Посёлок (барамберус рокакану)

– Все вверх дном, говоришь, ― я к бабе Вере обращаюсь, ― когда ж ты убрать успела?

– Что ты меня не знаешь? Я бабка шустрая, ― баба Вера отвечает.

– Ладно, ― говорю, ― принимается, а Жорик где был?

– На работе. Смена у него на электростанции.

– Понятно.

– Что тебе понятно!? ― баба Вера рыдает.

– В процессе следствия, мне стало ясно, что обокрал тебя… Пашка Сазонов.

Баба Вера на меня глаза вытаращила: вот, я ее прищучила, так прищучила, что называется: наступила на хвост. Видно, не ожидала, что я так быстро ее раскушу.

– Что, подруга, на меня смотришь,― бабе Вере говорю, ― пойдем к Пашке.

– Что я у него не видела?!

– Обыск устроим.

– А почему ты на Пашку думаешь?

– Факты сопоставила – вот и определила.

– Какие факты?

– Про тайну следствия слышала?

– Важная птица – ничего не скажешь, ― баба Вера руки в бока уперла и смотрит на меня с насмешкой.

– Пойдем, хватит болтать.

– Терпеть не могу, когда нос задирают! – баба Вера фыркнула.

Двинулись мы к Пашкиному дому – толпа бабок. Идем, шумим, воровство обсуждаем. Такое событие у нас на поселке редкость: даже дверей никто кроме бабы Веры не запирает, потому что если украдешь, как воспользуешься: все друг у друга на виду?

Бывает правда морозы – старцы синеногие созорничают. Я раз выплеснула из окна кастрюлю с кипятком, а мороз под окном сидел – курицу ощипывал. Встретила я его потом. Смех и грех – полголовы растаяло, рука растеклась. Ох, он мне мстил. Как увидит: идёт ко мне – одной рукой за горло ухватить норовит. Да где ему – я вёрткая. Совсем очумел инвалид. Только и отделалась, что в погреб его столкнула и головешками закидала.

Идем мы, вот он – Пашка Сазонов с дружками своими: механиком Петькой Тимошкиным (маленький, шустрый) и трактористом Сашкой Кудрявым (этот крепкий да приземистый). Стоят, гогочут: анекдоты, что ли, рассказывают? Подошли ближе, а они над котом оболтусы смеются: с дерева его согнать хотят.

Вот дураки, других занятий нет.

– Давай дерево трясти, ― Тимошкин кричит.

– Лучше кинем в него палку, ― Пашка предлагает.

– Капец коту, ― Кудрявый ржет.

– Он дальше полезет.

– Смотри, сейчас спрыгнет.

– А мы ему не дадим.

Я подскочила: ― Оставьте кота в покое, изверги.

– Да мы шутим! – Кудрявый меня успокаивает.

– Отойдите от дерева! – я кричу.

– Нашлась защитница! – Пашка ухмыляется.

– А ты вообще молчи – преступник, ― я на него кулаком.

– Это почему? – делает вид, что не понял.

– Идем к тебе – там доказательства!

– Какие доказательства? – Пашка сопли вытирает.

– Ложки серебряные, которые ты украл.

– Не крал я ничего.

– А утром кто к Верке залез.

– Да, я с утра на мехдворе был, в домино играл. Вот у ребят спроси.

– Да, да, играл, ― Кудрявый с Тимошкиным головами закивали.

– Много он вам налил, чтоб вы подтвердили? – я глаз прищурила.

– Кого хочешь на мехдворе спроси, ― Тимошкин ревет, ― там народа много.

Вот те раз – получается у Пашки алиби. Я, что называется, по ложному следу шла. Как же я так в грязь лицом ударила! Надо было сто раз все перепроверить, все версии рассмотреть, а я самый легкий путь выбрала и довольна. Оболтусов дураками называю, а сама-то дурья башка. Какой позор! Теперь раскрыть воровство для ДНД дело чести.

– Что дальше? – баба Вера спрашивает.

