Тонкая чёрная линия. Повесть. Стихи

– Ты сошла с ума, моя Ева! – негромко воскликнул Писатель, уже лёжа на своей больничной кровати.

– Да, мой Адам! – подтвердила она. – Ну и пусть!

– Послушай, Ева, я сам люблю пошутить, но иногда шутки неуместны. Мне очень приятно ощущать присутствие СВОЕЙ женщины рядом, но ты отдаёшь себе отчёт в том, что перед тобой, пусть и заинтересовавший тебя, но больной старик?

– Очень прошу, не неси вздор, пожалуйста! – возмутилась Юлия и принялась резать по живому: – Да, ты не здоров, но не настолько стар, насколько пытаешь убедить меня в этом. Да, твоя болезнь съедает тебя, и её почти невозможно победить. Но я клянусь, что всеми правдами и неправдами буду продлевать твою жизнь, пока это возможно! Не овощную жизнь, мой Адам, а человеческую, позволяющую думать, творить, общаться с людьми и обнимать твою Еву, если она мила тебе. Последнее, если верить врачу, может принести только пользу.

– Ты обсуждала с врачом подобные нюансы?! – фыркнул Писатель и, не удержавшись, рассмеялся: – Представляю его физиономию!

– Да, – хмыкнула Юля и звонко засмеялась в ответ: – Он посмотрел на меня, как на полоумную кошку! Но чрезвычайно серьёзно и важно заявил, что в период ремиссии моему подопечному рекомендованы любые мероприятия, повышающие бодрость и тонус организма, но не ведущие к переутомлению. Кстати, врач разрешил мне находиться с тобой круглосуточно!

– Не вздумай, милая! – ахнул Писатель. – Я бесконечно благодарен тебе за всё, что ты для меня делаешь, но у тебя есть собственная жизнь, да и отдыхать моему чудесному ангелу необходимо…

– Как тебе не совестно всё понимать и при этом говорить мне такие глупости, дорогой мой Адам! Сейчас моя жизнь – это ты и наша с тобой работа, сотворчество. Поэтому сегодня меня, как обычно, сменит ночная сиделка, а завтра в твоей палате поставят дополнительную кушетку для постоянной дежурной, и я останусь…

– У меня нет слов, Ева! Возражать с моей стороны просто глупо. А работать сегодня мы будем?..

«Открывшийся дар захватил бухгалтера, и он уделял живописи и рисованию большую часть свободного времени, включая выходные и отпускные дни. По прошествии недель и месяцев Адам Христофорович упорядочил своё творчество и занимался им только тогда, когда чувствовал необходимость выразить на бумаге или холсте свои чувства и нахлынувшие эмоции. Такой подход выглядел естественным, поскольку бухгалтер не мнил себя гением и, уж тем более, не рвался стать профессионалом, занимающимся искусством ради заработка. Поклонниками его таланта по большей части становились друзья, родственники и некоторые знакомые, допущенные в логово Адама, где копились его работы. Часть из них он раздаривал, но важные для себя рисунки и полотна бережно хранил.

Именно они стали новой связующей нитью между бухгалтером и оставленной им бывшей помощницей. Адам, как уже было сказано, не переступал порога её жилища, но не запрещал ей изредка звонить себе по телефону. Ещё реже, раз в несколько месяцев, они встречались в каком-нибудь уютном кафе или ресторанчике, а в хорошую погоду прогуливались по паркам или улицам города. Адам не скрывал, что, несмотря на расставание, он не стал относиться к своей недавней подруге, как к чужой женщине. Она же не скрывала от него вообще ничего, кроме своих чувств. Однажды их встречи прервались почти на год, да и звонки почти прекратились по уважительной причине. Бывшая помощница бухгалтера познакомилась с молодым человеком и вышла за него замуж. Адам желал ей только счастья и предполагал, что семейная жизнь женщины окончательно уведёт её в сторону от его собственного пути. Он ошибся. Она появилась снова и во время первой после перерыва прогулки завела разговор об увлечении своего бывшего шефа. Удивлению Адама не было предела: прежде он никогда не заговаривал с ней об изобразительном искусстве. Однако неожиданная ситуация быстро прояснилась. Оказалось, что женщина наткнулась на его работы, знакомясь с фотографиями на сайте виртуальной галереи, которой владел и занимался старый знакомый Адама».

