Танаис

В шатре, вокруг очага с костром, двадцать командиров, старший из них по власти и званию занимает почетное место в раскладном кресле с золотым тиснением в середине шатра. К нему и обращался перебежчик. Командиры большей же частью стоят, заслоняя ковры и шкуры зверей, развешанные на стенах шатра. Вождь врага молчаливо, не перебивая, слушает. Пригнул голову. Лица не видно за длинными косами каштановых волос – только островерхий черный убор вождя степных племен, с золотыми бегущими оленями да навершием – головой хищной птицы. Муж ворошит костер древком дротика.

– Клянусь честью моего народа! Откроем северные ворота, те, что сохраняем. Ночью, по условленному знаку, отворим. Как увидите огни на башне – выступайте. Отряды ваши захватят стену. Потом спящий город. Ратники же наши с вашей знатью скрытно займут, без штурма, цитадель на горе. По переулкам живо выйдем в тыл охране дворца. Город падет. Обещаю! Падет! Императора Ю-Вана выдайте нам. Обменяем живого или мертвого на щедрый выкуп у сына-наследника. То будет ваша союзная благодарность. Больше ничего не надо. Победа общая…

Вождь поднял правую руку, прерывая поток сбивчивых слов.

– Ладно вещаешь. Замысел твой нам интересен. Быструю победу сулишь? – покачал головой. – Конец войне? Дай обдумать. – Вождь пришлых народов поднял голубые глаза. Твердый, ясный взгляд. Дротик прекратил ворошить угли. Перебежчик намерился было что-то поспешно возразить, однако, осекшись на полуслове, поклонился и вышел из шатра. У очага остался лежать его меч в ножнах.

Как по сговору, двадцать командиров и вождь повернули головы куда-то в темноту шатра. На огонь очага вышла высокая, статная девушка лет восемнадцати. Фигурой как подросток. Зеленые глаза. Черная до пояса коса. Светлое лицо с правильными чертами. Гордые дуги бровей. Нитка сжатых губ. Вооружена: за поясом по обоим бокам два в железе клевца. В несколько слоев воловьей дубленой кожи, с виду простая – без украшений, с накладками из бронзы, – искусно собранная кираса. Черные штаны из кожи вправлены в короткие сапоги. Широкий пояс с золотой пряжкой в виде оскалившейся морды рыси. Обычный воин из женщин знати. Что делать такой на значимом собрании вождей племен и старших командиров?

– Что скажешь, Верховный? – с почтением в вопросе «главнокомандующий» обратился к девушке. Встал с кресла, развернул его, приглашая юную воительницу сесть. Никто из присутствующих не воспротивился столь странному оказанию чести простому воину. Молчание прерывалось треском горящих брусков. Сев в кресло вождя, не спеша развернула кисет из ягнячьей кожи, расшитый мелкими самоцветами. Просыпала семян конопли в огонь.

– Засада, – уверенно ответила дева, именуемая Верховным. Обращаясь к стоящему перед ней вождю, продолжила: – Вождь Уту, то подлый замысел врага. Хотят перебить нас во тьме города.

Дымок от сгоревших семян прозрачным кружевом поднялся к потолку шатра. Девушка смотрела снизу вверх на вождя. Тот задумчиво кивнул, прося продолжения. С разных сторон шатра послышалось одобрением:

– Вот-вот. Нет им доверия. Подлый люд.

– Понапрасну людей положим.

– В лабиринте домов быстро с нами справятся.

– Поди, нагородили капканов посреди улиц, как тогда в Вэнь…

– С крыш камнями закидают.

– Сгинем от рук мальчишек…

– Да не родня они нам!

– Шавки у объедков.

Одобрение вождей и старших командиров не заставило ждать. Единодушие. Сомнений в рядах не было. Подняв правую руку, Уту призвал к тишине.

– Так что предлагаешь, Верховный? – Уту, вопрошая, подобрал крайне уважительную интонацию. Присутствовавшие замолчали. Теперь уже рослые мужи смотрели выжидающе сверху вниз. С интересом к сидящей.

