Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

Не верь, не бойся, не проси…

Записки надзирателя

Александр Филиппов

© Александр Филиппов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Колобок для кума

Рассказ

Прием заключенных майор Самохин проводил в тесном кабинете на первом этаже колонийской школы. Стояла сумрачная, промозглая осень. Ветхое двухэтажное здание с полутемными классными комнатами, скрипучими полами и расшатанными партами, исцарапанными матерными надписями, будто пропиталось сыростью, было холодным и неуютным.

Пока наломавшиеся за день на производственных объектах зэки подремывали под монотонное бормотание равнодушных учителей, давно отчаявшихся посеять в их душах «разумное, доброе, вечное», старший оперуполномоченный – на зоновском жаргоне «кум» – Самохин собирал от своих стукачей информацию о прожитом колонией дне. Один за другим входили в кабинет заключенные, плотно прикрывали за собой обитую войлоком и облупившимся коричневым дерматином дверь, которая глушила не предназначенные для чужих ушей разговоры.

Майор терпеливо выслушивал сообщения агентуры, в большинстве своем пустяковые, не представлявшие оперативной ценности, – отголоски всяческих внутризоновских разборок, сплетен, – которые тем не менее заносил в толстый, засаленный, похожий на подгоревший пирожок блокнот. Наиболее важные сведения Самохин держал в голове, не записывал, ибо давно уже не доверял ни папкам со строгими грифами «совсекретно», ни приказам и распоряжениям за номером «с двумя нулями», ни стальным сейфам. Даже подшитая и спрятанная за хитроумными запорами, опечатанная в несгораемых шкафах конфиденциальная информация все-таки имела свойство непостижимым образом просачиваться в зону, и сообщивший ее «источник» за откровения с «кумом» мог поплатиться головой.

Вызывая осужденных, поставлявших сведения для оперчасти, Самохин перемежал их зоновскими блатными, «отрицаловкой» и в чем-то проштрафившимися «пахарями-мужиками», так что вычислить, кто и по какому делу побывал на приеме у «кума», было практически невозможно. Выходя, каждый зэк непременно ругал дотошного опера, при этом некоторые бережно придерживали припрятанные за пазухой пачки сигарет, чая – награду за ценное сообщение.

По молодости лет знание чужих секретов будило в Самохине эдакий охотничий азарт, служебное рвение. Сведения об ином, внешне добропорядочном человеке, товарище по работе, обескураживали порой, но со временем это чувство притупилось, и майор уже как должное воспринимал тот факт, что каждого, с кем доводилось ему встречаться в жизни, сопровождает невидимая стороннему глазу тень тайных слабостей, пороков или дурных поступков.

В кабинет бочком, осторожно протиснулся Денисов – пожилой толстый зэк с отечным бабьим лицом, по кличке Фекла, – и примостился на обшарпанном, крепко привинченном к полу табурете.

Когда-то, в другой жизни, Фекла был высоким партийным начальником, но погорел на взятках и схлопотал большой срок. Не выдержав тягот тюремного бытия, опускался все ниже и, наконец, превратился в заурядного зоновского «петуха». Этому, кстати, невольно поспособствовал генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев. Оказалось, что Фекла в свое время работал с ним в Ставропольском крайкоме партии и при случае любил щегольнуть перед зэками прошлым знакомством. Как-то, в очередной раз услышав восторженные рассказы Феклы о земляке-генсеке, местный «авторитет» по кличке Губа презрительно скривился и веско заклеймил хвастуна:

– Генсек, генсек… А ты, сука, гомосек! – и заржал своей шутке, определив тем самым Фекле нижайшее место в зоновской иерархии.

– Нашего петушиного полку, гражданин майор, как говорится, прибыло! – сообщил с тяжким вздохом Фекла. – Вчера вечером в третьем отряде лаврушник Батона опустил. И куда только администрация смотрит?

Самохин сразу вспомнил Батона – шустрого, встревавшего во всякие дела заключенного по фамилии Булкин. Последняя встреча майора с ним произошла дня три назад, в штрафном изоляторе, куда Булкин угодил за какую-то мелкую провинность. Тогда Самохин остановил дежурного прапорщика-контролера, который намеревался передать в камеру номер колонийской газеты – многотиражки «За честный труд», прозванной зэками «Сучий вестник».

– Заколебал меня этот Батон, товарищ майор! – пояснил прапорщик. – Передай, говорит, из бура газету, там, говорит, материалы пленума обкома партии напечатаны, изучать буду!

