Среди болот и лесов (сборник)

– Как же вы намерены действовать, господин помощник исправника? – озабоченно спросил князь.

– К сожалению, высочайше утвержденное еще 6/ХII прошлого года положение Кабинета министров, в силу которого владельцам имений разрешено образовывать собственную, под наблюдением властей, охрану имений, у вас еще, насколько мне известно, не проведено? Поместья владельцев не имеют вооруженной охраны?!

– Да, мы замешкались, – развел руками несколько смущенный князь.

– Это было бы весьма своевременно именно сейчас, – продолжал помощник исправника.

– При создавшемся положении завтрашний день грозит неприятностями, – растерянно сказал князь, взглянув на собеседника.

– К сожалению, они неизбежны; но вам и вашему имуществу ничто не угрожает, мы примем все меры, позвольте заверить вас, ваше сиятельство!

– Да, но тогда кому же угрожает, если не мне? Здесь рядом мой винокуренный завод! Нет, я все-таки уеду, хотя бы на некоторое время! – князь явно волновался.

– Как будет угодно вам, ваше сиятельство, но я исполню свой долг. Беспорядки будут направлены в определенное русло, я уверен… все будет в порядке! – помощник исправника одобрительно улыбнулся.

– Это ваше дело, господин Заволоцкий, делайте как лучше! Не смею больше вас задерживать, – князь поднялся, давая понять, что визит закончен.

Помощник исправника вскочил и вытянулся.

– Я исполню свой долг, ваше сиятельство!

– Я надеюсь на вас, господин помощник исправника. Желаю вам успешно выполнить свои обязанности. Помощник исправника щелкнул шпорами, отвесил глубокий поклон и вышел.

– Афанасий, – позвал князь. – Прикажи готовить рано утром выезд!

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

– Позови Евеля!

Князь давно уже отправил свою семью в уездный город, туда же намерен был уехать и сам. Он окончательно убедился в необходимости покинуть свое поместье. Беседа с помощником исправника еще больше убедила его в серьезности положения. Из намеков помощника исправника он ясно понял, что завтра предстоит погром. Но как все это обернется и чем кончится? Он взволнованно метался по кабинету.

Вошел Евель. Хорошо одетый, среднего роста, несколько ожиревший, уже не молодой, с лысиной и небольшой жидкой бородкой, кривой на левый глаз, арендатор являлся фактическим владельцем имения князя. Последний всегда нуждался в деньгах, деньги же были у Евеля. Он умело вел хозяйство, добился у князя долгосрочной аренды, ворочал всеми делами по имению и винокуренному заводу. И сейчас князю нужны были деньги до зарезу, хотя бы тысяча рублей. Явиться без гроша к семье было немыслимо.

– Послушай, Евель!

– Слушаю, ваша светлость, – склонился чуть не до земли Евель и застыл, согнувшись в три погибели.

– Завтра утром я должен по спешным делам отбыть в уездный город.

Евель, не разгибаясь, снизу вверх воззрился своим зрячим оком на его сиятельство.

– Мне нужны, сам понимаешь, деньги!

Глаз Евеля беспокойно забегал по сторонам, руки вывернулись ладонями вперед. Этот жест явно говорил, что денег у Евеля нет.

– Достань хотя бы тысячу, мне необходимо! – стараясь придать голосу мягкость, убеждал князь.

– Надолго ли ваше сиятельство покидает нас? Завтра утром ярмарка, к вечеру можно было бы кое-что выручить, – резонно произнес Евель, немного разогнувшись.

– Нет, я уеду рано утром, а тебе, Евель, не советую быть на базаре, – князь выразительно поднял указательный перст.

– Благодарствую за совет; я и мои детки не забудут вашей доброты, сиятельнейший князь.

Евель и сам все хорошо понимал, но у него была какая-то надежда на помощника исправника и его отряд. Вместе с богатыми торговцами-евреями он успел уже задобрить их. Но намек князя развеял и эту надежду. Убеждать князя оставаться здесь не имело никакого смысла, да и было небезопасно. Князь привык к нему, был его должником, а если, не дай бог, его убьют, пропадут все долги?!

– Я не могу уехать без денег, пойми, Евель!

– Через пять минут деньги будут, но кто останется охранять ваши покои? – голос Евеля задрожал, он схватился руками за голову.