– К нам может вскорости подойти имперская армия Чжоу. Времени особо у нас нет. Город нужно брать. Подкопов под стены не сделаешь, как под Вэнь, – почва в глубине в камнях. Сами знаете, пробовали. Цитадель на скале. Долго будем прорубать породу. – Помолчав, обводя взглядом вождей и командиров, дева-верховный громко добавила, словно намечалось так давно ожидаемое веселье: – Примем предложение. Перехитрим.

Вождь Уту удивленно поднял брови:

– Вот как?

Девушка продолжила решительно, обращаясь к совету вождей и командиров. Зажурчала в ее голосе горная речка:

– Ночью, как откроют ворота, мы, как бы в страхе от прибывающего врага, покинем лагерь. Бросим обоз. Волов. Бросим съестные припасы. Разложим еду на лобном месте. На столах выложим пиршественный ужин. Бросим посреди лагеря казну. Заманчиво раскидаем добро и уйдем. Так же, как мы уже проделали у Хаоцзина. Чжоу есть Чжоу. Те, что укрылись в городе, не обучались у нас под Хаоцзином. Для них то впервой будет…

Смех накрыл волной шатер. Мужи смеялись в голос. Выждав тишины, уже тише, почти шепотом:

– Пойдем, но не на штурм, а прочь от города. Снимем осаду. Шатры. В шатрах укроем отряды в полной готовности. Сделаем четыре ямы в рост, по сторонам. Накроем сверху фашинами. Присыплем землей. Дыры подготовим, чтоб воздух входил. В каждую яму – по сотне тяжеловооруженных из знати с клевцами, секирами, мечами – будут загонять «гостей» к центру. Конные же, с луками, по пять колчанов стрел на каждого, будут ждать двумя отрядами, по две тысячи в каждом, за рекой, в зарослях и в лесу. Отрежут отступление пришлых к городу. Не дадут помочь тем, кто в лагере умрет под нами…

Замечание старшего командира северных племен Нети разорвало паузу в речи Верховного:

– Гляньте-ка, Тишпаку земляной работы привалило. Который то раз?

Хохот накрыл шатер второй волной. Певец Тишпак из рыжеволосых бугинов известен каждому в степной армии. Многими талантами отмечен. Не только голосом явил себя в походе, но и удачными подкопами.

– На живца, значит, возьмем? Снова возьмем? Уже, считай, что в третий раз? Как говорит мой брат Пасагга: «Кто из нас подавится лепешкой с сыром?»

Пасагга, рядом стоящий, заулыбался.

Первый раз ловили на храбрость у стен Вэнь, второй – на золотую «лепешку с сыром» у Хаоцзина, а в этот просто на еду ловим? Воистину Чжоу не научится на войне…

Но девушка перебила вождя:

– Уту достопочтимый, мертвецы Чжоу не смогут поучить Шан, при всем их желании…

Усмешка, как огонек по жухлой траве, пробежала по лицам. Вождь Уту хлопнул в ладони. Прикрыл глаза. Засмеялся. Поначалу сдержанно, а затем и по-мальчишески звонко. Засмеялись в кулаки и старшие командиры.

– Мать-Богиня? Верховный? Волей твоей дошли до стен города Шан. Уж не думал, что брать буду штурмом столицу Чжоу. Счастлив. Благодарю за честь великую.

Вождю лет двадцать пять. Крепкого сложения. Высок. Вытянутое ладное лицо. Нос с горбинкой. Озорные веснушки. Широкая, открытая белозубая улыбка. Смеясь, обнял и прижал с силой рядом стоявшего вождя бугинов. Братские головы дружески сдвинулись.

– Верховный, твои слова так не похожи на пустые прорицания гадалок. Сколько ж ненужных людей надевали святые одежды! Что за божественный дух вселился в твое тело?! Восхищен.

Мужи закивали. В возрасте муж, прихрамывая, выступил к костру. Вождя хурритов не нужно представлять. Дед Агар ответил за собрание:

– Смудрим. Дело-то знакомое. Двадцать дней потеряли у клятого города. Скоро весна. Самое время переломить хребет Чжоу. Выманим крыс из каменного логова. К приходу армии императора город будет пуст.

Вождь Уту обошел очаг. Поднял с настила меч перебежчика. Вынул из ножен. Оглядел до сияния наполированную бронзу. Провел ладонью по острым лезвиям. С ухмылкой оглянув присутствующих, громко крикнул:

– Стража! Зовите перебежчика…

Глава 7. Западня

Покинутой пустыней – лагерь кочевых племен. Не слышно привычных перекличек, бряцанья металла, ржания лошадей, лая-перебранки сторожевых собак – шумы сменил тревожный шорох ветра. Костры без дров угасли. Разноцветные знамена-штандарты, грозно развевавшиеся двадцать томительно долгих дней осады, исчезли. Странное затишье поселилось на заброшенных квадратах полей вокруг крепостных стен. Запах кочевья – пота людей и животных – сменился запахом гари, приносимой ветром со стороны дальнего леса. Тишина удивляла, давила и устрашала.

– Ничего не понимаю. – Грузный, полный мужчина невысокого роста вглядывался в лагерь врага. Свежая одежда – длинное, серое в полоску платье. На голове плоский, блином, убор из шерсти. Накрашенные черной краской брови и ресницы. Золотые украшения на голове, руках, шее. Мелкие черты лица. Бегающие, беспокойные карие глаза. К нему, ласково по-собачьи заглядывая в очи, нагибаясь, жались несколько крепких мужчин. Вид их жалок, впалые щеки, красные глаза. Голодные, уставшие, чумазые.

– Где они? – Толстяк схватил в гневе ближнего согнувшегося в поклоне подчиненного. Желтая от грязи рубаха с треском порвалась от крепкой хватки.

– Что вы стоите? Послать разведчика! Пусть объедет лагерь. Ну же! – С проворством, неожиданным для такого телосложения, толстяк начал спускаться по кривой лестнице с тыльной стороны крепостных стен. Свита последовала за предводителем. Оставив лестницу, толстяк направился к городским воротам.

– Сунь-Ли, ты был у врага? Вправду был у демонов? Не врешь? Договорился с ними?

Одноглазый «перебежчик» ожидал толстяка у ворот. Рослый мужчина съежился. Будучи выше толстяка на голову, разом поник, как трава на ветру.

– Император, как вчера… В точности описал. Император, договор заключили – ночью по знаку раскрыть ворота…

Толстяк обеими руками оттолкнул одноглазого.

– Ворота распахну-у-у-уть! – во весь скрипучий низкий голос резко скомандовал император. Он обращался поверх голов старших командиров к полусотне стражей главных восточных ворот города Шан. Ворота, обитые листами меди, тяжелые, в два роста, отворились без скрипа в петлях, выпуская императора и свиту.

– Зачем готовились? Город перекрыли в баррикадах. Ночь в волнениях провели? – Император впервые просиял. Морщины на лбу разгладились. Вдохнул полной грудью воздух с гарью. Раскинул широко руки, словно для объятий.

– Враги сгинули! Сгинули! – безбородое лицо затряслось в беззвучном смехе. Затряслось и обильное тело правителя. Тем же громким скрипучим голосом в поля с дыхания прокричал:

– Трусы! Нахлебались вдоволь крови Чжоу? Бегите! – Вспомнив о недавнем приказе, резко повернулся. – Генерал Сунь-Ли! Где разведчик? Мне сколько раз повторять? Садись сам на коня! Живо!

Конь появился, ведомый знатными. Белый, отощалый, едва передвигающийся, из последних, не съеденных за время осады. На глазах горожан вчерашний «перебежчик» робко затрусил в недалекий путь, три полета стрелы, до страшного лагеря врага. Стены города наполнялись народом. Женщины, дети, редкие старики. Карабкались по лестницам на крепостные стены, сложенные массивными, плотно подогнанными блоками песчаника. Осажденные махали руками в поля, обнимали друг друга. Плач вперемежку с радостными криками падал с высоты стен. Кошмар войны и голод отступили! Отошли вместе с армией врага.

Потянулось время. Крики радости стихли. Разведчик встал перед первыми шатрами лагеря. Спешился. Взял коня под уздцы. Исчез среди шатров.

– Стража! Видите что-нибудь? – подняв голову к людям на башне ворот, зычно крикнул Император.

– Нет! Сунь-Ли не видно.

Правитель Чжоу не любил ждать. Нервный, нетерпеливый, скорый на суждения, скорый на расправу.

– Собрать отряды! Выступаем. Снесем лагерь! – веселым голосом скомандовал свите. Крики ликования разнеслись эхом по городу. Из мрачных жилищ выходили мужчины с оружием. Перелезали через баррикады из камней и досок. Выстраивались рядами. Под команду ряды собирались в десятки, десятки – в отряды по сотне воинов в каждом. Через открытые ворота речкой колышущихся копий прудились перед крепостными стенами. Один отряд, второй, третий, пятый, десятый, двадцатый.

– Господин, генерал Сунь-Ли вышел из лагеря! Живой! Едет назад, – свесившись с бойницы, рапортовал дозорный. Время снова потянулось. Но потянулось уже радостным ожиданием. Город в нетерпении, охая пересудами на башнях, ждал гонца. Медленно перебирал копытами конь, все норовил сорвать жухлой травы по пути. Сунь-Ли, спешившись, вразвалочку подошел к свите.

– Император! Бросили всё! Обоз тоже бросили. Враги бежали! Боятся прибытия имперской армии! – Сунь-Ли говорил развязно. Неподобающе сану, не как важный начальник в армии. Говорил с набитым ртом. Из-за пазухи холщовой рубахи выступали непонятные бугры. К ногам правителя легла ношеная шуба из лисы.

– Что ты жрешь? – Правитель, морщась, наступил ногой на шубу.

– Там еда, светлейший. Много припасов. Хватит на город. Там есть вино. Ух, дюже крепкое! – В подтверждение слов вынул из-за пазухи просяные лепешки, яблоки, сушеную рыбу. Мех полупустой с вином. Отряды, сосредоточенные у крепостных стен словно бы ожидали этой последней команды. При слове «еда» дисциплина осажденной армии Чжоу покинула нестройные боевые шеренги. Голодные, оборванные, босые мужчины с оружием в руках робко пошли, а потом и вовсе побежали, сверкая пятками, в безнадзорных толпах, к лагерю врага.

Свита спинами подсадила правителя на коня. Император направился в город. Уже сверху надменно скомандовал свите:

– Добычу сложить на площади перед дворцом. Еду не есть. Вино не пить. Поделим среди семей.

Два приближенных с полученными наставлениями отправились догонять нестройные толпы с оружием. Женщины, дети, мужчины принялись разбирать завалы на кривых мощеных улицах. С шумом растаскивали по домам доски. Делили камни из баррикад. Кое-кто из горожан, причитая, вспоминал убытки и затоптанные поля вокруг города. Правитель Чжоу насвистывал веселую мелодию. Раскачивался на попоне. Взад-вперед. Взад-вперед. Улыбался свите. Улыбался встречным. Махал рукой.

Вдруг ужасный рев трубы разорвал счастливую суматоху на улицах города. Рев несся из-за реки. Усиливался, поддержанный еще десятком труб. Зло смеялся в простом переплете сигнала к атаке. Как похоронный гимн, звук труб срывал счастливые улыбки с лиц горожан. Император остановился. Остолбенел. Закрыл глаза. Задержал дыхание, вслушиваясь в перекличку труб. Свита бросилась к воротам.

– В лагере сражение! Наши бегут назад! – Крик дозорного вывел из оцепенения правителя. Конь получил пятками под тощие бока. Широко открытыми от ужаса глазами город смотрел, как из лагеря бежали обуянные страхом, с криками о помощи, их защитники. Им, утратившим в бегстве оружие, наперерез, пуская стрелы на ходу, в клубах пыли неслись отряды лучников. Гиканье, крики, завывания дополнили боевую музыку труб.

– Закрыть ворота! – крикнул Ю-Ван в гневе.

– Император! Там же отряды горожан! – командир стражи ворот отказывался выполнять приказ.

– Им уже не поможешь! Закрыть ворота! – Правитель безнадежно махнул рукой. Стражники навалились на ворота.

К закрывающимся воротам бежал Сунь-Ли. Не он единственный, но ближе к воротам все же был только он. Ворота закрылись сразу за ним.

– Ю-Ван, там мои люди. Разреши выйти с отрядами! Прорвусь к ним. Выведу из лагеря, – генерал сбивчиво дышал, держась руками за бока.

Император спешивался.

– Для тебя – я Повелитель Душ! Отряды не дам! Хочешь умереть? Возьми только свое племя!

Слова падали камнями на голову генерала. Без сочувствия. Без жалости. Шипящий поток слов сквозь зубы. Град кремневых стрел посыпался на башни. Несколько защитников города упали со стен. Поднимая подол платья, брезгливо переступая через умирающих, через лужи крови, император Чжоу подошел к лестнице. Закатав рукава, начал подниматься на крепостные стены. Жерди приставной лестницы скрипели под важным грузом. Одна из ступеней захрустела. Сухое дерево не выдержало нагрузки. Лопнуло. Император Ю-Ван, не удержавшись, повалился с высоты на землю. Возможно, он бы изувечился при падении, если бы не вездесущая свита, на чьи головы и тела Ю-Ван пал.

Сунь-Ли не видел суматохи вокруг правителя. Тенью метался среди домов, собирая остатки своего племени. Часть его отрядов отчаянно сражалась где-то среди пестрых шатров вражеского лагеря. Облака острых стрел поражали несчастных любопытных зевак на стенах. Иные стрелы, перелетев через крыши домов, уже на излете со свистом слепо разили людей на улицах. Вдоль стен лежали вповалку раненые и убитые мужчины, женщины, дети, старики. Хрипы и мольбы о помощи. Баррикады бросили разбирать. Радость сменилась растерянностью.

В короткое время Сунь-Ли смог найти не более тысячи разношерстных добровольцев. Медные ворота вновь распахнулись. Навстречу смерти храбрецы ринулись в атаку. Пики, копья, топоры заметались в проеме башни ворот. Обстрел стен внезапно прекратился по властному призывному сигналу труб. Отряд храбрецов рекой разлился за стенами города Шан. Без построения – плотной толпой. Дико, утробно крича, размахивая над головами оружием, мужи города бежали на всадников. Солнце удивленно смотрело в их широко открытые глаза. Слепило, застилая светом путь. Сухой воздух наполнял глотки. Ненависть и отчаянный всплеск смелости ускоряли их бег. Босые ноги с силой отталкивались от сухой земли. Широкий шаг, прерывистое дыхание. Казалось, люди слились в камень, катящийся с шумом с горы.

Всадники распределились на два отряда. Быстро подались назад. Выученным маневром, двигаясь рысью, перестраивались. По бокам командиры копьями упорядочивали ход. Отряды конных лучников слагались в огромные, вращающиеся в противоположные стороны колеса. Трубачи на конях, стоя в центре жерновов, подняв трубы к солнцу, призывали степное воинство продолжать жатву смерти. Жернова гигантских колес щедро выпустили стрелы в сторону ворот. Два зеленовато-белых облака в гневе перемешались. Пеньем в полете звали смерть на пир. Роем жалящих пчел врезались в бегущих. Серпом под корень подкосили защитников. Камень замедлился и остановил бег. Еще залп. Еще рой. Смерть, расправив крылья, любовалась зрелищем. От отряда осталась едва половина. Конники стреляют посотенно. Не тратя попусту стрел. По две, по три стрелы – молнией настигают жертву. Жернова вращаются. Перемалывают в трупы славу города.

За воротами не осталось никого. Обстрел прекратился за ненадобностью. В поле колосья древков колышет агония тел. Кровь пропитывает сухую землю дороги. Просачивается под камни. Булькает. Запекается черной коркой под жарким солнцем. Стоны жалобно поднимаются к прозрачному синему небу. Ни облачка. Только белое солнце. Смерть собирает урожай душ.

Один лишь одноглазый предводитель безысходной атаки, горбясь, ступает над умирающими. В ослабевшей руке он все еще несет, цепляя за землю наконечником, длинное копье, медленно в одиночестве проходя через смертельные жернова к лагерю.

Ему в сгорбленную спину полетели беззаботные звуки труб кровавых жерновов. Всадники вернулись к прерванному обстрелу крепостных стен. Рассыпаясь на небольшие группы, они, как стаи голодных волков, выискивают добычу. Кривые луки натягиваются и разжимаются. Смерть с любопытной улыбкой оторвалась от груды тел на лугу. Пошла смерть, пританцовывая, к стенам города. Вытянутыми руками скидывает людей с крепостных камней. Тела падают мертвыми яблоками к подножию стен. Часты хлопки ударов умирающих о землю.

Сунь-Ли шел и шел. Слезы стирали грязь с изрубленного лица. Шел, тяжело дыша. Открыв сухой рот. Спотыкаясь. Падая. Вставая. Шел к лагерю. Там, в отдалении, из-за шатров слышались неистовые звуки сечи, крики, звон металла, резкие отрывистые команды. Шатры колыхались. Некоторые, не устояв, падали подрубленными деревьями, накрывая полотнами кожи дерущихся обезумевших воинов. Шум борьбы стихал. Все более и более отдалялся.

Глава 8. Тризна

Окрестности города Шан

Стук топоров в густой ночи, до восхода солнца. Стук топоров в темноте. Шорохи длинной цепочкой. Мычание скотины. Плотницкое дело верное двигало невидимыми во мраке людьми. Стража города забила тревогу. Восточные ворота наполнялись воинами. Предрассветный мрак рассеивался. Протирая заспанные лица, с высоты башен защитники крепости вслушивались в звуки, высматривали темноту. Солнце неспешно показало лучи. Загадка раскрылась.

Вдоль восточной крепостной стены города через равные расстояния высились жерди. Аккуратные, равной длины. Прямая линия жердей. Прочно держали трупы воинов струганные жерди. Жерди прошивали мертвецов через тело и выходили точно из макушки. Впрочем, у большинства мертвецов головы отсутствовали. Полностью нагие, без кожи, красной начинкой тела. Оскопленные трупы обращались к городу. Мучения недавних смертей лесом тел выстроились вдоль стены города.

Посыпались стоны, проклятья, ругань. Скорбный плач с высоких стен вознесся к безучастному белому светилу. Женский разновозрастный плач. Хором голосов сливался в похоронный гимн. Песня безнадежной тоски наводнила слезами до самых краев улицы города Шан. Скорбь водворилась в сердцах горожан. Не опознать в обезображенных телах мужей вдовам, сыновей – матерям. Пересчет трупов сбивался. Одна, две, три тысячи. Три тысячи с малым жердей вздымались немым ужасом к небу. Частый строй несчастных разделанных мертвецов устрашал. Черное воронье, каркая, не веря счастью, пировало человечиной. Шумными стаями слетались птицы к угощению. Никто не отгонял пернатых. Птицы разрывали клювами плоть. Обнажали белые ребра. Терзали безжизненные руки. Клевали висящие веревками ноги. Делили на земле потроха. Растягивали когтистыми лапами кишки.

Позади шеренги безголовых мертвецов, поодаль, на полет стрелы, степные воители на носилки укладывали тела павших товарищей. На ровном поле мужчины торжественным строем внесли десяток героев. Трупы укрыты с головой белыми саванами из человечьей кожи. Расположили мертвых головами на запад. Поджали к груди ноги, сложили ладонями руки. К ногам положили, подношением, их оружие, запас еды в кувшинах – на переход до мира мертвых. В голос, громко, нараспев прочли поминальную молитву Богам и предкам. Место воинов после молитвы заняли нагие и грязные пленные. Голые люди возводят погребальный холм традициями степных племен. Кто был из них кем в прошлой, недавней, вчерашней жизни? Знатным? Торговцем? Пахарем? Кузнецом? Золотых дел мастером? Или жрецом стихий? Их разом всех в стыде уравняла нагота. Связанные за шеи толстой веревкой, передают цепью трясущихся рук кадки с землей. Земля засыпает павших степных воителей. Черным покрывалом. Сухими комьями вперемешку с засохшей травой. Мелким камнем. С головы до ног укрывает ковром легенд павших героев племен.

В оплату тяжких трудов подневольные принимают удары плетьми. Плети часто сыплются на окровавленные спины, плечи, руки. Сыплются в щедрости: со всех сторон ветров. Холм неумолимо растет. К полудню насыпь достигает высоты в пять ростов. На том похоронные работы внезапно останавливаются. Как день противостоит ночи, так навстречу горькому женскому плачу с высоких городских стен – летит веселая песня победы. Походного лагеря степняков за земляными, в окружность, защитными стенами – не стало. Шатры разобраны. Шесты шатров употребили на мертвецов Чжоу. Оставшиеся опоры бивуаков пустили на штурмовые лестницы.

Армия степных племен принялась за боевое построение.

Ровными квадратами сотен равняются племена степняков. Перед квадратом сотни – командир из знати, звание добывший в битвах. Сотни сводятся в тысячи. С правого края тысячи – штандарты-знамена. Разных цветов. С нанесенными черной краской пиктограммами. Вот алые полотнища с зубастой рыбой – «рыбой-удачей» – отряды племени озерных людей, таковых три. Два синих знамени с грифоном, хищно раскрывшим клюв, порасправившим в угрозе оба крыла – отряды массагетов, племени золотых рек, ближних соседей озерных. По правую руку от них реют шесть белых полотнищ с черным черепом – отряды белоголового лесного племени андрофагов – «пожирателей людей». Шесть желтых флагов с головой певчей птицы – отряды агреппеев – племени проводников и толмачей, живущих без оружия (по прежним, понятно, мирным временам). Идущие под коричневыми полотнищами с красной мордой медведя – бугины, живущие ближним югом от андрофагов. Знамен рыжеволосых бугинов, как и их соседей андрофагов, – шесть. Голова в профиль – волка на зеленом фоне – северные, с холодных гор Алтая. Двенадцать северных полотнищ. Хищный черный барс, крадущийся, на красном фоне – хурриты из славного города Хваризама. Тех красных штандартов четыре. Знамена тысяч, числом тридцать пять, поднимаются над полем. Под ветром трепещут полотна, наполняя жизнью рисунки оберегов-тотемов племен. Строгим порядком квадраты тысяч занимают оговоренные места на линии шестов с телами. Позади квадратов колесницы вождей. Любо-дорого видеть первых среди племен в блестящих бронзой и золотом доспехах. Вот Эа, вождь андрофагов, на левом фланге, на правом – любимец степного воинства дед Агар, вождь хурритов, по центру построения – вождь бугинов Пасагга, рядом с братом, вождем северных Уту, позади племени золотых рек и озерных – военным вождем Тайгета. Поодаль от обычных колесниц – особая колесница, в золоте, с главнокомандующим: девушка без оружия и доспехов, в жреческих красных с золотом одеяниях. У верховного вождя племен главный штандарт армии – шитый золотыми нитями бегущий олень на белом полотнище. Вокруг золотой колесницы – на лошадях несколько десятков вестовых для управления штурмом.