Аудитор

– Нет, никакой он не страшный, он скорее красивый.

– Он же должен быть сейчас очень старым, больше ста лет, – Лиля пыталась быть логичной.

– Да нет, в том-то и дело. Это мы тут старились, а он выглядит даже лучше, тем тогда, когда умер. В общем, прекрасно выглядит.

– И что нам теперь делать? – вопрос задала Марина, но он был написан на всех лицах, даже на детских.

– Ну, откуда я знаю.

– А папа что?

– Папа интернет ему показывал.

– И как ему интернет? И вообще всё здесь? Круто!

– При чём тут это? Об этом разве надо сейчас говорить?

– Бабушка, а где он сейчас, ну, этот новый дед? – Миша. Прямо не в бровь, а в глаз. Молодец. «Где?» – вопрос практический, гораздо лучше, чем «откуда», которого Ирина так боялась.

– «Новый дед», как ты, Миша говоришь, у нас дома.

Все опять замолчали, и Ирина понимала почему: новость была настолько несуразной и ошеломляющей, что ребята просто не знали, что спрашивать. В общем-то, она и сама себя так вела – бытовая сторона вытесняла непонятную дикость, делала её более приемлемой для осознания.

– А сам-то он что говорит? – Лёня надеялся хоть что-то понять.

– Не мучай меня, Лёнь. Ничего он не говорит. Вернулся и всё.

– Нам надо с ним поговорить. – Лёня не сдавался.

Договорились прийти в субботу к Лиле в гости. Так или иначе собирались вместе поужинать. Ирина обещала привести «папу», но никакого энтузиазма на лицах родственников она не увидела. Возвращаясь домой, она всё пыталась понять, почему: из-за дикой, сюрреалистичной ситуации, или, если называть вещи своими именами, потому, что её папа был теперь никому не нужен? Ну, а как она хотела? В семье издавна сложился определённый баланс, а теперь он нарушится. Кому это было нужно? Старшие родственники умирали, нормальная смена поколений, а теперь… что будет? Все чувствовали, что грядут изменения, которых никто не хотел и не ждал. Было страшно. А отец, понимал ли он их страх?

Домой Ирина спешила совершенно не так, как обычно. Конечно, Федя уже вернулся с работы, но папа всё-таки ждал не Федю, а её. Хотел есть или просто соскучился? Папа с Федей услышали, как подъехала её машина, и, как только она хлопнула дверью, стали немедленно спускаться вниз. С компьютером опять возились – это казалось Ире очевидным. Она переоделась и сразу стала хлопотать на кухне: мысль, что отец голоден и она обязана его как можно быстрее накормить, не давала покоя. Он сидел на диване и о чём-то вяло разговаривал с Федей. Из-за шкворчащих на сковородке котлет Ира не всё слышала. Опять про компьютер, какие-то новости. Ире снова показалось странным, что папа интересуется какими-то, с её точки зрения, второстепенными вещами. Когда она оборачивалась, она видела довольно хмурое папино лицо, он, безусловно, был чем-то недоволен.

Они неспешно ужинали, Федя предложил папе немного выпить, и тот с готовностью согласился. «Нет, вино не открывай, я, если можно, водки немного выпью», – ну кто бы сомневался, что он захочет водки! Федя тоже себе налил, хотя обычно по будним дням они не пили. «Бедный, хочет компанию поддержать», – подумала Ирина. Федя и ей собрался поставить рюмку, но она отказалась, что не произвело на папу никакого впечатления. Он бы, наверное, и один пил, так что, зря Федя суетился.

– Как ты, пап, день провел? – Ира задала этот вопрос, сама не зная, что ей хотелось бы услышать.

– Телевизор смотрел, потом щётку тут у вас искал, не нашёл. И где у вас пылесос? Ты должна всё мне показать, где что лежит.

– Зачем тебе щётка?

– Зачем? Да у вас грязь везде – мусор на полу, пыль таким слоем лежит, что всё уж серое. Паутина. Дайте мне пылесос, я тут завтра хоть немного всё в порядок приведу. Вы что, никогда не убираете?

