Хроники Раздолбая

– Стараюсь, – растерянно ответил Миша, смятый натиском.

– Что значит «стараюсь»? Типичная христианская манера врубать задний ход! Мы, типа, предлагаем соблюдать законы, которые соблюдать невозможно, но будем их соблюдать на полшишечки, а Бог простит по нашей немощи. Ты женат?

– Нет.

– Девственник?

– Слушай, Мартин, ты перегибаешь, по-моему, – вмешался Андрей.

– Я за него волнуюсь. Если он не женат и не девственник, то по законам своей книжки он – блудник и подлежит геенне огненной.

– Мартин, давай ты не будешь меня обличать, – смутился Миша.

– Мне ли тебя обличать?! Моя совесть – половая тряпка. Я просто спрашиваю, была ли у тебя девушка?

– Я не хочу отвечать.

– Почему? Если девственник, не стесняйся – по твоему учению этим гордиться надо. А если ты с кем-то спал, не женился и Евангелие для тебя закон, то ты – блудник, а блудникам воскресение не светит. Согласись с этим, и выпьем за твою погибшую душу.

– Зачем ты ведешь этот разговор? – начал раздражаться Миша. – Чего ты хочешь добиться? Я же вижу, что это не интерес, а желание подловить на чем-то.

– Да, я дико хочу подловить тебя на том, за что ненавижу всех клерикалов, – согласился Мартин. – На лицемерии.

– В чем лицемерие?

– В попытке проповедовать и навязывать людям то, что невозможно в принципе соблюдать, и самим ни фига не исполнять этого. Человек – жестокий зверь, способный ради выгоды на все. Законы и приличия держат его в рамках, но рамки летят к черту, когда решается вопрос крупного ништяка или угрозы жизни. Таковы мы все, и я первый. Я знаю, что сдохну, как все, но не думаю об этом, потому что хочу жить в кайф. Я способен на все ради хорошего куска, который этот кайф обеспечит, и не накручиваю на себя лицемерные покрывала. Но есть другие людишки, которые меня бесят. Они хотят того же, что я, но при этом дико боятся смерти и цепляются за древнюю книжонку, которая обещает им вечную жизнь. Книжонка при этом налагает ограничения, которые никто не может выполнить и не выполняет, но на это есть номенклатурная уловка – Бог, дескать, милосердный, он простит. Что это, как не вопиющее лицемерие?

– Есть люди, которые стараются жить, как там предписано, и живут.

– Вот я и спрашиваю у тебя простую вещь – живешь ли так именно ты? Потому что если ты не девственник, то призыв к евангельским предписаниям звучит в твоих устах лицемерно. Или исполняй сам, или не призывай. Ты спал с женщинами?

В Мишином саду стало неуютно, словно подул холодный ветер и белые розы превратились в черные колючие коряги. Все понимали, что вот-вот могут прозвучать какие-то слова, после которых вечер будет безнадежно испорчен.

– Спал или нет?

– С нами разве заснешь, – попыталась пошутить Диана.

Никто не засмеялся. Миша беспомощно молчал. Раздолбай поставил себя на его место и подумал, что признаться при всех в девственности смог бы только под пистолетным дулом. Да и то бы соврал.

– Мороз, не трахался, так и скажи! – усмехнулся Барсук. – Поедешь со мной в Лиелупе, там отличные безоткатные телки – на раз мужиком станешь. Я тебя звал как-то, но ты на скрипке пиликал.

– Барсук, заткнись! – оборвал Андрей. – Давайте заканчивайте свой тупорылый спор, а то всю прощалку угробите. Разливай!

– А можно мы закончим, когда к чему-то придем? – требовательно попросил Мартин. – Я пришел в гости и имею право на свои полчаса интересного общения. У нас происходит идейный диспут, который меня дико увлек. О чем пойдет разговор, если мы закончим? О телках в Лиелупе и лошадиных губах? Подарите мне еще пять минут, и я заткнусь на весь вечер. Итак, судя по упорному молчанию, с женщинами ты не был. Но тебе около двадцати. Ты дрочишь?

Диана засмеялась. Авива фыркнула и поперхнулась пивом. Миша с укором посмотрел на Раздолбая, как бы спрашивая: «Кого ты привел?», а Раздолбай опять подумал, что в Мартине есть что-то гипнотическое. Как еще было объяснить, что он столько времени гнул свое, не вызывая ни у кого протеста, и даже вогнал в ступор хозяина вечера?

