Тонкая чёрная линия. Повесть. Стихи

– Папа, что ты такое говоришь?! – после длительной паузы, тяжёлым тёмным облаком повисшей в больничной палате, ошарашено произнесла дочь Писателя, ещё не успевшая обзавестись потомством, да и не стремившаяся к этому. Едва не опрокинув стул, она вскочила с места, неуклюже поцеловала отца в свежевыбритую щёку и ринулась на выход, произнося на ходу: – Ты держись, пожалуйста. Я буду тебе звонить…

– Что это было, мой невозможный Адам? Я не ожидала от Вас подобной выходки! – горячим шёпотом произнесла Юлия, ласково ткнулась губами в нос Писателя и принялась поправлять постель. – Чувствую, что Вам страшно хочется курить, но сейчас нельзя. Жена зайдёт, ощутит запах табака и… нам обоим не поздоровится…

– Знаю-знаю! Скорее всего, она не осудит, но может совершенно случайно произнести что-нибудь лишнее при враче. А дочь… – заговорил больной и запнулся, задумался и продолжил только после паузы: – Видишь ли, мой добрый ангел, есть вещи, которые ей могу сказать только я. Не следует думать, что мною движет недовольство, природная грубость или, упаси Господи, злость. Я очень люблю свою дочку, и она чувствует это, поверь! Но существуют некоторые человеческие недостатки, которые люди пытаются объяснить сложно и многословно, как философскую концепцию, не замечая, что смысл проще пареной репы. Возьмем, к примеру, эгоизм. Я сам – эгоист, и меньше всего хотел бы, чтобы дети мои были эгоистами, но… буду любить их любыми. Баста очень хорошо написал и спел:

«Когда меня не станет, я буду петь голосамиМоих детей и голосами их детей.Нас просто меняют местами.Таков закон сансары: круговорот людей».3

Юлия снова чмокнула Писателя в нос и вышла в коридор за его женой, точно зная, что впереди ожидается ещё одно представление.

Оно и началось сразу, без раскачки, стоило женщинам переступить порог палаты, а двери захлопнуться за их спинами. Писатель повернул голову в сторону вошедшей жены, широко улыбнулся и с чувством произнёс:

– Ты восхитительно выглядишь, дорогая! Я всегда говорил, что короткие стрижки тебе к лицу. Твой нынешний имидж – прекрасное тому подтверждение!

– Здравствуй, дорогой! – глухо произнесла она, застыв на полпути к больничной койке мужа. – Но я не понимаю! К тебе вернулось зрение?!

– А кто тебе сказал, что оно от меня уходило? Врачи?! Но ты же прекрасно знаешь, что они ничегошеньки не понимают в болезнях! К тому же, наши доктора – безобразные перестраховщики. Сильно сомневаюсь, а болен ли я вообще? Моё самочувствие улучшается день ото дня, восстановление оптимального состояния и работоспособности идут полным ходом благодаря усилиям моей несравненной сиделки Юлии. Я с удовольствием работаю и почти не устаю. Юля может подтвердить, что мне удаётся совмещать редакторские правки ранее написанного текста с реализацией новой задумки.

– Это правда? – недоверчиво спросила у сиделки жена Писателя.

– Да, так оно и есть, мой подопечный рвётся работать, – честно ответила Юлия.

– Кстати, Юленька, покажи жене договор с издательством, – Писателю надоело крутить головой по сторонам, он откинулся на подушки и уставился в потолок…

– Что это такое? – удивлённо поинтересовалась жена, ознакомившись с документом. – Я вижу здесь перечень твоих книг для переиздания, а также соглашение о публикации недавно законченных и даже ещё не написанных. Да и суммы здесь обозначены совсем не скромные!

– Видишь ли, дорогая, слава и гонорары приходят ко мне слишком поздно. Я уже не нуждаюсь в них. Для меня имеет ценность лишь ухваченная за хвост мысль, подслушанное у Бога и перенесённое на бумагу слово, красота и стройность текста, словно музыка, гармонизирующая хаос. Деньги? Ну да, их ещё никто не отменял. Но пока я жив, значительную часть своих гонораров буду перечислять тебе. Этого нет в договоре, но в денежных вопросах я никогда тебя не обманывал, не правда ли? А после моей смерти половина доходов от использования моих книг будет выплачиваться тебе и детям официально.