– Убираем, пап, только нечасто. Как-то не до того, да и трудно стало.

– При чем тут – трудно? Я вот так и знал, что, когда меня не станет, вы грязью зарастете. Теперь вижу, что был прав. Это потому что ты – грязнуля, вся в мать. У них в Черкизово всегда грязно было. Можно подумать, что ты раньше часто убиралась!

Что ж, ничего нового. Папа противопоставляет свой род «чистюль» с маминым – «грязнуль». Как это неприятно. Неужели это так для него важно? Ирина моментально вспомнила тётушку, папину сестру, которая в мытье хрусталя проводила все выходные. Неужели отец считал, что жить надо именно так? Как всегда в таких случаях, она почувствовала желание оправдаться:

– Пап, я уберу. Завтра с утра и уберу, сколько смогу.

– Не надо. Я сам всё сделаю, не стану тебя просить. Тем более что тебе трудно.

– Папа, мне под семьдесят. Не понимаю твоего сарказма.

Отец ничего не ответил. Обычная его манера не отвечать, когда он не согласен и недоволен. В жёстком отцовском взгляде читалось осуждение: его дочь – ленивая и распущенная неряха. Прямо, дескать, стыд. А главное, он так и думал. Отец обожал когда подтверждалось то, что он утверждал. А ещё в его взгляде читалось чуть брезгливое сочувствие: как же ты, милая моя, постарела, растолстела – плохо за собой следишь. Надо гулять и поддерживать себя в форме. Он же себя поддерживал, а она – не в него пошла. Ирина ждала, что он как-то пройдётся по её внешности, но папа этого делать не стал. Сейчас не стал, но Ира чувствовала, что он обязательно этой темы коснётся. Тридцать лет назад она была довольно ухоженной молодой женщиной, а сейчас – почти старуха. Он, естественно, заметил перемену, и ему неприятно. Хорош бы он сам был, столетний ветхий старикашка! Не дожил до этого, не состарился.

А Федя уже открывал кладовки и показывал, где у них щётка и пылесос. Хотел объяснить, как им пользоваться, но отец сказал, что разбёрется. Ирина с неудовольствием заметила, что Федя перед папой лебезит, то-есть вошёл в свой прежний статус: есть папа – хозяин дома и глава семьи, а есть он, Федя, муж дочери.

Они втроём начали смотреть новый сериал, забросив старый, потому что «папе будет неинтересно», и пошли спать. «Отец же видел, что мы свой фильм не досмотрели, но ничего не сказал, приняв как должное, что ради него выбрали новый», – Ира не то чтобы удивлялась – папа иногда играл в деликатность, но это было именно что игрой, а не его сутью. А суть была в том, что он «себя нёс» и уважение окружающих считал нормой. Она видела, что сериал про современную московскую жизнь очень отца заинтересовал, он жадно впитывал в себя детективную историю и получал удовольствие. Что будет в субботу! Как они его примут? Что суббота им принесёт? Скандал? Общее недовольство? Фальшь? Напряжение? Всё это было непредсказуемо, и Ира долго не могла уснуть, пыталась обсуждать своё беспокойство с Федей, но он её успокаивал, говорил, что всё образуется. Как он так мог? Что образуется, как, за счёт чего и кого? Федя тоже был в своём репертуаре: не надо усложнять!

– Что ты вылез с пылесосом? Он теперь уборщицей у нас будет служить? Ты обалдел?

– Да пусть убирает. Что ему ещё делать? Может, он хочет быть полезным…

– Ничего он не хочет. Старый папа убирает – это унизительно и стыдно. Вот чего он хочет добиться. Ты не понимаешь?

– Да ладно тебе. Просто хочет нам помочь. Чего тут такого особенного?

– Федь, а почему он ничего про главное нам не говорит? Про сам факт своего появления? Может, его спросить?

