Я тебя никогда не покину

У меня от такой наглости даже язык отнялся. И ноги. Рот у меня от удивления и возмущения стал открываться, а двери автобуса с той же скоростью – закрываться. И он медленно так тронулся и поехал. Неизвестно куда. Потому что автобус этот был не наш, и вообще на нём никаких надписей не было. И номера даже. «Мошка! Мошка! – только и успела я крикнуть второпях, – запомни адрес – улица Дружбы, дом номер три, квартира восемнадцать, спроси кого-нибудь, в этом доме ещё народный суд находится, в нём когда-то моя бабушка работала, народным заседателем, она справедливая была, и её за это очень любили все и даже отпускать не хотели, когда она увольняться решила, но она не могла иначе, потому что тогда дедушка заболел, и она в больницу санитаркой устроилась, да так там и осталась, а прабабушка у меня на конфетной фабрике работала, ей зарплату конфетами выдавали, у меня и сейчас вся комната обёртками от конфет обклеена вместо обоев, сам увидишь, как красиво…»

Автобус к тому времени уже скрылся за поворотом…

«Звала меня, что ли?» – услышала я тут люськин голос из кустов. «Теперь уже поздно. Васька твой на автобусе укатил. В неизвестном направлении». «То-то я смотрю издали – кто-то вроде него в автобус влезает. С кулём каким-то под мышкой. Обокрал, что ль, кого?» «Вот именно, обокрал. Меня. Деда моего украл, чтоб использовать его в своих подлых целях». «В каких целях-то?» – спрашивает Люська. «Поиск третьей составляющей смысла жизни», – говорю. «Да ну, что ты… Чтоб мой Васька… Да он к Кольке в Химки поехал, у того мама в Крым укатила. На месяц. Вот он там и ошивается. Поговорить-то им не с кем, вот деда твоего и прихватил для компании. Да ты не волнуйся, мы завтра туда поедем и заберём его…».

Автобус был почти пустой – поздний вечер, всё-таки. Васька плюхнул Мошку на сиденье и сам опустился рядом. Напротив сидели два подростка неопределённого возраста. Но нынешнее состояние васькиной души требовало определённости во всём. «Мужики! Вам сколько лет?» – рявкнул он без предисловий. «Че-четырнадцать…», – ответили они хором, слегка обомлев. «Обоим?» – не понял Васька. «Да, – пояснил тот, который опомнился первым, – Мы учимся в одном классе». «Слышь, дед, – обратился растерянный Васька к Мошке, – Ты видал такое? Один бугай, другой ему в сыновья годится, и оба в одном классе учатся. Дела…» «Ничего особенного, – отозвался Мошка откуда-то из-под лавки, – Может, один из них по два года в каждом классе проучился, а то и больше – такие случаи на каждом шагу бывают». «Ничего я не учился по два года, – обиделся бугай, – Просто я спортом занимаюсь, а брат мой – нет». «Так вы ещё и братья? – продолжал удивляться Васька, – Двоюродные, что ли?» «Да нет, почему – двоюродные, родные». «И папа у вас один?» «И папа и мама у нас общие. Я же вам говорю – я качаюсь, наращиваю массу». «А мне некогда массу наращивать, я стихи пишу», – вставил тут, наконец, словечко второй подросток. «Стихи? – уважительно произнёс Васька, – Об чём?» «О жизни, естественно. Вот недавно закончил поэму под названием «Нет выхода». Заострил, так сказать, вечную тему. Хотите, прочту?» «Валяй, читай», – разрешил Васька великодушно.

Тут автобус качнулся, бумкнулся обо что-то железное, захрустел и остановился. «Остановка следующая!» – объявила невидимая тётя холодным тоном. «Вы выходите?» – поинтересовался Васька у подростков. «Нет, нам до конечной». «Мы тоже не выходим. Хозяйка! Заводи свою колесницу, поехали дальше!» «Читай свою поэму, – встряхнул Василий брата-интеллектуала, вцепившись ему в лацкан пиджачка, – Даёшь пищу для ума и сердца!»