– А вторая половина? – чисто автоматически поинтересовалась жена Писателя, ставя свою подпись на Договоре, как наследник автора.

– Вторая половина достанется Юлии.

– Юле? – ахнула гостья, с недоумением глядя на сиделку. – Почему ей?!

– Потому, что Юлия – официальный и полномочный представитель издательства, хранитель моего авторского права и помощник в написании и редактировании моих текстов, – официально заявил Писатель и продолжил говорить, незаметно переменив тему и тщательно скрывая рвущуюся наружу улыбку: – Да и вообще, ты совершенно меня не слушаешь! Говорю же, что практически здоров и плодотворно работаю. Зачем ты хочешь забрать меня из этого райского места? Надеюсь, тебе удалось познакомиться с местным персоналом? Ты видишь, какие здесь работают девушки? Одной внешностью своей они могут поднять на ноги тяжелобольных мужчин! Например, я слышал от врачей историю о парализованном пациенте. Доктора считали, что остаток жизни все его конечности будут неподвижны, но на поверку-то оказалось, что не все! Вот какой персонал работает в нашем медицинском учреждении! Но лучшая из лучших – моя рыжая толстуха!

– Кого это ты назвал рыжей толстухой? – не поняла жена Писателя.

– Что значит «кого»? – грозно произнёс больной и повёл рукой в сторону сиделки: – Моя несравненная Юлия, разумеется! Она, несомненно, прекраснее, толще и рыжее всех на свете!..

– Так-так. А я-то не поняла нашу дочь, которая утверждает, что её папа сошёл с ума, – набирая темп и громкость голоса, заговорила жена. Она уставилась на давящуюся от беззвучного смеха сиделку, затем перевела взгляд на улыбающегося во весь рот мужа и возмутилась: – Я тебе почти поверила, а ты, оказывается, всё это время потешаешься надо мной вместе со своей рыжей толстухой! Как не стыдно вводить в заблуждение пожилую женщину…

Через секунду все трое смеялись в голос, до слёз. Продолжая фыркать от накатывающих волн веселящего газа шуточек Писателя, Юлия соорудила по чашке кофе посетительнице и себе. Больной ограничился несколькими глотками чая, после чего снова заговорил, обращаясь к жене:

– Ты не совсем права, дорогая! К сожалению, неспроста я здесь лежу, расходуя добытые потом и кровью налоговой службы деньги налогоплательщиков. Слепота? Имеется такое недоразумение. Впрочем, как я теперь понимаю, это естественное состояние доброй половины человечества. Но продолжающаяся работа, договор с издательством, и даже Юлия – всё настоящее.

– Невероятно! – хихикнула жена, и он почувствовал тёплое прикосновение её прохладной руки к своей груди. – Но как ты умудрился лично подписать договор? На ощупь?

– Именно так! – заулыбался Писатель. – Конечно, пришлось немного потренироваться… Юля, будь добра, принеси лист бумаги и ручку, пожалуйста!

Необходимые для демонстрации предметы нашлись здесь же, в ящике небольшого письменного стола, стоящего в больничной палате. Писатель с удовольствием показывал, как правильно оставлять на бумаге автограф. Он придерживал нижний уголок стандартного листа пальцами левой руки, тем самым, контролируя расстояние между руками, а значит, точно попадал шариковой ручкой в то место, где требовалась именная подпись автора. Женщины улыбались. А нездоровый, но бодрящийся мужчина снова обратился к жене:

– Надеюсь, теперь ты видишь, дорогая, что обо мне беспокоиться не следует. Выбрось из головы мысли о том, насколько благотворно может сказаться на моём здоровье домашняя обстановка. Конечно, в твоей квартире есть уют и особая аура, зато здесь – всё необходимое для выживания и, как оказалось, для работы тоже. Я искренне ценю твою заботу, но, ей Богу, у тебя есть, кому адресовать её – нашим детям. Кстати, а как поживает наш сын?

– А он сам тебе всё расскажет! Наш сынок дожидается в коридоре своей очереди.

– Вот как? – сумрачно произнёс Писатель, но почти сразу разгладил перечеркнувшие лоб морщины: – Навалились на больного всей семьёй? Что же, доступ к телу открыт всем людям доброй воли! Мне требуется четверть часа передышки, после чего я буду готов приветствовать нашего мальчика…

Жена с сиделкой вышли в коридор, оставив больного наслаждаться несколькими минутами тишины в одиночестве. «Что я на них бурчу? Одной ногой в могиле, а всё мне неймётся, – размышлял он. – Видимо, так устроен человек: всегда ему что-то надо, всегда что-нибудь не так, как должно быть по его мнению. Но если хорошенько задуматься, ничего мне от них не нужно, кроме малой толики внимания, доброты и любви».

