Слишком много колдунов

Из дальнейшего шепелявства и запинок, прорезаемых вопросами судьи и ехидными репликами двух матушек-праведниц, стало ясно, что, шталбычь, он, Ленуй Жаркози, случайно оказался около выхода (тихо, матушки, призвал негромко нотариус), и, дешкачь, увидел означенную особу. Памятуя о недоброй славе семьи Гаран, известных пособников диавола, Ленуй решил, что дело тут нечисто и решил, шталбычь, проследить и воспрепятствовать. Ожидания его оправдались (да тихо вы, матушка Элиз) и он увидел, как обвиняемая начала наслаждаться своим телом посредством раздевания и обжималок.

– Чего-чего? – поразился Жакоб. Писарь поднял голову. Наверху, у потолочных балок станции, закашлялся лючный стражник. Зрители забормотали оживлённо.

– Обжимавок, – твёрдо, насколько мог, произнёс Ленуй. – Хватала она, шталбычь, шебя жа ражные мешта. И шмеялашь.

– Понятно, – сказал судья.

– Продолжайте, денунциант, – сказал нотариус Жерар.

И не успел, шталбычь, денунциант прочесть «Отче наш, закрой нам двери от соблазна» хотя бы раз, как понял, значит, что на обвиняемой-то – грех. Ну и…

– Вшё, – сказал Ленуй.

– С ней больше никого не было? – впервые подал голос господин Бэда.

– Нет! Нет!

– Хорошо.

Встал нотариус Жерар.

– Ленуй Жаркози, – сказал он величественно, – отвечай, не донес ли ты по злой воле, из ненависти к кому-либо или по злобе и не скрыл ли ты чего из чувства расположения к обвиняемой.

Ленуй быстро-быстро замотал головой.

– Нет. Нет.

Жерар сел и посмотрел на Жакоба, едва заметно пожав плечами. Процедура была окончена, надо было переходить к освидетельствованию.

– Объявляется начало освидетельствования. – Судья Инститорис дал знак столбовым, стоявшим по разные стороны от обвиняемой, те одновременно и одинаково кивнули. Остальные стражники, стоявшие по углам зала, даже не шевельнулись. Правый столбовой, постарше, коротко оглядел ведьму. Уши, нос и прочие части тела были очевидно на месте. Он наклонился вперёд и посмотрел на пальцы рук – их тоже было в достатке, по пять на каждой руке. После этого он жестом приказал второму стащить с неё обувь – два стоптанных башмака, почти не видных под колодками, скрывавшими её ноги. Страж помоложе, не особо церемонясь, присел, дёрнул и сорвал башмак, явив взгляду светлую кожу с грязной ступнёй. Лия, до сих пор не издавшая ни звука, промычала что-то сквозь кляп.

– Всё на месте, – угрожающе произнесла матушка Исиль. Культя, которой заканчивалась её левая рука сразу ниже локтя, будто нацелилась на ведьму. Воздух на станции сгустился.

– Следующую, – сказала матушка Элиз.

В полной тишине стражник стащил и второй башмак.

Матушка Исиль завыла. Зрители заволновались.

– Ааааа! Грех! Грех!

– Грех! Грех! – подхватила матушка Элиз, стуча протезом по полу, а за нею заорали и все остальные свидетели жюри, и Ленуй, и столбовые, и тоннельные, и лючные стражники, и даже Жерар, казалось, шевелит губами безмолвно: грех. Грех.

Судья Жакоб Инститорис незаметно сглотнул. Это был главный момент его жизни, исполнение его предназначения, вершина его пути, который он начал девять лет назад, когда ещё юнцом в Верхнем Кале смотрел с чердака на жирный дым, поднимавшийся из-за крыш вдалеке, с центральной площади, где очищали ведьм; именно там, на площади, ныне погребённой подо льдом Господним, начиналась их новая, чистая жизнь. В тот день его нашла мать, надрала уши и отправила в подвал.

Судья встал; крики праведниц смолкли.