В отличие от помещений камерного типа – «бура» – в штрафном изоляторе газет не полагалось. Но у кого поднимется рука отказать осужденному в просьбе разрешить ознакомиться с партийным постановлением?!

– Из какой камеры бура газету передали? – поинтересовался Самохин.

– Из пятой…

– Ага… Мы сегодня туда Бобыря, кента его посадили. Дай-ка мне про этот пленум почитать…

Самохин подошел к окну, внимательно просмотрел газету и вернул прапорщику:

– Можешь отдать, пусть просвещается…

Вечером, незадолго до отбоя, майор опять заявился в ШИЗО.

– Батона когда освобождать будешь? – поинтересовался он у прапорщика.

– Срок его водворения через час заканчивается. Переодену, и пусть чешет в отряд.

– Ну-ка, приведи его ко мне, – приказал Самохин. Через минуту толстенький Батон, плутовато улыбаясь, стоял, заложив руки за спину, перед оперативником.

– Ну что, материалы пленума изучил? – будто между прочим спросил майор.

– А как же, гражданин начальник! – честно, выкатив глаза, вроде даже обиделся на нелепый вопрос Батон. – Очень интересуюсь политикой родной коммунистической партии!

– Тогда расскажи мне, какие решения приняты по организации зимовки скота в нашем районе?

– Э… мнэ-э… – замялся Батон, – я, гражданин майор, в натуре, как собака: все понимаю, а сказать не могу…

– Та-а-к… – подытожил потуги Батона Самохин и крикнул, обращаясь к дежурному контролеру: – Забирай его, отведи в камеру и не выпускай. Я ему еще десять суток добавлю!

– За что, гражданин начальник… – заныл Батон.

– За плохую политподготовку! – отрезал Самохин и ушел, сопровождаемый удивленным взглядом прапорщика. Ибо уж за что, за что, а за незнание материалов какого-то пленума зэков отродясь не наказывали.

Майор не стал тогда пояснять прапорщику, что лично пять минут назад при въезде в жилую зону остановил машину-«хлебовозку» и зашмонал у водителя литр водки. А информацию о готовящемся завозе спиртного вычитал в том самом номере «Сучьего вестника». Бобырь, приятель Батона, договорился с вольнонаемным водителем, передал деньги, но водку получить не смог – неожиданно угодил в «бур». Зная, что Батон освобождается, Бобырь попросил его забрать водку. О том, как это сделать, он подробно написал на странице газеты, наколов буквы иглой.

Рассмотрев бумагу на свет, Самохин без труда прочел указания, изъял водку и теперь в какой-то мере чувствовал свою причастность к тому, что случилось в дальнейшем с шустряком-Батоном. В том, что водка попала в руки оперативника, зэки могли обвинить ни в чем не повинного Булкина. Тем более, что в последний момент, как на грех, Самохин пожалел бедолагу и не стал наказывать дополнительным сроком заключения в штрафной изолятор, невольно тем самым еще более подставив под подозрение зоновской братвы.

– Парню, понимаете, через месяц освобождаться, пятерик уже отсидел, – канючил между тем Фекла, – а этот черт нерусский на зону только поднялся, а уже беспредельничает…

– Да ты толком скажи, что случилось! А то распустил нюни, бормочешь тут… – досадливо поморщился Самохин, злясь не столько на Феклу – что с него, в конце концов, взять, – сколько на свой промах.

– Есть у нас лаврушник в отряде, Джаброев, его откуда-то с Кавказа недавно перегнали. Он вообще непонятно кто по этой жизни, но под блатного шарит, – успокоившись, начал рассказывать Фекла. – Завхоз у нас в отряде, сами знаете, слабак, не может зверье это на место поставить. Зря вы Беса в бур засадили, он бы чучмеку этому хвост быстро прищемил. А теперь без него всякая шваль головы поднимает…

– А с Батоном, тьфу ты, Булкиным этим, что случилось? – нетерпеливо прервал его майор.

– Да я вроде не при делах, знаю только, что этот Джаброев его опустил, ну, в «петухи» перевел. Батон-то против лаврушника не попрет. Джаброев здоровый бычара, карате знает. На работу не выезжает, в отряде все время отирается, «балной», говорит. Ну, вы понимаете, они все такие, эти черножопые. А отрядник и завхоз беспонтовые – ни украсть, ни покараулить…

Самохин вздохнул, закурил сигарету. Действительно, дела в третьем отряде шли все хуже. Начальник отряда, капитан Ахметов, опять запил, на службе появляется по утрам помятый и, покрутившись возле штаба часок-другой, исчезает, не заходя в жилзону. Есть сведения, что деньги на водку берет у заключенных или у их родственников…

– А скажи-ка, Денисов, правда, что начальник отряда у заключенных деньги требует – вроде как взаймы? – поинтересовался майор.