Вернулась Юлия и заявила, что они с женой Писателя немного посекретничали.

– Пусть вы и не вместе, но жена у Вас замечательно душевная, а Вы на неё дуетесь. Почему? – поинтересовалась сиделка. – Она так разговаривала со мной, будто я – Ваша женщина и, вместе с тем, её близкая подруга.

– Тебе это не понравилось?

– Честно? Очень понравилось! Только я такого не ожидала и, по-моему, краснела от смущения…

Вошедшему в палату сыну Писатель сразу протянул руку, но тот не ограничился рукопожатием. Сын обнял отца как-то по-особенному, словно боялся причинить ему боль, но стремился тесно прижаться к его телу и передать свою энергию, своё тепло.

– Здравствуй, папа! Я виноват перед тобой, – хрипло произнёс он и замолк.

– Шутишь? Это я перед тобой в долгу, – выдержав короткую паузу, откликнулся Писатель и, несмотря на попытки молодого человека протестовать, пояснил свою мысль: – Да, я всегда старался помогать морально и материально, по мере возможностей. Но когда ты был малышом, твой отец редко бывал дома. Когда мой мальчик становился пацаном, подростком, юношей, меня не было рядом. И в те важные моменты твоей жизни, когда столь необходимо папино плечо, папина рука, я заезжал в гости на несколько часов раз в месяц. Как можно общаться с отцом, говорить по душам, если его приходится вечно ждать, а дождавшись, делить с сестрой и мамой? Ты даже не представляешь, до какой степени тебе повезло с мамой, сынок! Но случаются моменты, когда рядом нужен мужчина, отец…

– Я не предполагал услышать от тебя такие слова, папа, – тихо проговорил сын, и отцу показалось, что в его глазах стоят слёзы. – Удивительно, но я обвиняю себя ровно в тех же несовершённых поступках, о которых говоришь ты. Не буду вспоминать о детстве. Но я вырос, отслужил в армии. У меня появилась потребность общаться с тобой, как мужчина с мужчиной, на равных. Да и не в равенстве дело. Я не мог знать многого из того, что знаешь ты, и мне хотелось спрашивать, и выслушивать твои ответы, но…

– Знаешь, с того печального дня, когда не стало твоего деда, моего отца, и до сих пор меня мучает недосказанность, невозможность говорить с ним, – произнёс Писатель в повисшей над комнатой тишине. – У меня осталась тысяча вопросов, которые с тех пор я не могу задать папе при всём желании.

– Но я-то могу! – воскликнул сын и покосился на сидящую в уголке Юлию. Она опустила взгляд в стоящий на столике ноутбук и старательно делала вид, что не слышит мужского разговора. Молодой человек заговорил эмоционально и откровенно: – Я мог искренне общаться с тобой долгие годы, но сначала меня останавливали детские обиды, а затем мне показалось, что тебе этого не нужно. Сейчас-то понимаю, что был не прав, но тогда мне казалось, что наши поколения так далеки друг от друга, как современный человек от неандертальца.

– Забавно! – с неподдельным радушием рассмеялся отец. – И, всё-таки, тебе сейчас немного легче со мной, чем мне с твоим дедом. Мало того, что он покинул нас, но и не оставил записок, дневников, мемуаров. Есть только его фотографии, фотографии близких родственников и друзей с короткими комментариями твоего деда. А ты пока ещё можешь говорить со мной, да ещё и почитать кое-что…

– Я так и делаю, папа! – воскликнул сын. – Собственно, мне давно следовало прочитать твои книги…

– Труды неандертальца? – хохотнул отец.

– Вот именно, – засмеялся его повзрослевший потомок, – о чём-то подобном я и думал, но медлил, пока мне не дали пинка, причём, весьма неожиданно!

– Кто посмел?