– Дорогой мой Писатель, – не выдержала Юлия, – ну дай же ты, наконец, имя помощнице бухгалтера. Во-первых, это облегчит текст. Но, самое главное, неужели она до сих пор не заслужила собственного имени?!

– Заслужила, – легко согласился он и улыбнулся: – Назовём её Тильдой.

– Тильда? Что за странность? – всплеснула руками Юля. – Насколько мне известно, существует красивое женское имя – Матильда. Но, по-моему, оно совершенно не подходит твоей помощнице бухгалтера.

– Разумеется, не подходит! Потому, что Матильда – мать Тильды, а значит, не может быть самой Тильдой!

– Ах, так! Ты издеваешься надо мной? – вскричала сиделка и кинулась к своему подопечному. Она «колотила» кулачками, едва касаясь груди больного, затем целовала его лицо и, только после этого, неожиданно заявила: – Ты – безобразник, мой Адам! Но если подруге твоего тёзки не подходит имя «Матильда», то почему ей не быть Тильдой или Ильдой? О, Господи, что я несу?!

Писатель мелко завибрировал от смеха и удовольствия, обнял свою Еву и принялся поглаживать её по голове, а затем и «рассматривать» её лицо ощупью. Обстановка категорически потеряла рабочий статус, что совсем не расстроило смешливую пару. Продолжение рассказа отложили до завтрашнего дня.

Впрочем, и на утро они продолжили спорить об имени героини рассказа.

– Так значит – Тильда? – осторожно поинтересовался Писатель.

– Нет, Ильда! – воскликнула его помощница.

– Ильда – мягче и прямее?

– О, своими шуточками ты решил довести свою рыжую толстуху до истерики?!

– Юленька, это не шуточки, а манера работать, – неожиданно серьёзно заявил он. – Порою неведомым образом ко мне в голову залетают странные мысли и подробности. В данном случае, такой деталью стало женское имя. Вчера оно прилетело, сегодня я его обдумываю, полагаясь на цепочки ассоциаций. Так вот, Тильда ассоциируется у меня с чем-то достаточно жёстким, но колеблющимся, как волнистая линия. Ильда кажется мне более прямой, целенаправленной, но, как ни странно, мягкой. Учитывая, что тебе нравится это имя, а именно от тебя исходила идея наградить именем вовсе не чужую для нашего героя женщину, мы принимаем решение, в спорах нами рождённое. Итак…

«Адам понял, что не сможет отказать Ильде в возможности познакомиться со своими работами. Для этого, разумеется, ему следовало пойти на серьёзный и решительный шаг, а именно: допустить бывшую помощницу в свою квартиру, своё логово. Холодный рассудок подсказывал: «Будь последователен. Твой счастливый роман с Ильдой позади. Она – замужняя женщина. У неё своя, новая жизнь, и посещение ею твоего дома выглядит противоестественным». Адам взял неделю на размышления, но и семь дней спустя не захотел слушать голос рассудка. Вскоре Ильда впервые вошла в логово Адама, окунулась в его атмосферу и погрузилась в глубины неожиданного для неё увлечения бывшего шефа и любовника. Он поил её кофе, показывал свои картины, сопровождая показ краткими комментариями, и очень внимательно наблюдал за реакцией женщины. Она чувствовала себя в его логове, как рыба в воде. Творчество Адама вызвало в ней странное, незнакомое чувство, близкое к мистическому восторгу. Он же понимал, что не ошибся в своём прежнем решении, потому что Ильда оставалась чудесной и нежной фиалкой, которая могла бы легко и естественно прижиться рядом с ним. Однако Адам искренне надеялся, что однажды в его жизни появится прекрасная белая роза, рядом с которой померкнут все цветы на земле. Но сейчас, на глазах Адама, Ильда становилась главным почитателем его искусства, и он понимал, что её первый визит – лишь звено в длинной цепочке. Она решительно не желала портить жизнь человеку, который когда-то понял и принял её, как личность; освободил для неё серьёзную, хорошо оплачиваемую, должность в солидной фирме, а самое главное – из глупой, невзрачной девчушки превратил её в настоящую женщину, знающую себе цену. Но понимала Ильда и то, что не сможет теперь не стремиться в этот дом, к этим картинам. И если их автор позволит, будет возвращаться к ним вновь и вновь, наслаждаться ими. В тайне ото всех Ильда по-прежнему желала заботиться и оберегать своего бывшего шефа, а теперь и результаты его творчества.