– Ага… взаймы без отдачи! Каждый день с бодуна. Я точно знаю, что вчера у завхоза стольник взял.

– А у того деньги откуда?

– Мамлеев со свидания вынес. Прапора шмонали, да не нашли. Он их в задницу засунул. Так и отдали отряднику говенные… – хихикнул Фекла.

Самохин сделал пометку в блокноте.

– Есть еще что новенького?

– Да вроде все тихо… Эх, гражданин майор. Если подумать, то Ахметова, отрядного нашего, даже жалко! Разве пойдет нормальный человек за те деньги, что вашему брату тюремщику платят, в зону работать? Вы уж извините, что я так откровенно… Но мы с вами вроде одно дело делаем. Вы кум, я стукач, так и боремся с преступностью… хе-хе… Я ведь тоже в свое время едва тюремщиком не стал…

– Aга, тебя нам как раз и не хватало – замполитом, – усмехнулся Самохин.

– А что? Очень даже могло быть! Мне, между прочим, в восьмидесятом году в Ставрополе управление исправительно-трудовых учреждений предлагали возглавить! Я ж тогда вторым секретарем горкома работал. Подумал, подумал – и отказался. Пошел в общепит. На нем и спалился. Теперь вот сижу ни за что…

– Ну да?! – удивился майор. – Я ж твое уголовное дело читал. Хлопнули тебя красиво – с поличным, по последним достижениям криминальной науки, денежки, что ты хапнул, пометили.

– Денежки… Вот именно, что денежки! Через мои руки, гражданин начальник, такие бабки прошли! А эти, с которыми взяли… так, на сигареты, баловство разное…

Самохин вспомнил одну деталь, вычитанную из обвинительного заключения ставропольскому взяточнику. При обыске в кладовой дома оперативники ОБХСС нашли доверху заваленный золотыми изделиями… таз! Обыкновенный таз, в котором хозяйки дома замачивают белье или варят варенье, был наполнен кольцами, серьгами, цепочками… «А куда мне еще это барахло складывать? – пояснил подследственный милиционерам. – Я ж на себя это все не надену! Сплошная безвкусица…»

– Если б не андроповщина, – вздохнул Фекла, – хрен бы меня достали. Ну ничего. Вот посмотрите, гражданин майор, мы еще взлетим… Такие люди, как я, государству скоро понадобятся…

– Ишь, летучий какой… Голландец! – изумился Самохин безмятежной уверенности зэка. – Кому ж ты через десять лет после освобождения нужен?

– Ой, не скажите… Жена приезжала на свиданку, рассказывала… Кое-какие связи остались, я ж никого из своих на следствии не вложил! Так вот, многие в Москве нынче. Перестройка! Говорят, большая амнистия грядет. А потом такие перемены в политике, во всем государстве последуют, что вам и не снилось. Так-то вот… Сигарет подкиньте пачечку, а то до ларька еще неделя, а курево кончилось… – попросил Фекла и старательно запрятал кумовской презент где-то в глубинах своих широченных застиранных штанов.

Заключенный ушел, а Самохин еще какое-то время смотрел ему вслед, видя в окно, как, торопливо переваливаясь с боку на бок, удаляется жалкая и нелепая здесь, в зоне, фигура некогда уважаемого и вальяжного партбосса… Неужто и впрямь взлетит?

Скрипнула дверь, и в кабинет заглянул дневальный при школе – франтоватый даже в зэковской робе любимец здешних престарелых учительниц, их бывший коллега, осужденный за растление малолетних, заключенный Захаров.

– Извините, гражданин майор… – вежливо покашляв, спросил он. – Еще принимать будете? А то там полный коридор педерасни набежало…

– Гони их в шею, – буркнул Самохин. – А мне пришли сюда завхоза третьего отряда. Быстро!

