Рожа. Сборник рассказов

Данила Петрович с надеждой посмотрел на молодую женщину-врача, на то, как она отметила ещё что-то в журнале, а потом протянула ему неизвестно откуда взявшийся рецепт, написанный на редкость разборчивым почерком.

– Знаете что, уважаемый Данила Петрович, я Вас попрошу прийти ко мне ещё раз, через неделю. Мы с Вами должны ещё поработать. А пока я Вам выписала одно средство. И направление на физиотерапию. Начните принимать эти таблетки с сегодняшнего вечера, и заведите тетрадь. Будете отмечать каждый раз, когда появится пятно, каждый раз, когда стоите у двери и смотрите на замок. И ещё, уберите Вы эту трубу. Вот прямо сегодня, вернётесь домой и уберите её. Закройте, обрежьте, покрасьте в белый цвет. Кирпичом заложите. Всё, что угодно, главное, чтобы её не было видно.

Данила Петрович вскочил:

– Сейчас же пойду, уберу.

– И записывайте, слышите, например: убрал трубу – три с четвертью дня. Увидел пятно – четыре ноль пять.

Из кабинета врача Данила Петрович вышел гораздо бодрее, чем мог себе это представить накануне. У него появилась небольшая надежда, неясный ответ на терзавшую тайну, но и этого было достаточно. Он шёл и почти танцевал. В аптеке на удивление быстро получил нужное лекарство, до дома доехал без пробок и пауз на светофорах, дома в кладовке сразу нашёл старый начатый пакет цементной штукатурки и мастерок и ловко заделал отрезок трубы, превратив его в еле заметный заступ в углу.

На следующий день, отправляясь на массаж, Данила Петрович впервые за долгое время закрыл дверь спокойно и не оглядываясь. Пятно не появилось. Оно не появлялось целую неделю, до следующего визита к психотерапевту. Оно исчезло.

Данила Петрович приободрился. Он по-прежнему принимал выписанные ему таблетки, ходил на массаж, старался не нервничать, избегал углов, труб и прочих предметов, способных вызвать зрительную галлюцинацию и много спал. Постепенно история с пятном начала казаться ему придуманной и даже смешной. А там и дети подбросили Даниле Петровичу внуков на неделю каникул, он и вовсе забыл о ней.

И вдруг всё вернулось.

Пятно начало мерещиться Даниле Петровичу повсюду. На кухне, в спальне, в гостиной. В магазине, в сбербанке и даже в историческом военном музее, куда он заглянул мимоходом. Пятно вылезало из каждого артиллерийского орудия, из каждого мушкета и даже из экспонатов зала рубяще-режущего холодного оружия 16-17 веков.

Даниле Петровичу стало страшно возвращаться домой. Он позвонил сыну и попросил переночевать у него. Сын с удивлением согласился и уговорил отца выпить немного коньячка и успокоиться.

Утром вечно занятый сын выкроил время и отвёз Данилу Петровича домой, постоял рядом, пока тот открывал входную дверь, зашёл внутрь и выпил на кухне кофе.

– Вечером загляну, – сказал он после того, как обошёл и осмотрел все две комнаты, проследил, чтобы отец накрепко запер дверь и уехал.

Данила Петрович, в отчаяньи рухнув на диван, схватился за грудь и попытался угомонить старое сердце, которое вдруг забилось как у непоседливого ребёнка.

На потолке, куда глядел в это время, никаких пятен, кроме застарелого пятна от табачного дыма, которое следовало закрасить ещё лет пятнадцать назад, не было, но глядя на это совсем не опасное пятно, Данила Петрович почувствовал себя ещё хуже. Теперь ему захотелось снова раскурить любимую трубку, в добавление к остальным проблемам.

Курить Даниле Петровичу было строго-настрого запрещено другим врачом, а именно пульмонологом, с чем спорить было абсолютно бесполезно.

– Табак или жизнь, вот в чём вопрос, – было сказано строгим тоном Даниле Петровичу когда-то давно в кабинете, сплошь увешанном картинами жутких угольно-чёрных лёгких. С тех пор он научился верить врачам.