– Не надо. Сам скажет. Не трогай его… пока.

– Пока? А сколько ждать? Я боюсь, ребята его спросят, и что тогда?

– Вот тогда и посмотрим, спи, Ир. Мы же с тобой вс равно не можем ничего изменить.

Федя моментально уснул, а Ира ещё долго лежала с открытыми глазами и думала о субботе, представляя себе самые разные сценарии. Любой казался ей ужасным. Хоть бы суббота никогда не наступала. Завтра четверг: ещё два дня. Надо же, отец ничего не сказал ей о собственных ощущениях. Неужели он совсем не волнуется? И снова ей пришло в голову, что он вряд ли сейчас может по-настоящему волноваться. Он точно такой же, как раньше, и в то же время совершенно другой. Чего ожидать от этого противоречия, Ира не знала.

На следующее утро, когда Федя ушёл на работу и они с отцом остались одни, он вдруг сам с ней заговорил:

– Ир, ты думаешь, я не понимаю твоё состояние? Ты в шоке. Но, поверь, вы все ко мне привыкнете.

– А почему ты так в этом уверен?

– Потому что мы близкие люди.

– Да? Тебя с нами не было тридцать лет, и мы всё ещё близкие люди? Хотелось бы на это надеяться, но я не уверена. Я выгляжу хуже тебя, меня никто бы не принял за твою дочь. Девочки выросли, они взрослые женщины, у них дети, твои правнуки. Мужчины, их мужья, тебя вовсе не знают. Как пройдёт ваше знакомство друг с другом?

– Посмотрим.

– Посмотрим, куда же нам деваться! Я тебя прошу…

– О чём?

– Мы все увидимся в субботу у Лили в доме. Ты уж веди себя… ну, ты понимаешь.

– Что я должен понимать?

– Ну, без резких движений. Мы – семья, а ты пока не её член.

– Ладно, не беспокойся. Я постараюсь.

– Вот в этом я как-то сомневаюсь. Понимаешь, пап, ты – яркий лидер, тебе трудно вести себя «лоу профайл», – Ира употребила английское слово и сразу себя одёрнула: отец же по-английски не понимает.

– Что ты сказала? Как?

– Ну, скромно… что ли.

– Действительно, я – человек новый, буду к вам присматриваться. Мне всё интересно. Честно.

– Пап, я через 20 минут ухожу на работу. Но всё-таки скажи мне: зачем ты вернулся? Можешь ты мне это сказать? Я должна понять причину, все должны понять… иначе точно ничего у нас не выйдет. Каждый знает: оттуда никто не возвращается, а ты вернулся… зачем?

Отец молчал, то ли решив ничего не объяснять, то ли сказать своё обычное «ты всё равно не поймёшь», то ли тянул время, собираясь с мыслями. Ирина напряженно ждала:

– Я ждал этого вопроса, сам хотел объясниться, но не знал как… Во-первых, откуда ты знаешь, что «никто не возвращается»? Такое бывает, хотя и исключительно редко. Вот и со мной случилось, потому что мне это было надо.

– Надо? Как это?

– Как ты говоришь, «там» никто уже об оставшихся не думает, а я думал… ничего о вас не знал, а мне очень хотелось знать всё. Неизвестность была для меня страданием. Я не мог обрести покоя, и мне… разрешили.

– Кто разрешил?

– Не знаю. Просто вернули, чтобы я… посмотрел.

– И всё? Пап, ну сам подумай, как это для нас звучит? «Разрешили, вернули…» это Бог? И вообще, как там?

– Что ты хочешь знать? Я когда-нибудь тебе объясню, но не сейчас. Иди на работу. Не мучь меня.

– А ты мучаешься?

– Да, мне трудно об этом говорить.

– Почему ты о нас думал? Ты мог там думать? А мама? Мама думала? Другие? Ты мне расскажешь?

– Постараюсь, но сейчас это не главное. Сейчас давай думать о субботе.

– Ты волнуешься?

– Да, конечно.