«Нет выхода!» – объявил тот и, привстав в трясущемся автобусе, попытался лихим движением закинуть правую полу пиджака за левое плечо. Эксперимент не удался, но это нисколько не смутило автора.

«Нет выхода, выхода нет, – продекламировал он, —

Из двери метрополитена,

Прощайте родимые стены

И сытный горячий обед.

Нет выхода, выхода нет,

Земные создания тленны,

На берег Луары и Сены

Не выйдет уж больше поэт.

Нет выхода, выхода нет,

Душа моя – голая сцена,

Порывы её драгоценны,

Но снова не куплен билет.

Нет выхода, выхода нет

Из двери метрополитена,

Напрасно дымятся мартены,

Труда нам рисуя портрет…»

«А разве они дымятся? В них, м-м-м-м, насколько я знаю, огонь горит, а вот насчёт дыма…», – не выдержал тут скурпулёзный Мошка. «Нет дыма без огня, дедуля… Или огня без дыма… В общем, их нету друг без друга», – вступился сам за себя автор. «Огонь и дым отечества нам сладок и приятель», – поставил точку в этом философском споре Васька.

«Остановка следующая после следующей!», – объявила тётя уже совсем ледяным тоном. «Ой! Мы ж выходим! – толкнул Васька Мошку в плечо, – Спасибо вам, пацаны, за компанию! Особенно мне про душу там, у тебя в поэме, понравилось – душевный момент!» – провопил Васька разномастным подросткам и, сдёрнув Мошку со скамейки, выскочил вместе с ним в закрывающуюся дверь.

Там был город. Вдоль улицы стояли дома живописными стройными рядами. И каждый выделялся на фоне вечернего неба белым прямоугольником. «М-да-а-а-а, – многозначительно заметил Мошка, – Хотелось бы встретиться с отцом-основателем, так сказать, сесть, поговорить…». «Кто строил, что ли? Это невозможно, – ухмыльнулся Васька, – он на Канарах нынче отдыхает. Это такие острова, откуда канарейки к нам прилетают. Слыхал, может?».

Разудалой походкой Васька устремился к одному из белых прямоугольников (можно было подумать, что наугад, но, видимо, он каким-то образом умел опознавать среди множества домов нужный ему. «По расположению небесных светил», – подняв палец кверху, высказал вслух свою догадку Мошка. Васька этого, к счастью, не услышал, так как уже яростно вломился в подъезд и, пританцовывая, поднимался по лестнице, напевая что-то бодрое и оптимистичное.

Мошка семенил следом. Перед одной из одинаковых коричневых коленкоровых дверей Васька резко затормозил, так что Мошка воткнулся носом в его широкую спину. Ударом ноги открыв дверь, Васька всыпался в маленькую прихожую, плавно переходящую в кухню. «Садись», – кивнул он головой в сторону единственной целой табуретки, и Мошке ничего не оставалось, как выполнить это указание. «Я сейчас», – буркнул Васька и исчез в коридоре. Послышался какой-то скрип, похоже, Василий начал доскональное обследование холодильника. Мошка устало моргнул своими маленькими глазками и, чтобы не заснуть, стал энергично оглядываться по сторонам, вертясь на табуретке, как на своём любимом пеньке. Кухня была самая обычная – стол, плита, кран с водой, несколько горшков с цветами на подоконнике.