Кое-как встав, Данила Петрович прошаркал на кухню и выпил внеочередную таблетку от нервов, по дороге поправил стоящую не на месте табуретку и вытер пальцами пыль с краешка книжной полки. Сердце понемногу начало замедлять свой ритм, возвращаясь к нормальному. От нечего делать Данила Петрович померил давление, оно было чуть выше нормы, не страшно. Это от кофе, конечно, от чего ещё. Документальный фильм про леопардов позволил Даниле Петровичу забыть о пятне на час, потом выпуск новостей опять подстегнул пульс, а заодно и давление, после чего телевизор был выключен, а Данила Петрович вновь прошествовал на кухню и заварил себе зелёного чая с жасмином.

Пятно не появлялось, таблетка подействовала, давление нормализовалось, и вновь пенсионеру захотелось почувствовать жизнь. Он оделся, вышел из дома и сразу увидел пятно снизу и справа, точно там, где оно появлялось и раньше. И оно было гораздо больше.

К вечеру к Даниле Петровичу заехал сын. На месте дома с забором вяло вибрировало огромное грязевое пятно, из середины которого торчала телевизионная антенна и ещё несколько неопределённых палок и труб. Сам Данила Петрович стоял рядом с пятном и задумчиво курил видавшую виды костяную трубку, а увидев сына, указал рукой на грязную жижу и усмехнулся:

– Вот доставучее. Думаю, это из-за того, что я трубу заделал. Надо было оставить его в покое, а я, видишь, нашёл себе занятие. Ну видел его и ладно, а теперь вот, дом исчез.

Сын в недоумении зашёл по щиколотки в грязь и нахмурился.

– Курить начал.

Данила Петрович кивнул.

– Выдумываешь, значит. Пятна ему мерещатся. Думаешь – страшно ему. Провожаешь его, встречаешь, а он вона, на улице и с трубкой в зубах.

Данила Петрович прищурился и выпустил в сторону сына колечко густого дыма.

– Ты это, лучше выйди оттуда, засосать может.

Сын поглядел на свои промокшие ноги и отошёл в сторону, погрузившись в грязь ещё глубже.

– Ну, дело твоё, – пробормотал Данила Петрович, – я так и чувствую, как ему хочется добраться до нас с тобой.

– Ладно. Ты едешь? – Спросил сын, отходя к машине. За ним тянулся узкий жгут грязи, приклеившийся к штанинам и подошвам кроссовок.

– Да нет, останусь. От него всё равно не отделаться.

Сын Данилы Петровича развернул машину и уехал, оставляя за собой еле заметный след грязи. Все другие машины, пересекая этот след, тащили за собой такой же, как будто бы он клеем прилипал к их колёсам.

Данила Петрович докурил, вытряхнул пепел на землю и подошёл к тому месту, где раньше торчал отрезок трубы, а теперь мелко дрожала неприятного цвета жижа и начал бить по нему ногой, то носком, то каблуком крепкого ботинка, пытаясь выбить куски штукатурки. На удивление, ему удалось это сделать довольно быстро. Жижа вдруг забурлила пузырями воздуха и схлопнулась как густая каша. Постепенно пятно начало уменьшаться в размерах, а потом и вовсе исчезло.

– Вот, значит, как, – пробормотал Данила Петрович, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей, – а дом?

Дом так и не появился.

Данила Петрович понуро ждал, захлёбываясь приступами кашля каждые пять минут, потом тщательно вытер подошвы ботинок о бугорок травы, чудом оставшийся чистым после затопления, и пошёл к автобусной остановке со старой скамейкой, где и присел отдохнуть.

Через полчаса подошёл автобус, высадил одних пассажиров, подхватил других и уехал, а Данила Петрович задумчиво проводил его взглядом. В этот момент справа внизу навязчиво замаячило пятно.

– А, чтоб тебя, – воскликнул Данила Петрович и встал, – а ну, возвращай дом! Или опять закатаю цементом.