Гостье пора уже было уезжать, когда Адам с тяжёлым вздохом поставил на мольберт перед сидящей в кресле женщиной ещё одну картину. Глаза бывшей помощницы бухгалтера расширились и вспыхнули. Не отрываясь, она смотрела на портрет, как в зеркало смотрела, как в чудесное отражение чувств автора к ней. «Вы… Я…» – Ильда попыталась выдавить через пересохшее горло особенные слова, но так и не смогла закончить предложение. Зато, забыв обо всём на свете, она вылетела из кресла и повисла на шее Адама, а он не смог, не решился её остановить…»

В послеобеденное время в больничной палате появился друг Писателя. Он начал многословную, нарочито радушную беседу о нём самом, но, то ли вопросительно, то ли осуждающе посматривал на старого друга и с недоумением на присутствующую в комнате сиделку. Юлия изящно сгладила неловкость, переведя разговор на тему, представляющую для многих мужчин ценность, превышающую даже важнейшие по своей значимости беседы о погоде – на футбол. Её Адам заулыбался и дальше регулировал тематику беседы лично…

– О нашей футбольной сборной можно говорить бесконечно и бесполезно, – вскоре закруглил он поднадоевшую ему тематику и перевёл стрелку разговора: – Как у тебя-то дела?

– Да, всё, как обычно. Воюю с таджиками, – уклончиво ответил друг Писателя.

– Объявил войну Таджикистану?

– Ну, не то, чтобы всему Таджикистану, но группе его представителей. Они третий месяц не могут доделать пристройку к дому. Безрукие бездельники! Полгода назад у моей жены родилась интересная идея: нанять целую бригаду работников, чтобы задействовать их на строительстве и ремонте не только построек на нашем участке, но и во всём посёлке.

– Да ещё и подзаработать на работничках, ничего не делая, – с усмешкой кивнул Писатель.

– Скажешь тоже: ничего не делая! – оскорбился его друг: – А реклама, а поиск заказчиков, а контроль?

– Контроль над финансовыми потоками?.. Да, шучу я, шучу. Как жена поживает?

– Проблемы с таджиками и её коснулись. Ты же помнишь, какая она чувствительная и ранимая? Болеет сейчас, и вообще, болеть стала часто, но продолжает работать… Да что это я всё о себе и о себе? Ты о достижениях нашего общего друга не слышал? Нет?! Вот он-то выдал, так выдал!

– Ну-ка, ну-ка…

– Год назад надоело нашему другу сердечному работать по специальности, решил он в общественные деятели податься! Собрал коллег по прежней работе, институтских знакомых, заинтересованных друзей и создал общественно-политическую организацию ПБОС, что означает – «Партия бурения открытым стволом».

– Как-как?! Ну, красавец! – Писатель рассмеялся в голос. – С такой фантазией моя помощь ему точно не нужна! Да и возраст ещё позволяет ему идти на эксперименты.

– Эксперименты? Он уже местные выборы выиграл!

– Да ну?! Где? В Дзержинске?

– В одиннадцатом микрорайоне Дзержинска.

– О, надо позвонить другу, чтобы поздравить его с высоким постом мэра одиннадцатого микрорайона!

– Тебе бы всё шутки шутить, – пробурчал гость, неодобрительно взглянув на потешавшегося Писателя, – а по слухам наш друг получает хорошую прессу, поддержку населения и чиновников по всей Верхнегородской области.

– Если он что-то выиграл, то к нему сразу и пришли, – отсмеявшись, заметил Писатель.

– Кто?

– Представители родственной организации под названием «Контора глубокого бурения». Знаешь такую партию, дружище?

– Нет, – недоумённо ответил он.

– Знаешь-знаешь! Головной офис у них в Москве, на Лубянке.

– А-а-а, – оживился гость, – эти к нему приходили, он сам мне рассказывал, когда в Москву приезжал. Говорит, сначала выражали недовольство названием его партии, да и вообще. Но в результате всё закончилось миром, стороны подписали взаимовыгодный договор. А «Партия бурения открытым стволом» во главе с нашим другом сердечным в ближайшее время поборется за места в муниципальных собраниях по всей области, в том числе и в областной Думе Верхнего Старгорода. Кстати, у ПБОС, действительно, очень высокий рейтинг. Народ любит своих, местных…

– Лихо наш друг развернулся! – уважительно отозвался Писатель, но не удержался от очередного смелого заявления: – Теперь я знаю имя приемника дяди Вовы!..