– Помощник исправника заверил меня. Дворецкий соберет людей. Ну, а завод на твое попеченье оставляю, придумай что-нибудь; может быть, спирт выпустить заранее? – нерешительно предложил князь.

– Ой, нет, убытки! – воскликнул Евель, умоляюще протягивая руки.

– Ну, делай, как знаешь. Я тут ничего не могу поделать. Ступай и пришли деньги! – повелительно простер князь руку, указывая на дверь.

В эту ночь Евель не спал. С семьей он жил в одном из флигелей поместья. Мучительные страхи мерещились ему неотступно. Он то и дело поглядывал в окна, оградив двумя ладонями свет. Снежная пелена покрывала все кругом. Уныло завывал ветер в трубе. Чады и домочадцы его давно уже спали.

По уходе от князя он сообщил кое-кому из своих знакомых в местечке о надвигающейся опасности. Он решал не раз бежать, но куда бежать в мороз и стужу? Нет, это немыслимо! Надо что-то придумать, но что?

Облачившись в молитвенный наряд, он долго бормотал молитвы, тряся головой, двигаясь взад и вперед по комнате. Окончив молитву, Евель несколько успокоился, собрался с мыслями.

– Да, надо что-то придумать на всякий случай, если толпы громил двинутся из местечка сюда!

Наконец, у него созрела какая-то мысль.

– Только так! – проговорил он вслух. – Надо прилечь.

В это же время в доме местного урядника шло совещание. Оно было не очень продолжительным. Три полицейских чина скоро пришли к единому мнению: прежде всего, необходимо блокировать отряд самообороны, не допускать агитации революционных элементов. Если таковые появятся, тут же их арестовывать.

Остальное совершится беспрепятственно. Казенкой неизбежно придется пожертвовать; сидельца заранее предупредить, чтобы убирался вовремя.

– Необходимо принять меры к предотвращению повторения событий в Шклове, – предупредил помощник исправника.

– Известно ли вам, господа, что в Шклове 14/ХІ прошлого года на ярмарке же отряд самообороны беспрепятственно расправился с полицией? Крестьяне же не приняли участия в погроме.

– Да, об этом писалось в «Могилевских Ведомостях», ваше благородие, – ответил местный урядник.

– Советую это иметь в виду и не распалять отряд полиции, – многозначительно добавил помощник исправника. События в Шклове небезосновательно волновали чинов полиции. Затеянный черносотенцами и полицейскими погром закончился там для них весьма плачевно. Анонимное сообщение, напечатанное в «Могилевских Губернских Ведомостях», в номере 140 от 26/ХI – 1905 г., так изображало происшествие в местечке Шклов:

«Беспорядки в м. Шклове.

14/ХІ в м. Шклове была 2-дневная ярмарка. Еврейское население просило усилить полицейский наряд, будучи напугано еврейскими погромами в других местностях и чувствуя нерасположение к себе окрестного крестьянского населения.

15/ХІ в 4 час. пополудни, когда многие разъехались с ярмарки, толпа молодых евреев, около 200 человек, как надо полагать, по заранее установленному плану, подкараулила местного жандармского унтер-офицера Снопкова и, подступая к нему, начала требовать от него объяснения по поводу Оршанских событий, полагая, что Снопков телеграфировал в Оршу о выезде туда боевой организации, из числа которой там было убито 5 человек. На дерзкое требование толпы Снопков ответил, что он ничего не знает и, предвидя заднюю мысль толпы напасть на него, повернулся и хотел уйти, но едва Снопков сделал несколько шагов, толпа с криками «ура», производя беспрерывные револьверные выстрелы, бросилась за Снопковым, и только благодаря тому, что Снопков не потерялся, ему удалось отступить к дому Москвера, захлопнуть за собой дверь и, пользуясь моментом, перебежать через двор и скрыться. Несмотря на то, что евреи стреляли на расстоянии ста шагов и сделали по нему около 200 выстрелов, его не задела ни одна пуля.

В описываемый момент оставшиеся на базаре крестьяне, хотя и в очень незначительном числе, начали вооружаться кольями и хотели броситься на толпу евреев, но полицейские урядники – Рыхлевский, Пясецкий, Никаноров и рассыльные Подберезский и Палешнин, побежавшие на выстрелы, увидев вооружившихся крестьян с целью броситься на евреев, успокоили их, и последние беспрекословно послушались урядников. Едва только эти чины полиции приблизились к толпе евреев, как послышались крики: «Лиса ушла, бей хотя котов», и сейчас же открыли огонь по ним и начали бить особенно устроенными нагайками из толстой проволоки с металлическою гирей на конце.