Подъехал другой автобус, третий. Люди выходили, заходили и разносили пятно на подошвах. Данила Петрович уже подзамёрз и начал злиться. Одним из окурков он точно попал в самый центр пятна, чему очень обрадовался и даже чуть не подпрыгнул в приливе задора.

– Ага! Взял!

Пятно никак не отреагировало, а Данила Петрович, почуяв его слабину, подошёл и нарочно вдавил окурок поглубже в середину мутной жижи, совсем не заботясь о чистоте своей обуви. Пятно аккуратно, но быстро обволокло ботинок Данилы Петровича и хлюпнуло, выпустив на волю огромный пузырь воздуха, обрызгав при этом всё вокруг. Нога Данилы Петровича безнадёжно увязла в жиже.

Через полчаса борьбы у Данилы Петровича иссякли силы. Он резко покраснел, натужился и надулся, а потом вдруг сник и упал замертво прямо под ноги очередных выходящих из автобуса людей.

2018

Незваный гость

Том Улин, едва переступив порог дома и затворив за собой дверь, сразу почуял что-то нехорошее. Неосязаемое, мрачное и неотвратимое. Улин закрыл замок и привычным жестом собрался повесить ключ на крючок у двери, но изменил решение и засунул ключ обратно в карман. Вдруг пригодится. Шестое чувство недооценивать нельзя.

За долгие годы сочинительства Улин привык к тому, что его постоянно что-то пугало. Вначале пугало сильно, сказывалось нервное перенапряжение вкупе с разыгравшейся фантазией и недосыпом, затем страхи постепенно улетучились, освободив место лёгкой паранойе. Всё это, однако, не мешало Улину жить, писать и издавать новые книги, и даже продать за хорошую сумму права на экранизацию одной из них.

И вот теперь это. Всего-то лёгкий запах сырости, который он принёс с улицы на подошвах ботинок. Или залетевший в окно звук разбившегося где-то стекла. Или песчинка, забравшаяся под ноготь на пальце ноги. Какая-то ерунда, вызвавшая паническую атаку.

Улин медленно, опираясь на стену, прошёл в комнату и опустился на диван. Пустяк. Пара минут и пройдёт, главное – глубоко дышать.

В комнате ощущение нехорошего усилилось. Улин поправил подушку, возможно, он просто переутомился. Перелёты, переговоры, плохое питание. И этот шум, постоянный гул голосов, шагов и моторов, это не лучшая атмосфера для него. Сон, сон, сон и сон. И отдых. Улин вдруг захотел оказаться на другом конце земного шара. На острове, в бунгало, под палящими лучами солнца и с удочкой в руке.

– Никаких рассказов. Две недели полного покоя, – сказал Том Улин вслух, как будто обращаясь к кому-то. – Без телефона, интернета, без слухов, новостей и сплетен. С чёрной пустотой в голове.

Слова, произнесённые вслух, проибодрили Улина, он вздохнул особенно долго и глубоко и прикрыл глаза рукой. Тотчас же кто-то накрыл его пледом.

Через минуту Улин осознал случившееся и подскочил, как ужаленный.

– Кто здесь?

Из угла к нему приблизилась огромная тень.

– Узнаёшь?

Улин в ужасе смотрел в незванного гостя, пытаясь разглядеть его как следует, потом ахнул, натянул плед себе на темя и задрожал.

Тень подошла к нему вплотную.

– Не пригласишь присесть?

Улин дёрнул из-под пледа ногой и плаксивым голосом крикнул:

– Убирайся, откуда пришёл.

Тень вздохнула и, не дожидаясь приглашения, села на диван. Мягкие подушки прогнулись под её тяжестью, и Улин съехал вниз, чуть ли не впритык к нежеланному гостю.

– Да я рад бы убраться, но не могу. Разговор есть.

На некоторое время воцарилось молчание. Улин безуспешно пытался выбраться из складок дорогого дивана, одновременно проклиная себя за любовь к комфорту, а не к дешёвым деревянным скамьям, на что тень с любопытством смотрела, периодически шумно вздыхая и распространяя зловоние.