«Что же нам делать, Гимнокалициум Маркович?» – услышал вдруг лесовичок тихий шелест со стороны окна. «Я же просил Вас, Гортензия Львовна, не стоять так близко к краю, это очень опасно. Почему в этом доме никто ко мне не прислушивается? Мы и так очень рискуем, находясь здесь». «Да, это верно. Смотрите, Васька ещё одного привёл! Небось, уже приняли на грудь, сейчас догоняться станут, пока Колька шляется неизвестно где». «Васька этот в прошлый раз до того допился, что Розочкиной чисто вымытой головкой занюхивал», – всхлипнул ещё кто-то в самом углу подоконника. «Скажите спасибо, что не закусил, Маргариточка Юрьевна. Вот мне хорошо, я всесторонне колючий, меня попробуй тронь! Занимаюсь самосовершенствованием – голодание, тренировки на выносливость. Давно вам говорю – вооружайтесь душой и телом, обеспечивайте себе тылы. Но ко мне здесь никто не прислушивается. Даже упражнений на равновесие, обычной зарядки никто не делает. Не говоря уже о закаливании. А ведь мы на самом сквозняке стоим, окон здесь не закрывают. Гортензия Львовна, голубушка, ну хоть не о себе, так о Розочке подумайте, какое у неё будущее? Прозябать здесь на холодном ветру? Ей ведь уход нужен, тепло». «Да, всё верно, но ведь и тепличным растением её воспитывать не хочется, пусть узнает жизнь со всеми её тяготами и проблемами». «И это говорит родная тётушка!» «Тс-с-с-с, сюда идут!»

На кухне появился Васька с початой бутылкой какого-то зелья в руках. «Ну что, за знакомство?» – сказал он, нетвёрдой походкой продвигаясь к столу. В это время с подоконника то ли сбитый неловкой рукой, то ли оттого, что стоял недостаточно надёжно, рухнул горшок с большим лопухом и разбился вдребезги. «Ой, ты, мать честная, – дёрнулся Васька, – Любимый лопух тёти Сони! И как же это я так, а? Вроде, аккуратно шёл, по струне. Я сейчас уберу, ты сиди», – и направился за веником куда-то вглубь коридора. «Семёныч пытался покончить с собой, Семёныч… – зашелестело вокруг, – Нервы не выдержали у старика…» Шум разрастался, накатывая сплошной волной. Мошка прижал уши к голове, а голову втянул в плечи, но это не помогло. Тогда он подпрыгнул несколько раз на своей табуретке, а потом сорвался и пулей вылетел на улицу. Некоторое время Мошка бежал, не разбирая дороги, через какие-то кусты и гаражи. И остановился только тогда, когда в поле его зрения возникло что-то более или менее знакомое по очертаниям – а было это не что иное, как гриб – не настоящий, естественно, а деревянный – грибок-зонтик над детской песочницей.

Мошка остановился и устало опустился на край песочницы, посидел так с минуту, покрехтывая и оглаживая бородёнку, да так и прилёг, засыпая на деревянном бортике. «Эй, дед! Ты чего тут разлёгся?» «А? Что?» – не понял спросонья Мошка. Уже было светло – солнце светило вовсю. «Поднимайся, поднимайся, говорю! Тут нельзя спать, тут детское учреждение – сад».

Мошка принял сидячее положение и окончательно разлепил глазки – перед ним возвышался дядька весь в синем с круглым румяным лицом, на котором имелись усы. «Старший сержант Чарвоненко, – представился синий, – Позвольте ваши документы». Дед Мошка скукожился чуток, но не стал особо размышлять на тему – что это такое – документы, поскольку у него вообще ничего с собой не было. «Нету, значит, документов», – уточнил синий. «Получается, что так», – подтвердил Мошка. «Тогда пройдёмте в отделение». Мошка покорно встал и поплёлся за синим.

В отделении завтракали и травили анекдоты, а также делились случаями, имевшими место быть в ночное дежурство. «Представляешь, – рассказывал один тощий парнишка другому, постарше и посолиднее, – вызвала меня одна бабулька, говорит, мол, сосед у неё жулик. Я спрашиваю – „Он, что, у вас украл что-нибудь?“ Она отвечает: „Нет, он не у меня, у государства украл. Он по ночам с сахарозавода сахар ворует“. Я говорю: „Вы его что, застукали за этим занятием, что ли? Откуда знаете?“ А она: „Разрешите показать Вам всё с наблюдательного поста“. Ладно, вышли мы на балкон, – а балкон этого соседа рядом, через стенку. Вдруг, вижу, с него взлетает туча. Приглядываюсь, а это не туча, это целый рой пчёл. „Видите, – бабка говорит, – на сахарозавод полетели. И так каждую ночь. А потом сахар в мёд перегоняют – и всё шито-крыто. Представляете, сколько он убытков заводу нанёс за год?“ Что мне было делать? Не арестовывать же пчёл! Сделал им на первый раз строгое предупреждение».

«Эй, Чарвоненко, кто это с тобой? – всполошились тут все, как только Мошка с милиционером появились на пороге, – Опять бомжуют на твоём участке?» Кое-кто поднялся, чтобы подойти поближе и рассмотреть чудного деда. Тот наивно улыбался и подмаргивал рыжими глазками. «Ой, новенький! – послышалось вдруг из левого угла визгливое женское хихиканье, – Да какой милашка! Волосы до попы, что, архиерей, что ли, какой?» Мошка повернулся в ту сторону, откуда неслись реплики, и увидел железную клетку, а в ней трёх девиц с ярко раскрашенными лицами. И очень весёлых. «Странные порядки в городе, – поразился Мошка, – цветы в доме в горшках растут, кикиморы вместо того, чтоб в болоте нежиться, в клетке томятся…» «Э! Э! Дед! Какие такие кикиморы? Это кто здесь кикимора?» – взвилась одна из обитательниц клетки. «Ты тут не выражайся, – вмешался Чарвоненко, – Не в лесу, всё ж таки, находишься. Садись на табурет. Будем протокол составлять». Мошка покорно опустился на табурет напротив стола, за которым восседал синий.

– Фамилия, имя, отчество.

– Что? – не понял Мошка.

– Зовут как? – уточнил Чарвоненко.

– А-а-а… Мошка… То есть, Тимофей.

– Работаем кем?

– Так лесовиком, стало быть, работаем. Соблюдаем, так сказать, порядок и всякое такое.

– Лесничий, значит.

– Ну, лесовик я, то есть, хозяин леса…

– Что делаем в городе?

– Так ведь кикимора-то… Послала кикимора-то за сахаром.

– Это что? Я же просил – не выражаться. Вы о ком? Жена, что ль, ваша?

– Подруга, стало быть.

– Ясно. Гражданский брак.

– Как Вы говорите?

– Слушай, дед, а что у тебя волосы такие длинные? Ты что, хиппи, что ли?

– Волосы? Так ить растут. А когда живёшь в лесу…

– Значит, всё-таки, БОМЖ!

– …да ещё сидишь весь день на пеньке… – продолжал Мошка.

– Вдобавок, ещё и наркоман! Нет, вы послушайте! – восторгался Чарвоненко, – Коноплю знаю, мак тоже, но вот чтоб сидеть на пеньке! Это что-то новенькое!

– …волосяной покров необходим, – закончил свою мысль лесовичок.

– Для чего?

– Для тепла, знамо дело.

– Вот с этого всё и начинается, вся преступная деятельность – накурятся, нанюхаются пеньки разной да конопли и начинают совершать противоправные действия, – констатировал Чарвоненко, – Прочитайте протокол и распишитесь!

– Что будем делать с ним? – кивнул тощий в сторону деда.

«Давайте его к нам, мальчики? – завыли девицы из клетки, – Уж мы его приголубим». «Я что, по вашему, сатрап какой, изверг роду человеческого? Да я бы вам и пса бездомного, не то, что человека, не доверил. Дадим ему статус беженца и пусть себе катится на все четыре стороны». «А-а-а… нельзя мне вместо этого статуса взять сахару, ну, того, что кикимора моя просила…, а?», – скромно поинтересовался Мошка. «Ишь ты, какой ушлый дед попался. Ему статус беженца дают, а он ломается! У нас тут люди годами ждут такой манны небесной! Томятся в застенках, понимаешь!» – разъярился неожиданно тощий, схватил Мошку за шиворот костлявой рукой и вышвырнул его вон.

Мошка летел. Летел по небу. Летел быстро, но с оглядкой, успевая увернуться от встречных самолётов и птиц.

А внизу развернулась Земля со всею своей сказочной красотой! Какая она была хорошенькая в этот утренний час! «Как ребёночек!» – подумал Мошка. На этой мысли он стал вдруг резко терять высоту и снижаться над лесом. Снижался, снижался и… шлёпнулся… прямо в болото.

«Ой, что это?» – высунулась тут из тины сонная ничего не понимающая кикимора. «Кикимора! Родная! – завопил дед Мошка как ненормальный, – Ты ж моя красавица! Самая кикимористая из всех кикимор! Я тебя обожаю!»

«Я люблю тебя, как Солнце любит Землю и цветы!» – заголосил Мошка утренним петухом и стиснул кикимору своими мохнатыми лапами так, что у неё всё забулькало внутри.

«Видать, права была моя бабушка, – только и проскрипела она, – Стоит мужика послать… куда-нибудь, как он тут же вспоминает, как сильно он тебя любит». «Ой! – хлопнул себя по лбу Мошка и выпустил при этом кикимору из объятий, – Я ж тебе сахару-то не принёс!» «Больно он мне нужен, твой сахар. Он, вообще, говорят, вреден для здоровья кикимор». «Да? А я думал, тебе сахару не хватает для счастья». «Ох, и странный вы народ, мужики! Внимания мне не хватает, внимания! И любви!» «А разве я не…», – начал было Мошка. «Да, – согласилась кикимора, – да. Но ты сказал мне об этом сегодня впервые за триста лет».

СКАЗКИ ПРО ВЕДЬМУ ЛИЗУ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Господин N из города N стоял на станции N в ожидании поезда, следующего из пункта А в пункт Б. Он тосковал и думал о том, как легко его жена изменила ему с его лучшим другом. Думая так, он всё ближе и ближе подходил к краю платформы.

Жизнерадостный усатый машинист остановил поезд на станции, предшествующей той, на которой ждал его господин N. Он не торопился и, на сей раз, не зря.

Ведьма Лиза, слегка прихрамывая то на левую, то на правую ногу, подбежала к открытым дверям вагона и с трудом протиснулась вовнутрь. С большим трудом!

Толпа, как пружина, попыталась вытолкнуть её обратно наружу, но тут двери вагона закрылись, и поезд тронулся.

Ведьма Лиза поправила платок у себя на голове, при этом на мизинце её левой руки сверкнуло маленькое серебристое колечко в форме змейки. «Пройду-ка я в серёдку», – сказала она вслух как бы самой себе, при этом поезд слегка дрогнул и покачнулся на полном ходу, а пассажиры машинально схватились за поручни, создав таким образом проход к центру вагона.

Лиза стала энергично пробираться сквозь толпу, таща за собой плетёную авоську, набитую бог знает чем. Наконец, она угнездилась между двумя полными дамами. В кошёлке одной из дам сидело некое существо, волосатая круглая морда которого торчала наружу. Существо это при ближайшем рассмотрении оказалось всего лишь собакой. Сзади на Лизу напирали несколько молодых людей, увлечённо и громко обсуждавших последствия вчерашней пирушки. «Ну и молодёжь нынче!» – проворчала себе под нос Лиза.

Господин N высунулся за край платформы и вытянул шею, вглядываясь вдаль. Но поезда всё ещё не было видно. В воздухе висела лишь почти неуловимая вибрация, предвещавшая скорое его прибытие.

Машинист лихо подкрутил усы и улыбнулся, представив, как, отъезжая от следующей станции, подмигнёт какой-нибудь красотке из провожающих.

«Апчхи!» – чихнула ведьма Лиза. Поезд опять тряхнуло. Теперь чуть сильнее, чем в первый раз.

Пассажиры удивлённо переглянулись и уже не переставали держаться за поручни.

«Палёным попахивает, – пробормотала Лиза, слегка поведя носом, – и что им неймётся?»