Вследствие такого разбойничьего нападения евреев на чинов полиции из числа последних оказались ранеными: урядники – Рыхлевский пулею в голову и, кроме того, нанесены ему побои металлическими нагайками, а когда он лежал, потеряв сознание, у него евреи вытащили клинок шашки и револьвер; уряднику Лясецкому разбили голову и нанесли побои, и то же самое причинили рассыльному Подберезовскому. Остальные чины полиции получили сильные побои, но без причинения ран. Увидев приближение других чинов полиции, толпа разбежалась.

По доставлении раненых в больницу урядник Тарасов попросил земского врача – женщину Островскую – осмотреть раненых и сделать перевязку, на что получил от Островской ответ, что она перевязки делать полиции не будет, так как должна ехать к больному, и чтобы ее не ожидали, так как она поедет потом к другому больному. Несмотря на усиленные просьбы Тарасова оказать помощь урядникам, Островская вскоре уехала из больницы в местечко, и поэтому перевязку раненым делал больничный фельдшер. В виду такого отношения в больнице к раненым, последние были отправлены на излечение в Могилевскую губернскую больницу».

5/ХII – 1905 г. в № 144 «Могилевских Губернских Ведомостей» было помещено письмо Веры Островской:

«Прошу редакцию поместить мой ответ на статью «Беспорядки в Шклове». Прочтя в № 140 М.В. описание беспорядков в Шклове, я сочла своим долгом написать на него опровержение, в виду того, что автор этой анонимной статьи, допустив большие неточности в описании беспорядков, почему-то нашел нужным набросить некоторую тень и на меня. В самый момент беспорядков я была у больного в квартире Витина на базаре и, выйдя на крыльцо, была свидетельницей происходящего. Утверждаю, что «о толпе в 200 человек» не может быть и речи, не было также и «заранее установленного плана»; наоборот, общее мнение было против небольшой группы молодежи, затеявшей спор с Снопковым. Во время спора Снопков обнажил шашку, а в ответ на это раздались выстрелы. Неверно и то, что крестьяне хотели с кольями броситься на толпу евреев и полиция их удержала – я видела совершенно ясно, как испуганные выстрелами крестьяне бросились бежать в разные стороны.

Перехожу теперь к той части статьи, которая касается лично меня. Автор утверждает, что на «усиленные просьбы я ответила отказом делать перевязку полиции». На самом же деле избитых доставили в лечебницу в то время, когда я ездила по местечку к больным. По возвращении домой я услышала от прислуги, что в мое отсутствие 2 раза приходил городовой звать меня в больницу, так как «у урядника в голове застряла пуля». Я попросила прислугу поскорее сбегать в больницу и спросить фельдшера, действительно ли есть такие серьезные ранения, и получила в ответ, что повреждения ничтожные, присутствие мое не необходимо, так как больным уже сделаны перевязки и по случаю переполнения общей палаты фельдшер думает поместить урядников в родильной.

Несмотря на такое успокоительное заявление, я все же пошла в больницу и, встретив там одного из урядников, довольно резко спросила у него, что за охота полиции затевать истории с кровопролитиями; он сказал, что попал в толпу уже после начала драки. Далее я спросила фельдшера о роде повреждения, и, узнав, что у одного из урядников пуля прошла около уха под самой кожей, а у другого только несколько кровоподтеков, я поставила ему на вид, что крестьян, являющихся к нам с несерьезными повреждениями, мы, перевязав, отправляем домой; следовательно, можно было бы, в виду переполнения лечебницы, отправить домой и урядников, а не занимать для них родильную комнату. Далее должна сказать, что урядники все-таки были нами приняты и помещены в общей палате и на следующий день, пообедав, ушли из больницы. Сомневаюсь только, чтобы они были приняты на излечение в губернскую больницу.

Покончив с описанием беспорядков в Шклове, я спрашиваю у автора анонимной статьи, какая ему была необходимость впутывать в нее меня, и не для того ли, чтобы набросить тень на мое имя, он написал и самую статью?

Врач Вера Островская».

В одном из последующих номеров автор анонимки пытался оправдать свое письмо и, бесчестно извращая факты, пытался опорочить Веру Островскую, подписавшись «Знакомый».