Утром, ещё до прихода Юлии, в больничную палату на удивление тихо вошли рабочие. Судя по звукам, они произвели небольшую перестановку мебели и поставили что-то довольно тяжёлое у стены, в паре метров от кровати Писателя. «Кушетка круглосуточной сиделки», – подумал он, хмыкнул, покачал головой и улыбнулся…

– Переезжаешь? – встречал Адам свою Еву.

– Уже переехала, мой дорогой! – хихикнула она, целуя Писателя. – Вещей у меня немного, разом всё и привезла.

– Так я и знал – бесприданница! – негромко, но весело рассмеялся он.

– Зато у меня есть масса других достоинств! – со смехом отозвалась Юля. – Но довольно потешаться и бездельничать. Водные процедуры, завтрак и работать…

– Как скажете, мэм! Я готов! – отрапортовал Писатель, но не обошёлся без того, чтобы не устроить сиделке подвох: – Однако ты даже не поинтересуешься моим самочувствием, милая?

– Что-то не так? Тебе не по себе? – моментально напряглась она. – Ну, не молчи, ответь: как ты себя чувствуешь?

– Не пугайся, Ева моя, сегодня и завтра моё состояние не будет вызывать опасений, а вот послезавтра…

– Ох, не будем забегать вперёд так далеко… Вообще, не понимаю, откуда тебе известны точные даты приступов… Видишь ли, я верю тебе и… верю в тебя, в лучшее!

– I want to believe…6 – прошептал он.

– Вот именно: хочу и буду верить!..

«Бухгалтер и художник Адам пребывал в сомнениях. Впрочем, это было его нормальное состояние, когда речь шла о философских вопросах и личной жизни. Нет, он не выбирал один путь из нескольких вариантов или меньшее зло из двух возможных. Но его мучило как несовершенное устройство мира, так и собственное несовершенство. Убеждая, что человек поступает логично и правильно, разум человека твердил прописные истины: «Что Бог не делает, всё к лучшему», «Делай, что должен, и будь, что будет» и так далее. Чувства робко протестовали. У Адама имелся проверенный рецепт для мужчины, утратившего спокойствие: упорядочить в своей жизни всё, что только можно. Рецепту он и последовал. На некоторое время Адам отказался от занятий живописью, выбивавшей его из жёсткой колеи. Он привёл в полный порядок домашнее хозяйство, совершил давно просроченные визиты вежливости, ужесточил дисциплину на работе, в основном свою собственную. Каждый будний день, собираясь утром в бухгалтерию своего государственного учреждения, Адам выходил из дома в одно и то же время, шёл десять минут пешком с фиксированной скоростью и садился в голову одного и того же вагона поезда метро, подъезжавшего к перрону девственно пустым в точно известную бухгалтеру минуту. Так происходило ежедневно, кроме выходных и праздников, на протяжении месяцев. Подчинение строгому графику дисциплинировало, разгоняло глупые эмоции, успокаивало. Утренняя поездка в метро занимала у Адама около тридцати минут, чаще всего в сидячем положении. В эти минуты он либо прикрывал глаза и компенсировал недостаток ночного сна, либо смотрел по сторонам и размышлял. Читать в транспорте он запрещал себе категорически, руководствуясь, тем, что человек, проводящий рабочий день и часть свободного времени за компьютером, и без того рискует ухудшением собственного зрения. В соблюдении этого правила имелись и другие преимущества. Оказалось, что и во время короткой поездки в подземке художник может черпать вдохновение из окружающей его действительности, всматриваясь в утренние лица попутчиков. Сонные, помятые, сосредоточенные, встревоженные, мрачные; реже бодрые, весёлые и довольные – разные лица разных людей. Они вызывали интерес Адама, когда в них присутствовали, пусть ещё и не вполне проснувшиеся, но выраженные эмоции, работа мысли, жизнь. Вы замечали, как редко улыбаются люди в московском метро? Адам улыбаться не стеснялся. Нет, он не выглядел дурачком, улыбающимся всем и всегда. Он умел улыбнуться в нужный момент и каждый раз по-разному: иногда свободным взмахом кисти – широко и открыто, иногда лёгким карандашным росчерком – уголками глаз. И попутчики реагировали на Адама неодинаково: кто-то улыбался в ответ, кто-то прятал глаза или отворачивался. В этом не было ничего удивительного или обидного – в вагоне, как и в жизни, едут по своим делам самые разные люди.