– Серьёзно? А почему ты тогда только и знаешь что о пустяках говорить?

– Это не пустяки. Это ваша жизнь. Я должен её понять. За этим я и пришёл. Правильно ли вы живёте?

– Что? Как это – правильно? И кто знает, как правильно?

– Я знаю. Проверю и скажу. Иди, опоздаешь. А знаешь, я сегодня с тобой поеду. Подожди две минуты, я оденусь.

Отец легонько дотронулся до Ириной щеки и пошёл наверх. Он впервые коснулся её кожи, и Ира ощутила его руку, тёплую, сухую, абсолютно живую. А тогда на похоронах она наклонилась над гробом и коснулась губами его бледного лба. Жуткое ощущение мороженого, холодного мяса. Папа превратился в тело, и она в этом убедилась. А сейчас он живой, произошло чудо, в которое никто не верил. Но его нельзя было не принять, потому что нельзя не верить очевидному.

В машине отец вальяжно откинулся на сиденье. Ирине пришлось настоять, чтобы он пристегнулся. Папа не хотел, всё говорил ей: «Да ладно, не стоит». Убедила его только неизбежность штрафа. По дороге он восхищался красивой панорамой сельского Орегона, делал Ире комплименты, что она хорошо водит машину, расспрашивал об Орегоне, о её работе в университете, о профессиях всех остальных, о деньгах. Ира и сама не заметила, что с увлечением рассказала отцу о выплатах за дома, страховках. Всё это были американские реалии, совершенно отцу неизвестные. Ему всё было интересно: значит, никто не нуждается? Большие хорошие дома? Лилькин муж – инженер? Хорошо. Компьютерная индустрия, ага. Да, перспективное дело… я понимаю. А Маринкин муж, значит, доктор? Много зарабатывают? Вам помогают? Нет? Вам пока ничего не надо? Я рад. Да, да, хорошо, что парни – русские, это важно. А дети? Говорят по-русски? Отлично. Ира и не заметила, что рассказала отцу почти всё, что произошло за прошедшие тридцать лет: перестройка, иммиграция, замужества внучек, рождение правнуков. Отец слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, а потом сказал Ире, что он сам всё увидит. Теперь Ире хотелось поделиться с отцом всем-всем, рассказать, что они пережили, как пробивались. Особенно ей было интересно его мнение об эмиграции, одобрял он её или нет:

– Пап, а правильно мы сделали, что уехали? Ты бы с нами уехал?

– Ир, ты же знаешь, что я и сам всегда хотел уехать, и именно в Америку. Мне казалось, что я смог бы пробиться и стать богатым. А насчет… ехать с вами? Не уверен, что меня бы выпустили. Вряд ли. Вы уехали, потому что я к тому времени умер. Был бы жив, ты бы меня одного не оставила. Нет же?

– Нет, ты же знаешь. Зачем спрашиваешь?

Ирина оставила отца гулять по кампусу, а сама пошла работать. Когда через два с половиной часа она подошла к машине, отец там уже сидел с исключительно довольным видом и сказал, что университет ему очень понравился, но он подустал и проголодался. А ещё попросил Иру дать ему везти машину, но она объяснила, что это невозможно. Пришлось пообещать, что они найдут какую-нибудь пустынную стоянку, и тогда он сможет поездить. Отец даже спросил, можно ли ему будет сдать на права по-русски? Ну папа даёт! Права ему нужны. Просто отец не умел быть от кого-то зависимым. Сейчас Ире казалось, что он совершенно не изменился, и это было прекрасно.