Печатая эти анонимки, редакция нарушила свой устав – в ряде номеров газеты указывалось: «анонимных корреспонденций не печатаем».

На следующее утро в местечко стали съезжаться крестьяне окрестных деревень и сел. По всем дорогам двигались сани, шли мужчины в серых армяках, бабы в полушубках, закутанные в платки.

Мороз был крепкий, захватывал дыхание. Пар клубился вокруг лошадей; намерзали сосульки на усах и бородах мужиков.

На площади в центре местечка расставляли возы; рогатый скот, пригнанный на продажу, отводили в особое место, лошадей ставили отдельно; блеяли овцы, визжали и хрюкали свиньи, прикрученные веревками к саням, кудахтали куры, гоготали гуси. Все шумнее и говорливее становилось на базарной площади.

Еврейские лавки не открывались, и двери их были накрепко заперты засовами, замками. Русские торговцы открывали лавки, но перегораживали входы придвинутыми столами.

Отряд конных стражников во главе с урядником выехал из полицейского участка и направился к синагоге, где находился отряд самообороны. Подъехав к воротам двора синагоги, урядник постучал в калитку рукояткой плетки.

– Эй вы там! – крикнул он. – Выходи для переговоров!

Калитка приоткрылась, высунулась голова молодого человека.

– О чем будем вести переговоры, господин урядник?

– Я должен предупредить вас всех здесь находящихся. – Конь под ним нетерпеливо бил копытами, приплясывал. – Никто не должен из вас появляться на площади; если будете вылезать, прикажу стражникам стрелять. Понял? Передай своим вожакам!

Калитка закрылась.

На площади появились шахтеры; они шумно разговаривали, затягивали песни, куражились, слоняясь то туда, то сюда. Многие были навеселе, переодетые стражниками, какие-то загримированные типы сновали между толпами, затевали разговоры, в чем-то убеждали, кивали на запертые лавки евреев.

– Ты дай нам водки, а тады кивай! – послышался возглас.

– Правильно, а то сухая ложка рот дерет, – бросил шутку рослый парень.

В толпе загоготали.

– Водка в казенке! – крикнул кто-то.

– Идем туда! – закричало несколько голосов.

Толпа двинулась к казенке, которая находилась недалеко от синагоги. Отряд полиции стоял на месте не двигаясь.

– Знать, побаиваются, – заговорили в толпе.

– Смелей, ребята! – подбодрил переодетый стражник. – Христианам они – враги.

– Што-то чудно! Как бы подвоха какого не было? – недоуменно заговорили более трезвые.

– Ничего, нас сила, отчиняй казенку! – гаркнули голоса. Толпа кинулась к крылечку; двое одновременно ухватились за ручку двери, разом рванули. Дверь с треском отворилась настежь; вторую дверь открыли ударом ноги, чуть не сорвав ее с петель, в дверях произошла давка.

Задние с криком и гамом напирали.

– Бей окна, влезай! – нетерпеливо кричали позади.

Раздался звон разбитых стекол; рамы были мгновенно проломлены. Люди лезли в казенку, хватали бутылки водки, торопились тут же пить.

– Подавай сюды, всем хватит! – шумели в напиравшей толпе.

В руках замелькали бутылки, захлопали пробки, вышибаемые сильными руками ударом в донышко.

Пили из горлышка без передыху; соседи вырывали бутылки из рук, начались ссоры, ругань, возникли драки. Мужики у своих саней наблюдали разгром казенки.

– Глянь, пьют, а мы што? – крикнул один из них.

– Пойдем, братцы, согреемся!

Не прошло каких-нибудь полчаса – часу, как от запаса водки в казенке остались лишь одни пустые бутылки. Захмелевшие люди заорали песни, двинулись группами, кто по площади, кто по краю ее. Порядочная толпа подошла к синагоге.

– Эй, селедошники, слазь с коней! – стали приставать к стражникам хлопцы. – Што вы – синагогу обороняете?

– Там отряд самообороны во дворе, – ответил стражник.

Опьяневшая толпа загудела, заорала и полезла ломать ворота. Кто-то бросил пустую бутылку в окно синагоги, туда же полетели палки сломанной ограды. Звон разбитых рам, крики толпы привлекли еще большее скопление людей у синагоги. Десятка полтора стражников совершенно растворились в этой массе. Мороз заставил их слезть с коней. Они, чтобы согреться, топтались на месте.

Руководители отряда самообороны опасались еще одной беды: пьяная толпа могла поджечь синагогу. Это погубило бы весь отряд!

На другой стороне площади тоже начались буйства. Оттуда неслись раскатистые удары железа об железо – разбивали замки лавок. В первую очередь сломали запоры «железных» лавок, где были взяты ломы, топоры, разновесы. Вооружившись этими орудиями, громилы бросились к еврейским лавкам. Но сбить замки оказалось нелегким делом: лом их не брал, топоры высекали снопы искр.

Смекалистый хлопец предложил надежный способ: разновес в 20 или 40 фунтов навязывали на пару длинных шарфов, снятых с шеи. Двое, раскачав гирю за свободные концы шарфов, били ею по замку. После немногих ударов замок разлетался.

Когда в руках людей замелькали трубки сукна, шелка, пестрого ситца, миткаля, ботинки, сапоги, заблестели галоши, не оставалось уж ни одного равнодушного человека среди тысячного скопища зрителей.

– Ня рушь, это мое! – орал, ухватившись за трубку сукна, парень; другой тянул ее к себе. – Ты схапив, так думаешь и пан! – Оба валились на снег, хрипели, матерились. В другом месте наиболее шустрый парень успевал вырваться из кольца цепких рук, мчался по площади, удирая от погони, но неизбежно сталкивался с другими свитками, шубами, армяками; дело кончалось опять же жестокой схваткой и потасовкой.

Иной раз трубки в этой борьбе раскатывались, десятки рук хватались за ленту и тянули ее во все стороны. Лента рвалась в клочья; у некоторых оставался лишь зажатый в кулаке кусок материи. Такие перетяжки возникали то тут, то там; догадливые ударом ножа перерезали ленты, тянувшие их валились в разные стороны под смех товарищей.

События развивались стремительно.

На крыльце полицейского участка стоял помощник исправника. Он спокойно наблюдал развертывающуюся картину погрома. Все шло по плану: самооборона заперта во дворе синагоги, казенка опустошена; опьяневшие люди легко поддались на агитацию черносотенцев и стражников. Лавки разбиты и разграблены, скоро начнут громить дома!

– Господин урядник, возьмите из резерва пять стражников и направьте их на дорогу, ведущую к имению; туда никого не пускать! – приказал он.

Револьверные залпы со стороны синагоги, храп испуганных лошадей, отчаянные вопли, по-видимому раненых, людей заставили содрогнуться Заволоцкого; он увидел, что отряд самообороны открыл ворота и дал залп по толпе. Люди шарахнулись, побежали, увлекли за собою и стражников. Он видел, как вздымались нагайки над стражниками, их лошадьми, которые после ударов бросались как бешеные, давя людей. Еще минута – и повторится история в Шклове, но только в худшем виде.

– Резерву стражников следовать за мной! – крикнул он, обернувшись в открытую дверь коридора. Оттуда, вслед за ним, выбегали стражники.

Обнажив шашку, Заволоцкий бросился наперерез самообороне.

– Стой, назад! Остановить их! – крикнул он, указывая шашкой в сторону самообороны.

Вмешательство помощника исправника с отрядом стражников изменило положение. Самооборона была вынуждена отступить во двор синагоги, к тому же толпа, увидев поддержку полиции, опомнившись от испуга, вызванного первым залпом револьверных выстрелов, бросилась с чем попало в руках на самооборону. Когда ворота двора синагоги закрылись, оттуда снова хлопнули редкие выстрелы. Толпа и полицейские остановились в некотором отдалении. Установилось своеобразное равновесие сил: нападающие побаивались подступиться, опасаясь выстрелов, осажденные ясно видели свое бессилие справиться с многосотенной толпой и отрядом полиции.

Помощник исправника расхаживал среди громил, делал вид, что уговаривает прекратить беспорядки.

– Нехай отдадуть револьверы, нечистая сила!

– Какое имеют право стрелять в людей? – кричали в толпе.

Из калитки вышел Евсей Хаскин.

– Хлопцы! – обратился он громким голосом к толпе. – Вас натравили на невинных людей. Мы вынуждены защищаться, защищать жизнь и имущество еврейского населения. Полиция и черная сотня обманывают вас! Впереди стоящие затихли, прислушались, но задние не видели говорившего, продолжали орать на все лады.

– Арестовать его! – закричал помощник исправника, пытаясь схватить говорившего. Тот ловко увернулся и изо всех сил хватил его плеткой. Зимняя одежда спасла Заволоцкого от основательного повреждения; тем не менее, удар был настолько ощутителен, что заставил помощника исправника отпрянуть. Хаскин скрылся за калиткой.

Слух о начавшемся погроме быстро распространялся по окрестным селениям. Со всех сторон спешили в местечко люди, кто поглядеть, кто с надеждой: авось чего-нибудь перепадет. В радиусе 10–15 верст все пришло в беспокойство и движение. Во второй половине дня уже тесно стало на площади. Подстрекатели увлекли многих в улицы и переулки. Там начался грабеж еврейских домов. Оттуда неслись отчаянные вопли, в воздухе носились тучи из пуха разорванных перин, как будто начался снегопад с безоблачного неба.

Русские жители наспех вывозили пожитки и детей, в окнах появлялись иконы. Этим как бы говорилось, что здесь живут христиане. Таким же образом пытались оградиться и еврейские дома.

Местечко Хотимск становилось все более жутким, страшным местом.

Солнце уже стояло у горизонта, скоро темнота скроет разгул толпы, окончательно развяжет руки черносотенцам, возникнут пожары и кто знает – может быть, к утру местечко превратится в пепелище?

Население местечка поняло грозившую опасность и начало вступать в борьбу с грабителями, но было уже слишком поздно! Нужны были роты солдат, чтобы силой унять разбушевавшуюся стихию!

Из своего дома на площади наблюдал всю картину погрома студент медицинского факультета Московского университета Семен Семенович Могилевцев. Он приехал на зимние каникулы. Отец его – богатый купец, всем известный жертвователь на благолепие местного сбора, получил недавно награду по высочайшему указу.

Уже несколько раз пытался студент выйти на площадь, хотел вмешаться, убедить толпу прекратить погром, но отец и мать преграждали ему путь.

– Не пущу! – кричала мать, расставив руки.

– Сеня, убьют тебя, сами же полицейские убьют, все равно ничем ты не поможешь! – убеждал отец.

Сын отступил. Он поднялся в мезонин и с тоской смотрел в окно. Площадь была видна как на ладони. За нею во все стороны растекались узкие улицы, закоулки. Там жила беднота: мелкие торговцы, кустари, ремесленники. Их жилища имели убогий, жалкий вид, и, если бы не снежное покрывало, зрелище было бы еще более безотрадным. А вдали за рекой возвышалось поместье князя Оболенского!

Этот контраст возбудил в нем глубокое чувство протеста. При виде насилия и грабежа, спровоцированного темными силами, он понял всю трагедию совершающегося. Руки сами схватились за ручку двери мезонина, рванули: дверь подалась, но, намерзшая, открылась чуть-чуть. Вместе со струей холода до слуха донеслись вопли избиваемых. Не помня себя, он рванул дверь и выскочил на балкон.

– Сограждане! – раздался сверху звонкий голос. В морозном воздухе он донесся до каждого, кто был на площади. Все невольно подняли глаза.

Выйди тот же студент на площадь и заговори – его услышала бы какая-нибудь сотня людей, а увидело и того менее. Но он был наверху! Его видели и слышали все! Говорил студент в синей куртке, ученый человек!

– Вас обманули полицейские и черносотенцы, – неслись слова правды по всей площади. – Зачем вы убиваете бедняков, разоряете их жилища? Смотрите туда! – широким жестом руки указал Могилевцев на хоромы князя Оболенского. С площади большинству они были видны, и всем была видна труба винокуренного завода. Тысячи людей увидели усадьбу помещика.

Уже этого одного было достаточно, чтобы перевернуть их сознание, показать им всю несправедливость совершаемого поступка.

– Вот где живут ваши извечные враги и угнетатели! Там богатства, накопленные потом и кровью крестьянства!

Слова жгли, хватали за сердце, отрезвляли сознание, как ушат холодной воды.

Все затихло. С немым изумлением, затаив дыхание, неотрывно глядели люди на оратора. И когда, весь подавшись в направлении имения, вскинув обе руки, он страстно крикнул: «Идите туда, там все ваше», – ни у кого не осталось и тени сомнения в правоте прозвучавшего призыва.