– Улин, вылезай. Надо поговорить.

– Ты мееня не тронешь?

Тень бултыхнулась смешком, отчего бедный Улин съехал к ней ещё ближе.

– Не вылезешь – трону.

Почувствовав угрозу в голосе тени, Улин открыл лицо.

– Обещай мне, что не тронешь меня ни сейчас, ни потом, иначе…

– А что иначе? Улин, ты меня знаешь. Я – само зло. Могу и рассвирепеть невзначай. Но кто в этом виноват? Я?

Тень встала и подошла к окну.

– Если честно, я потому и пришёл. Надоело быть злым. Надоело вот это. Это.

Тень указала рукой на Улина, скорчившегося на диване.

– Надоело пугать, убивать. Злодейская жизнь не по мне. Смотрю на других,и сердце жмётся от жалости к самому себе.

Тень вернулась на прежнее место и резко села. Улин подпрыгнул.

– Я хочу быть как все. Дружить, на природе это, выезжать. Удочку тоже хочу. Любить. Вот ты, Улин, ты сам умеешь любить? Сам-то ты хоть когда-то любил? То-то. И я хочу.

Тень встала и отошла в противоположный от окна угол, покрутила ручки у комода, нячаянно отломав одну из них и смущённо зажала её в кулаке, не зная, куда спрятать.

– Ты меня вообще слушаешь?

Улин проскулил неразборчиво.

– Ты понимаешь? Я пришёл к тебе за помощью, Улин!

Мрак комнаты прорезал сноп лучей от проезжающей мимо дома машины, и тень моментально исчезла. Светлое сдвоенное пятно медленно ощупало все стены, всю мебель, дверь, и растаяло на занавесках. Улин взбодрился, вытянул шею и огляделся вокруг. Робкая надежда проскочила у него в голове, но не успела она как следует оформиться в крепкую мысль, как сильный толчок вновь заставил Улина подпрыгнуть на мягкой подушке. Носом Улин уткнулся в плотную и вонючую массу, а левым коленом он больно надавил на что-то угловатое и очень жёсткое.

– Улин. Вылезай.

Игнорировать этот призыв не было больше смысла. Разве может обычный плед его защитить? Или детская, вдруг вернувшаяся манера прятать ноги в диване, чтобы не дать тварям, живущим исключительно на полу, их отгрызть? Сможет ли это его спасти? Улин медленно развернулся из-под пледа и сел, опустив ноги и, наконец, отодвинувшись от зловонного бока тени.

Тень одобрительно посмотрела на него.

– Вот, вот, ведь можешь. Начну сначала или ты всё помнишь?

Улин помотал головой и кивнул.

– Помню.

– Отлично! И?

– Что и?

– Ты мне поможешь?

Улин почувствовал резкую боль в желудке. Его чуть не вырвало на драгоценный персидский ковёр.

– Послушай, эээ, Бардук, мы не можем перенести эту беседу на другой день? Мне что-то нехорошо.

– Нет.

– Ладно. Ну, просто, если меня…

– Я понял. Ничего страшного. Я и не такое видал, да ты и сам знаешь.

Улин кивнул.

– Знаю… я это, просто забыл.

Тень забарабанила пальцами по дивану.

– Неважно. Улин, давай, соберись. Ты как маленький. Я, знаешь, разочарован. Ты талантливый писатель, эрудированный, усердный. Ты должен бы соображать побыстрее. Или, может, это не ты писал все книги с моим участием? Может, я не по адресу пришёл? Тогда скажи мне, кто.

– Нет, нет, я. Конечно я. Я…я стараюсь. Но ты меня пугаешь своим присутствием, я не могу собраться с мыслями.

– Ты сам виноват. Нечего было меня изображать настолько плохим. Но я могу выйти в другую комнату. Или на кухню. Так будет лучше?

Улин кивнул. Тень пожала плечами и вышла из комнаты, оставив дверь открытой.

– Теперь, наконец, мы можем нормально поговорить?