В пятницу Ирина поняла, что человек абсолютно ко всему привыкает. С папиного появления прошло всего несколько дней, а ей стало казаться, что он уже стал частью их быта. За завтраком отец удивился, что в доме нет творога, и нельзя ли его купить? Она же, дескать, знает, что на завтрак он любит творог. Ира напомнила, что они в Америке, и тут творог никто не ест, но она теперь будет сама его делать. Отец удовлетворённо кивнул. Ира съездила в магазин за необходимыми продуктами, притащила побольше молока, и теперь на плите вечно стояла огромная кастрюля, где оно кисло на огне. Федя приладил к шкафчику крючок, и большой марлевый узел висел над раковиной, а из него поначалу лилась тоненькая струйка сыворотки, которая затем часами ударяла крупными каплями о раковину. Отец сперва читал им лекцию о том, что творог не должен быть ни слишком зернистым, ни слишком мягким, но потом, убедившись, что Ира справилась и сделала как раз такой творог, какой он хотел, перестал обращать внимание на её суету – в доме должен быть творог, и точка! Ира сразу вспомнила, как она за этим творогом ездила в далёкий молочный магазин около Ленинградского рынка, покупала сразу пару килограммов. Творог ей нагружали большим совком в кульки из серой тонкой бумаги, которая сразу промокала. Ах, папа и его творог! Ну, подумаешь, лишняя работа. Ради папы Ира была готова ещё и не такое.

Наступила суббота, и вечером все они придут к Лиле. Ира волновалась, но не так, как раньше. Отец здесь, и как бы дети на его воцарение в семье не отреагировали, он всё равно никуда не денется. Так уж получилось: всем придётся приспосабливаться. Причём приспосабливаться придётся всем им, а не отцу. В его умении подлаживаться Ирина сомневалась. Он всегда говорил, что подлаживаться ни под кого не умеет. В его устах это звучало вызывающе, то есть, не столько не умеет, сколько просто не хочет, не считает нужным. Пусть к нему приспосабливаются, а не хотят – и не надо. Надежда, что сейчас папа стал другим, была у Ирины слабой. Папа такой же, как всегда, время там, в чёрной смертной дыре, не считается. В чёрной дыре, наверное, что-то происходило, но это «что-то» не имело никакого отношения к обычной жизни. Да что ей такое в голову пришло? Какая такая жизнь, вот именно, что «там» – вообще не было жизнью. Иногда ей хотелось что-то о «там» узнать, а иногда, напротив, она бы дорого дала, чтобы оно оставалось для неё неведомым, причём как можно дольше.

Днём отец ходил с Федей испытывать обе машины. Старая Хонда не произвела на него никакого впечатления, а вот Кия своей автоматической коробкой передач просто заворожила. Когда оба вернулись перекусить, отец не мог ни о чем, кроме машины, разговаривать. «Приёмистая! Ах, как удобно! Лёгкая в управлении, руль мягкий, тормозит плавно…» – отцовское восхищение Ирину раздражало. Неужели он сейчас может думать о подобных пустяках, когда через пару часов он всех увидит? Она даже не выдержала и спросила, нет ли у него вопросов по поводу вечера, на что отец ей ответил своим привычным «я сам всё увижу». Ира видела, что тут он в её помощи не нуждался. Впрочем, если говорить серьёзно, дело было не в его опыте «там», а в вопросе, нуждался ли папа когда-нибудь в её помощи вообще? Нет, никогда – он был талантливее, сильнее, ярче её. Ну действительно, могло ли это измениться?

В машине отец сидел на её месте впереди. Подъехали к Лилиному дому, вошли. Все уже были в сборе, высыпали в коридор и теперь молча стояли, образовывая полукруг из доброжелательно-напряжённых лиц. Первой опомнилась Лиля: «Дедушка, это ты, я тебя узнаю!» – Лиля подошла и обняла его. Она слегка прижалась к его плечу. «Лилька! Я так рад тебя видеть. Ты красивая стала», – было видно, что он правда рад. Тут вперёд вышла Марина: «Дедушка, я – Марина. Помнишь меня?» «Мариночка, какая ты стала… как я соскучился!» – отец обнимал Марину, и Ира увидела в его глазах слёзы. Как всё это дико! Ощущение, что дедушка по каким-то причинам надолго уезжал, а сейчас вернулся и все счастливы. Если бы это было так просто! Он говорит, что скучал, хотя как там можно скучать? Но они-то не скучали по нему. Ира это точно знала. Дедушка умер, когда обе её дочери были ещё детьми. Потом они жили, учились, создавали семьи, рожали детей. Ничего этого он не видел, не разделял с ними ни радостей ни горестей, а сейчас – «он скучал». «Ну, давайте знакомиться!» – ну конечно, перехватил, как всегда, инициативу, уверенный в том, что сейчас всё можно будет свести к светскому ритуалу. А может, так и надо. Сейчас протянет руку и скажет: «Мелихов», он всегда так представлялся.