В ответ сын начал неторопливый и подробный рассказ. Оказалось, что около полугода назад он познакомился с девушкой, понравившейся ему чрезвычайно, то есть до такой степени, что расставания казались невыносимыми. Для Писателя, хорошо знавшего о склонности сына к домоседству, история казалась неправдоподобной, но она, как ни странно, соответствовала действительности. Влюблённые сближались и узнавали друг друга со скоростью взаимного притяжения. И вот однажды, впервые услышав фамилию своего кавалера, девушка заинтересовалась: а не состоит ли он в родстве с писателем, чья литература не оставляла её равнодушной? Категорически не желавшему начинать отношения со лжи, молодому человеку пришлось сознаться в том, что упомянутый возлюбленной подругой писатель – его отец, а сам он, к нескрываемому стыду, не прочитал и сотни страниц папиной литературы. Девушка встретила его признания с непониманием и смехом, а ему срочно потребовалось прочитать книги отца, чтобы понять, что же особенного она в них нашла.

– Признаюсь тебе честно, что на первых порах чтение давалось мне с трудом, – вздохнул сын, – но вскоре я, как-то незаметно для себя, зачитался, а результат превзошёл все мои ожидания. Жизнь предстала в новом, неизвестном мне свете и ракурсе. Моё отношение к тебе, моему отцу, претерпело значительные изменения, стало глубже, тоньше. И, благодаря тебе, я гораздо лучше узнал свою девушку…

– Надеюсь, после прочтения моих книг, ты с ней не расстался? – с видимым удовольствием пошутил Писатель.

– Ты хорошо лежишь, папа? – сын ответил не только вопросом на вопрос, но и шуткой на шутку, и только после этого воодушевлённо произнёс: – Позавчера мы подали заявление. Жить будем отдельно от родителей, справимся сами. Мама об этом ещё не знает.

– Знаешь, сынок, – воодушевлённо воскликнул больной, – она обрадуется! Конечно, ей непросто будет перестраивать свою жизнь, но твоя замечательная мама от всего сердца желает тебе счастья, так же, как и я.

– Спасибо! – растроганно и смущённо произнёс новоявленный жених. – Но у меня есть ещё кое-что для вас с мамой. Моя невеста беременна…

– Что?! – охнул и подскочил на постели Писатель.

– Через три с половиной месяца у нас родится девочка, и вы с мамой станете дедушкой и бабушкой…

Прежде, чем покинуть медицинское учреждение, самые близкие родственники Писателя зашли в его палату втроём. А он сначала подозвал дочь, извинился за свою выходку. И она обнимала его, целовала родное отцовское лицо, незрячие глаза, оставляя за собой капельки солёной росы…

«Конечно, мы нередко расходимся во мнениях, и дело не в разнице в возрасте, а в том, что каждый из нас – личность с собственным мировоззрением, своими жизненными приоритетами, личным опытом и уникальной памятью, – говорил Писатель. – В моей памяти, например, живёт маленькая девочка – моя дочка, которую до сих пор безумно хочется усадить себе на колени и нежно гладить по головке. Есть там и совсем маленький мальчик с непостижимым, вопросительным взглядом – сынок, которого хочется обнять, прижать к себе и не отпускать ни на шаг. В памяти сохранено многое, у каждого – своё, и это не может быть причиной разногласий, если люди любят друг друга. Я люблю вас! Остальное не имеет значения…»

– Теперь можно и сигарету, – тихо и вкрадчиво произнесла Юлия, оставшись наедине со своим подопечным. На его лице сейчас отражалась внутренняя борьба, сути которой молодая женщина понять не могла. Она поняла бы неестественную, театральную улыбку или хмурую отстранённость. Она приняла бы сейчас даже мужские слёзы, но лицо Писателя отражало бурю человеческих чувств, где радость соседствовала с болью. Юля не выдержала и почти выкрикнула: – Ну, хочешь, я принесу водки? Что мне сделать, чтобы успокоить тебя хотя бы чуть-чуть?!

– А ты уже сделала! – шумно выдохнул Писатель и лицо его разгладилось.

– Что сделала? – не поняла сиделка.

– Ты начала обращаться ко мне на «ты».

– И только-то? И ни в чём другом нет необходимости?

– Необходимости нет, – улыбнулся он, – но сто граммов виски и сигарета, нет, всё-таки две сигареты не помешают. Есть и ещё кое-что, но это не сегодня…

Через четверть часа Писатель с удовольствием затягивался сигаретой и крошечными глотками пил «Red Label». Жаль только, льда у сиделки он не допросился, но подобная мелочь не могла принести серьёзного огорчения. Юля не мешала его наслаждению. Она следила, чтобы сигаретный пепел не упал на постель, но в большей степени просто наблюдала за мужчиной и понимала, что он перестал быть для неё только удивительным Писателем. Перед ней находился непостижимый мужчина, сущность которого сегодня лишь немного приоткрылась для неё.