– Грех Лии Гаран, – возвестил он, – восемнадцати лет, засвидетельствован Высоким жюри Французской стороны Путей Господних.

Нотариус Жерар произнёс вкрадчиво, не вставая:

– Желает ли пособница диаволов, грешница Лия, попросить помилования и очищения? Суд примет во внимание искренность раскаяния, а также отслужит дополнительный молебен за спасение твоей души.

– Желает, конечно, ещё как желает, – пропела матушка Элиз. – Жить-то, оно всем охота. Лучше уж мизинец, чем целиком.

– Ну расскажи нам, деточка, – сказала матушка Исиль. – Небось твоя сестрица, гореть ей вечно в аду, смутила твой детский разум, а? Дескать, эти старухи из ума выжили, и ноги-руки себе и другим поотрезали, а? А вы такие умные, мы не будем очищаться, мы проживем всю жизнь красивые, а?

– И ладно бы – целую ногу или руку, но ведь один пальчик! – закричала матушка Элиз. – Разве мы требуем, чтоб все были праведниками? Нет!

– Моли о помиловании, дура! – крикнула матушка Исиль. – Диаволам нет места в наших душах и нашем городе! и не должно быть места нигде, кроме ада! только очищение спасет нас от порождений сатаны!

– Моли!

Жакоб Инститорис смотрел на беснующихся старух и думал: если происки сатаны страшны простому люду, то гнев Божий, наверное, должен быть ещё страшнее. Для этого и нужны праведницы. Некоторые бурчат, что целых две – это, конечно, многовато. Но правильно говорится в комментариях: подобное побеждают подобным. Английскую сторону, говорят, совсем захватили ведьмы; сестрица этой, кстати, там и заправляет, Суаль Гаран… А у нас тут женщин нехватка.

Лия, грешница, пособница диаволов, повернула голову. Её лицо было грязным, а слезы, казалось, навсегда прожгли себе дорожку по щекам, но взгляд был твёрд. Она чётко, ясно и совершенно недвусмысленно покачала головой.

Нет. Помилования она не желает.

– Хорошо ли ты подумала, дитя моё? – таким же вкрадчивым тоном спросил Жерар. – Не играет ли тобою дьявол? Покайся! – Нотариус воздел руки. – Очисти своё тело…

– …а душу очистит Господь! – пролаяли праведницы. Снова эхо убежало в две стороны – в тоннель, по малым залам, и к выходу наружу, наверх.

Девушка опять покачала головой.

Нет.

– Занесите в протокол, – стараясь звучать равнодушно, произнес судья Инститорис. – Грешница Лия Гаран от очищения отказалась, покаяние не приняла. Дата и время.

– Дата и время, – эхом отозвался нотариус Жерар.

Стало тихо.

Судья кивнул стражникам. Какую-то долю секунды поколебавшись, они шагнули к Лии Гаран. Ведьма закрыла глаза и обмякла.

Всё.

– Лия Гаран, – произнёс судья Инститорис, – именем Христа Машиниста объявляю тебя ведьмой и пособницей диаволов. Вверяю душу твою в объятия Господа, и да свершится правосудие, что выше земного. Аминь.

– А-аткрывай! – скомандовал откуда-то сбоку старший лючный стражник. Люк наверху со скрипом начали отодвигать в сторону. Поднялся сквозняк, всё сильнее и сильнее, ветер дул прямо в лицо ведьме – через хворост и дрова святого костра, через Святой столб – к выходу наверх. Судья Инститорис поёжился – придумано это было, конечно, здорово, святой костёр, судя по всему, займётся, но вот жюри и зрителям придётся поторчать на стылом сквозняке, и, судя по всему, не в последний раз.