– Погоди, надо подумать, ― я лоб морщу.

– Обещала найти, ― баба Вера улыбается.

– Во сколько ты обнаружила, что окно разбито? – я ее спрашиваю.

– В 8.50.

– Ты одна была?

– С Анной Сазоновой. Мы вместе хлеб покупали.

– А когда ты из дома ушла?

– Десять минут девятого с Жориком.

– Да, задача, ― я лоб тру.

– Ну, думай, мы пошли.

Бабки к магазину двинулась, Тимошкин и Кудрявый за ними, последним Пашка уходил, говорит:

– У меня у самого беда: мыши сбежали научные, помнишь, я рассказывал.

– Да иди ты со своими мышами! ― я ногой топнула.

Пашка только у виска пальцем покрутил и побежал своих дружков догонять.

Иду я уже одна, думаю: подставили меня – вот что я скажу! Кто подставил? Баба Вера. Понятно, что все ей организованно, она подстроила, чтобы я Пашку преступником объявила. Видно, слава ДНД ей покоя не дает, поэтому хочет меня и Чувилку на посмешище выставить. Но это у нее не выйдет. Не на тех нарвалась! ДНД – серьезная структура. За нами весь поселок стоит. Мы силы из народа черпаем. Сами посудите, добились бы мы таких результатов (каких результатов? о чем это я), если бы нас народ не поддерживал.

Иду я по поселку дальше, думаю: надо рассуждать логически: Пашка Сазонов отпадает, тогда кто? Может быть, случайное совпадение: настоящий вор действовал – тогда дело сложнее, или все-таки сама баба Вера свои сокровища умыкнула? То есть, конечно, не сама, Жорика (она с ним из дома выходила) баба Вера в сообщники не возьмет: тот язык за зубами держать не умеет, и назад вернуться она по времени не успела бы: следовательно, был кто-то еще подговоренный. Надо место преступления внимательней осмотреть: есть у меня один человек на подозрении: след у него характерный: рядом с отпечатком ноги обязательно маленькое отверстие в снегу от протеза.

Помчалась я к дому бабы Веры коротким путем, в пять минут уложилась. Осторожно в калитку вхожу и под окошко: а следов там полным-полно, словно специально топтались – я хожу: изучаю. Долго хожу, а того чего надо – нет. Думаю, как бы баба Вера не нагрянула: она следствию помешает. Собралась уже уходить, и вдруг у самого забора увидела его – отверстие: теперь все на свои места стало!

Выдал себя култыхан, тут ему несподручно было следы заметать: через забор перелезал, вот и оставил роспись. Повезло мне, ничего не скажешь! Считай, поймала преступника. Но куда он сокровища дел? Вот в чем вопрос. И тут меня осенило: ведь это легко узнать можно. Баба Вера ни одного дня без своих богатств прожить не может: обязательно захочет полюбоваться украшениями, да в сотый раз денежки пересчитать. Следить за ней надо, она к сокровищам и приведет. До чего я умная, бабки! Слава ДНД!

Пришла я к себе домой, чай заварила, села пить с баранками, ночи жду, днем баба Вера не рискнет клад вскрыть, да и мне отдохнуть от трудов праведных надо, сил накопить, чтобы знамя ДНД высоко держать. Выпила чаю, потом в доме прибралась: туда-сюда, гляжу: за окном темно, что ж, пора за настоящее дело приниматься: свою службу нести, потому что кто же если не мы?

Вышла я на улицу: мать честная, деревья небесные звездами-то как усыпаны: ветви их до самой земли склоняются. Протянешь руку – сорвешь звезду.

Хочешь, звезду – антоновку, хочешь, штрифель, или красную звездочку – пепин. Съешь: в животе сразу покой, чудным голосом воспоешь, хоть и слуха нет. У нас то в этом году яблок не было. Как всегда в мае яблони распустились, а тут заморозок – помёрзли. У одной бабы Веры сохранились, потому что она всю ночь в саду костры жгла: дымом яблони спасала. Я у себя тоже хотела, потом плюнула, бабе Вере стала помогать – дрова таскать, сучья. Вместе веселей, да и у бабы Веры такой вид был, будто дети её погибают – спасать надо. Носилась она как угорелая:

– Больше, больше костров, ― кричала.