– Да, теперь можем. Конечно. Я слушаю.

Тень высунулась в дверной проём и рявкнула оттуда так, что подвески на хрустальной люстре закачались и зазвенели, оглушив Улина ледяной какофонией звуков.

– Я уже всё сказал! Тебе что, ещё раз повторить?

Улин снова юркнул под плед и подобрал ноги с пола.

– Не злись, не злись, прошу. Всё, я в порядке, я понял.

– Последнюю попытку я тебе даю, потом не жалуйся.

– Бардук, пойми, я не смогу, я ведь больше по ужасам. Я не умею писать про обычное.

– Ты талант. Ты справишься. Не веришь? Ну посмотри на меня. Хорош? Вот. Просто сделай меня, чтоб был как все.

Улин кивнул, сделал несколько глубоких вдохов и самым спокойным, на какой только был способен, голосом сказал:

– Хорошо, я готов.

– Вот и славно! – Тень влетела в комнату и с размаху плюхнулась на диван, почти придушив и едва не раздавив Улина, – значит, сделаешь меня добрым? С дружбой, любовью?

– Я… я постараюсь. Ты же понимаешь, я не могу просто взять и написать, что ты изменился и что… что… у тебя появились друзья…

– Напиши, что у меня появился один друг. Для начала.

– Но я… я… Так не бывает, пойми. Ты был самым страшным персонажем из всех, придуманных мной. Ужасным…

Тень кивнула.

– Жестоким…

Тень кивнула два раза.

– Безжалостным. И вдруг – бах! И ты уже добрый и милый, и жизнерадостный.

Тень радостно закивала, заставив диван ходить ходуном.

– Да! Да! И милый, и жизнерадостный. С прекрасным чувством юмора. Напиши. Как злодей я уже состоялся, теперь хочу стать как все. Придумай мне любовную линию. Мне по вкусу шатенки с голубыми глазами. Хочу прожить всё то, чего ты меня лишил с самого начала.

Улин лежал, зажатый между тенью и диваном, и холодел. Мочки ушей одновременно неистово чесались, добавляя физических мучений психическим. Мысленно он давно уже проклял свою работу, своё неудержимое воображение и пристрастие к жанру хоррор-романа. Проклял тот день, когда выдумал Бардука, вложив в него все самые ужасные черты древних духов и демонов, наделив его силой, бессмертием и неуязвимостью. Проклял этот диван, слишком мягкий и слишком удобный, который казался удушающей ловушкой. Проклял свою бывшую жену и её адвоката, отобравшего у него слишком большую часть состояния, из-за чего ему и пришлось написать тот страшный роман о Бардуке, ставший, к слову,  бестселлером. Да, успехом романа он утёр нос жене, но вляпался в это… И как такое вообще возможно?

– Бардук, – еле слышно позвал Улин, – ты настоящий?

– Ага, – отозвался тот, – настоящий. Могу доказать. Дай палец.

– Неет, я верю, верю. Хорошо, я напишу новую книгу. Ты в ней будешь протагонистом. С невестой, собакой и домом. Будешь ходить на работу… в страховую компанию. Согласен?

– Автослесарем.

– Хорошо, автослесарем. Заведёшь друзей. На праздники будешь выезжать за город. На… на водопады. Тебе нравятся водопады?

Тень пожала плечами.

– Ну да, на водопады. Там красиво, вода шумит. У тебя будет… медицинская страховка, всё как у всех… лотерейные билеты по четвергам, пицца. Боулинг. Ипотека. Ты… согласен? Имя тебе придумаю. Джон? Звучит неплохо: Джон Бардук.

– Это обычное имя?

– Да, совершенно обычное.

Тень с минуту поколебалась, заставляя Улина леденеть при каждом её движении, повздыхала, потом одобрительно кивнула.

– Согласен.

Через секунду в комнате стало теплее, воздух очистился от зловония, а страх исчез. Улин в изумлении смотрел по сторонам, пытаясь прийти в себя, случившееся казалось ему кошмарным сном.

– Бардук? – Дрожащим голосом позвал он.