– Поджигай, – скомандовал нотариус Жерар и неожиданно несолидно закрыл ладонями уши. Стражник поднес факел к костру – дровам и сухостою, облитым маслом. Пламя занялось, и здесь Инститорис понял, почему предусмотрительный нотариус закрылся ладонями: ведьма, почуяв жар костра, неожиданно легко выплюнула кляп и заверещала так, что у судьи мгновенно заложило уши. Он сморщился и последовал примеру нотариуса. Достопочтенный Жуд и достопочтенный Бэда склонили головы, бормоча молитвы. Матушка Исиль и матушка Элиз запели треснувшими голосами, держа друг друга за руки. Зрители сидели молча, кто-то опустил голову, кто смотрел не отрываясь, кто молился вместе с праведницами.

Господь Нерукотворный, сохрани нас на нашем Пути.

Христос Машинист, не дай войти нам во крушение.

Святой дух Расписание, направь и вразуми нас.

Аминь. Аминь. Аминь.

Огонь добрался до ног ведьмы, крики её перешли в прерывистый хриплый вой. Судью Инститориса била крупная дрожь. Нотариус Жерар крепко взял его за руку и проговорил сквозь зубы:

– Жакоб.

Инститорис сжал челюсти и расширенными глазами глядел на разгорающийся огонь, охватывавший уже щиколотки Лии Гаран. Он ещё ни разу не присутствовал при полном очищении, до этого все обвиняемые соглашались на то, чтобы им ампутировали палец-другой, ещё задолго до суда; и о временах Великого делания он знал лишь понаслышке, когда ледяная кара Господня настигла ведьмин город Кале. Тогда Он явил Знак первым праведникам: убираться вниз, под землю, и очиститься самим, пока Он очистит всё наверху. Очищение шло медленно, грех выбивался из людей с трудом. Доктор Зойль уже принял мученическую смерть. Две праведницы и Жерар – вот что у них осталось.

– Стой! – стражник схватил за шиворот Ленуя, полезшего с Путей к костру, опрокинул его и прижал коленом к платформе. Тот бился молча и страшно, протягивая руки к ведьме.

Что-то изменилось в воздухе. Жакоб Инститорис не сразу понял, что праведницы прекратили петь, а ещё через полсекунды увидел – почему.

Из хода, ведущего наверх, сияя ослепительным светом, выехало нечто, отдаленно напоминающее одну из Обителей Христовых, но вопреки заветам Его ехало оно не по рельсам, а над ними! Значит, это… Даже эту простую мысль Жакоб додумать не успел.

Нечто встало прямо напротив Святого столба. Из полупрозрачной кабины выскочили трое мужчин с саблями; один, пониже, кинулся к ведьме и начал разбрасывать костер ногами; второй, повыше, угрожая клинком, оттеснил старшего тоннельного вглубь станции; третий, чернявый и смуглый, врезал младшему стражнику гардой по голове и тот кулём свалился с Ленуя; сам Ленуй остался лежать, прикрывая руками голову.

Высокий коротким движением разрезал веревки, поднял ведьму на руки – кажется, она была без сознания – и понёс к себе. Двое пятились рядом с саблями наголо. Судья, нотариус, свидетели, праведницы, стражники и остальные зрители за их спинами молча смотрели на них, не зная, что делать. Так длилась секунда, затем из кабины вслед за ними выбежала девочка и закричала пронзительно:

– Мама!

Смуглый обхватил девочку свободной рукой, удерживая её. Две праведницы словно проснулись и завизжали одновременно.

– Аииииииииииииииииййй! Изыди! Сатана! Сатана!

– Я не сатана, – хмуро и внятно сказал тот, что пониже. – Я Жак.

Неизвестно, что напугало людей больше: появление демонов или то, что один из них говорит по-французски.

– Стража! Стража! – заорал наконец нотариус Жерар, подхватил полы мантии и рванул к переходу. Судья Инститорис услышал за спиной знакомый скрежет – лючные стражники наконец-то очнулись и заводили арбалеты; он пригнулся, зрители разбегались подальше c линии выстрела. Звук этот, видимо, был знаком и пришельцам, потому что двое приспешников сатаны-Жака, поместив ведьму и орущую девочку во чрево диавольской обители, высунулись наружу и резво уволокли его с собой. Тенькнула тетива, арбалетная стрела с тугим звуком ушла в изгиб потолка над платформой, оттуда посыпалась пыль и каменные крошки. Обитель демонов загудела, рванулась и нырнула в тоннель в сторону Англии, и только судья Инститорис открыл рот, чтобы вздохнуть облегченно, как за первой адской колесницей показалась и вторая, и, сопровождаемая шумом разрезаемого ею воздуха, исчезла вслед за первой. Ещё одна стрела ткнулась в стену тоннеля и упала на рельсы.

Через минуту ошеломленной тишины раздался голос нотариуса Жерара. Он доносился откуда-то сверху, будто бы даже из люка:

– Судья, закрывайте заседание.

«Как он там оказался?» – успел подумать Инститорис; и упал в обморок.

2

Двое селян в потёртой, выцветшей одежде стояли, склонив головы, перед Геркулесом Мюко.

– Так, значит, лошадка потерялась, – произнёс он спокойно и зловеще.

– Ага, – сказал первый, молодой. – Потерялась, а мы, сталбыть, её искать пошли. Ну и нашли, вот, обратно ведём.

Второй был много старше. Лицо и руки его были почти чёрными, целиком в морщинах, и неясно было, то ли он такой загорелый, то ли чёрным выглядит из-за морщин. Лошадь их, низкая невидная рыжая кобыла, стояла рядом, изредка мотая головой. Геркулес молча разглядывал деревенских, а те с боязливым любопытством поглядывали на него и его бойцов. Поглядеть было на что: одежда егерей батдафа (батальона, где искупали свою вину почти все осужденные из столицы) была покрыта зелёными и коричневыми пятнами; на головах были такие же пятнистые накидки до плечей, перевязанные шнурками; у всех измазанные грязью лица; пышные ветки, вставленные за пояс, в сапоги и привязанные к плечам; винтовки, бережно обёрнутые тряпьём и украшенные опять же листьями и ветками. Страх, с которым крестьяне смотрели на его ребят, так непохожих на обычных ярких, щеголеватых и подтянутых военных, доставил Геркулесу некоторое удовольствие. Всё-таки есть что-то стоящее и в этой дурацкой форме, и в унизительной тактике выслеживания из засад – и он даже начинал понимать, что именно: это работает, очень хорошо работает. Пусть даже в винтовках всего по одному патрону.

– Звать как? – спросил Геркулес, повысив голос. – Отвечай.

– Я Роб, а это Мишель, племяш мой, – сказал старший. Младший, Мишель, быстро глянул на него и снова опустил глаза.

– Роб, значит, – проговорил Геркулес. – А живёте где?

– А недалеко тут, – ответил Роб. – Деревенька за ручьём, Хют.

– Хют, стало быть, – повторил Мюко. – Роб и Мишель из Хюта, значит.

– Ага, – подал голос молодой Мишель. – Хют. Кобылу искали.

В десяти шагах далее по тропинке, откуда шли Роб и Мишель со своей кобылой, появился ещё один егерь. Он подбежал к Мюко, поклонился и сказал:

– Есть. Нашли телегу. Схрон под дубом.

Геркулес кивнул и, повернувшись к селянам, заговорил:

– А мне вот сдаётся, что вы не за кобылой сюда ходили, а чтобы отвезти кой-кому еды и дать сигнал про облаву. А?

Оба пойманных крестьянина молчали, опустив головы.

– Знаете дорогу в его логово? – небрежно спросил Геркулес.

Роб и Мишель замотали головами одинаково: нет, не знаем.

– Нууу, – протянул Мюко. – Это как-то даже…

И скомандовал совсем другим голосом:

– Связать.

На крестьян кинулись со всех сторон, и через полторы минуты оба колдунских приспешника оказались привязанными к дереву.

– Мы вам отрежем по яйцу, – сказал Геркулес буднично. – Тогда, может, вспомните.

Молодой Мишель заскулил, задёргался.

– А-а-а, не надо! Не надо! Я не знаю! Не надо!

Геркулес, не обращая внимания на его крики, вынул нож из сапога и стал деловито примерять лезвие к месту, где сходились ноги незадачливого селянина. Раздался шум, Геркулес обернулся.

Два мобиля бывшей королевской службы эвакуации ломились по тропинке через сплетения ветвей; только сейчас, в лесу, стало заметно, какие они большие. Мобили остановились в пяти шагах от Геркулеса, один за другим. Из первого расслабленно вывалились егеря из отряда сопровождения Цейтлиха, а из второго выбрался сам Цейтлих, осунувшийся, усталый и очень злой. Мюко едва не попятился – совершенно не хотелось попадаться начальству под горячую руку.

– Доложите, – коротко бросил Цейтлих, безо всякого выражения разглядывая двух привязанных к дереву крестьян. Геркулес заговорил быстро и чётко.

– Сир, господин полковник, мы выследили вот этих двоих. Они везли еду для колдуна. Телега на дубовой опушке, вон там. Спрятана.

– Хорошо, осуждённый, – отрывисто сказал Цейтлих. – Дорогу к замку нашли?

– Э-э… – сказал Геркулес. – Вот сейчас допрашиваем.

– Плохо допрашиваете, – сказал полковник Цейтлих, аккуратно и быстро отобрал нож у Мюко и сразу, без замаха, всадил его в ляжку молодому Мишелю. Геркулес вздрогнул, но никто этого не заметил. Мишель заорал дурным голосом; егеря, привыкшие к лесной глуши, одновременно шевельнулись. Лошадь шарахнулась, храпя.

– Ааааааааааа!

Полковник терпеливо подождал, пока Мишель устанет кричать. Когда тот охрип и стал тяжело дышать, хныча и роняя слёзы, сказал:

– Проведи нас до замка. Да? Нет?

– Я не знааааю! – зарыдал Мишель. – Никто не знает! Они же….

И оборвал себя.

– Ого, – холодно удивился Цейтлих. – Да их там двое. Или сколько? А?!

И закрутил ножом, примериваясь. Парень забился, будто в припадке. Геркулес подумал, что про режим невидимости и неслышимости можно, пожалуй, забыть.

– Стойте! – сухой голос Роба прорезал крики и рыдания его племянника. – Я скажу.

– Ага, – сказал полковник.

– Я скажу, как пройти в замок, – сказал старик. – Только сохраните мне жизнь.

Цейтлих кивнул нетерпеливо.

– Сохраним.

– И ещё, – сказал Роб. – Убейте его. Если племяш донесёт, что я провёл вас к замку, меня скормят свиньям.

Цейтлих не удивился.

– Это всё?

– Нет, – совсем тихо сказал старик. – Когда убьёте его, дайте мне отрубить ему голову, руки и ноги. Колдун умеет возвращать мертвых, и они ему служат.

Цейтлих некоторое время смотрел на него пристально. Роб выдержал взгляд, глядел спокойно и ровно. Полковник покивал задумчиво, затем скомандовал коротко:

– Повесить.

Геркулес растерялся.

– Кого?

– Этого, – сказал Цейтлих, указывая на Роба, старшего.

– Но ведь… – вырвалось у Геркулеса. Цейтлих повернул к нему голову.

– Ты оглох, осуждённый? Я приказываю – повесить этого засранца.

И добавил с мрачным удовлетворением:

– Не обманешь, старик. Твой щенок проведёт нас куда надо.

Через пять минут всё было кончено, Роб перестал хрипеть и дёргаться; для верности подождав ещё минуту, Геркулес приказал спустить тело на землю, а сам пошёл за мобили, исполненный самых мрачных мыслей: ему не понравились слова старика про мертвых, которые служат колдуну. Он увидел Мишеля с наспех перевязанной ногой, который морщил лоб над большой картой, расстеленной на поляне по сторонам света и придавленной камушками по краям; рядом стоял полковник Цейтлих и с отсутствующим видом ковырялся в зубах ножом.

– Значит, ежели это дубовая опушка… – произнёс парень.

– Где схрон ваш, – вставил Цейтлих. Его речь была не совсем разборчивой. Было похоже, что он поедает лезвие.

– Ага, схрон… От него вдоль ручья шагов сто, и у излучины вход в замок будет. Там коряга большущая, и вот прямо под ней ещё вход, притопленный.

– А сам замок-то где? – лениво спросил полковник, разевая пасть и ворочая ножом. – За холмом, что ль?

– Не-е, – Мишель поднял голову и осклабился. – Холм этот, хе-хе, замок и есть, господин полковник.

Цейтлих вонзил нож в землю, потянулся и увидел Геркулеса.

– Что случилось, осуждённый? – благодушно гаркнул он.

Геркулес открыл рот, затем закрыл. Перед его глазами стояли ряды субурдов, молчаливые, страшные, готовые на всё.

– Ничего, господин полковник, – сказал он. – Разрешите отдыхать?

3

– Так, ещё раз, – сказал Жак. – Тебя хотели сжечь.

– Очистить, – поправила его Лия, морщась. Прелати только что смазала ей ноги вонючей мазью и накладывала повязку. – Очистить полностью.

– Сжечь, – твёрдо сказал Жак. – Сжечь за то, что у тебя целые руки и ноги. За то, что ты не калека.

– Ну, да, – весело ответила девушка. – Раз целые, значит, что я не чистая. Раз не чистая, то меня может похитить диавол. А раз так, то значит, я его пособница и ведьма.

– А диаволу ты зачем?

– Чистая – низачем, в том-то и дело, – сказала Лия. – Диаволы чистых и очищенных женщин не крадут.

– Ни черта не понимаю, – сказал Жак и оглядел своих спутников. Питер сидел с отсутствующим видом. Тогда финансист перевёл взгляд на Аслана, точнее, на его спину – мусульманин сидел в кабине за штурвалом и смотрел на пробегающие мимо стены тоннеля, освещённые фарами «Фуксии» и идущей сзади «Сельди». Прелати также ничем не показала, что у неё есть идеи по этому поводу, равно как и Майя, которая пряталась на верхней койке и смотрела на Лию почти враждебно: девочке было стыдно за своё поведение – она действительно на какой-то миг подумала, что Лия её мама, чего, конечно, быть не могло.

– Ни черта не понимаю, – повторил Жак и спросил у Питера чуть громче, чем следовало: – Как ты думаешь, что такое эти диаволы?

Питер пожал плечами. На Прелати он смотреть избегал.

– Всё сходится, – объявил Аслан, вглядываясь вперёд. – Чудовища не охотятся за инвалидами. Их интересуют только женщины и только здоровые. Это мы и так знали.

– Да неужели! – снова чуть громче, чем следовало, удивился Жак.

– Нехватка конечности или её части может быть признаком мутации, – раздражённо сказала Прелати, отрывая ещё кусок бинта. – Поэтому автокапсулы настроены проверять, всё ли на месте.

– Мутация, – усмехнулся Питер. – Настроены…

– Ага, – сказала Лия. – Автокапсулы, точно. Но они их называют диаволами.

– А как ты им попалась? – с простодушным любопытством продолжал допытываться бывший куратор королевской службы поставок.

– На меня донёс один урод, – сказала Лия. – Я решила позагорать наверху, а он выследил меня, увидел, что я не очищенная, и донёс.

– Донёс этим людям, которые тебя хотели сжечь?

– Да, – сказала Лия. – Это Высокое жюри. Они судят и очищают ведьм.

– Судят? – произнёс Питер негромко. – За что?

– За грех, – сказала девушка.

– А когда он тебя увидел? – неожиданно спросила Прелати.

– А сегодня утром, – ответила Лия. – В обед меня поймали на входе. Дальше вы знаете.

– Ты решила загорать утром? – уточнила старуха. – На леднике?

Лия Гаран некоторое время смотрела на Прелати, затем кивнула и неожиданно чопорно произнесла:

– Не всем из нас такая радость доступна.

– Ну если больше негде, – сказал Питер защищающим тоном.

– Меня беспокоит этот суд, – сказал Жак. – Они не устроят за нами погоню? Мы здесь никого не знаем, а для них эта чертова дыра под морем – родной дом.

– Не выражайся, – сказал Аслан. Жак посмотрел на него расширенными глазами, затем трижды аккуратно сплюнул без слюней.

– Они даже из арбалета выстрелить не сумели толком, – насмешливо сказал Питер. – Так что…

– Можно подумать, ты сможешь, – сказал Аслан.

– Да чего там мочь, – с ещё большей заносчивостью произнёс Питер. – Положил, покрутил, прицелился…

Погоня, конечно, была более чем возможна. То, что участники этого дикого судилища не смогли оказать внятного сопротивления, следовало списать на эффект неожиданности и на впечатление, которое, по-видимому, производили «Фуксия» и «Сельдь» на неподготовленного зрителя.

– Там было восемь вооружённых, – сказал Аслан. – Из них как минимум двое с арбалетами, и один даже успел перезарядиться – за десять секунд. И наверху ещё торчали. Так что…

Прелати выпрямилась.

– Всё. Завтра смени повязку. Мазь я тебе оставлю.

– Да не надо, – беззаботно сказала девушка и пошевелила под тканью пальцами ног. – Оно само скоро заживёт.

– Как знаешь, – холодно сказала Прелати и отсела подальше от Лии на сиденье под верхней койкой напротив той, где пряталась Майя.

– А вы кто такие? – спросила Лия у Жака. Жак раскрыл рот, но его опередил Питер.

– Мы беглые, – сказал он. – Из столицы.

Получилось очень многозначительно.

– Ээээ… – сказал Жак. Если у него и было особое мнение, то он с ним явно опоздал.

– Вы из Лютеции, – сказала девушка восхищённо. – Как там принцесса? Вышла уже замуж за этого хрыча?

Питер и Жак переглянулись.

– За какого хрыча?

– Ну, за этого… – Лия пощелкала пальцами. – Лорда-протектора. Как его?

– Оливера, – сказал Аслан из кабины.

– Да! – воскликнула ведьма. – За него. Вышла или нет?

– Нет, она скоро выйдет замуж за другого. За военного.

– Молодой? – обрадовалась Лия.

– Вполне, – сказал Питер и почувствовал непонятное недовольство.

– Ну хорошо, что молодой, – заключила девушка. – А то за старичка замуж – бррр.

Прелати, взявшаяся было за вязание, сломала спицу и, неразборчиво ругаясь, начала рыться в своём обширном сундучке в поисках новой. Майя высунулась на секунду, поглядела на ведьму и спряталась обратно. Жак кашлянул выразительно, но ненатурально, и сразу же после этого у него действительно запершило в горле, и он начал сдавленно перхать, пытаясь его прочистить. Аслану, которому надоело пялиться в тоннель, обернулся и оглядел внезапно завозившийся экипаж; только Лия Гаран, укрытая одеялом, сидела невинно, благовоспитанно сложив руки на коленях.

Питер подсел к эвакуатору, тоже уставился вперёд.

– У меня вопрос, – сказал он тихо.

– Валяй, – сказал Аслан.

– Что с ней делать?

Аслан покосился на друга.

– Знаешь, – помедлив, сказал он проникновенно, – я всё понимаю. Тебе уже много лет, пора задумываться о семье, о детях, но я бы на твоём месте всё-таки подождал. Понимаешь, мне кажется, она немножко не готова идти за тебя замуж. Вы слишком мало друг друга знаете.

Питер несколько секунд смотрел на него молча, но Аслан сохранял предельную серьёзность.

– То есть ты тоже не знаешь, – сказал наконец учёный.

Аслан кивнул, затем мотнул головой.

– Очень характерный диалог, – заметил Жак сзади. – Натворить дел, а потом мужественно бороться с результатами. Наш метод.