– Ты устал, Адам, – прошептала Юлия, когда виски и первая сигарета у него закончились, а вторую он так и не попросил.

– Это правда, Ева, – негромко ответил он. – Не сочти за дерзость, но больше всего на свете я сейчас хочу…

– Уснуть на моём плече, – неожиданно воскликнула она и сама поразилась, что её Адам утвердительно кивнул, ничуть не удивившись прозорливости и смелости сиделки.

Юлия осторожно забралась на больничную кровать слева от своего подопечного и положила голову на краешек его подушки. Писатель уютно пристроился на её плече, вытянул левую руку вдоль женского тела, а правой… даже не попытался дотронуться до груди своей Евы, а мягко опустил ладонь на пару сантиметров ниже. Через пять минут больной крепко спал. Юлия выждала ещё несколько минут, осторожно высвободилась из объятий спящего мужчины, поцеловала его в губы, поднялась с кровати и уселась за ноутбук, чтобы поработать над текстами Писателя до прихода ночной сиделки.

Наутро, войдя в палату своего, уже бодрствующего подопечного, Юля сразу же повторила вчерашний поцелуй, спровоцировав мужчину на весёлое восклицание: «О! Моей женщине (по версии жены) можно всё!» Сиделка не ответила, а лишь уверенно кивнула и небрежно пожала плечами. При этом она ощутила кожей своей, что Писатель непостижимым образом уловил её жесты, подтверждением чему послужил его радостный смех.

Сегодня, по плану, предстояла работа над новым рассказом Писателя. «На чём мы остановились, Ева?» – поинтересовался он. Она продекламировала с выражением:

«Возможно, кому-то покажется удивительным тот факт, что у бухгалтера имелось серьёзное увлечение, а может быть, полнокровная вторая жизнь, в которой он был художником».

Писатель кивнул: «Ну, что же, продолжим наше повествование». Он глубоко выдохнул и принялся диктовать с воодушевлением:

«С детских лет Адам мучился комплексом отсутствия талантов. Практически каждый из его сверстников отличался какой-либо выдающейся способностью. Один успешно занимался музыкой, играл на скрипке и фортепиано. Другой прослыл талантливым шахматистом, новым Михаилом Талем4. Третий бегал на длинные дистанции, как Лассе Вирен5. Четвёртый обыгрывал в карты всех подряд, в том числе и дворовых парней на три года старше себя, за что они время от времени награждали его тумаками. Пятый был красив до такой степени, что когда хватал девчонок за ягодицы, они отвечали ему улыбками вместо пощёчин. Ничем подобным Адам похвастаться не мог. Он неплохо играл в футбол и хоккей, разбирался во многих видах спорта, но это не считалось признаком гениальности.

Нашему бухгалтеру было уже за тридцать, когда ему приснился странный и очень яркий сон. Во сне он рисовал натюрморт! Учитывая, что у Адама отродясь не бывало подобных талантов, он удивился и никак не отреагировал на сновидение. Однако через неделю оно повторилось, с той лишь разницей, что на холсте золотился осенний пейзаж. Решив не выжидать ещё неделю, Адам схватил чистый лист бумаги, первый попавший под руку карандаш и принялся, не задумываясь, наносить на бумагу линии. Результат получасового бумагомарания привёл его в изумление: изображение на листе в точности повторяло рисунок из первого сна, не хватало лишь многоцветия красок. Ничтоже сумняшеся, Адам зачем-то купил набор фломастеров и попробовал рисовать ими. На следующий день он выбросил фломастеры и купил цветные карандаши, но результат снова не удовлетворил новоявленного художника. Покупка мольберта, холста, кисточек и масляных красок пробила солидную брешь в его бюджете и выглядела сущим сумасшествием, учитывая, что Адам понятия не имел о технике работы маслом. Но он смешивал краски и рисовал по наитию, и у него таки получился пейзаж из второго сна.