– Чувак, по-моему, ты перестал вписываться, – сказал Андрей, первым очнувшись от гипноза, и деликатно прихватил Мартина за плечо.

– Что я такого спросил? Мы люди, у нас инстинкты. Когда есть с кем, я трахаюсь. Когда не с кем, беру проституток. Когда нет проституток – дрочу. Это нормально, и я не навешиваю на себя «бремен неудобоносимых», чтобы ради мифической вечной жизни от этого отказываться. Не навешиваю, а главное, не предлагаю навесить другим. Но наш друг говорит, что он это на себя навесил. Утверждает, что, следуя великому учению, он не украдет деньги в отчаянной ситуации и не станет биться за место в шлюпке. Я сомневаюсь в его словах, но у меня нет возможности проверить его в экстремальных обстоятельствах. Вместо этого я хочу узнать, насколько он искренен в мелочах, ибо «неверный в малом и в большом неверен». Кто это сказал, Михаил, не помните? В связи с этим один простой вопрос – как насчет малакии? Михаил, вы дрочите?

Андрей потащил Мартина за рукав.

– Все, тебе пора.

– Руки убери от моей рубашки, – строго потребовал Мартин.

– На выход!

– Руки убери, а то я эту рубашку потом неделю стирать буду.

– На выход, я сказал!

Андрей грубо толкнул Мартина.

– Эй, полегче! – вмешался Валера, хватая Андрея за руку.

– Ты тоже руку убери! – огрызнулся Андрей. – А то я свою рубашку потом вообще выкину!

Андрей попытался грубо тащить Мартина, Валера стал удерживать Андрея, и получилось, что Валера и Андрей сцепились друг с другом, а оказавшийся между ними Мартин спокойно стоял, загадочно улыбаясь.

– Валите отсюда оба! – злобно пыхтел Андрей, тщетно пытаясь справиться с более сильным Валерой.

– Не пойду никуда, мне здесь дико по кайфу! – заявил Мартин и, выскользнув из круга сцепленных рук, плюхнулся на скамейку.

– Тебе лучше уйти, – попросил его Миша.

– А где же христианское всепрощение? Где другая щека? Если я ебну тебя по морде, ты простишь меня?

– Он не успеет тебя простить, потому что сейчас ты пойдешь отсюда на хуй! – в бешенстве заорал Андрей и потащил Мартина со скамьи. Валера опять стал его удерживать. Остальные растерянно расступились, не зная, что делать.

– Андрюша, сквернословить не по-христиански, – напомнил Мартин, которого окружающая возня только веселила.

– Мне по хую, я не верующий!

– Михаил, ваш лучший друг – безбожник и сквернослов! Обратите его к святой вере!

– На выход!

– Никуда не пойду.

– Поел, попил? До свидания! – рычал Андрей, силясь поднять Мартина.

– Пил ваше пиво, ел ваши шашлыки и дико ебал вас всех в рот! Вот так я пришел на вашу прощалку! Хо-хо-хо!

Андрей не выдержал и сильно ударил Мартина кулаком в плечо. Валера, не задумываясь, занес кулак, чтобы ударить Андрея, но на его руке повис Миша.

– Перестаньте, хватит! – взвизгнула Диана.

Валера, не раздумывая, схватил Мишу за кисть и резко вывернул.

– Рука! Рука! – отчаянно вскрикнул Миша не столько от боли, сколько от испуга за свои пальцы.

– А ну, вон отсюда! – послышался разгневанный бас.

Все застыли, как будто над садом грянул оглушительный гром. Не замечая извилистой дорожки, прямо по клумбам, раздвигая кусты белых роз, к месту потасовки шагал отец Миши. Взбешенный маэстро был страшен. Его огромная фигура надвигалась как локомотив. Схватив Мартина и Валеру за отвороты рубашек, он волоком потащил их к калитке. Присмиревший Валера, чувствуя неправоту, не сопротивлялся и покорно шел туда, куда вела его мощная длань музыканта. Мартин же повис тряпичной куклой, превратившись в тяжелый груз, и голосил во все горло:

– Вот оно – гостеприимство благочестивых христиан! Хо-хо! Волоком, волоком взашей! И ведь за что? За правду, лицемеры поганые! А если я за правду гоним, то кто блаженнее – гонимый или гонители? Будет мне еще за ваше обличение награда. А если не прав, так, может быть, я заблудился во мраке? И вы душу мою заблудшую не хочеши просвятити, а взашей изгнаше! По вашей вине гореть мне в геенне огненной, так и знайте! Но за такую вашу вину я в кипящей лаве по горло на ваших плечах стоять буду! Хо-хо-хо!