Через минуту Улин встал и прошёл на кухню, включая по дороге все лампы, люстру и даже настенные декоративные светильники, от которых почти не было света. На кухне он проглотил горсть пилюль, запив их несвежим чаем, а потом сел за кухонный стол, открыл блокнот и начал писать.

Когда через месяц после завершения книги незваный гость посетил Улина снова, тот был уже готов.

– Улин. Ты меня обманул. Это вовсе не то. Ты должен всё исправить. Я даю тебе ещё одну попытку.

– Но ты ведь просил обычную жизнь. Быть как все. Ты её получил.

–Но это ужасная жизнь. Я наелся. Я хочу обратно в свою преисподнюю. Я же всемогущий свирепый демон!

– Был.

Гость с удивлением взглянул на писателя и нахмурился:

– Что значит был? Я – вот он, здесь. Ты… ты что, заменил меня? Кем?

– Бельегором. Слушай…

– Этим? Нет, нет…

– Прости, Бардук. Но ты же должен понять, место злодея не может пустовать долго. И мне пришлось.

2017

Ведьма из Плицера

Телега медленно проехала мимо пожиравшей её глазами толпы и скрылась за поворотом. Последнее, что видели люди, были голые серые ноги, торчащие из-под куска чёрной кожи, накрывающей груз. Последнее, что люди слышали, были свист хлыста, за которым последовал еле слышный хлопок и жалобное короткое ржание.

После этого, люди знали, уже ничего не будет, и они начали расходиться.

Две женщины задержались. Одна подбирала рассыпавшиеся яблоки в большую корзину, вторая, кривая на левой бок, стояла рядом и просто смотрела, поправляя воротник.

– Ты куда теперь? – Спросила она ту, что с корзиной.

– Не знаю. Говорят, в Плицере лучше не станет.

– Так куда?

– Тётка моя живёт тут недалеко. Трактир у неё.

Кривая оставила на миг свой воротник в покое и оживилась.

– И работа там есть?

Та, что с корзиной, покачала головой.

– Нет работы. Разве что дальше по деревням идти, там, говорят, ещё есть.

Обе замолчали и задумались. Та, что с кривым боком, очнулась первая, вздохнула и пробормотала:

– Эту зиму многие не переживут.

– Это точно. Последнее яблоко. Хочешь?

Кривая благодарно взяла яблоко и вонзилась в него зубами.

– Вкусное.

– Да, больше не будет яблок. Распродам эти и уйду.

Кривая сунула монетку той в руку и медленно, хромая на левую ногу, пошла в ту же сторону, куда ранее отправилась телега.

Повернув за угол и пройдя несколько домов, она скрылась между заросшими кустами заборами и вдруг преобразилась.

Хромота и кривой бок исчезли, а воротник, отброшенный назад, обнажил красивую белую кожу.

Быстро и легко женщина пробежала мимо длинного ряда оград и оказалась на самом краю деревни, у вросшей в землю ветхой лачуги. Там она вновь преобразилась – захромала и ссутулилась, осмотрелась и быстро зашла внутрь скромного жилища.

Внутри было темно, два крохотных окна пропускали слишком мало света. Впрочем, женщине свет и не был нужен, чтобы ориентироваться внутри, она знала в этой лачуге все углы и все щели. Не зажигая свечи, в полутьме, она прошла прямо к кровати и рухнула на неё, зарыв мокрое от внезапных слёз лицо в покрывало.

Розовый, совсем крохотный поросёнок с прозрачными ушами и ещё мягкими копытцами, извивался и дико перебирал ногами, раззевал пасть, словно орал и вращал безумными от ужаса глазами. Он тонул, и на спасение у него не было даже надежды – он находился внутри металлической клетки. Зулима с разрывающмся сердцем смотрела на мучения крохи, но не могла заставить себя войти в воду. Она протянула руки, чтобы ухватиться за клетку и вытащить её на поверхность, одновременно балансируя и пытаясь не свалиться. Земля под её коленями начала осыпаться в воду, прямо на полуживого поросёнка, окрашивая воду в тёмный цвет, и под конец огромный комок земли вместе с травой обрушился вниз, чуть не утянув Зулиму с собой, и для поросёнка всё кончилось.