С замиранием сердца бухгалтер ждал третьего еженедельного сновидения, и оно пришло к нему. Во сне Адам рисовал целых три портрета. На каждом было одно и то же женское лицо, выполненное графикой, маслом и пастелью. Подобные сновидения никогда более не повторялись, но он уже поверил в чудо свалившегося на него дара. Впоследствии знающие люди говорили Адаму, что у него чудесно получаются натюрморты, но они ему быстро наскучили. Правда, в логове Адама висела вершина его творчества в этом жанре – полотно с изображением срезанной острым ножом половинки апельсина на фиолетовом блюдце. Картина приводила знатоков в замешательство. А наш бухгалтер сосредоточился на пейзажах и портретах. Однако для пейзажа ему требовалась натура, поражающая воображение, а вот портреты он с лёгкостью рисовал и по памяти. Замечательная особенность восприятия Адамом человеческих лиц заключалась в том, что он почти никогда не помнил их деталей. Его память хранила размытый образ, ассоциативный ряд, но на портрете единожды виденный автором, но заинтересовавший его человек выглядел, как живой. Подобными фокусами Адам приводил некоторых своих знакомых в священный трепет».

В послеобеденное время Юлия снова уговорила своего подопечного отправиться на прогулку. Тёплое солнце заливало больничный скверик, и закутанный в плед Писатель поднимал к нему лицо и улыбался. Он точно знал, что улыбается и облачённая в короткий медицинский халатик сиделка, везущая больного на кресле-каталке, и что отдыхающие в скверике больные со своими родственниками оборачиваются на них. Юля воочию видела то, что чувствовал Писатель и думала: «Видимо, в невесёлых условиях медицинского учреждения людям непривычно видеть улыбающиеся лица». А ещё она неожиданно осознала, что счастлива. Скажи кто-то пару месяцев назад, что ей захочется попробовать себя в роли сиделки больного, ослепшего мужчины, а затем испытывать солнечные ощущения не только от работы с ним, но и просто от его присутствия рядом, она бы многозначительно покрутила пальцем у виска. Но в реальности именно так и происходило, и эта реальность казалась прекрасной, несмотря ни на что. Юлия-Ева отвезла своего Адама в дальний уголок сквера, присела на скамейку, удобно расположила кресло рядом с собой и позволила Писателю выкурить сигарету на свежем воздухе. Был ли в эту минуту счастлив он? Несомненно. Нынче Писатель радовался каждому дню, прожитому без боли, а такому погожему дню тем более. Он испытывал полное умиротворение от того, что сложные семейные отношения чудесным образом наладились и вызывали не тревогу и сомнение, а тепло и радость. Но ещё, благодаря ангелу, посланному Провидением, он мог работать и надеяться вовремя завершить старые задумки и написать что-то новое, ещё неизвестное и вызывающее приятное, будоражащее ощущение полноты жизни. Его переполняла благодарность к чуткой и внимательной сиделке, нежность и особое влечение к женщине, которую Писатель не видел ни разу в жизни, но неведомым образом ощущал шестым, седьмым и всеми другими своими чувствами.

Немного некстати в тишине скверика раздался резкий звук звонка мобильника Писателя, давно перешедшего под неусыпный контроль Юлии. Звонил друг, разговор с которым можно было отложить на потом, но Писатель был так благодушно настроен, что позволил себе некоторое время выслушивать свежие спортивные новости и даже согласился принять старого друга с визитом на следующий день. Юля наблюдала за своим подопечным, слушала легкомысленный телефонный разговор и снова поражалась, что между произносимыми словами, в мимике лица Писателя и в жестах его рук она читает нечто большее, что могут понять другие люди.

– Тебе же не особенно желателен визит приятеля, мой Адам? – склонившись к лицу мужчины и целуя его щёку, тихо произнесла она.

– И ты снова права, моя Ева! – улыбнулся он, передавая сиделке телефон. – Мне жаль терять наше с тобой время, но нельзя обижать людей, идущих к тебе навстречу с открытым сердцем.

После благотворно действующего на больного свежего воздуха и солнечных лучей, как и после прогулки недельной давности, Юлия поставила Писателя на ноги и упросила принять душ. Только в прошлый раз она относилась к нему иначе, а сейчас не смогла сдержать свои эмоции. После мытья, выключив поток воды, сиделка накинула полотенце на голову мужчины, обняла его мокрое тело и прижала свои губы к его губам. Писатель замер от неожиданности всего на одно мгновение. Он не ждал этого поцелуя, но постарался продлить его, как можно дольше…