как я люблю этот поздний покой –Низкое небо над белой рекой,Выстланный снегом каменный мост,Иву с охапкой брошенных гнёзд,Издалека, где всходила заря, –Бурое зарево монастыря,Много ли, мало ли вёрст и вековШелест полозьев, удары подков,И над покорным молчанием изб –Флюгер безумный, жалобный визг…

«Мы не умерли и не смирились…»

Мы не умерли и не смирились,Но взгляни на далёкий закат:В синем дыме цветёт амариллис –Это гибнет оставленный град.Закоптились небесные сводыДо глубокой ночной черноты.В тайном городе нашей свободыДогорают дома и мосты.Нам не слышно, как мечутся крикиОт огня до небесной реки.Там горят наши мёртвые книги,Наши дерзкие черновики.

«Светлеет – словно тонкий лёд…»

Светлеет – словно тонкий лёдЛегко расходится в реке.Тележка дворника поёт,Поёт на птичьем языке.И молодое деревцоЕдва лепечет под окном,Слепое повернув лицоТуда, где солнце будет днём.На миг попробуй замереть,Закрыть послушные глаза:Звенят, как праздничная медь,Малиновые голоса.О, лёгкий утренний полётВ пустое небо без примет!Слепой и тонкий тополёкЛиствой ощупывает свет.

Браслет

Индийские камни на смуглой руке –Не сон ли тяжёлый, не путь ли кровавый?Но нет – это к тёмной прозрачной рекеТекут и текут бесконечные травы.Но нет: это мягко ступает носок,Но нет: это гул золотого браслета,Ладонью прижатый горячий висок,И слёзы, и страх, и мольба до рассвета.Но нет: это заполночь мимо светилНочных – проскользнула в холодных глубинахСлучайная тень ослепительных крыл,Тревожных и царственных –Голубиных.

Бронзовый ангел донского монастыря

Перед крыльями твоимиЗамираю в тайном страхе:Вот какие в поднебесьеИногда летают птахи!И гудит, пластая воздух,Крыл томительная бронза,И глаза твои слепыеСмотрят пристально и грозно.Но когда же ты летаешьВ пустоте над облаками,Если даже нынче утромТы сидишь на чёрном камне,А среди крестов и клёновШумно листья облетают,И хрипатые вороныТучи снежные скликают,И полны густого светаНеопрятные аллеи –Кажется, не хватит силыУдержаться на земле…

Гл. 17

Как ворон, замерев над спящим Вавилоном,Услышишь: ворота откроются со стоном,Медлительный рассвет восходит на холмы,Становится светло, но порожденья тьмыЕщё тревожат сны, ещё в глухих трущобах –То крадущийся шаг, то мерзкий хриплый шёпот.Великий город спит роскошным сном блудницы,И тьма глядит на свет сквозь узкие бойницы –Туда, в туман полей. В привычной бедной синиМерцают купола погубленных церквей.Жестокий царский труд напрасен – быть пустынеНа месте праздной родины твоей.Покорствуя, сойти? Восстать ли против Книги,Тысячелетний рок, как прах, смахнув с весов?Но сквозь любой толпы приветственные крикиТы слышишь гневный хор высоких голосов –И нестерпимо сквозь небесный белый дымСияет юный Иерусалим.

«Никто не едет – Бог с тобой…»

Никто не едет – Бог с тобой!Всё ветер, ветер – свист и плач,Обрывок ленты голубой,И белый плат, и чёрный плащ.И кони, кони – им невмочь,Хрипят и бьются под кнутом –Всё ветер! Кто в такую ночьОтважится покинуть дом.И звёзды нынче не горят,И окна бьёт больная дрожь.Дорога в рай, дорога в ад –Россия, осень, снег и дождь.Настанет время, и по ней –В замужество, на казнь, на суд –На тройке загнанных конейТебя в неволю повезут.И ты… да хоть кольцо отдашь –С размаху, в поле, – всё равно –За наважденье, за мираж,За это светлое окно…

«Ветка небесной сирени…»

Ветка небесной сирени,Свет рассыпая кругом,Смотрит, как в нищем селеньеГаснет последний огонь.Стало пустынно и глухо.Чует ночная трава,Как повторяет старухаВечной молитвы слова.Молит, склонясь головою:Сирый, убогий ночлегДа обойдёт стороноюВсякий лихой человек…

«Как мало нужно – даже не обман…»

Как мало нужно – даже не обман,Один намёк, корпускула надежды!Темнеет и сгущается туман,Но изнутри сияют вежды –Свобода! Твой высокий громВзрывает глушь почти желанной мукой.Я знаю, завтра мы умрём,Но здесь, сейчас, перед разлукойМы видели прекрасные черты,Пустые тропы молодого рая,И слава Богу, если знаешь ты,Зачем ты губишь нас так рано.

«Уснуть, утомиться…»

Уснуть, утомиться,На локоть прилегши виском,Восьмую страницуЗаметить вишнёвым листком,И пусть, улетая,Уносит свой лепет и блескПрозрачная стаяПочти незнакомых небес.Я знаю – за нимиОткроется тёмное дно,И звучное имяЕму беспечально дано,И там, словно в зеркале,Виден ухоженный сад –В нём листья померклиИ яблоки мягко блестят.Как тёплые звёзды,С ветвей улетают плоды,Небесные вёрстыСчитая среди пустоты.Сиянье всё выше,Всё тише и явственней гул.Садовник не слышит –Усталый, над книгой уснул.Уж август, и скороУснёт успокоенный сад.В глухие просторыПлоды золотые летят,И властью мгновеннойВ пространстве прервётся полёт,И в новой вселеннойЖеланный росток прорастёт.

«Рыжую шляпу надвину на самые брови…»

Рыжую шляпу надвину на самые брови –Злое, линялое небо исчезнет из глаз.Тёмное облако будет лежать на дороге:Волоколамск.Густо деревья сплетают унылые пряди,Солнечный луч не пробьётся сквозь плотную вязь.В серой пыли, как забытый надкушенный пряник, –Волоколамск.Долго молчанье прозрачной твоей колокольни,Время твоё изнутри разбивает виски.По мостовой незнакомые белые кониЗвонко идут до зелёной реки.У пастуха на плечах прогорела рубаха,Синие очи в глубоких глазницах блестят.Кони, как струны, дрожа от неясного страха,Слушают воздух и в сонную воду глядят.

«Желанье властвовать и страсть…»

Желанье властвовать и страстьК движению и созиданью:Дымящиеся глыбы кластьВ основу мирозданья,И сотрясать небесный кровПод грозный гул столпотворенья,И дерзких молодых рабовВыслушивать без удивленья,И им свободу даровать,Дабы свободными могли быТрепещущие жилы рвать,Под небеса вздымая глыбы.

«О нет, не слепота грозит моим глазам…»

О нет, не слепота грозит моим глазам –Безумная тоска по тёмным небесам.В начале сентября, когда едва-едваМорозною росой затронута трава,Когда в пустом саду сутулится жасмин,Вдыхая холода космических глубинИ растворяя грань ошибок и чудесМеж хаосом Земли и космосом небес, –В такие времена нет силы не смотретьВ пространство темноты, где умирает смерть,И можно угадать сводящие с умаСвободу, и простор, и звёздные шторма.

«Всё есть и будет – смерти нет…»

Всё есть и будет – смерти нет,Простая истина Вселенной.Дороги в край благословенныйВливаются в пути комет,И звёздным крошевом звенят,И плещут ржавою водою,И вот опять перед тобоюГора, тропинка, дом и сад.Но это призрак! Дома нет,Лишь дерева над чёрным срубом,А в воздухе сыром и грубомМерцает яблоневый цвет.Но нет! Ощеренные пни,Осенний запах тьмы и тлена…Ты упадаешь на колена,Но только голову склони –Тебя уже зовут с крыльца,И ты нетвёрдыми шагамиИдёшь, идёшь навстречу мамеИ в руки сильные отца,И пахнет тёплым молокомЦветастый, яркий мамин запон,И солнце катится на запад,И засыпают сад и дом…