Сильная дрожь потрясла тело Зулимы, она скорчилась, а перед глазами её встал пронзительный взгляд несчастного крошечного существа, которому она не смогла помочь.

Больше медлить было нельзя. На непослушных деревянных ногах Зулима доковыляла до хижины. Из окна наружу прорывался неровный, мерцающий свет свечей, это было странно. Кто мог зайти внутрь? Кто бы решился? Зулима распахнула дверь и, дёрнувшись всем телом, проснулась. Ужас, содрогнувший её больше, чем страшная смерть поросёнка, ужас от вида себя самой, улыбающейся себе самой, ужас, ставший наваждением, будил её резким толчком каждую ночь уже несколько месяцев подряд. С ночи, наступившей после самой первой казни.

За следующий месяц казнили ещё четырёх ведьм. Все они были известны своей красотой и положением. Злорадствующие наследники и обманутые жёны провожали телеги с серыми трупами до самой развилки. Зулима всегда наблюдала за ними, спрятав лицо за грязным воротником, слушала их разговоры, запоминала их имена, следовала за ними до самых дверей их домов.

Ночами первые заморозки уже давали о себе знать, но Зулима отчего-то медлила с подготовкой к зиме, не заделывала щели в лачуге, не зашивала дыры на старом зимнем плаще. Она как будто не замечала изменений за окном, поглощённая важной работой. Из дома Зулима выходила лишь за хворостом и за едой. И ещё она выходила смотреть на казни.

– Плицер уже не тот, – сказала грузная рыжеволосая торговка своему бледному мужу, не сводящему глаз с трупа  казнённой только что женщины.

– Повсюду смрад и нищета.

– Да, – поддакнул мужчина.

Здоровенный палач наклонился над телом казнённой и заинтересованно что-то рассматривал у неё на груди.

– Дьявольский знак, – прошипела торговка и толкнула мужа в бок, – дьявольское отродье.

Толпа тревожно следила за палачом. Зулима тоже была в толпе, как раз рядом с рыжеволосой и её мужем. Её сердце трепетало от гнева и глубокой печали. Улучив момент, когда они оба отвлеклись на палача и его жертву, она слегка прикоснулась к руке торговки своей ладонью, обёрнутой листом лопуха и растворилась в толпе.

Хромота доставляла Зулиме много хлопот. Уйдя в заросли, она сразу расправила плечи и потянулась. Пальцы ноги опять онемели, теперь хочешь не хочешь, а придётся прихрамывать до самого дома. А там она быстро разберётся и с болью, и с отёком, если они опять появятся.

В лачуге было прохладно и зябко. Серое сыроватое на ощупь покрывало совсем не грело, а крохотная печка остыла уже давным давно. Лишь только аромат сухих трав смягчал немного атмосферу в доме, придавал ему едва уловимую нотку уюта, напоминая о том, что в лачуге кто-то живёт.

Зулима стояла на другом берегу ручья, наблюдая за своим домом и за толпой людей, явившихся линчевать очередную ведьму. Она давно знала, что и ей не избежать этой участи, и была готова. Взбудораженные, возбуждённые предвкушением расправы и крови, люди скопом набились в лачугу. Обнаружив, что внутри никого нет, они вышли наружу, разъярённые ещё больше, но следующие,  опьянённые охотой, продолжали входить в дом, чтобы своими глазами убедиться, что ведьма сбежала. Опутанные густой серой паутиной, сажей и пылью, разбрасывая проклятья, желающие расквитаться с ведьмой и обманутые в своих ожиданиях, люди распотрошили лачугу, вытащив жалкую мебель во двор, а потом подожгли и пожитки, и сам дом и не уходили, пока жуткий костёр не догорел. Последними с кострища ушли дети-бродяги, ведомые любопытством и теплом огня, и на них Зулима глядела с грустью и сожалением.