– Пошел вон! – гаркнул Мишин отец.

– Сударь, что за фамильярность! – холодно осведомился Мартин. – Я потомок графского рода и не потерплю, чтобы меня вышвыривали как смерда. За такое на дуэль! Изволите драться на швабрах или на пистолетах с присосками?

Задыхаясь от ярости, Мишин отец буквально вышвырнул Валеру и Мартина за калитку и с грохотом ее захлопнул.

– Ты у меня в приемной потолчешься, – пообещал на прощание Мартин, с достоинством поправляя порванную рубашку, и посмотрел через ограду в глаза Раздолбаю.

Тот прирос к траве, словно ему за шиворот пустили ежа. Во взгляде Мартина читался простой требовательный вопрос: «Ты с нами?» Неразрешимый выбор, призрак которого пугал Раздолбая с тех пор, как он узнал об «этических дилеммах», встал перед ним в полную силу. Уйти с Мартином и Валерой после того, что они устроили, значило поссориться со всей рижской компанией, не признаться в любви Диане и потерять дружбу Миши. Остаться – значило отдалиться от друзей, с которыми хотелось продолжить общение в Москве, и не принять участие в захватывающем «Далласском» приключении. Даже если Мартин блефовал, обещая «грезы», посмотреть, что из этого выйдет, было интереснее, чем допивать кислые капли испорченной прощалки. В голове Раздолбая заметались два спорящих голоса:

– Останься, или Миша обидится навсегда!

– С кем интереснее дружить – с Мартином и Валерой или с этим правильным музыкантом?

– Мартин и Валера не правы!

– Это не повод терять их.

– Я так и не признался Диане!

– Все равно с ней ничего не получится.

– Как же поступить?

– Поступай, как хочется. Это последний день отдыха, тебе ведь хочется приключения!

Чувствуя себя предателем, Раздолбай едва заметно кивнул Мартину, повернулся к Мише, но сказать: «Я их привел, мне, наверное, лучше уйти с ними», так и не успел.

– Вон отсюда все! – потребовал Мишин отец. – Немедленно!

Возражать маэстро никто не решился. В течение минуты вся компания, потупив взгляды, растворилась в ночи, и никому даже не пришло в голову продолжить посиделки в другом месте. Раздолбай скомкано извинился перед Мишей, затравленно кивнул Диане и поспешил по темной ночной улочке следом за Мартином и Валерой.

Глава седьмая

– Что я дико оскорбительного сказал? – удивлялся Мартин, когда полупустая маршрутка мчала их троих в Ригу по широкой ночной трассе. – Вот я спрошу у тебя, Валера, ты дрочишь? Это что, повод выкручивать мне руки и толкать в грудь?

– Мы были в гостях в чужой компании. И на фиг ты устроил на пьянке теологические дебаты, я не понимаю вообще, – раздраженно ответил Валера. – Хочет человек верить в мифы – его право. По-моему, ты конкретно напрашивался и напросился.

– Слушай, спасибо за дикую поддержку!

– А ты ждал, что я буду сокрушаться, какие они твари? Ты был не прав.

– С отцом нехорошо получилось, – добавил от себя Раздолбай. – Он известный пианист, лауреат.

– Зачем напоминать мне это постыдное вышвыривание? – возмутился Мартин. – Таких лауреатов мой прадед велел сечь на конюшне за плохую игру на ужине, а так как упразднения сословных различий я не признаю ни фига, то считаю себя оскорбленным нижестоящим по крови и собираюсь…

– Март, хватит нести бред! – оборвал Валера.

– Ты что, тоже хочешь ссоры, я не пойму?

– Нет. Но я тебя давно знаю и, когда ты несешь бред, я говорю, что ты несешь бред.

– Ну, хорошо, с твоего позволения я дико заткнусь.

Мартин отвернулся и стал сосредоточенно смотреть на мелькающие за окном фонарные столбы, с верхушек которых били в асфальт снопы желто-розового света. Раздолбаю не хотелось, чтобы разлад друзей испортил веселое приключение, и он решил отвлечь их внимание на себя.

– Больше всех, между прочим, я пострадал, – начал он. – У меня важный разговор был намечен, должно было кое-что решиться.

– Ничего бы с твоей Дианой не решилось, – перебил Мартин. – Обрушиваться на телку с признаниями, не прощупав ее метасигналами, – верный способ спугнуть.

– Какими сигналами?