Так всех завела, что люди потом ей большое спасибо сказали. Давно такого подъема душевного не испытывали. Великая радость – труд совместный!

Яблони не только у меня, но и на всем поселке помёрзли, зато у бабы Вера невиданный урожай! Всем поселком ходили смотреть – гордились. Баба Вера яблоки-то с яблонь никому не давала, но которые падали, позволяла брать. И скажу я вам, бабки, никогда таких яблок вкусных не ела.

Так вот, подошла я к Веркиному дому. Лампочка только в комнате у Жорика горит: значит, правильно я рассчитала: баба Вера уже на свиданье с собственными денежками отправилась. Ясное дело: далеко их спрятать побоялось, из сарая лучик света пробивается. Это для меня знак, что я на правильном пути.

В сарай через щель заглядываю: так и есть: царь Кощей над златом чахнет. Баба Вера в дальнем углу копается: слышу: со своими любимцами разговаривает: то голос немного повысит (строгость в нем звучит), то на елейный шёпот перейдет, а то причмокивать начнет, как будто воздушные поцелуи деньгам посылает. Смехота да и только! Деньги же – это просто бумага или металл, до чего надо дойти, чтобы их так любить! Вот я на деньги всегда плевала, зарабатывала и тратила, чего их хранить?

Отошла я от сарая и встала за бочку в саду: баба Вера минут через десять показалась: идет с керосинкой по тропинке, и все назад оглядывается: неуверенна: надежно ли ее сокровища спрятаны. Что за жизнь богатым: сплошная тревога! Но, конечно, приятно сознавать, что с помощью денег можешь горы свернуть!

Ушла баба Вера, я в сарай скорей шмыг: зажгла свечку: за мешком с картошкой пошарила и вытащила шкатулку: тяжеленькая, посмотреть бы что там, да времени нет: вдруг Верка вернется: спокойной ночи своим денежкам пожелать. В общем, сделала я то, что планировала и дёру. Ох, завтра утром повеселюсь, так повеселюсь!

Дома я сразу спать легла, но долго не могла заснуть, бабки, гордость меня распирала: эх, дед мой помер: он бы за меня порадовался: как я следствие провела.

Дед-то меня любил, несколько лет за мной ухаживал, прежде чем мы поженились.

А было это вот так: сделал он мне предложение, а я ему в ответ толстую книгу дала – про что сама не знаю – не читала.

– Прочти, ― говорю.

На другой день он приходит: ― Ну что, выйдешь за меня замуж?

– Книгу прочёл?

– Да.

– Врёшь.

– Ну, почти прочел.

– Дочитай до конца.

– Ты что издеваешься надо мной, я сроду таких толстых книг в руках не держал.

– А эту прочти.

– Вот упёрлась, ладно прочту.

На другой день прибегает: весь сияет. Я в книге-то ближе к концу написала карандашиком: «Я согласна».

Утром проснулась я, позавтракала и на улицу, а там красотища: ночью пурга была: карнизы обмахнула, чехлы на деревья новые одела. Хорошо! Снега на ветвях столько, что и не знаешь: как он держится, кажется, закон земного притяженья ему не писан.

Я прутик нашла и начертала на снегу: «Дура». Буковки ровные, наклон соблюдён. Красиво получается! Да какая же я дура!? Бабу Веру вокруг пальца обвела. Ха-ха!

Иду. Посёлок пробудился. Мать-царица, у нас голуби летают, да голубицы. Мне хоть дворец предложи, хоть ларец – никуда с посёлка не поеду. Воздух у нас здесь какой! А на солнцепёк выйдешь – так волны по телу и прокатываются, словно стоишь голенькая, а сверху тебя из ковшика тёплой водичкой поливают.

Иду, вдруг вижу: баба Вера бежит. Платок набок съехал, губы сжаты, а ноздри как у рысака на скачках раздуваются.

– Куда торопишься, подруга? – спрашиваю.

– Убивать иду, ― баба Вера зубами скрипит.

– Кого? ― делаю я вид, что не понимаю.

– Пашку Сазонова.

– Чем же он провинился? – строю из себя дурочку.

– Богатства мои украл.

– Это не он. У него алиби.

– Какое алиби!? Попадись мне этот паскудник: на одну ногу стану, за другую дерну, и поминай, как звали.

– Подожди, подожди, ― я от смеха давлюсь, ― ты что свое расследование провела?

– Тут никакого расследования не нужно – мыши.

– Какие мыши?

– Мыши в банке: одна белая, другая серая – Пашкины.

– Знаю: научные.

– Я эту банку у себя в сарае нашла.

– Ну и что?

– А то, что мой клад пропал. А на его месте банка с мышами стоит.

Я не выдержала – засмеялась.

– Ты что? – баба Вера на меня подозрительно смотрит.

– Получается, он мышей забыл? ― я себя в руки взяла.

– Выходит, что так.

– Повезло тебе, что преступника так легко нашла! – я за бабу Веру радуюсь.

– Всё: убью его и точка.

– Подожди. Можно один вопрос: а как сокровища твои в сарае оказались?

Баба Вера замялась, а потом говорит:

– Я спрятала, ― и глаза вниз опустила.

– Михей туда отнес? – я спрашиваю.

– Михей, – баба Вера призналась.

– А говорила, что украли, ― я головой покачала.

– Это я для людей, ― баба Вера оправдывается, ― чтобы думали: с меня взять нечего. А видишь, как все получилось! – у бабы Веры слезы на глаза навернулись, думаю, ох, сейчас реву будет!

– Ладно, ― говорю, ― открою тебе тайну. Пашка здесь не причем.

Баба Вера на меня глаза вскинула:

– Как так!?

– Я твой клад перепрятала.

– А мыши?

– Тоже моя работа: на ложный след тебя хотела навести.

– Вот зараза!

– А ты как поступила?

Баба Вера шаг ко мне сделала и как схватит меня за грудки:

– Говори, где сокровища, а то удушу.

– Тише, тише, – я бабу Веру успокаиваю, ― убьешь ненароком – никогда не узнаешь.

Баба Вера хватку ослабила:

– Говори, вредительница.

– В сарае у другой стены. Под мешком с обувью.

Баба Вера меня освободила:

– Ну, если наврала! – кулак показывает.

– Людям-то что сказать? ― я шарф поправляю.

– Ничего не говори, пусть думают, что я нищая.

– А будут спрашивать?

– Мы в клубе концерт устроим, они и забудут, ― баба Вера нашлась.

– Ну, ты ловкачка! – я говорю.

– Учись у меня: подальше положишь, поближе возьмешь! – баба Вера мне подмигнула.

Черный Великан

На другой день проснулась я в двенадцать часов. Лежу на кровати, вставать лень: да и куда спешить: дело большое сделала: козни баба Веры разоблачила и кривду в поселке вывила. Теперь у нас покой и порядок. Хотя, что в этом хорошего? Заняться нечем!

Потягиваюсь я в постели, вдруг в окно стук: смотрю: Веркин хохотальник за стеклом маячит. Форточку открыла, слышу: баба Вера кричит:

– Вставай, подруга, пора на концерт, а то меня вопросами замучили.

– А кто ж выступать будет? ― я спрашиваю.

– Увидишь, я все организовала.

Перекусила я наскоро, оделась, выхожу: баба Вера меня ждет:

– Я вот что придумала, подруга: концерт концертом, но мы еще должны средства собрать.

– Какие средства? – я не поняла.

– Для поиска Ленки, без средств какой поиск!?

– Правильно, ― головой киваю.

Хорошо, что баба Вера согласилась, Ленку искать: а средства ― пусть собирает, если без них не может, мне, например, для поисков никаких денег не нужно. Я для себя ищу: потому что не могу спать спокойно, когда человек пропал!

Пошли мы с бабой Верой к клубу, по дороге народ созываем:

– Пашка Сазонов – ну-ка с нами, организованно.

– Чувилка – ты вообще копилка.

– А Семен Авксентич – снял вчера проценты.

Семён Авксентьевич – это наш директор школы. Интересный мужчина, только очень сладкоречивый, как-то встретил меня и говорит:

– Знайте, Ольга Ивановна, вы для меня – грёза.

– Так уж и греза!

– Абсолютно верно.

– Какая я тебе «греза» – вон молодых-то сколько!

– Молодые все курлыкалки, а Вы женщина самостоятельная, можно сказать: мечта-женщина.

Вот как лебезит. Я уши развесила, а он продолжает:

– От такой женщины вечно аромат весны.

Врет ведь, а все равно приятно!

Пришли мы с бабой Верой в клуб, народ тоже подтягивается. У нас только повод дай: ведь как ни собранье – веселье. Пашка Сазонов полезет на сцену, да оступится – все в смех: «Гусь лапчатый!» Евдокия Ивановна захочет пирожок купить, да мелочь уронит – опять смешно: «Дуняша – растеряша», новую кофточку на ком заметят – хохочут: «Ирка – расфуфырка». А что смешного!?

Расселись мы, значит, ждем. Пашка Сазонов из-за кулис выходит – баба Вера его концерт вести назначила, и объявляет:

– Барамберус.

– Что? – из зала кричат.

– Барамберус рокакану!

– Что? Что? – опять народ недоумевает.

– Не поняли? ― Пашка улыбается, ― вот и я ничего не понял, слушайте стихи!

На сцену Жорик выходит, пиджачок-то ему маловат, словно от долгов, и как бабе Вере не стыдно, давно пора сыну новый купить!

Жорик лицо проникновенное сделал, руку вперед протянул и говорит нараспев:

– Бияки карараби

Каписка парасест

Униба икояни

Васаби ждет рассвет!

Зал замер, было слышно, как поросенок Чувилки на улице хрюкнул – тишина стояла не меньше минуты, наконец, баба Вера спрашивает радостно-удивленным голосом (так с сумасшедшими разговаривают или с детьми):

– Про что это, Жора?

– Про поселок, ― Жорик отвечает, ― я хотел сказать, как его люблю, но слов подходящих не нашел! – и вздохнул, – Ленка бы нашла!

Фу, у меня от сердца отлегло. Значит, Жорик не сбрендил: объяснение разумное дал! Но если Ленку не найдем, хана парню будет, тут и к гадалке не ходи!

Жорик ушел за кулисы, снова Пашка появляется:

– Слушали побаски – теперь смотрим пляски.

Ансамбль школьный выходит. Молодежь у нас танцевать умеет, ребята такие коленца выкидывают, что диву даешься! То на лету кончиков сапог руками коснуться, то в присядку пойдут да с ноги на ногу, кажется, что воробушки скачут, то каждый колесом по сцене катается!

Ушли танцоры, Пашка Сазонов объявляет:

– А теперь хор молодух – от шестидесяти, до восьмидесяти двух.

А, вот вы, бабки где! А я думаю, что-то вас не видно. Сарафаны надели, щеки нарумянили: красавицы, да и только! Я тоже так хочу, петь, правда, не смогу, слуха нет, но хотя бы просто на сцене постоять: рот открывая.

Бабки запели: ― Поселок прекрасный, как песня,

Лежит среди снежных полей

Нет большего счастья, чем жить здесь!

Нет Родины нашей милей!

Волшебно снежинки искрятся,

И видим на улице мы:

Божественные декорации

В великой пьесе Зимы!

― Молодцы, ― я кричу.

Чувилка захлопала.

А Семен Авксеньтьевич встал и крикнул: ― Браво!

Хор со сцены ушел. Пашка дальше концерт ведет:

– Мы послушаем немножко, как играют на гармошке!

Дед Михей выступить решился: из дома баян приволок: хорошо хоть не балалайку. Поставил ему Пашка стул: Михей сел и заиграл, да так здорово! И когда только култыхан научился? Слезу у меня выжал потому, как мизинчиком нотку жалостливую подпускал, а я бабка чувствительная: чужая беда для меня как своя. Но то в жизни, а тут игра на баяне: не думала, что музыка на меня так действует!

Закончил дед Михей играть, баба Вера на сцену вышла:

– Вы все знаете, что Ленка пропала! Месяц уже о ней ни слуха ни духа. Куда делась, не знаю? Некоторые ее до сих пор ищут, – баба Вера на меня выразительно посмотрела, – но пока у них ничего не получается, и не получится, – баба Вера голос повысила, – потому что для поиска средства нужны – без средств неудача!

– Давай соберем.

– Мы не против.

– Лишь бы Ленка нашлась!

– Вот и правильно, ― баба Вера довольна, ―Пашка, давай коробку.

Пашка Сазонов коробку из-под обуви принес и пошел по рядам: кто монетку в коробку кладет, а кто рубль бумажный, Дед Михей медяк бросил:

– Вспоможение на поиск чада, ― шепчет, ― не пропади всуе.

Я у себя по карманам пошарила – мне и положить нечего: разве что конфетку – барбарис в зеленой обертке. У нас на поселке никто больше таких не любит, а я килограммами покупаю, для поддержания сил и получения удовольствия!

Зажала я конфетку в кулак и положила в коробку: в конце концов, у каждого свой вклад – я делом помогаю: кто Ленку ищет, времени своего не жалеет? Я. А эти средства еще неизвестно на что пойдут! Чего доброго баба Вера потратит их нецелевым образом – и попробуй, с неё спроси.

Собрал Пашка средства и ушел за кулисы. Баба Вера речь продолжает:

– Я Ленку любила. Побрешем иногда с ней, но с кем не бывает!? Молодежь всему учить надо! Домашнее хозяйство вести не умеют и, что еще хуже, не хотят: я Ленке говорила: не будь спиногрызкой. Она обижалась, а зря! Ведь отношение к ней было как к дочери: с утра каши-малаши сварю. Наворачивай – душа мера.

Жорик рядом со мной проворчал:

– Ленке утром стакана чая хватало.

Баба Вера: ― А каша у меня с маслом. Я в неё изюм добавляю, сама бы всю кастрюлю съела – но Ленку откармливать, а то худая как щепка: чуть не с ложкой за ней хожу, как за дитём малым.

Жорик опять ворчит:

– Ленка говорила, лучший завтрак – это умывание.

Видно, что любит жену, а искать не ищет, но с другой стороны, что с дурня толку: а образовывать его долго: он мне картошку из нескольких сращенных клубней напоминает, такую в суп чистить лишний труд.

Баба Вера еще на сцене была, когда Пашка Сазонов опять появился: вышел из-за кулис: лица на нем нет, бледный как смерть. Я таким его никогда не видела, обычно он даже слишком спокойный. Придешь к нему: на диване лежит в потолок смотрит, и что туда смотреть: сплошные разводы.

Я Пашке говорю:

– Стиральную машинку починить сможешь?

– Починить не интересно. Давай из нее дробилку сделаем. Будет вещи мельчить.

– Это зачем?

– От ненужного избавишься.

– У меня все нужное.

– Препятствуешь, бабушка, конструкторской мысли.

– Ты потолок себе лучше побели! – я ему отвечаю.

Так вот. Вышел Пашка на сцену. В глазах ужас, руки дрожат. Что такое?

– Средства, ― говорит.

– Что средства?

– Отняли.

– Кто отнял?

– Не знаю, кто-то огромный, выше меня на две головы.

– Ты лицо запомнил? – баба Вера кричит.

– Нет, он капюшон на глаза надвинул.

– Капюшон?

– Он в черном балахоне был.

– Что же ты не сопротивлялся?

– У меня от страха ноги подкосились.

– А куда грабитель делся? – я спрашиваю.

– Исчез.

– Ах ты, сукин сын, ах, ты подонок, доверилась отребью. Да я у тебя, хорек, кол на голове затешу, ― баба Вера с кулаками на Пашку набросилась.

Тот лицо защищает и к лестнице пятится.

– Ну, держись, гад! ― баба Вера из себя вышла.

– Ай, ― Пашка бочком по лестнице спускается, ― ай.

– Такие деньги потерял, тварь! – баба Вера норовит Пашку по голове ударить.

– Пожалейте, Вераанна, пожалейте, Вераанна, ― Пашка твердит.

С лестницы скатился и наутек: только этим и спасся.

– Догоню, убью! – баба Вера ему вслед кричит.

– Пожалейте, Вераанна!

– О-хо-хо! – баба Вера в слезы, ― ободрали как липку.

Смотрю, я как баба Вера убивается, и думаю, Верка-то в этот раз, кажись, не причем. Настоящий бандит на поселке появился – Черный Великан. Возможно, это он Ленку похитил. Что ж, это версия!

Интересно, а Черный Великан следы оставляет? – у меня вопрос возник. Пашка, говорит: исчез, но что это значит, не мог же он в воздухе раствориться, может быть, просто через черный ход сбежал: вот тут и надо разобраться. Страшно, конечно, за это дело браться: Великан-то, если захочет, меня на одну ладонь положит, а другой прихлопнет, но, как говорится, тело пух, да силен дух!

Вышла я из клуба и к черному ходу: смотрю и вправду рядом с ним большие следы: хотя как большие, размер сорок шестой, сорок седьмой: по великанским меркам это не великан, а так себе: мелочь пузатая, бояться особенно нечего!

Осмелела я и пошла по следам: сорок шестой размер среди всех следов выделяется. Единственное, что меня смущало, что какой-то еще след к великанскому привязался: все время рядом идет, другие следы в сторону уходят, а этот всегда поблизости: подозрительный следок! Но не Пашкин, Пашка к себе побежал: я видела.

Следы на главную улицу вышли: едва их не потеряла, но к счастью, Великан на тропинке у котельной отметился: главное смотреть внимательно.

Поблуждали следы по поселку и к мехмастерским повели.

Я туда: (ворота не закрыты: одна створка с петель соскочила) внутри трактора разобранные, а вокруг них запчасти лежат и ветошь использованная, пол в пятнах, маслом пахнет.

Люди работают, я хожу, приглядываюсь. Где же этот проклятый Великан? Вроде, все наши ребята ― поселковые, только чумазые как черти: не сразу узнаешь.

– Ты что, бабка, тут крутишься? – вдруг меня Сашка Кудрявый спрашивает: я ему на пути попалась: он здоровую шестерню тащил (и как только поднять ее смог: вот силач)?

– Сюда великан не заходил? – я ему в ответ.

– А какой он? – Сашка шестерню положил.

– Огромный.

– У нас Андрюшка Жулдыбин самый высокий, да и то он: метр восемьдесят.

– Что старушке нужно? – Петька Тимошкин подскочил, руки о тряпку вытирает.

– Великаном каким-то бредит.

– Великанов видно издалека, а великих порой не разглядишь и в упор, ― Петька улыбается, на себя пострел намекает: сам-то он не высокий.

– Отвечайте: был Великан? – я злюсь.

– Ты что, бабка, белины объелась?

– Где вы его прячете?

– Точняк: сбрендила бабуся, ― Петька нижнюю губу выпятил.

– У меня сведенья точные – я не отступлю.

– А ну ее, ― Сашка рукою махнул, ― давай работать.

– У начальника спроси, Пал Палыч в кабинете, ― Петька мне посоветовал.

Поднялась я по лесенке на второй этаж – там контора: два стола помещаются. Пал Палыч за одним сидит: карандаш точит. Сам на карандаш похож: худой, а нос длинный да острый.