– Мелихов.

Ага, она не ошиблась.

Первому папа протянул руку Олегу. Почему? Нет причины, просто он ближе стоял. Олег пожал протянутую ему ладонь и тоже назвался, разумеется, не по фамилии.

– Мелихов, Леонид Александрович.

Рукопожатие с Лёней. Крепкое, довольно официальное. В другой ситуации Лёня как-ниубдь пошутил бы, но сейчас промолчал, только назвав своё имя. Господи, ну зачем отец называет свою фамилию! Все и так знают, кто он. Хотя не стоит удивляться, привычка, ничего больше. Да кто его тут будет называть Леонид Александрович?

Папа смотрел на ребят, а они – на него.

– Пап, это твои правнуки: Миша, Настя, Женя и Наташа. Миша и Настя – Лилины дети, а Женя с Наташей – Маринины.

Дети жались друг к другу и не подходили. «Только бы он с ним сейчас не кидался. Только напугает». Нет, не бросился. Хорошо. Лиля предложила показать дедушке дом. Они вдвоём прошлись по столовой, гостиной, кухне, спустились вниз. Ира успела заметить на лице Олега недовольное выражение. Стол был накрыт, но садиться не приглашали, потому что дом показывали. Небось, и их дом придется ему показывать. В своих мыслях он называл новоявленного дедушку «он». В местоимении «он» было что-то отстранённое, нечеловеческое, и потому подходящее. Вот они снова вошли в гостиную. «Дедушка, у нас тут тоже камин». «Я вижу, я всегда мечтал о камине. Там у тебя внизу не доделано, я помогу», – видно, что дом отцу понравился, даже больше, чем он сейчас показывает. Не хочет обнаруживать телячий восторг.

За столом папа снова «вошел в старую воду». Оказавшись рядом с Настей и Женей, он принялся предлагать им закуски: «Ну, девочки, чего вам положить?» – надо же, девочки тоже дамы, а Миша – не дама, ему надо самому о себе заботиться. Олег, под папиным благосклонным взглядом, обслужил Марину, а Лёня, как обычно, о жене не подумал, и папино «Лилечка, что тебе положить?» прозвучало несколько демонстративно. Смотри, мол, как надо за дамой ухаживать. Папа пока не усёк, что поняв, что его учат жить, Лёня теперь назло не пошевелится ради Лили. Лиля предлагала дедушке креветки с жёсткими хвостиками, но он решительно оказался: «Не буду, я такое не ем». «Ну дедушка, ну попробуй», – Лиля настаивала. «Нет, я сказал, не буду!» – в папином голосе прозвучало нетерпение. Бутылка водки, большая, красивая, почти литровая, стояла около папы, и он с удовольствием ждал, что ему нальют первому. Лёня налил, Олег было заколебался, по потом поддержал компанию. Ирина с Мариной от водки отказались, а Лиля принялась пить наравне с мужчинами: «Пей, Лилечка, у нас в семье все женщины пили», – папа своими пьющими женщинами гордился. Ирина не выдержала: «Нет, пап, мама почти не пила». «Да, мама не пила», – отец сказал это так, что Ирине показалось, что что-то тут не так. Он вообще ни единого слова про маму пока не сказал.