– Теми, которыми ты передаешь свое отношение, помимо слов. Например, я говорю Валере, что готов дико заткнуться и якобы уступаю, но по моим интонациям он должен понять, что не прав ни фига он сам. Сейчас мы еще обменяемся многозначительными взглядами и покажем друг другу, что мы – дико доминантные самцы, тщетно пытающиеся подавить один другого на протяжении долгих лет. Ну, давай!

Мартин и Валера посмотрели друг на друга с наигранным высокомерием и захохотали как от веселой, понятной только им двоим, шутки. Разлад был исчерпан, а Раздолбай в очередной раз подумал, что его новые друзья – самые интересные люди, которых он встречал в жизни.

– Ты наверняка выделял Диану из всех, намекал на свою симпатию, – продолжал Мартин. – Для телок эти жесты – смысл жизни, и она все давно поняла. Теперь тебе надо показать, что она не просто нравится тебе, а ты готов ее завоевывать. И показать это без слов.

– Когда это показывать, если у меня обратный билет на завтра?

– Твой номенклатурный билет можно сдать и уехать через день. Послезавтра первое сентября – приди утром к ее школе, встреть ее с цветами. Она покажет ответными сигналами свое отношение. Если будет в восторге – действуй дальше, а если смутится – забудь о ней и бери в оборот новую телку. К слову о метасигналах, я, пожалуй, признаю, что зря задоминировал сегодня твоего скрипача. Завтра подумаю, как это исправить, и прошу меня извинить, если вел себя дико скотски.

Последние слова были подкреплены искренним взглядом, и Раздолбай перестал переживать, что, поехав с Мартином и Валерой, стал как будто соучастником безобразия в гостях у Миши.

К высотной коробке гостиницы «Латвия» в центре Риги они подъехали на волне привычного балагурства. «Своя жизнь!» – восторженно отстукивало сердце Раздолбая, гоняя по пружинистому телу счастливую кровь. Мартин забрал у него московский билет и попросил администратора поменять его на день позже. Обмен лишил Раздолбая последней потрепанной пятирублевки, но Мартин легкой рукой одолжил ему пятнадцать рублей, напутствуя, что букет любимой девушке нужно дарить самый шикарный, а если все сложится хорошо, то может понадобиться и ресторан.

Скоростной лифт вознес их на предпоследний этаж. Таких номеров, как снял на эту ночь Мартин, Раздолбай никогда не видел и даже не предполагал, что такие бывают. В огромной гостиной с окнами во всю стену могли устроить танцы человек двадцать. Комнату при желании можно было разделить специальной раздвижной ширмой-гармошкой на два равных помещения с раскладными диванами, а за распашными дверями обнаружилась отдельная спальня с широкой двуспальной кроватью.

– Я думаю, никто не будет возражать, что, оплатив номер, я имею право занять номенклатурную спальню безо всяких жребиев на камень-ножницы-бумага и прочей фигни? – уточнил Мартин.

Никто не возражал.

– Тут пластинки есть! – изумился Раздолбай, обнаружив в буфете коллекцию дефицитных дисков. – «Смоуки», «Бони М», Челентано, «Роллинг Стоунз»… Я фигею, что не утащил никто!

– Близость к Западу благотворно действует на приличия постояльцев, – объяснил феномен Мартин. – Ставь «Бони М», будем дико заливаться винищем под «Багаму Маму».

Мартин достал из мини-бара четыре маленьких бутылки вина, а Раздолбай поднял полированную крышку притаившейся в углу радиолы и бережно поставил на резиновый круг пластинку, извлеченную из конверта с фотографией знаменитого черного квартета.

– Малиновки заслышав голосок, припомню я забытые свида-анья! – послышалось из динамиков «Ригонды»[3].

Раздолбай оторопело взглянул на кружок в центре диска. «ВИА “Верасы”» – было написано черным по красному. Решив, что кто-то перепутал конверты, он стал искать пластинку «Верасов», рассчитывая обнаружить «Бони М» под ее обложкой, но такого диска в буфете не было.

– Прошу тебя, в час розовый… – неслось из радиолы.

– Ты издеваешься дико? – спросил Мартин, разливая вино.

Раздолбай остановил проигрыватель и вытащил пластинку из конверта «Аббы» – в руках у него оказались «Песни Александры Пахмутовой». Вместо «Смоуки» в конверте лежали «Сказки братьев Гримм», под обложкой Челентано скрывался Юрий Антонов, но забавнее всего был диск, прятавшийся в красочном конверте, «Роллинг Стоунз». Решив повеселить компанию, Раздолбай демонстративно показал, что достает пластинку из обложки «Роллингов» и поставил ее на проигрыватель.

– …опровергнут один их главных мифов, созданных реформистами-идеологами, – послышалась знакомая шамкающая речь Брежнева. – Обещания создать общество всеобщего благоденствия потерпели очевидный провал. Тяжкое бремя легло на плечи народных масс…

Мартин и Валера захохотали.

– Рост дороговизны неумолимо сокращает реальные доходы населения. Усилился идейно-политический кризис в обществе… – невозмутимо продолжал Леонид Ильич. – Разрушены элементарные нормы нравственности…

– Это круто, слушай! – веселился Мартин. – Представь, если бы Брежнева с Джаггером поменяли реально. Мик вышел бы на трибуну съезда и с огоньком задвинул про нормы нравственности.

– А Брежнева вывели бы на сцену под руки, и он сказал бы: «Dear comrades, I can’t get no satisfaction»[4], – развил шутку Валера.

Мартин, Валера и Раздолбай от души посмеялись, голос Брежнева убежденно заявил, что «такое общество не имеет будущего», и потонул в овации. Раздолбай наудачу достал из конверта последнюю пластинку, и к его удивлению, «Арабески» не подменили. Объяснение этому нашлось, стоило перевернуть диск – от края до края тянулась глубокая рваная царапина.

– Есть одна непокоцаная сторона «Арабески» с Midnight Dancer! – радостно сообщил он. – Мы – дикие короли!

– Считай, что это наш стратегический арсенал, а сейчас надо быстро накатить и идти на дело, – сказал Мартин и загадочно добавил: – Я думаю, всем понятно, что, если мы хотим это делать, по-русски нам говорить нельзя?

– Что делать? – удивился Раздолбай, считая, что они и так уже прекрасно проводят время, веселясь в роскошном номере с четырьмя чекушками вина и половиной хорошей пластинки.

– Телок снимать. Забыл, зачем мы здесь?

Раздолбай недоверчиво усмехнулся, но тут Мартин открыл бумажник и пересчитал несколько бело-зеленых бумажек с портретами посередине и остроугольными цифрами по углам. Это произвело на Раздолбая такой эффект, как если бы они весь вечер шутили, что пойдут грабить кассу, и вдруг Мартин достал настоящий обрез и стал заряжать его патронами. Вмиг стало понятно, что затея осуществляется основательно и всерьез. Доллары Раздолбай видел только в кино и прекрасно знал, что из-за этих денег могут возникнуть серьезные неприятности. В восьмом классе дядя Володя дал ему оставшуюся после командировки бумажку в пять финских марок, и он решил найти для нее более достойное применение, чем хранить в коробочке с иностранными монетами, – например, попробовать купить сигареты в интуристовском баре. Не зная, хватит ли пяти марок на пачку, Раздолбай выложил мятую купюру на барную стойку и, заикаясь от неуверенности, спросил бармена: «Скажите, можно у вас на это что-нибудь купить?» Бармен испуганно глянул по сторонам, сгреб бумажку в кассу и заговорщицки прошептал: «Я ничего не видел». Испуг был неподдельным, и поняв, что он совершил оплошность, которая могла повлечь понятых, протокол и людей в сером, Раздолбай вылетел из бара как из перегретой бани. Насколько сильно может нагреться баня за стопку американских долларов, он боялся даже представить и, глядя на Мартина, как на факира, играющего со змеей, почтительно уточнил:

– За это ничего не будет?

– Конечно, будет, поэтому будем косить под диких иностров. Немецкий у нас с Валерой свободный, так что будем бундесами из Гамбурга.

– Я только по-английски и не очень… – сконфузился Раздолбай.

– Будешь прибившимся к нам венгром, – успокоил его Валера. – Венгерский все равно не знает никто. Мы между собой по-немецки и по-английски с тобой и с телками.

– Спросят, кто мы и зачем приехали, запомни – представители «Сименса», продаем свободной Латвии Automatisches Melksystem, – напутствовал Мартин Валеру.

– Automatisches Melksystem?! Может, компьютеры?

– Чем беспонтовей, тем убедительнее.

– «Автоматише мелксистем» – это что? – спросил Раздолбай, чувствуя себя мальчишкой, которого старшие ребята приняли играть в шпионов.

– Автоматические доильные агрегаты, но тебя это не касается. Ты отбился дико пьяный от группы венгерских туристов, и мы познакомились с тобой в баре «Зилупес». Хлопни бутылку винища до дна, а то у тебя глаза затравленного совка, ты даже на сбросившего оковы социализма венгра не похож ни фига.

Раздолбай залпом допил винную чекушку и заулыбался.

– Теперь нормально, – одобрил Мартин. – Запомни пару фраз: «Ин болдок модер вадек. Сэрэтэм кирандульми».

– Это что такое?

– Не важно, вставляй время от времени. Пошли.

В баре на верхнем этаже гостиницы было многолюдно. Тихая музыка, позвякивание бокалов и разноязычные голоса сливались в приглушенный мягкими коврами шум, приятный для слуха, как легкий морской прибой. Мартин вошел в бар первым, и метрдотель в смокинге, словно копьем, остановил его строгим взглядом.

– Einen Tisch fuer drei, bitte[5], – сказал Мартин на чистейшем немецком.

– Нихт шпрехен дойч, – заулыбался метрдотель, тут же превращая копье взгляда в ласковое опахало. – Do you speak English?[6]

– Yes, English no problem, – ответил Мартин с легким немецким акцентом и обратился к Валере: – Diese Balten! Die würden Probleme mit deutschsprachiger Bedienung haben eben falls wir sie besetzt hatten![7]

– Die sind doch schon seit einem Jahr unabhängig.[8]

– Unabhängig, mein Arsch![9]

– Сэрэтэм кирандульми! – вставил Раздолбай, чтобы не отставать от друзей и добавил как можно развязнее: – Oh, there’s a good table in the corner![10]

Метрдотель проводил их к угловому столику, оставил меню и почтительно удалился.

– Ну, и где телки? – шепотом спросил Раздолбай, озираясь вокруг.

– Psst! Don’t speak this barbarian language in this place! – прошипел Мартин: – Don’t you see?[11]

Раздолбай снова посмотрел по сторонам. Он понимал, что они пришли в бар искать проституток, и ожидал увидеть вульгарных девиц, похожих на героинь фильма «Интердевочка». Не представляя, как можно получать удовольствие от общества таких падших созданий, он сразу решил для себя, что весело поиграет в иностранцев, немножко приобщится к тайнам жизни, а если Мартин и Валера действительно поведут в номер каких-нибудь размалеванных хабалок, то сразу отойдет в сторону, сославшись на любовь к Диане. Разглядывая посетительниц бара, он пытался найти среди них возможных проституток, но видел только симпатичных, красиво одетых молодых женщин без грамма лишней косметики. Некоторые были в вечерних платьях и походили на иностранок.

– Yes, you are staring at them[12], – подсказал Мартин.

– That womans?[13] – переспросил Раздолбай, забыв от удивления английскую грамматику.

Он был уверен, что друг ошибается. В ответ на предложение пойти в номер такие девушки могли только врезать пощечину и позвать метрдотеля, который вытолкал бы их из бара в шею. Ему даже захотелось, чтобы так и произошло, – здорово было бы увидеть, как с Мартина слетят манеры всезнающего покровителя.

– Go ahead! Bring them here[14], – подстрекательски сказал Раздолбай.

Мартин встал и направился к бару. Попутно он пытался улыбаться сразу всем девушкам одновременно, но те даже не смотрели в его сторону.

– No chance[15], – шепнул Раздолбай.

Поговорив о чем-то с барменом, Мартин крикнул Валере издали:

– Guenter nehmen wir doch kein Bier, wie die Aasgeier! Nehmen wir Asti Mondoro als Intellektuellen![16]

Сразу несколько посетительниц бара бросили взгляд в его сторону. Мартин устремился обратно и по дороге остановился около двух девушек в вечерних платьях. Что он говорил, слышно не было, но, к удивлению Раздолбая, девушки приветливо заулыбались. Через минуту высокая брюнетка, похожая на цыганку, и симпатичная сероглазая блондинка уже сидели с ними за одним столиком.

– Is English the only language you speak? German? Hungarian?[17] – спрашивал Мартин, разливая по бокалам принесенное официантом шампанское.

– German very little. English and a bit of Italian[18], – с готовностью ответила блондинка.

– My English is small, – пожаловалась брюнетка. – Understand good, speak bad.[19]

– Сэрэтэм кирандульми… It is so sad that you don’t speak Hungarian![20] – наигранно посетовал Раздолбай.

– Этот молодой наш, что ли? – тихо сказала брюнетка на ухо подруге, и возмущенный Раздолбай, забыв, что должен не понимать по-русски, выпалил: