Библиотека. Повести

Второй же причиной того, что оазис продажной однополой любви остался нетронутым, как ни парадоксально, оказался Колибри. Дед увидел его случайно вечером у библиотеки. Женя вышел вместе с Владиком и, прощаясь, окинув быстрым вороватым взглядом окрестность, легонько чмокнул того в губы. И Дед вдруг возжаждал заполучить этого юношу себе. Он стал за ним следить и скоро понял, что Колибри – совершенно чистое неиспорченное создание и никакого отношения к мальчикам «порта» не имеет, что живёт он вместе с Владиком, и у них самые настоящие серьёзные отношения. А проще говоря, любовь. И когда Дед это осознал, то понял и другое, нечто новое для себя: ему не просто хочется Женю, а он в него влюблён. И был уверен, что достоин взаимности. А что же делать со счастливым соперником? При опыте и связях Деда вопрос в принципе решался легко. Скрепкин мог попасть в аварию, на него могли напасть бандиты, его можно было просто сдать ментам за содержание притона, вовлечение в проституцию, в производство и сбыт наркотиков. Но всё это было как-то не «по понятиям». Колибри сам должен был сделать правильный выбор. Хотя об этом пока ничего не знал.

* * *

Настя тоже обратила внимание на знакомого Владика Женю. Тот был такой забавный. Небольшого роста, шустрый и улыбчивый, он одним своим появлением благоприятно влиял на атмосферу читального зала. В его присутствии каким-то мистическим образом становилось хорошо. Да, есть такая категория людей, которым достаточно появиться, чтобы стало спокойнее, чтобы вдруг спало висевшее до этого напряжение, и те, кто ещё минуту назад хотели поубивать друг друга, находили причину повременить и даже, возможно, совладать со своим низким желанием. Колибри был таким. Хотя ничего особенного для этого не делал, был самим собой.

Каждый раз, размахивая сумкой с учебниками, он вольно вваливался в библиотеку и, бросив эту сумку на ближайший стул, кланялся, громко приветствуя присутствующих. Что заставляло тех, кого с улыбкой, кого с недоумением, оглядываться, а Вэвэ или Владик, как всегда, делали ему замечание. На этом ритуал заканчивался. Когда Колибри не грыз гранит науки, он с восторженно распахнутыми глазами болтал о чём-нибудь с Настей. Та безошибочной женской интуицией распознав, что у Владика ей ничего не обломится, вначале от скуки, а потом не без интереса обратила взор на Женю, которого Скрепкин представил как двоюродного брата и друга, поселившегося у него на время учёбы. Колибри, которому, несмотря на роман с Владиком, не могло не льстить внимание хорошенькой девицы, начал с ней всё более заигрывать, чем запутал до того абсолютно невинные взаимоотношения сотрудников библиотеки. Слава богу, хоть Вэвэ ни в кого не была влюблена, но, на беду, и та желала поучаствовать в регулировании их личной жизни. Она же ведь мечтала сосватать Настю за Владика, и никакой Женя, который вообще, может, безродная «лимита», в расчёты не брался. А Кравчук вместо того, чтобы, как хотелось бы Вэвэ, грамотно повести кампанию по завоеванию Скрепкина, повелась на всё более явное «охмурение» Колибри. Что не могло не поставить на повестку дня терзавший Владика вопрос: кто мог дать гарантию, что лживая и переменчивая человеческая природа не потеснит его образ в сердце Жени? И Скрепкин начал самым постыдным образом ревновать и даже мелочно придираться к Колибри. Тот же, верно догадавшись о причине такого поведения Владика, и зная, что страхи того беспочвенны, вместо того, чтобы просто объясниться, то ли из шалости, то ли по глупости продолжал кокетничать с Настей. А та, в свою очередь, всё больше принимала эти их отношения всерьёз.

Хуже всего было то, что эти безвредные божьи создания и не подозревали, что Дед Мороз уже пришёл и нашёл свою «Снегурочку».