С течением времени Адам обнаружил, что ни он один ежедневно отправляется на работу в одно и то же время, в определённом вагоне конкретного поезда. «Знакомые лица незнакомых людей» – так он назвал новую галерею зарисовок и портретов, рисуя их вечером, после работы, по памяти. Изображая попутчиков, художник пытался угадать их характеры, склонности, жизненные коллизии.

Первым в череде рисунков оказался портрет крепкого, но немного потрёпанного, вечно хмурого мужчины. Встречая его в вагоне метро три-четыре раза в неделю, Адам не рассматривал мужчину в упор, а лишь периодически бросал на него доброжелательные взгляды. Не прошло и месяца, как они кивали друг другу при встрече, как старые знакомые. Адаму не составляло большого труда замечать признаки дурного настроения или недомогания незнакомца, например, от простуды или похмелья. Ободряющая улыбка – естественное проявление сочувствия, которым он мог поддержать попутчика. Полученная им впоследствии ответная улыбка стала лучшим откликом на радушие, сигналом доверия.

Привлекла внимание художника и женщина средних лет, не выпускавшая из рук и не сводившая глаз со своего смартфона. Уткнувшись в него, она стояла на перроне в ожидании поезда, с опущенной головой заходила в вагон, усаживалась на свободное место. Заглянув через её плечо, можно было понять, что женщина увлечена чтением, но толком рассмотреть лицо читательницы Адаму не удавалось. Погружённая в литературные глубины, она не поднимала глаз на банальных попутчиков. На рисунке художника читательница так и застыла, склонившись над экраном смартфона в поезде, несущемся по тоннелям.

Нередко в одном вагоне с Адамом появлялись две женщины – сорокапятилетняя мать и весьма похожая на неё двадцатипятилетняя дочь. Оказываясь на противоположной от них скамейке вагона, он с интересом наблюдал за общением пары. Чаще всего мать в шуме поезда что-то втолковывала дочери, а та кивала, хмурила брови, соглашаясь, а может быть, делая вид, что соглашается. Иногда, наоборот, дочь что-то объясняла матери, а та спешила высказать ей своё мнение. Интуитивно, чисто по-женски, старшей женщине не раз удавалось перехватить взгляд Адама, и тогда она поглядывала на него заинтересованно. Заметив взгляд матери, дочка смотрела на мужчину неодобрительно. Но стоило ей оказаться в вагоне без сопровождения, а такое происходило время от времени, как выражение лица молодой женщины разительно изменялось. Теперь создавалось впечатление, что не художник изучает попутчицу, а она его. Адам внутренне усмехался и отводил взгляд. На его набросках, а затем и на законченных рисунках две женщины непременно изображались вдвоём.

Следует заметить, что метрополитенную галерею Адам пополнял исключительно карандашными рисунками. Чёрно-белые изображения точно соответствовали его задумкам, но однажды на перроне появилась ОНА. Художник обмер, уткнувшись в удивительные сиреневые глаза с пронзившими Адама зрачками. Аналогов этому взгляду он не смог найти в памяти о своей долгой жизни. Адам не знал объяснения их феномену. Позднее он понял, что дивные глаза принадлежат высокой и стройной, молодой русоволосой женщине с мягкими линиями лица. Она не выглядела писаной красавицей, но её лицо произвело на художника неизгладимое впечатление. Точные линии почти идеально прямого, изящного носа. Мягко выступающие скулы и чуть впалые щёки. Уютный подбородок, а над ним нежные губы: красиво прорисованная верхняя слегка выступала над чуть припухшей нижней губой. Под красивым гладким лбом ровные светлые брови, а ниже мягкие впадины глаз. И в довершении этого гимна нежной и мягкой женственности – три бледных родинки: на левой щеке, на правой стороне подбородка и, не сразу замеченная Адамом, родинка у маленького изящного правого ушка. Чтобы изучить детали и особенности этого лица художнику понадобились недели, но сиреневые глаза, в которые он рвался и одновременно боялся заглянуть, убивали его. Парадоксальным образом они прошивали насквозь, диссонируя с мягкостью женского облика, и, в то же время, гармонизировали этот облик. Адам был сражён в самое сердце и вскоре нашёл для попутчицы единственно возможное, собственное имя – Ева».

– Нет, я отказываюсь это понимать! – вскричала Юлия. – Дотрагиваясь до моего лица, ты мог изучить его детали. Но цвет волос и глаз? Каким образом ты досконально описал мой портрет? Ты давно и хорошо знаешь меня?!

– Ну что же ты так волнуешься, милая моя девочка? – тепло улыбнулся Писатель. – Я всего лишь описал лицо Адамовой Евы. А тебя я, конечно, знаю. Хорошо ли? Долго ли? В моём понимании, довольно долго – с того самого момента, как ты впервые вошла в мою больничную палату.

– То есть, это – не зрение, а ясновидение? – поразилась Юля. – Не знание, а тонкие чувства? Ты пугаешь меня, мой Адам! Ты погружаешь меня в какое-то особенное, неизведанное пространство…

– Пространство моей души, быть может? – задумчиво проговорил он. – Если ты на самом деле хочешь попасть туда, не сопротивляйся…

День давно уже склонился к закату, но сегодня Писателю не требовалось прощаться со своей дневной сиделкой и расставаться с ней до утра. Он не забывал об этом, она же, по всей видимости, собиралась превратить наступление ночного отдыха в завораживающий спектакль. Юлия стала непривычно молчаливой, быстро и аккуратно закончила все необходимые её подопечному процедуры и закрылась в душевой комнате. Она провоцировала Писателя на мысли о себе, нескромные мысли. Слушая раздающиеся из-за неплотно прикрытой двери звуки ниспадающей воды, мужчина невольно представлял себе нагое и мокрое женское тело. Болезнь, разумеется, не добавляла ему сил, но, как и говорил врач, в период ремиссии больной мог ощущать себя, как полноценный мужчина. Несмотря на возраст, а Писатель давно шагнул в свой седьмой десяток лет, сейчас он чувствовал, что доктор не обманывает. Шум воды в душевой стих, больной услышал шлёпанье босых ног и лёгкое кряхтенье кушетки Юлии. Женщина по-прежнему предпочитала молчать.

– Ты не хочешь пожелать мне спокойной ночи, Юля? – не выдержал больной.

– Я – Ева! – таинственно произнесла она. – И мне кажется, что мой Адам хотел задать другой вопрос.

– Возможно. Мне приятно и понятно, ради чего ты приходишь сюда утром, но зачем ты здесь ночью?

– Не ради чего, а ради кого! И днём, и ночью. В конце концов, я не только сиделка и помощница Писателя. Ты ещё не знаешь этого, потому что нам не хватает дня. Впрочем, если тебе достаточно…

– Не достаточно! – тихо, но убеждённо заявил он.

– Приятно слышать! Скажи, а твоя кровать не слишком просторна для одного человека? В таком случае, сиделка просто обязана согреть больного, но при условии, что он откроет ей свою тайну…

В полной тишине больничной палаты даже самый слабый звук слышался отчётливо, особенно для незрячего больного. Чувствуя себя мальчишкой, которому взрослая женщина категорически запретила подсматривать, но позволила подслушивать, с подзабытым трепетом он вслушивался в каждую мелочь. Закряхтела и скрипнула кушетка сиделки, раздался шелест ткани, затем, легко расшаркиваясь с полом, к кровати больного приблизились тапочки…

Женское тело скользнуло под одеяло и прижалось к мужчине, Писатель вздрогнул:

– Ты… Ты предпочитаешь спать нагишом, Ева?

– Я могу походить на тебя хотя бы в этом? – вопросом на вопрос ответила она. – К тому же так тебе будет легче продолжить изучение своей Евы. Лицо мягкой и беззащитной сиделки ты уже знаешь, как оказалось…

– Похоже, что это тебя требуется согреть, а не наоборот, – тихо проговорил он, обнимая Юлию.

Изучение своей помощницы на ощупь Писатель начал с повторения пройденного. Волосы, цвет которых он определил более по наитию, нежели по структуре. Гладкая, бархатистая кожа лица, чьи мягкие линии, подчиняясь движениям ласковых мужских пальцев, рисовало воображение Писателя. Милые родинки, подчёркивающие индивидуальность и особую прелесть этого лица. Губки… Названный ею Адамом, мужчина не смог удержаться от того, чтобы лёгкими прикосновениями не поцеловать уголки рта своей Евы. Женщина не отвечала, она замерла и только сильнее прижималась к своему мужчине. А он скользнул рукой по её шее и плечу, улавливая обострившимся слухом учащённое дыхание Юлии-Евы. Ниже… Очутившись ниже, Писатель не удержал собственного шумного и восхищённого выдоха от чуда тактильного контакта, а затем и бешенного ритма женского сердца, стучавшегося в его руку…