– Одну минуточку, – пообещал шнырь и торопливо скользнул за дверь…

Самохин с привычной обреченностью подумал о том, что сейчас заставит-таки завхоза написать докладную на своего начальника отряда, который, по сути, совершил уголовное преступление, взяв деньги у осужденного. Ему, как взяточнику, светит немалый срок, но… случается подобное сплошь и рядом, сотрудников, пойманных на таких делах, увольняют со службы и даже судят, однако неумолимая житейская практика подсказывала Самохину, что на место уволенных приходят другие, ничем не лучше. Так стоит ли суетиться особо, разоблачая замордованных нервотрепкой и нищенской зарплатой отрядников, когда майор точно знал, какие деньги и за что берут почти поголовно там, наверху…

Размышления Самохина прервал подозрительно быстро обернувшийся дневальный.

– Вас, гражданин начальник, на вахту требуют! – выпалил он, запыхавшись.

– Это тебя, козел, требуют, а меня просят… – вконец разозлился, будто предчувствуя неприятность, Самохин.

Шнырь, сконфузившись и подобострастно хихикая, ретировался, а Самохин, заперев ящики стола на легкий мебельный замочек все равно из вредного любопытства зэки откроют, посмотрят, пощупают пачки чая и сигарет, но ничего из «кумовских» припасов не возьмут, – зашагал на вахту.

Смеркалось. Окрестности колонии затянуло холодной осенней дымкой, а по периметру забора, щедро опутанного блестящей в тумане «егозой» и колючей проволокой, зажглись фонари, бросавшие яркие монетки света на свежевскопанную контрольно-следовую полосу запретной зоны. По усыпанной шлаком от местной котельной и оттого по-зимнему скрипящей дорожке торопливо шныряли припоздавшие с ужина в столовой зэки. Ловко прихватив за рукав одного из них, Самохин равнодушно, больше для порядка, чем из служебного рвения, обыскал обреченно застывшего с поднятыми руками заключенного. Проверил карманы, сдернул с коротко остриженной головы кепку, ощупал подкладку. Не найдя ничего, добродушно шлепнул осужденного по плечу:

– Кончай болтаться по территории, марш в отряд! Еще раз увижу – будешь ночевать в ШИЗО!

Нахлобучив кепку, зэк помчался дальше, а Самохин, вдыхая туманный осенний воздух, постоял, следя за тем, как заключенный торопливо нырнул в калитку локального сектора своего отряда. Зябко поведя плечами, майор запахнул форменный плащ и, пожалев, что не надел шинели – похолодало уже ощутимо, того и гляди, ляжет снег, – зашагал к освещенному огнями кирпичному, отродясь не штукатуренному зданию вахты. Подавив на сигнальную кнопку и услышав ответное жужжание и щелчок электрозамка, потянул на себя тяжелую, обшитую листовым металлом дверь, шагнул внутрь. В узком коридорчике едва не столкнулся с торопившимся на выход дежурным по колонии майором Алексеевым.

– А, вот и кумотдел пожаловал, – поприветствовал дежурный, – пойдем, Андреич, в цех. Там зэк затарился где-то, на съем не вышел. Вторая смена до сих пор- на объекте торчит. Комбат звонил, матерился, щас, кричит, конвой в казармы отправлю, часовых с вышек сниму, и сторожите, мол, своих жуликов сами хоть до утра!

– Да ладно тебе… В первый раз, что ли? – успокоил его Самохин, – подполковник Крымский потому психует, что боится, как бы зэк через основные заграждения не ушел. Тогда на конвой побег повесят. И комбату соответственно втык сделают. А ему это ни к чему. Я слышал, его вроде как на повышение забирают.

– В полк, что ли?

– В дивизию имени Дзержинского! Слыхал про такую? В Подмосковье служить будет. Там внутренних войск много… На случай массовых выступлений трудящихся…

Алексеев нетерпеливо пнул решетчатую дверь, перекрывавшую путь к выходу из жилой зоны.

– Эй, чекист! Уснул, что ли? Открывай, свои…

Часовой КПП, невидимый из-за полумрака в застекленной клетушке, с грохотом выдернул запирающий штырь, и Алексеев первым устремился на выход, бормоча:

– Вот черти нерусские! Я все думаю, чего их, тупых таких, во внутренние войска призывают? А потому что они, в случае чего, нашего брата не пожалеют!

– Ну да… Латышских-то стрелков на всех русаков теперь не хватит… – хмыкнул Самохин, разделяя извечную неприязнь колонийских офицеров к внутренним конвойным войскам.

– Щас я этих прапоров раздолбаю! – широко шагая в своей развевающейся шинели, пригрозил Алексеев. – Совсем контролеры мышей не ловят! Всю смену в каптерках сидят, чай дуют да ландорики хрупают. Вот зэки и разбегаются, как тараканы по щелям!

– А кто… пропал-то? – едва поспевая за дежурным, стремясь сбить одышку, поинтересовался Самохин.

– При пересчете на съеме проверка не сошлась. Одного зэка не хватило. Ну, ты знаешь, как эти прапора считают! У них же образование три класса на двоих, пока пересчитывали, стемнело уже. Теперь по углам ищут. Спит где-нибудь, зэчья морда! Так и не нашли. Подняли тревогу, проверили следовую полосу, периметр – все чисто. Сигнализация тоже не срабатывала. Часовые на вышках ничего не заметили… Да они и не видят ни хрена, чурки эти! Но уйти все равно не должен. На территории он где-то. Найду – убью падлу! Будут знать, суки, как в мою смену прятаться!

– Как фамилия зэка?

– Да забыл я… На языке крутится, съедобная такая… Сухарев… Горбушкин…

– Булкин! – подсказал Самохин, догадываясь.

– Точно! Батон, сука… Найду – урою пидора!

«А вот это уже плохо…» – подумал про себя Самохин. Вряд ли заключенный, которого «опустили» под конец срока, отправится после случившегося беззаботно спать в потаенном местечке…

– Дрянь дело! – подытожил Самохин. – У меня на этого Булкина информация есть. Он сейчас что угодно натворить может.

– Вот блин! – выругался дежурный. – И обязательно в мою смену! А мне завтра с утра корову на прививку вести… Если побег – все дела побоку. Уйду на пенсию к чертовой матери!

– Если побег – тебя на пенсию и так выпрут! Не спрашивая желания! – съехидничал Самохин.

– Тебя тоже. Ты у нас кто? Кум! А кум должен все знать и предотвратить побег еще в стадии замысла! – парировал Алексеев.

– Это точно! – подтвердил Самохин, который уже давно не боялся ни выговоров, ни увольнения. – Уйдем, будем на пару с тобой коров разводить… Я доить научусь, молоко продавать начнем. А зэки пусть хоть перережутся здесь, хоть разбегутся к чертям собачьим! Хватит, навоевались с преступностью! Пущай другие попробуют. А то что-то больно много умников развелось. Все советуют, как этих, оступившихся, правильно перевоспитывать надо…

– Ну да… Все перестраиваются… Мне знакомый рассказывал. Он в пятой колонии, на строгом режиме, служил. Освободился у них один урка – блатной, из ШИЗО не вылезал. А недавно заявляется в составе какой-то комиссии. Депутатом что ли, или хрен их там разберет кем, заделался. И давай зону шерстить! Ну, мой знакомый, он режимником был, не выдержал и говорит козлу этому: жаль, мол, что я тебя, гниду, здесь не сгноил! И что ты думаешь? Вызвали в управление и уволили из органов на хрен. Даже до пенсии год доработать не дали! Ну не суки, а?

Рослый, длинноногий Алексеев, похожий в расстегнутой шинели на памятник Дзержинскому, еще ускорил шаг, вконец загнав Самохина, и весь путь от вахты до производственного объекта, проходивший по гаревой дорожке, окруженной по сторонам густыми рядами ржавой колючей проволоки, майоры промахали за десяток минут. Зэки, которых гоняли по этому проволочному туннелю под конвоем на работу и обратно, тащились обыкновенно не менее получаса.

Добравшись до КПП, отгораживающего цех по изготовлению стройматериалов, Алексеев раздраженно бухнул сапогом в сварную железную дверь. Видимо, издалека приметивший их часовой открыл сразу, и майоры без промедления вошли на территорию промзоны. Цех представлял из себя грязное, закопченное до черноты двухэтажное кирпичное здание, где за высокими, кое-где разбитыми и заделанными фанерой и полиэтиленом окнами визжали станки, тяжело ахали механические молоты. Видимо, воспользовавшись задержкой со съемом, производственники решили продлить рабочий день, наверстывая, как всегда, заваленный план по выпуску продукции.

Чуть дальше от здания цеха, освещенного прожекторами, было совсем темно. Угадывались подсобные постройки – гараж, складские помещения, в отдалении тянулись ряды железнодорожных вагонов, а еще дальше тьма вновь отступала, обрезанная залитой огнями полоской запретной зоны и высоким, черным от сырости, но по-прежнему крепким дощатым забором с вышками и часовыми по углам периметра.

Откуда-то из мрака, посвечивая себе под ноги фонариком, выкатился маленький расторопный прапорщик.