«А у тебя шалик больсе», – пропищал тут кто-то снизу, с сидячих мест. Лиза огляделась. Сзади, на лавочке, сидели два ребёнка-близнеца лет трёх и держали в руках одинаковые воздушные шарики. На головах у близнецов были совершенно разные, но оба ужасно нелепые вязаные чепчики. Всё остальное у них было одинаковое – лица, одежда, даже, как уже было сказано, воздушные шарики, которые они активно теребили и мучили.

Чепчики были разные вовсе не для того, чтобы мамаша могла по ним отличить своих чад друг от друга (ибо матери и так легко с этим справляются). Дело было в уникальности чепцов, поскольку повторить подобный шедевр вряд ли под силу нормальному здравомыслящему человеку.

«Так-так, – эти, значит, одинаковые, а с чепцами не вышло», – пробубнила Лиза себе под нос.

«Трах!» – раздался ужасающий хлопок. У одного из близнецов лопнул в руках шарик.

Господин N ещё раз выглянул за край платформы и увидел вдали крошечную точку – приближающийся поезд. «Ну вот и всё», – сказал он равнодушно неизвестно кому.

Машинист продолжал грезить о стройных белокурых девицах, машущих белыми шёлковыми платочками вслед отъезжающему поезду.

Близнец – обладатель лопнувшего шарика – на минуту перестал дышать и изумлённо смотрел на свисавшую с его ладони рваную тряпочку. Потом он очнулся и разразился горькими-прегорькими рыданиями, роняя крупные, величиною с грецкий орех, слёзы!

Второй близнец, чей шарик остался цел, посмотрел на брата и, видимо, из солидарности, тоже расплакался. Это обстоятельство так удивило первого, что тот мгновенно замолчал, а слёзы на его щеках моментально высохли.

И тут собака, до этого спокойно сидевшая в сумке одной из двух полных дам, издала некое подобие лая! Похожее больше на чириканье воробья. Все пассажиры одновременно замолчали. Даже молодые люди, до этого оживлённо болтавшие между собой, на минуту примолкли, слушая, как собака вдохновенно выводит свою трель.

Господин N, увидев, что поезд приближается, примерился.

Сказав: «Будь что будет!» – он набрал в грудь побольше воздуха и приготовился спрыгнуть вниз на рельсы.

Машинист поезда к тому времени довольно далеко зашёл в своих грёзах о блондинках.

«Ну всё, хватит, стой!» – воскликнула ведьма Лиза и топнула ногой, весьма возможно, отдавив кому-то пальцы ног или пятки, ненадёжно упрятанные в башмаки.

Машинист, движимый необъяснимым порывом, резко нажал на тормоз.

Поезд сильно тряхнуло. Сначала вперёд, а потом чуть слабее – назад. Наконец, он остановился.

Пассажиры посыпались друг на друга, как спелые сливы с дерева.

«Да что же это? – вполголоса испуганно переговаривались они, – Это ведь уже в третий раз».

В мире повисла пауза.

«Да что это я? – подумал господин N, выдохнув из лёгких воздух, – что это я, в самом деле? У меня-то ведь тоже есть любовница и, притом, уже очень давно. Пойду-ка я домой», – и отошёл от края платформы, теперь уже окончательно. Спустившись вниз по лестнице, он пошёл, насвистывая, в сторону домов, белевших на горизонте.

«Да что это я? – подумал машинист, – с чего это я затормозил вдруг?»

«Уважаемые пассажиры! – объявил он по радио, – Прошу прощения за доставленные неудобства, сейчас поезд будет отправлен».

И поезд тронулся!

«Ну, наконец-то! – проворчала ведьма Лиза, – А то так никогда никуда не доберёшься! Впору приводить в порядок свою старую метлу!»

Тут злополучный поезд наконец подъехал к станции, его ещё раз напоследок тряхнуло, и он остановился. Двери вагонов открылись, и все пассажиры, облегчённо вздохнув, поспешили вырваться на свободу.

Ведьма Лиза вышла вместе со всеми, прошла, прихрамывая то на правую, то на левую ногу, вдоль всего состава и внезапно элегантно растаяла в воздухе, успев игриво подмигнуть машинисту, которому она показалась шикарной длинноногой блондинкой.