* * *

Степан Андреевич припарковал свою «ауди» невдалеке от «мазды» Колибри и потянулся за сигаретой. Свою машину он любил, и любил управлять ею сам. Он давно прошёл этап, когда разъезжал с шофёром в окружении телохранителей и машин охраны. И совершенно сознательно от всего этого, вызывающего раздражение окружающих, отказался, поняв, что никакого выигрыша во времени эти кортежи не дают. А охрана лишь создаёт иллюзию безопасности. Доверяющий ей подобен ребёнку, который утыкается в ноги матери, прячась от воображаемого врага. Дед не сомневался, что, если кто-то захочет его убить, защитить его, кроме него самого, никто не сможет. Вопрос заключался не в том, насколько профессиональна или нет охрана, а в том, насколько сильна мотивация недругов. Если она окажется достаточной, то рано или поздно чьими-нибудь руками, неважно – профессионала или любителя, цель будет достигнута. Так зачем суетиться? Придя к такому фаталистическому заключению, он предпочёл не столько защищаться от врагов, сколько их не наживать. Но, если требовали обстоятельства, не отказывался и от войны. И вёл её жёстко. Но при этом всегда повторял своим бойцам, что всю жизнь играть мускулами и ухилятися (ему нравилось это украинское слово) от пуль бесперспективно. Надо заниматься каким-нибудь нормальным делом. Десять или одиннадцать классов были у всех, а значит, необязательно только уметь махать кулаками. Вон Билл Гейтс какое состояние нажил, а даже высшего образования не получил. Поэтому все его пацаны были пристроены при легальных делах, хотя он, конечно же, всячески поощрял посещение ими спортивных залов. В общем, был сторонником здорового образа жизни.

За годы, проведённые на зоне, Дед не только многому научился, но и многое понял. И многое в себе самом невзлюбил. Начиная с разукрашенного наколками тела. Особенно недолюбливал эти последние, в духе моды, художества в виде православных церквей с луковками и крестов. Слава богу, ему хватило ума оставить чистыми кисти рук и шею. И то случайно. Он тогда ещё только вышел из категории малолеток и, естественно, хотел поскорее стать таким, как все серьёзные люди. Но один старый вор ненавязчиво намекнул ему:

– Колоть себе на пальцах перстни или прочую дребедень – это всё равно что на воле ходить с плакатом «Смотрите все, я только откинулся».

Но даже и сейчас Дед страдал, что не может сходить в сауну с приличными людьми, и вынужден придумывать, что плохо переносит жар. Да и не каждая дама, или не совсем дама, а, так скажем, партнёр, приходили в восторг, увидев его во всей красе. Был, кстати, в этой нелюбви к наколкам и странный посторонний элемент. Дед родился в Тамбове, куда как русском месте, и вырос русским среди русских, хотя и носил украинскую фамилию. Уже, будучи авторитетом, неизвестно почему, в результате какого-то витка самоидентификации стал считать себя украинцем и всячески поддерживать бандеро-мазеповские националистические идеи Малороссии. Более того, некоторые из его наколок стали раздражать его не столько фактом своего существования, сколько православной направленностью. Дед, в принципе абсолютный безбожник, стал вдруг считать себя униатом, а значит, ни больше ни меньше, как подчинённым Папе Римскому.

Женя зацепил его крепко. Так крепко, что Дед сам себе диву давался. Как и собственному бездействию, отсутствию со своей стороны какой-либо инициативы. Всё-то про Колибри он уже знал, и про его мать, и непутёвую сестру, и про учёбу в университете, и, главное, про любовь с Владиком. Для завоевания Жени не видел никаких значимых препятствий. Мог просто грубо наехать и силой или шантажом добиться своего. Но ни о каком таком он и не думал. Деда замучили сомнения другого рода. Может, постарел. Или стал сентиментален. Не так уж много, в конце концов, на его жизненном пути попадалось людей, у которых всё было хорошо. Просто хорошо, и всё. Безо всяких заморочек. А Дед, похоже, увидел в отношениях Владика и Жени некую гармонию и не решался её нарушить. Он когда-то, давным-давно, ещё маленьким пацаном ездил единственный раз в жизни на море с родителями. Это был короткий, никогда больше не повторившийся в его судьбе момент счастья. Но отпуск кончился, и Стёпа, грустный, но счастливый, стоял на приступке в коридоре вагона, выглядывая в окно в ожидании отправления. А невдалеке, напротив, на лестнице перехода между перронами, стоял другой мальчик, постарше, и с любопытством его разглядывал. А когда Стёпа, переполненный любовью ко всему миру, ему улыбнулся, тот расчётливо и точно плюнул ему в лицо. И поезд тронулся. Этот плевок Дед так и продолжал на себе носить в течение всей своей жизни. Но с тех пор возненавидел тех, кто из зависти или ради собственной прихоти осмеливался нарушить принадлежащую другим гармонию или красоту.

* * *

Последнее время Женя заскучал. Долбить пособие Кабушкина по гостиничному менеджменту поднадоело, да и не было в нём, на его взгляд, ничего такого уж мудрёного. Знания давались Колибри легко, и можно было только пожалеть, что раньше никто не привил ему ни тяги к получению их, ни привычки учиться. Поэтому он, на лету схватывая суть, на уровне деталей начинал вязнуть и скучать и, не вникая в дальнейшие подробности, частенько предмет изучения бросал. По этой причине ему больше всего нравилось то, где результаты обучения сказывались быстрее всего, например, иностранные языки.

В личной жизни наступил период некоторого застоя. Чувства к Владику не изменились, но мужская сущность Жени начала протестовать против роли верного супруга при общем хозяйстве. Ему захотелось, чтобы в тихой гавани их взаимоотношений хотя бы иногда дул штормовой ветер, напоминая, что абсолютная стабильность бывает только в гробу. Шутки ради, он начал дразнить Скрепкина заигрыванием с Настей, а затем, хоть это и грешно, не мог не забавляться, видя, как тот вдруг заревновал. Что, к удовлетворению Колибри, несколько обострило и освежило их переживавшие застой отношения. Но и Настя не могла стать решением проблемы. Она была слишком близко, и рано или поздно ей пришлось бы понять, что никакого серьёзного интереса у Колибри к ней нет. И, вероятно, это её очень бы обидело. Женя не желал этого. Во-первых, потому что Настя ему действительно нравилась, а во-вторых, не хотелось ставить интересы бизнеса под угрозу из-за возникновения между партнёрами личной неприязни. Работая и дружа с геями, заподозрить, что совместное проживание Жени и Владика не просто любезность, оказанная одним кузеном другому, было не так уж сложно. Если женщины и так не очень любят соперниц своего пола, то, что же говорить о ситуации, когда «соперницей» становится мужчина. Жене вовсе не светило стать клином, вбитым между Скрепкиным и Кравчук.

* * *

Вечер был хмурый и промозглый, как и ничем не примечательный до него день. Владик припарковал машину рядом с домом и, бросив взгляд на окна квартиры, с облегчением вздохнул. Был виден свет, значит, Колибри дома. Через пару часов Скрепкину надо было отъехать на важную встречу, а пока ему хотелось немного покоя и отдыха, и он намечтал, что проведёт время с Женькой. Он позвонил в дверь раз, потом другой, но никто не открыл. Чертыхнувшись и подумав, что Колибри плещется под душем и ничего, как обычно, не слышит, Владик полез за своими ключами и, с минуту поковырявшись, открыл дверь. К его удивлению, из-под двери в ванную не выбивался свет, в квартире стояла полная тишина. «Спит он, что ли?» – подумал Владик и, аккуратно поставив, дипломат и повесив, стараясь не шуметь, плащ, неслышно двинулся в сторону спальни. Она была пуста. У Скрепкина сразу испортилось настроение. Этот поганец не только куда-то, не предупредив, смылся, но и так торопился, что не выключил свет. Владик плюхнулся в кресло и от скуки включил телик. Почти по всем каналам показывали очередные серии бесконечных сериалов. С досады цыкнув, Владик полез в бар и с неудовольствием отметил, что, как назло, и коньяк тоже кончился. Зато в холодильнике была водка, и, поколебавшись секунду-другую, Скрепкин направил свои стопы на кухню. Там, как-то неестественно свернувшись калачиком, в луже крови лежал Колибри.

Его грудная клетка, из которой торчал знакомый Владику его собственный кухонный нож, редко и вяло колебалась, вызывая появление изо рта неслышно лопающихся кровавых пузырей. Это был финал агонии. Женя был уже практически мёртв. Скрепкин на мгновение окаменел, затем бросился к Колибри. Он повернул его на спину, не замечая, что пачкается в крови, и приподнял его голову. Глаза уже были безжизненны. Чёрная волна безысходного горя начала неотвратимо обрушиваться на Владика, хотя какая-то часть мозга, захлёстнутая потоком пустых и суетливых мыслей, отчаянно сопротивлялась и отказывалась принять случившееся. Он зачем-то вытер Колибри окровавленный рот и тут же брезгливо бросил испачканное полотенце на пол. А затем вообще застыл как истукан. После нескольких секунд, а может, минут полной прострации, он, наконец, взял себя в руки и набрал номера милиции и «скорой помощи».

И те, и другие приехали довольно быстро с интервалом в несколько минут. Медики сразу заявили, что им здесь делать нечего, а криминальный труп – это дело милиции. Менты, проведя ни шатко ни валко необходимые процессуальные действия и опросив как-то в одночасье отупевшего и безразличного ко всему Скрепкина, не мудрствуя лукаво, забрали его, как главного подозреваемого, с собой. Не надо было им быть великими сыщиками, чтобы заподозрить в преступлении испачканного в крови человека рядом с трупом в квартире, не носящей следов взлома и проникновения посторонних лиц. Альтернативной кандидатуры у них не было, а опыт говорил, что первое впечатление, оно зачастую самое правильное.

Допрашивал Скрепкина следователь Безруков Вадим Иванович, откровенно равнодушный к своей работе немолодой служака, который, досиживая до пенсии, механически исполнял свои обязанности, доверяя интуиции и мнению оперов. Впрочем, у Вадима Ивановича это было даже не признаком равнодушия и эмоциональной тупости, а скорее проявлением пофигизма как некой защитной психологической реакции на сущность работы. Но при этом он обладал бесценным качеством. Стремлением, несмотря на обстоятельства, сохранить хотя бы подобие объективности. Он никогда не ставил цель посадить подозреваемого или, наоборот, отпустить с миром. Хотя, конечно, если на него давило начальство, особого сопротивления не оказывал, придавая делу, так сказать, соответствующее нужное направление. Но делать это не любил и случаи такие избегал, благо всегда находились коллеги, готовые на очень даже многое, включая фальсификацию, ради того, чтобы выслужиться перед начальством. Поэтому к подозреваемым, которых он прежде лично не знал и которые раньше не успели засветиться по криминальным базам, относился без предубеждения и, сам об этом не подозревая, соблюдал принцип презумпции невиновности. А не верить Скрепкину у него никаких оснований не было. История о том, что у него поселился на время учёбы друг, у которого, что не редкость, были далеко неидеальные жилищные условия, характеризовала Скрепкина только с лучшей стороны. Потерпевший и подозреваемый не были родственниками, никаких финансовых взаимоотношений, которые могли бы стать причиной конфликта, у них не было, а трений по работе вообще быть не могло. Один был студентом, а другой – библиотекарем. Никаких данных о злоупотреблении фигурантами дела алкоголем или наркотиками, как о распространённой причине бытовых преступлений, не было. И, если всё-таки не сбрасывать со счетов Владика как подозреваемого, то единственным логичным и даже очень древним мотивом конфликта между мужчинами, по мнению следователя, могла стать женщина, а проще баба, которую не поделили. И эта версия не могла не начать разрабатываться. Поэтому Безруков в первую очередь ждал информацию о личной жизни Скрепкина и Колибри и результаты дактилоскопической экспертизы орудия убийства.

Отпечатков пальцев на кухонном ноже не было. Его ручка была тщательно вытерта и, судя по следам пищевого жира, посудным полотенцем, которое было найдено рядом с телом. Тем самым, которым, как утверждал Скрепкин, он вытер Колибри окровавленный рот. И это отсутствие отпечатков естественным образом свидетельствовало в пользу его (Скрепкина) невиновности. Если, конечно, не принимать во внимание невероятную возможность наличия у того хитроумного и коварного плана, придуманного и осуществлённого, чтобы уйти от ответственности за содеянное. Мол, взял назло всем вам и вытер нож, убрав, таким образом, главную улику. А следы крови на одежде сами объясняйте. Он ведь не скрывал, что подходил к трупу и трогал его. Но в чрезмерную хитроумность нарушителей закона Безруков не верил. Он любил читать детективы и для забавы, тайно пользуясь их уроками, иногда пытался ставить себя на место преступника. Правда не для того, чтобы восстановить картину преступления и найти виновного. А, наоборот, Безруков искал наиболее безопасный путь совершить преступление, чтобы убедить себя, почему подозреваемый не мог этого сделать. В случае Колибри, априори предположив, что у Скрепкина есть мотив, он, опираясь на свой опыт, считал, что совершенно бессмысленно совершить убийство и тут же вызвать милицию, если не хочешь сразу явиться с повинной и покаяться. Убийце после совершения преступления, переодевшемуся и подчистившему за собой следы, куда логичней было бы смыться, чтобы потом засветиться в каком-нибудь людном месте, например, кабаке. И чем позднее бы он в дальнейшем «обнаружил» труп, тем крепче было бы его алиби. Хотя и такой сценарий был не без изъянов. Поэтому, мысленно предположив некую более безопасную для убийцы схему преступления, которой должен был бы руководствоваться не глупый подозреваемый, и не найдя объяснения факту, почему Владик сразу вызвал милицию, следователь склонялся к мысли, что тот скорее невиновен, чем виновен. Кстати, в квартире были найдены отпечатки и третьих, правда, неизвестных лиц.

* * *

Для библиотеки убийство Колибри и задержание Владика стали настоящей трагедией. Вэвэ теперь не расставалась с валокордином и ходила с опухшим от слёз лицом. Но, как ни странно, именно она проявила волю и, вспомнив, что у Скрепкина на белом свете никого, кроме бабушки, нет, задействовала связи сына и нашла Владику самого что ни на есть лучшего адвоката, правда дорогого. Как и следовало ожидать, ей и в голову не могло прийти, что Скрепкин может быть виновен, поэтому она встретила в штыки приход, как она выразилась, татаро-монгольского ига в лице азиатского вида опера из убойного отдела Игната Назырова. Тот, впрочем, привык к такого рода приёму, а, в принципе, вне пределов профессии был просто лапочкой для дам и своим парнем для мужчин. Но в данном случае встретились на реке Калке, то бишь территории библиотеки, лапочка-татарин и душка-русская. Разговор с Вэвэ Игната в целом позабавил, особенно, её горячая защита интересов Скрепкина, восхваление его личных качеств и, главное, бесконечные восторженные упоминания о его значительной и бескорыстной помощи библиотеке. Последний факт не мог не заинтересовать, и Назыров пометил себе на всякий случай выяснить происхождение денег Скрепкина, чтобы быть уверенным, что здесь не пахнет криминалом. Но, забегая вперёд, скажем, что в вопросе происхождения капитала Владика, Назырову ничего не обломилось. Официально деньги достались Скрепкину от безвестной старушки, очень дальней одинокой родственницы, тихо скончавшейся от рака желудка в хосписе. Откуда же было Назарову знать, что папаша Владика, не прилагая особого труда, разыскал в ближайших домах престарелых заброшенную, никому не нужную умирающую старуху, не подозревавшую, что отныне, кроме бесхозного дома-развалюхи в деревне, она стала обладательницей более чем крупного счёта в банке. И которая согласилась отписать своё движимое и недвижимое имущество мифическому двоюродному племяннику за несколько последних недель или даже месяцев более или менее нормальной человеческой жизни в хорошем хосписе.

Не удалось Назырову найти и никаких доказательств существования каких-либо разногласий и конфликтов между Скрепкиным и Колибри, которого библиотекарша, хоть и поверхностно, но знала лично как абонента и о смерти которого искренне сожалела.

А заплаканная Настя была даже красивее незаплаканной. И Назыров, нехорошо так говорить, хоть это и, правда, фальшиво изображая служебное рвение, образно говоря, присосался к ней, как пиявка. И то ему было интересно, и это… И адрес, конечно, он её выяснил, и телефон. Только толку от всего было ноль. Типичный случай, когда о покойном только или хорошее, или ничего… Да, он, Колибри, Насте нравился, они немного флиртовали, перемигивались, перешучивались. И что? Да, со Скрепкиным, подтвердила девушка слова Вэвэ, Колибри дружил. Да, даже жил у него. И что?..

Для Назырова это был очередной тупик, хотя Настя как нельзя лучше подходила бы на роль Елены Прекрасной, ставшей некогда причиной конфликта между мужиками. Игнат, конечно, понимал, что опрашиваемые или допрашиваемые им люди всегда частично врут или скрывают информацию, и считал это нормальным. И в разговорах с Вэвэ и Настей не увидел ничего такого, что выходило бы за рамки объяснимого желания не впутываться в историю или защитить свою частную жизнь.

* * *

Назыров не любил ходить на похороны, но куда деваться. Участие в них облегчало поиск круга знакомых покойного и других заинтересованных лиц. Поэтому он, зябко поёживаясь, стоял с двумя гвоздиками в реденькой толпе пришедших проводить Евгения Калибера в последний путь. Была какая-то крупная, базарного вида женщина средних лет с трагически закаменевшим лицом, видимо, мать. Рядом с ней, опираясь на руку полного, по виду насквозь пропитого мужика, тщетно пытавшегося проявить заинтересованность происходящим, стояла женщина помоложе с желтовато-чёрным старым фингалом под левым глазом, сестра Колибри. Её спутник курил сигарету, и Назыров механически отметил, что он правша, а значит, украшение под глазом спутницы, скорее всего, было подарком от него. Стояли сплочённой кучкой несколько молодых девчонок и парней из торгово-экономического университета, в котором учился Женька. Их лица не выражали скорби. Было, похоже, что они пришли из чувства долга, дабы «отмотать» и смыться. Временами они как бы незаметно подталкивали себя плечами и перемигивались, явно собираясь поскорей пойти и выпить за упокой души убиенного. Была группка людей посерьёзней и разного возраста, которые, в отличие от студентов, искренне сожалели о покойном и, как выяснилось, раньше работали с ним в ресторане. Была ещё пара-тройка людей непонятного происхождения, которые всегда почему-то оказываются на подобных мероприятиях. И, конечно, плачущие Вэвэ и Настя. А в отдалении, мрачно уставив взгляд в землю, стоял Скрепкин. Его только что отпустили из СИЗО, потому что адвокат сумел убедить следствие в отсутствии достаточных оснований для ареста. И, как бы, между прочим, намекнул, что и дело само по себе невыигрышное. Шума вокруг никто поднимать не собирался. Звёздочку за него тоже никому бы не дали. Так что, если б душа Колибри следила с небес за происходящим, то с удивлением бы обнаружила, что в соответствующих органах МВД поисками его убийцы особенно не парятся, и если дело ляжет «под сукно», никто волосы на себе рвать не будет. Да и начальники вдруг заговорили, что улучшение статистики раскрываемости вовсе не самоцель.

Впрочем, если отвлечься от чисто профессиональных интересов, то в реальности были не один, не два, а целых три человека, заинтересованных в поисках преступника. Первым был Скрепкин. Но он и сам ещё не полностью осознал свои чувства. А это были не просто суррогатные фантазии об очень или не очень кровавом сведении счетов, а холодное и прагматичное желание найти и убить виновного. Вторым, по соображениям далёким от юриспруденции, был Назыров, который был заинтересован в расследовании только потому, что положил глаз на Настю и хотел иметь легальную причину продолжать с ней отношения. И было очевидно, что торопиться в поисках он не собирался. Третье лицо также присутствовало на похоронах. Оно затесалось в ряды официантов и поэтому ускользнуло от внимания Игната. И этому лицу ох как хотелось встретиться с убийцей.

Утомительная процедура проводов человека в последний путь тем временем подходила к концу. Потихоньку и с плохо скрываемым облегчением провожающие начали расходиться. Игнат, отойдя в сторону, продолжал наблюдать, сосредоточив взгляд на Скрепкине и Насте. К его удивлению, Владик лишь на минуту подошёл к девушке и Вэвэ и, перекинувшись несколькими фразами, их оставил. Будто бы они посторонние и он даже не работал с ними. Выполнил, как принято, свой долг, сказал знакомым что-то приличествующее случаю, и всё. Потом Скрепкин подошёл к матери Колибри и что-то долго эмоционально и искренне ей говорил. Было заметно, что его слова явно дошли до безучастной в горе женщины, и она несколько раз ему благодарно кивнула.

Назыров полагал, что сотрудники библиотеки уйдут вместе, но этого не произошло. Скрепкин, на прощание, махнув рукой и не предложив дамам их подвезти, укатил куда-то по своим делам. Это вовсе не огорчило Игната. Во-первых, безразличное отношение друг к другу Владика и Насти убедительно свидетельствовало о том, что между ними ничего внеслужебного нет, а, следовательно, отпадал мотив ревности Скрепкина к Колибри из-за девушки. А во-вторых, что для сыщика было гораздо важнее, Назыров мог теперь вызваться подвезти Настю, правда, получив в нагрузку и Вэвэ.