– Товарисч майор! – окликнул он Алексеева и представился: – Прапорщик Тарасэнко! Значит, так. Докладываю. Осужденный Булкин обнаружен мною в бытовке гаража…

А потом, склонившись к дежурному, добавил свистящим шепотом так, что Самохин едва расслышал:

– Вздернулся он, товарищ майор. Висит, то есть…

– Твою мать! – ругнулся сквозь зубы Алексеев. – Вот твари! Повеситься другого времени не найдут – обязательно в мою смену! Веди, показывай…

В бытовку пробирались впотьмах, вслед за прапорщиком, едва различая в прыгающем пятачке света фонарика разъезженную автомобилями и тракторами ухабистую дорогу с подернутыми тонким ледком лужами в колеях. У входа в бытовку пришлось осторожно переступать через поломанные ящики, мотки проволоки, драные зэковские ватники.

– Развели бардак на объекте! Тут, если не повесишься, так ноги переломаешь! – ругался Алексеев.

Прапорщик остановился у распахнутой, держащейся на одной петле двери и сквозь проем осветил дальний угол бытовки.

– Вин вон там…

Заключенный висел, неловко повернув голову. Шея обмотана телефонным кабелем, один конец которого уходил куда-то под потолок. Самохин удивился непропорционально длинной фигуре висевшего, совсем не похожей на толстячка-Булкина. Однако, присмотревшись, понял, что тяжелые, раздолбанные кирзачи почти сползли с ног трупа, будто пытаясь хоть так, независимо от владельца, опереться о землю.

– Вот, значит, как… – неопределенно пробормотал Алексеев и добавил с некоторым облегчением: – Хорошо, что хоть не сбежал…

– Ты его щупал? Может, живой еще? – поинтересовался Самохин у прапорщика.

– На кой хрен он мне сдался! – испуганно отшатнулся Тарасенко. – Начкар лекаря вызвал, нехай он его лапает!

– Ладно, кончай трепаться, – оборвал его Алексеев. – Пойди приведи сюда бригадира… Пусть еще пару человек возьмет. Надо снимать, не до утра ж ему тут висеть…

– Та нехай висит, раз це ему в кайф! – оживился прапорщик, обрадованный тем, что возиться с покойником предстоит другим. – Чем больше их копыта откинет, тем нам охранять меньше!

– Тебя ж, дурака, тогда со службы погонят, если охранять некого станет. А работать ты не умеешь… – не удержавшись, ехидно заметил Самохин.

Прапорщик шмыгнул во тьму, и было видно, как шустро перекатывается по черной стылой земле свет его электрического фонарика.

– Дай закурить! – попросил Алексеев Самохина.

– Ты ж не куришь? – удивился тот, вытаскивая из кармана пачку «Примы».

– Закуришь тут, когда Жучка сдохла… Знаешь такой анекдот?

– Знаю, знаю… – прервал его Самохин. – Ты лучше подумай, куда труп до утра положить.

– А че тут думать? Дело привычное. Оттарабаним на пожарку, там сарай есть.

– А крысы не обглодают?

– Поставлю бесконвойника, пусть гоняет… – Алексеев неумело затянулся сигаретой, кашлянул. – Вот навоз! И как ты их куришь?

– В область-то что докладывать будешь? – поинтересовался Самохин.

– Понятно, что, этот, как его… суицид налицо. Без внешних признаков насилия. А ты расследование начи-най проводить – объяснительные собери, заключение составь… Да сам знаешь, не мне тебя вашим кумовским штучкам учить…

Послышались голоса, подошли несколько заключенных.

– Здрассте, граждане начальники! – поприветствовал рослый, здоровенный бригадир, осужденный Сергеев. – Где жмурик-то? Я носильщиков привел.

– Идите, снимайте… Там провод перерезать надо. Нож есть? – обратился к нему Алексеев.

– Откуда? – весело возмутился зэк. – Ножей не держим, гражданин майор, не положено!

– Ты мне тут не баклань, срезай давай! – прикрикнул на него дежурный.

– Сей момент…

Протиснувшись в дверной проем, бригадир подошел к повешенному.

– Гражданин прапорщик, сюда посветите!

Луч фонаря уперся в тело. Сергеев решительно повернул голову трупа к себе, заглянул в глаза, выпученные от мертвого ужаса.

– Готов, крякнул… Холодный уже!

Потом, пошарив в кармане своего ватника, достал нож, щелкнул выкидным лезвием, полоснул по натянутому проводу и, матюкнувшись, подхватил падающее тело.