После исчезновения Лизы ещё какое-то время слышалось её добродушное ворчание: «Да что это я, в самом деле? И с каких это пор я взялась помогать людям?»

СЕРЁГИНА ЛЮБОВЬ

Серёга работал в мастерской по ремонту всякой всячины. Ловким движением руки он мог превратить сломанный зонтик в набор вязальных спиц, а старую кожаную куртку – в одиннадцать с половиной кожаных ремней. В общем, Серега был типичный «мастер на все руки».

Мастерская по ремонту всякой всячины состояла из двух смежных комнат. В одной из них находились швейная машинка и паяльник. Ими заведовал сам Серега. А вот в другой стоял новый копировальный аппарат, с которым управлялся некто Михалыч – высоченный грузный детина неопределённого возраста, голосом зычный и слухом чуткий.

Поскольку Серега обитал в ближайшей ко входу в мастерскую комнате, то и посетителей принимать выпало именно ему. В это время Михалыч блаженно спал и видел сны, выводя носом замысловатые трели в комнате по соседству. Но… стоило прийти человеку, желавшему сделать копию какой-нибудь очень важной (или совсем не важной) бумаги, как Серёга произносил вполголоса заветное «Ми-ха-лыч», и тот вырастал как из-под земли, без малейших признаков заспанности на лице, словно и не думал отвлекаться от дела всей своей жизни, а караулил под дверью, прислушиваясь к любому шороху и скрипу.

Делом всей жизни для Михалыча было ксерокопирование. И неспроста. Именно на этом незамысловатом процессе держался весь их с Серёгой совместный бизнес. Ибо…

Ибо, не будь у них копировального аппарата, они бы давно уже прогорели.

Посудите сами. Не так уж много найдется на свете желающих переделать свои зонтики в вязальные спицы, а если таковые и найдутся, то, скорее всего, это седовласые пенсионерки, с которых взять за это деньги не придет в голову даже самому алчному человеку.

Я не говорю уже о кожаных ремнях, получившихся из кожаных курток, ведь, скорее всего, это причуда одиноких женщин с малолетними детьми, пожелавших таким образом хоть как-то отомстить бросившему их супругу.

Неудивительно поэтому, что Серёга, несмотря на свой далеко не юный возраст, все ещё не был женат. Он не удостоился внимания ни одной из представительниц прекрасной половины человечества. А сам он был слишком застенчив, чтобы решиться завязать знакомство.

Но! Однажды произошло чудо…!

…Случилось так, что у ведьмы Лизы сломался её любимый сиреневый в чёрных пауках зонтик. Лиза, хоть и была волшебница со стажем, но такими мелочами, как починка зонта, не занималась. Поэтому, она отнесла его в мастерскую.

«Зонт расцветкою сиреневый в чёрный паук, – заполнял бланк заказа Серёга, – ремонт и замена некоторых деталей».

«Сколько будет стоить?» -поинтересовалась равнодушно Лиза. Равнодушно, ибо она, как никто другой, знала, что деньги – это самое меньшее, чем можно отблагодарить человека.

«Стоить?» – Серёга поднял на неё рассеянный взгляд, и очки его сползли вниз, к кончику носа, от удивления.

Соглашусь, вид у старушки был далеко не парадный по нашим, весьма скудным людским понятиям. Она была закутана в свой любимый старый клетчатый плед, а чтобы он не упал, – обвязана нитями дождика – не того, которым украшают новогоднюю ёлку, а самого настоящего осеннего дождя.

Если подойти к делу формально, вид у неё был плачевный, как у мокрой курицы…

«Нисколько не будет стоить», – ответил на её вопрос, краснея, Серёга и отвёл взгляд.«Бедная женщина! Ей совсем нечего надеть! А ведь зима уже не за горами! Надо посмотреть на нашем складе материалов – может, выйдет из чего-нибудь сшить ей пальто?»