Сначала за столом было немного нервно, и никто не расслабился, пока Наташу не уложили спать. Потом стало шумно, даже весело. От скабрезных шуток Лёня воздержался, хотя никто его об этом специально не просил. Обсуждали политику. Спорили. Дедушка принимал участие в дискуссиях, задавал вопросы, выражал своё мнение. Лёня называл отца Леонидом. Это было, с его точки зрения, максимально вежливо и уважительно. Подождите, Леонид, дайте мне объяснить… А как вы, Леонид, думаете?.. А как вы раньше?.. А что бы вы, Леонид, сказали, если бы?.. Ира видела, что обращение «Леонид» папе не нравится, его так никто не называл. Он бы предпочёл, чтобы ребята называли его по имени-отчеству. Олег пока никак к нему не обращался. «Напрягается, это понятно», – думала Ирина. В какой-то момент папа встал из-за стола и направился к пианино. Сыграет или нет? Нет, не стал. Интересно, почему? Раньше он не пропускал ни одного инструмента в гостях. Олег подошёл и стал наигрывать какие-то мелодии. «Как музыкальный фон в ресторане, – отметила Ирина, – Ему этого достаточно. Олег играет скорее для себя, а папа это делал на публику. Или я ошибаюсь?»

Подали чай, который папа не пил, и вскоре засобирались домой.

В постели Ирина спрашивала себя, всё ли прошло хорошо? Вроде, хорошо, без эксцессов, но как-то уж слишком обыденно, как будто в появлении деда не было ничего сверхъестественного. Хотя, может, дело было как раз в том, что событие было до такой степени из ряда вон выходящим, что никто не мог придумать, как держать уровень, о чём спросить? Нечего удивляться: если не знаешь, как себя вести, веди себя естественно. Вот они и старались. И всё-таки из-за папы атмосфера в гостях у Лили была другой, как будто пригласили кого-то чужого, при котором надо было не ударить в грязь лицом. Старались понравиться, и в то же время всем хотелось отстоять своё право быть такими, как всегда, а не лучше, чем они есть на самом деле. И, кстати, непохоже было, чтобы отец тоже напрягался, он как раз вовсе не старался всем понравиться. Таким он был всегда: лишь бы самому себе нравиться, а на мнение других ему наплевать. Интересно, а всё-таки, как ему семья показалась? Ирина решила спросить, но утром папа сам начал разговор про визит к Лиле:

– Ир, семья у нас замечательная. Дети называли меня «дед», и Мишка на нас похож. Замечаешь? – Так и сказал – «у нас».

– Когда они называли тебя «дед»? Я не слышала.

– А вот называли. Хорошие ребята. Я с ними подружусь. Увидишь.

– А с Лёней и Олегом? Подружишься?

– Не знаю. Не уверен. Как мы можем подружиться? Разница в возрасте, другой жизненный опыт. Они со мной настороженны.

– А ты с ними?

– Я? Ну что ты! Они теперь тоже с нами.

Ничего себе, «тоже с нами»! «Это ты, папа, тоже теперь с нами, а не они», – хотела сказать Ирина, но не решилась. Как он не понимает, что эти парни были здесь с ними последние десятилетия, что они все теперь полагаются именно на них, а он – умер давно, и его с ними не было в трудную минуту, а эти ребята были. Отцу следует это понять и научиться уважать других мужчин, даже если они ему во внуки годятся.

– Я должна тебе, папа, про них рассказать. Поверь, мне есть что.

– Ну, расскажи, я могу послушать, только лучше мне самому о них судить.

– Пап, ты и будешь судить. Они о тебе, кстати, тоже. Но ты же о них ничего не знаешь. Ты ни про кого ничего не знаешь. Даже про меня. Я тебе уже кое-что рассказывала, но прошло без малого тридцать лет, это много. Я тебе расскажу, а ты – мне.

Отец, только что охотно и оживлённо разговаривавший с ней о семье, теперь молчал, явно не желая говорить о «там» Но Ирина не сдавалась. Он обязан приоткрыть завесу своего ада, рая – что там у него было… она должна знать. Она прямо сейчас его спросит, хватит откладывать: