Поэтическая афера

– Сейчас ведь уедет, ты, как хочешь, а я догоню его, – сказал я Зорину и пустился следом за парнем.

Он стоял возле столба и курил, струйка дыма плавно ползла вверх. Курил он, не вынимая папиросу изо рта, щурил глаза и почесывал затылок. Я подошел к нему.

– Папироски не будет? – спросил я.

– Опять ты? Ладно, держи, – он протянул мне папиросу, я закурил.

– Фитиль, ты это… Не сердись на Зорина, сам понимаешь, что виноват, – сказал я, стараясь быть поучительным.

– Чего уж тут не понять, – расстроено сказал Фитиль.

– Ну а чего тогда надулся? Обидно, поди?

– Обидно, что попался, старею, – сказал он и посмотрел на меня.

– Ну, скажешь тоже. Сколько тебе? – спросил я.

– Семнадцать, – ответил Фитиль.

– Понятно. А выглядишь на все двадцать. Тебе уже не карманником быть надо, а куда выше метить. Я тебе не советую, не подумай, так, рассуждаю. Ты куда путь держишь?

– В Тамбов, – ответил тот и добавил: – К мамке. Я в Москве в десять лет оказался. Дома на поезд прыгнули с парнями и доехали. Они обратно потом, а мне интересно стало. Многому научился здесь. Писателем хотел стать, только одно дело -воровать, а другое – писателем быть. Стал не нужен я в этом городе, теперь обратно домой поеду.

– А почему «Фитиль»? – решил я еще раз попробовать узнать его настоящее имя.

– Меня вообще-то Евгений Раменский зовут, но когда приехал в Москву, связался с парнями, они меня курить и научили. Курю много, вот и Фитиль.

– А стихи, стало быть, твои?

– Мои, все мои.

– А почему на папке и на чемодане написано «Симон Ковальский»?

– Да не мой это чемодан, давно дело было, и папки пригодились, что в нем были. Везет мне на чемоданы, да еще и с папками, – сказал он и недружелюбно посмотрел на меня.

– Ну понятно. А стихи твои, значит, – парень кивнул. Поверю я ему или нет, его не волновало, он сейчас был готов сесть в свой поезд и уехать, так что врать мне не было смысла.

– Мне пора, сейчас поезд подадут, – сказал Фитиль и, подняв чемодан, выбросил окурок. – Бывай, – сказал он мне и, подмигнув, пошел по перрону. Я догнал его и пошел рядом.

– Неудобно как-то получилось, дай, думаю, провожу тебя, – Фитиль хмыкнул и молча продолжал идти. Мне нужно было во что бы то ни стало уговорить его остаться и присоединится к нашей поэтической авантюре, и с каждым шагом я понимал это все отчетливей. У меня не находилось слов. Не было того русла при разговоре, из которого он мог бы плавно перетечь в это сомнительное предложение.

– Дома чем займешься? – спросил я между прочим.

– Тебе правда интересно? Ну хорошо, может, в поле пойду работать или еще куда, у нас животные есть, а все население – старики. Мне там быстро найдут применение. Говорят, большевики скоро трактор выделят на наше село.

– Ты знаешь, что сейчас голод в уездах? – спросил я.

– Это ты мне будешь рассказывать про голод? – Фитиль остановился и посмотрел на меня так, словно я не знаю, о чем говорю, а у него опыта хоть куда.

– Так, просто спросил, – сказал я виновато. – Ты говоришь, поэтом хотел стать? У тебя будет такая возможность, если ты останешься, – сказал я интригующе. Мы стояли возле вагона, в который вот-вот сядет Фитиль.

– С чего взял? – спросил он.

– Потому что сегодня звезды на твоей стороне, и этот чемодан, – я кивнул на вокзал, где остался Зорин, – не просто случайное совпадение. Мы с Зориным писатели, сейчас пишем поэзию, и от его лица хочу предложить тебе присоединиться к нашему творческому кругу.

– Прямо так и писатели? Что пишете? Издаетесь? У кого состоите? – спросил Фитиль, прищурив глаз. Он явно мне не доверял, как, впрочем, и я ему.

– Мы работаем над издательством, у Прытко. Он сейчас в командировке, вроде бы. А так, вряд ли тебе что-нибудь, конечно, это скажет, но мы читаем на вечерах у Чернова.

– Брешешь? – воскликнул Фитиль и начал ходить взад-вперед. Еще недавно на допросе у меня был этот паренек, но правила игры изменились. Но один вывод из его действий я все-таки сумел извлечь: не нужно ничего доказывать. Нужно определиться, веришь ты или нет. Если же веришь, принимай человека, правда откроется со временем. Если же нет, можешь разворачиваться и уходить. Было видно, как у паренька загорелись глаза, но доля сомнений в них все-таки преобладала.

– Прям, так и к Чернову с собой возьмете? – спросил он.

– Ну, если ты сейчас сядешь в свой поезд и уедешь, тут уж извини, брат. Чернова мы в Тамбов не привезем. А останешься – и десятого числа будешь читать у Чернова, перед лучшими поэтами, например, Покровским, Ереминым, Екатериной Земской.

– Десятого, говоришь? – мы закурили, я молча кивнул.

– Если ты насчет билета, так уж и быть, одолжим тебе денег, а если мать ожидает, то думай сам, – это были последние слова, сказанные мной в его адрес. Других аргументов у меня не было, но удочка была верно закинута, и сейчас нужно было сделать решающий шаг, а именно развернуться и уйти. Я так и сделал. Зорин сдался в самом начале, а я хотя бы попытался уговорить парня. Фитиль оказался непрост, но и мы что-нибудь придумаем. Я вошел в здание вокзала. Коля сидел за нашим столом в пивной.

– Ну и чего ты пошел за ним, я не понимаю, – возмущался Зорин, пока мы шли к выходу.

– Думал, может, это наш шанс. Может, уговорить получится, – грустно сказал я.

– О чем столько говорили? Я уже заждался тебя.

– Да так, спрашивал, куда едет, чем занимается.

– А то ты не видишь, чем он занимается, – удивился Зорин. После недолгого молчания он добавил: – А впрочем, было бы неплохо, присоединись он к нам. Нам как раз такого бы, который не будет попрекать нас и разводить чистоплюйство. Которому мы только полезное сделаем, глядишь, поэтом бы стал.

Выйдя из здания вокзала, я не поверил своим глазам: прямо на чемодане, в сером костюме сидел Фитиль. Я свистнул. Тот обернулся, посмотрел на нас, встал, взял свой чемодан и, почесывая затылок, медленно пошел к нам.

– Все равно без билета ехал, да и мамке телеграмму не посылал, не ждет меня там никто, – сказал парень, смотря в пол.

– Ну что, поэт, десятого числа к Чернову? – спросил я.

– Ну, коль не шутишь, – ответил тот.

– Зорин Николай, – протянул руку Коля.

– Женька Раменский, – хлопнул его по руке Фитиль.

– Ты гляди мне только, без фокусов. У нас такие дела не любят, мелковаты они. Мы тебе дело предложить хотим, оно посерьезнее будет, чем чемодан воровать, – сказал Зорин. – Ну обо всем по дороге узнаешь, ты где живешь?

– Жил, – с досадой ответил Фитиль. – Задолжал сильно, бросил свои вещи, да и утек.

– Вещи, говоришь? – задумался Зорин.

– Там одежда да стихи остались с принадлежностями. Все равно не жалко, – ответил Фитиль.

– Стихи – это серьезно, – сказал я, посмотрев на Зорина.

– А то! – подыграл мне Коля. – Давай, показывай дорогу.

– Да бросьте, я все равно не вернусь, – запротестовал тот.

– И без разговоров, – поставил я точку.

Оказалось, Фитиль снимал комнату у одной женщины. Поначалу денег хватало, а затем дела совсем плохи стали. Наплел ей, будто дядя приезжает, тот и выплатит все, что Фитиль задолжал. Но никакого дяди не было и в помине. Поначалу хозяйка согласилась, но с каждым днем все чаще стала интересоваться, скоро ли приедет тот самый дядя, о котором шла речь. Фитиль жил там, пока не понял, что оставаться больше у нее не может, так как хозяйка начала угрожать полицией. Вот он и ушел из ее дома около пяти дней назад, а вещи оставил, чтобы подозрений было меньше и не сразу его искать начала.

– Здесь, – указал на старый дом Фитиль. – На третьем этаже, в двадцатой.

– Пошли, – скомандовал Зорин, но Фитиль стоял как вкопанный.

– Зачем это? Все равно она вещи не отдаст, а меня задержат, – забеспокоился парень.

– Никто никого задерживать не будет. Мы просто поговорим с этой женщиной, заберем вещи и уйдем, – Зорин говорил очень уверенно, а Фитиль страшно заволновался, услышав такой план.

– Мы об этом не договаривались, я и без этих бумажек проживу.

– Так дело не пойдет, ты задолжал женщине за комнату? – спросил я.

– Задолжал, – промямлил тот.

– Так будь любезен отвечать за свои поступки. Уехать все мы можем, – сказал я и, взяв его за руку, потащил в подъезд. Фитиль смирился с неизбежностью расплаты. Он поднимался по лестнице, как узник, и что-то бурчал себе под нос. Остановившись у нужной квартиры, Зорин поправил свой костюм, шляпу и позвонил в дверной звонок.

– Кто там? – раздался женский голос по ту сторону двери.

– Мы Вам мальчика привели, говорит, у Вас живет, – сказал Коля. Затвор двери тут же звякнул, и дверь немедленно отворилась. На пороге стояла тучная женщина в пестром платке на плечах и косынке на голове. Увидев нас, она часто заморгала, пытаясь понять, кем мы являемся. На Женю она смотрела со всей злобой, которую только может источать женщина. Она хмурила свои брови, но не проронила ни слова, хоть уголки ее губ и подрагивали в желании разразиться скандалом.

– Добрый вечер, любезнейшая, – сказал Зорин, и все внимание женщины устремилось на него.

– Добрый, – хриплым голосом проговорила та, чуть ли не теряя дар речи.

– Меня зовут Николай Степанович Зорин. Мой племянник, Евгений, говорит, будто остановился у Вас, жил здесь в ожидании моего приезда.

– Да уж, жил, – съязвила она.

– Прошу Вас пустить нас в дом и поговорить. Мы с моим коллегой только что приехали из Петербурга, с дороги устали, и не хотели бы обсуждать все вот так, стоя в подъезде. Может быть, подадите нам чай, – тут взгляд женщины окинул нас с головы до ног, она увидела чемодан в руках у Зорина и пригласила нас войти. Ее отношение стало вдруг совершенно другим. Она заулыбалась, пригласила нас на кухню, где поставила чайник.

– Уж простите, сразу и не поняла, в чем дело, – извинялась та, хлопоча на кухне. Фитиль выглядел очень удивленным и не понимал, к чему весь этот спектакль. Я тоже не мог понять, но полностью доверял Коле и его плану.

– Ничего, уважаемая, как Вас, простите, зовут? – спросил Зорин.

– Варвара Ивановна, хозяйка, – отчего-то сказала та и села на стул.

– Так вот, Варвара Ивановна, мы бы хотели узнать, что же произошло, что мой племянник уже который день в ожидании моего приезда вынужден жить на вокзале, – спросил Зорин.

– Не знаю, – выпалила женщина. – Он у меня жил, платил изрядно, в срок, а затем сообщил, что денег нет. Мол, дядя, то есть Вы, скоро приехать должны. Я не злая, пожалела мальчонку-то, разрешила пожить. Он мальчик тихий, стихи пишет, никому не мешает. А потом, вы уж извините, заподозрила его в обмане. Думаю, не сочиняет ли, как стихи свои сочиняет, так и мне. Виновата, конечно, что не поверила, припугнула его, мол, в полицию сдам, но я бы, конечно, такого не сделала, вы уж мне поверьте, – на лбу у Варвары Ивановны крупными каплями проступил пот. Ее руки била мелкая дрожь, и она то и дела хватала себя за сердце.

– Так значит, он Вам не платил? – удивился Зорин.

– Да там сумма небольшая, я бы и месяц потерпела, и два, сколько нужно было бы, – начала открещиваться женщина.

– Непорядок, – Зорин задумчиво посмотрел на Женю, тот виновато опустил голову. – Я закурю?

– Конечно-конечно, – замахала руками. – Я вижу, Вы человек уважаемый, серьезный… – но не закончила Варвара Ивановна, как Зорин ее перебил.

– Конечно, уважаемый! О чем может быть речь. Я работаю в Петербурге в министерстве… знаете ли, – Зорин закурил. – Досталось мне это наследство, от моей сестры покойной. Светлый был человек. Но я и представить не мог, что, вернувшись из поездки, найду своего племянника в отделении полиции, – сказал он.

– Как в отделении? – Варвара Ивановна побледнела.

– В полицию обращались? – спросил я. Женщина замялась, начала теребить свой фартук и что-то лепетать.

– Да, в полиции! Он ждал меня на вокзале. Я должен был приехать еще пять дней назад, но вы же знаете, что сейчас выкроить время занятому человеку, при такой-то должности, – Зорин поднял палец вверх.

– Представляю, – сопереживала Варвара Ивановна. – Ох, представляю.

– Задержался страшно, на пять дней, и, приехав на вокзал, не обнаружил встречающего меня племянника. Ну, поспрашивал там, выяснил, что задержали его как беспризорника, да еще и подозревают его в чем-то там. Скандал был страшный, – Зорин выдохнул дым через нос и гневно посмотрел на Варвару Ивановну.

– Да я так, лишь сказала знакомому, что, мол, мальчонка, не заплатил, да пропал. А он, оказывается, в полиции работает, видимо, услужить хотел, он давно в мужья напрашивается, – покраснела женщина. – Уж не обижали его там?

– Конечно, его там не пряниками кормили, можете убедиться, – я взял Женю за голову и повернул лицом к Варваре Ивановне. На лице Фитиля сиял огромный синяк под глазом, правда, оставленный Зориным. Женщина заохала, заахала и принялась причитать.

– Так сколько он Вам должен, уважаемая? Я вижу, как-никак создал Вам неудобства в лице своего племянника?

– Да бросьте, Николай Степанович, какие могут быть деньги? Чуть было мальчонку не погубила.

– Столько хватит? – отсчитал несколько купюр Зорин и положил на стол.

– Более чем, – женщина сразу же схватила деньги и убрала в карман своего платья.

– Мы пришли за его вещами, если вы, конечно, не против, – сказал я, напоминая всем цель нашего визита.

– Конечно-конечно. Он как только ушел, так я его комнату-то и заперла, никто туда и не заходил.

– Вот и хорошо. Собирайся, Евгений, нам пора, – сказал Зорин, завершая свою роль влиятельного дяди.

Фитиль пошел собираться, а мы все это время пили чай. Зорин ни на шутку разошелся и начал рассказывать, как нынче живут в Петербурге. Рассказывал о своей работе в министерстве, о том, как у него все по струнке ходят и что он обязательно возьмется за воспитание своего племянника.

– Вы уж простите меня, не со зла я. Очень сожалею, что не поверила мальчику. Если нужно будет пожить, вы останавливайтесь у меня, я всегда буду рада, – сказала Варвара Ивановна, уже провожая нас в коридоре.

– Не сомневаюсь. Всего доброго, – сухо сказал Зорин, приподняв шляпу и удостоверившись, что ничего не забыли, мы вышли в подъезд.

Глава V

Решено было, что жить Фитиль останется у меня, так как у Зорина и без того мало места. В первую ночь мы до утра просидели за бутылкой с вином у меня в квартире и читали стихи Фитиля. Он оказался очень хорошим поэтом, и его стихи на нашем фоне выглядели куда более профессиональными и душевными. Мне одно из них очень запомнилось, с первых же строк я полюбил его, а затем, часто перечитывая, выучил его наизусть.

В моем доме тусклый свет меняет оттенки дня,Написано кому-то звездами счастливыми быть,А мне сказано лишь, исписать до капли себя,Оставляя следы вопросов, оставляя следы борьбы.И уже нет крыши, над моей головой – лишь ветер,По коже мороз, треплет мне волосы и бумагу,Грустные в сердце ноты играет скрипач на рассвете,Жалеет бездомных собак, собаки жалеют бродягу.Что-то мне, милая Родина, стало очень уж горько,Пить воду из сточных труб, есть сухой и черствый хлеб,Других ты жалеешь, мать, не меня ты жалеешь только,И снова луна серебром освещает мне скудный ночлег.

Он писал о чем-то таком, чего мне и никогда не приходилось чувствовать. В своих стихах он открывал себя, ранимого, забытого всеми. Я иногда смотрел на Женю и не мог поверить в то, что он сам выбрал для себя этот путь, давно, еще в десятилетнем возрасте, ради детской забавы и каких-то немыслимых убеждений. Мы работали над стихами почти каждый день, собираясь у меня или у Зорина. В них мне все больше и больше виделось сплочение, хотя Коля нередко отзывался о нашем решении приютить у себя Фитиля как о самом безрассудном поступке. Он был скептически настроен, и нередко мне приходилось слышать о том, чтобы я повлиял на Женю, на его воспитание, манеры, обучил его правилам этикета. Можно сказать, Фитиль стал моим подопечным, и все его промахи были лишь моей головной болью. В Жене я видел, в первую очередь, огромную благодарность. Он с искренним теплом относился к нам. Но меня почему-то воспринимал с серьезом, что не скажешь о Коле, которого он порой мог вывести из себя самым безобидным, по его мнению, вопросом или фразой.

На второй день Жениного пребывания он неожиданно для нас с Зориным ушел, и его не было до глубокой ночи. Коля недовольно вздыхал и косился на меня. Я чувствовал, что должен как-то оправдаться, но у меня не было ни малейшего представления, куда и зачем мог отправиться Фитиль. Вернулся он пьяный, весь потрепанный, много смеялся и очень громко читал стихи. Он забирался на стол, размахивал руками.

– Если ты и дальше не будешь ничего делать, нам придется с ним попрощаться, – задумчиво произнес Зорин, смотря на шатающегося Женю.

– Я сейчас отправлю его спать, – только и мог ответить я.

Зорин очень любил стихи, которые писал Фитиль, он буквально зачитывался ими. И потребовалось много часов безуспешных споров, чтобы убедить Зорина относиться к Жене так же хорошо, как и к его стихам. Голубев и Ильич не появлялись. У них самих было много дел. Ильич работал над своим романом, а Голубев обивал пороги издательств, но, по всей видимости, безуспешно. Именно он и напомнил мне о том, что я до сих пор бездействую и мой роман до сих пор лежит без дела. Я даже забыл о том, что хотел прочесть письмо от матери, а уж про «Золотые колосья» Зорина я мог бы и вовсе промолчать.

Уже было девятое число. День обещал быть спокойным и тихим, мы втроем сидели в комнате и каждый из нас писал свое стихотворения. Я достал письмо от матери и, посмотрев на конверт, погладил его рукой. Открыв его, я достал сложенный вчетверо листок бумаги:

«Дорогой Саша!

Давно не получала от тебя писем и очень переживаю, все ли у тебя благополучно? Отец теперь работает в поле, я к нему прихожу после занятий, которых в последнее время не так много. Все спрашивают о тебе, а Борис Николаевич с нетерпением ждет твоего возвращения, хочет взять в свою бригаду. Меня ругает, что отпустила тебя в город. Светлана заходила на днях, красавицей стала, замуж выходит. Все о тебе спрашивала, как ты там, в городе.

Пиши, сынок, очень любим и ждем»

Я вздохнул, еще раз перечитал письмо и хотел было написать ответ, но писать мне было не о чем. Не хотелось расстраивать ни мать, ни отца, так как успехов у меня не было. Мой роман пылится в папке, а новости о том, что связался с поэтами и теперь пишу стихи целыми днями, могли их расстроить. Работая на кондитерской фабрике, я худо-бедно посылал деньги, а когда ушел оттуда, возможность помогать родителям иссякла. Решение об обратном письме домой я отложил.

– Так, ну посмотрим, что у нас получается, – сказал Зорин, и я отложил письмо и отвлекся от своих дум. – Фитиль, начинай.

Женя встал со своего стула и начал читать:

Вернуться нет возможности по льду, скользит подошва,Вдохнуть – и в путь, не встану в позу посреди замерзших луж,Продолжу сокращать то расстояние, что мною скошено,За двадцать пять лет мной оставленных и позабытых душ.

– Очень хорошо, Фитиль, это прекрасные строки. А почему за двадцать пять лет? Тебе ведь семнадцать, насколько, мне не изменяет память, – сказал Коля.

– Ты прав, но к двадцати пяти оставленных и позабытых душ станет еще больше, – улыбнулся Фитиль. – Это немного не обо мне, это я пишу от лица лирического героя.

Я же увидел в этих строках не лирического героя, а самого Женю, только чуть старше, он словно пишет о себе в недалеком будущем. Он знает наперед, что оставлять позади тех людей, что ему дороги, придется всю жизнь, может быть, и мы с Колей попадем в их число.

– Филатов, давай, – Зорин посмотрел на меня.

– Я сегодня не могу ничего из себя выжать, – и пожал плечами.

– Почему выжать? Стихи, они же идут от сердца, – удивился Фитиль.

– Потому что я больше прозаик, чем поэт, – сказал я.

– Но все равно, тебя ведь что-то волнует? На душе есть какой-то камень? – Фитиль был настойчив, и мне стало не по себе отвечать на его вопросы.

– Может и есть, только написать об этом у меня вряд ли получится, – сказал я и пошел на кухню.

Там, стоя у окна, я слушал, как читал свои стихи Зорин, и ничего не понял, потому как все мои мысли были заняты размышлениями о том, что сказал Фитиль. При всем его положении у этого юного человека была большая душа, и он мог растопить ей не одно сердце. Я восхищался его умением быть честным, даже невзирая на его прошлое.

– Так, завтра мы идем к Чернову, – заявил Коля, зайдя на кухню. Женя вошел за ним следом.

– Ты помнишь, что от тебя требуется? – решил уточнить я.

– Да, спросить у Чернова насчет моих стихов, понравились ли они ему. Поблагодарить за деньги. Кстати, я так и не понял, за какие деньги? У меня в карманах огромные дыры, и там совершенно пусто, – он улыбнулся и протянул ладонь, но Зорин лишь ударил по ней своей ладонью.

– Ты мне это перестань. Считай, что деньги были выплачены за твою комнату Варваре Ивановне, – грубо ответил Коля.

– А я разве просил, чтобы за меня платили? Это вам было зачем-то нужно, – возразил Женя

– Так, Филатов, уйми его! Я этого больше не вынесу, – Коля указал мне на Женю и, взявшись за голову, опустился локтями на стол.

– А что я сказал? – возмутился Фитиль, но я взял его за плечи и вывел с кухни.

– Ничего, – сказал я, заходя в комнату. – Садись.

Фитиль сел и начал настукивать костяшками по столу. А я не мог найти подходящих слов, чтобы начать с ним разговор.

– Давай так: чтобы не возникало у тебя лишних вопросов, я расскажу тебе все с самого начала? Договорились? – спросил я.

– Валяй, – ответил Фитиль.

– Не «валяй», а «слушаю»! Да что же это за человек такой? – донесся с кухни голос Зорина.

Я рассказал Жене все про наш план. Я говорил от нас двоих, и от себя, и от Зорина, хотя и считал, что эта затея – дело рук Коли. Зорин был против того, чтобы мы рассказывали Жене все как есть, но от незнания Фитиль задавал еще больше вопросов, чем раздражал Колю. Фитиль внимательно слушал, улыбался и, казалось, теперь он будет стараться в два раза больше, уж так сильно у него горели глаза.

– Такой ход дела по мне, – после услышанного ответил он.

– Ну, я рад, что смог до тебя донести все, что знаю. Фитиль, ты же понимаешь, что то общество, в котором мы хотим тебя представить, очень культурное и интеллигентное. На жаргоне там говорить не принято, так что набирайся манерам у меня и Коли. Не уверен, что Чернов тебя похвалит за те стихи, что мы ему принесли, но в любом случае ты не мнимый поэт, а настоящий, и если он спросит прочесть что-нибудь еще, у тебя есть такая возможность. А по поводу денег, что нам дал Чернов за стихи, тут Зорин, конечно, прав. Часть мы отдали за комнату. На остальную мы сейчас не даем себе умереть с голоду, – я старался быть с ним очень открытым и честным, надеясь на понимание с его стороны.

– Хорошо, я все понял. Ты меня поправляй, если что, ну, знаешь, мало ли, – и он пожал плечами. Возможно, ему было не стыдно протянуть руку, но просить о помощи для него был новый путь. В душе я был рад этому.

– Думаю, нам нужно определиться с псевдонимом, пока мы все здесь. Я завтра постараюсь договориться о чтении в одном клубе, – сказал Зорин, войдя в комнату.

– Нет, сегодня я не в состоянии что-либо придумывать, – я поднял руки вверх.

– Может быть, аббревиатуру сложить? – спросил Фитиль. – Зорин, Филатов и Раменский, получается ФээРЗэ.

– И у кого из писателей ты видел такие псевдонимы? – спросил Зорин.

– Я только предложил, – ответил Фитиль.

Мы перебрали кучу имен и фамилий, старались создать что-то новое, ранее не использованное, свежее, как вдруг мой взгляд упал на чемодан, с которым приехал Фитиль.

– Симон Ковальский, – воскликнул я.

– А это откуда? – поинтересовался Коля.

– Это у меня на чемодане написано. Я его стащил у одного пассажира, – я внимательно наблюдал за Женей, и кажется, что я не ошибся на его счет. Ему было стыдно это рассказывать.

– Неплохо звучит, – поддержал идею Зорин. – Ты как? – спросил он у Жени. Тот одобрительно кивнул.

Вечером, когда мы провожали Зорина до дома, у самых ворот во двор Коля сказал мне то, чего я даже не заметил.

– А ведь в своей аббревиатуре тебя он поставил на первое место. Так что не удивляйся, почему с тебя и спрос больше. Ты для него авторитет, мой друг. Может быть, поэтому я так и завожусь, толком не знаю.

Слышать это от Зорина было нелегко, и все-таки приятно. Я лишь кивнул ему в ответ, и он пошел во двор своего дома. Пока он еще не скрылся из виду он добавил:

– Завтра в четыре часа на Каланчевской в баре, не опаздывайте, оттуда к Чернову, – и, помахав нам, исчез за углом.

Мы с Фитилем посмотрели друг на друга и пошли домой.

– Волнуешься? – спросил я у него.

– А чего волноваться? Я стихи давно читаю, так что завтра прочту все как надо, если потребуется.