Дорога к родному дому. Рассказы

Поезд остановился. За окном вместо луны размыто засветились огни перрона и Дана кивнула на дверь:

– Может, снова выйдем?

И вышли. Прошлись, остановились над клумбой, от которой исходил тонкий пряный аромат каких-то невидимых нам цветов.

– Какой удивительный аромат! – Она глубоко вдохнула, закрыла глаза. – Не знаю, как у тебя, а у меня обоняние сильное и часто доставляет столько неприятных минут!.. когда чем-либо… а вот когда так, как сейчас… (Ещё раз вдохнула.) И Антон знает об этом, поэтому и дарит цветы… Ну да, он, мой муж, который тогда, на мосту… О нет, далеко не сразу мы… В тот вечер я призналась ему, что идти мне некуда… Нет, не всё рассказала, да он и не расспрашивал, а просто отвёл меня к матери и сказал: «Принимай, мама, новую квартирантку.» И я стала у неё жить… Нет, что ты! Жила квартиранткой, а с Антоном стали встречаться, ходить в кино… Да, потом всё же рассказала ему о Тольке, и знаешь, он еще чаще стал говорить мне что-то приятное о моей внешности, характере и даже привычках, а через полгода предложил «руку и сердце», сказав при этом: «Только давай еще немного подождём, хочу поднакопить денег и купить квартиру.» (Услышали объявление об отправлении поезда, направились к вагону.) Да, ты права, мой Антон разумный человек, но вот что меня последнее время мучило, возвращая в то самое прошлое, о котором я тебе уже говорила.

И снова сидим за столиком, но она пока молчит, словно заново обдумывая то, что хочет сказать.

– А мучило вот почему. (При скупом свете купе показалось, что глаза её стали совсем чёрными.) Ни-икак не находила ответа на вопросы, которые с некоторых пор стала себе задавать: ну почему так обречённо подчинялась Толе, почему так безропотно принимала его слова: ты некрасивая, ты глупая, тебя не будут любить, кому ты нужна такая… Почему? Может, ответишь?.. Да, да, может и родители не так воспитали… ага, слишком подавляли, было такое, а потом еще и Толька… (Она грустно улыбнулась, но выпрямилась, стряхнула улыбку.) И всё же, когда я выкрикнула ему: «Я себе нужна, себе!» поняла… вернее, не столько поняла, сколько почувствовала, что от всего этого могу стать безразличной не только к себе, но и ко всему, а это значило совсем потерять себя. И мой Антон тоже увидел это во мне, поэтому стал говорить совсем другие слова, чтобы поверила в себя. (Заглянула в стаканчики.) Так давай – по последнему глотку за то, чтобы… (Как же светло улыбнулась!) Чтобы с нами рядом всегда был хотя бы один человек, который поверит в мои… в твои силы и поможет выбраться из любой мучительной ситуации! Согласна?

– Да, конечно, моя лунная богиня. (Допили коньяк, взяли по дольке шоколада.) Рассказанное тобой очень интересно и будит размышления, которые… А, впрочем, хватит размышлений, пора спать. – Встала, взглянула в темноту окна: – Смотри! А луна-то стала еще ярче!

– Ой, и впрямь! – И снова та же улыбка. – Только жаль, что опять уплывает от нас.

– Вправо уплывает, – почему-то прозаично пояснила: – А значит, наш поезд поворачивает налево. – Но тут же спохватилась: – Ах, Дана-Данута, не огорчайся! Будет для тебя еще много лун таких же больших и ярких! А как же иначе… для богини луны?

P. S.

Через месяц она позвонила:

– Слушай… – и помолчала: – Вот, смотрю на такую же луну, как тогда, в поезде, и вспоминаю, как мы с тобой… И захотелось извиниться… А вот за что. Ты уж прости меня, что тогда вдруг выплеснула на тебя наболевшее… Да нет, не успокаивай, я знаю, как это бывает… Кстати, а луна и сейчас висит прямо передо мной, и такая красиво-загадочная!.. Так вот, вроде бы и стараешься не переживать за чужие беды, но зачастую они так входят в сердце, что потом… Согласна? Вот поэтому и прошу прощения, что эгоистично обременила тебя своим… тем, что не давало покоя. (Помолчала на том конце связи и почему-то я живо увидела её миную улыбку.) Но благодарю, что, выслушала, что почти освободила меня от того, что мешало жить.

И я, чтобы случайно не обронить неискренних слов, просто приняла её извинение, – значит оно ей необходимо! – ибо давно поняла: мы, люди, словно сообщающиеся сосуды, и если тот, кто рядом переполняется, то надо подставить… принять от человека какую-то часть того, что мешает ему жить, – пусть ему станет от этого хотя бы немного легче. Да и не только ему.

Закланные Зоной

Прихожу сюда часто, и почти каждый раз… да нет, без «почти», а каждый раз не могу избавиться от чувства, что здесь, под старыми клёнами, соснами и липами я не одна, – кажется, что надо мной парят души тех, кто лежит… кто был расстрелян в этом месте при освобождении моего города в сорок третьем. И всегда стараюсь с минуту постоять у скромного обелиска из черного мрамора со скорбной маской, а иногда опустить и несколько цветков из нашего общего двора, квадратом раскинутого меж серых пятиэтажек. А еще в нескольких метрах от обелиска, на краю оврага «Верхний Судок», что примыкает к роще, возвышается тёмный гранитный крест, и когда красные закатные лучи подсвечивают его, то вспыхивает чувство… Нет, не понять и не передать словами этого мистического ощущения, а поэтому замолкаю. Но сегодня не пойду в рощу, а перейду в сквер, который как раз – напротив, и сквер этот разбит относительно недавно в память жертвам Чернобыля9 Ах, Россия, Россия, как же много скорбных корней уходит в землю твоей памяти!

День солнечный, тёплый! Но уже оранжевые листья – на дорожках, да и клёны, липы рыжеют. Как же контрастируют их увядающие, но еще яркие уборы с изумрудом травы! Ляпота! Но мало кто видит эту красоту. А, впрочем, здесь всегда мало людей, только у памятника иногда кто-либо посиживает. Талантливый памятник этот треснувший земной Шар, тревожные мысли пробуждает… Может, и вон тот мужчина, сидящий напротив него, думает так же? Опустил голову, а рядом на скамейке – красные гвоздики и три розы… и все почему-то разные. Странно. И почему три? Ведь обычно принято приносить чётное количество, да и почему не возложил сразу? Но кажется, он смотрит на меня… и так упорно. Встал, шагнул навстречу:

– Ты?..

– Ой, – от неожиданности даже вздрогнула: – Антон?

– Ну, здравствуй, здравствуй. Как же давно не виделись! Но ты почти не изменилась. Всё такая же…

– Ладно, ладно, не надо комплиментов, лучше расскажи каким ветром тебя – к нам, в наш тихий край из шумной Москвы?

– Да вот… Пришел, чтобы вспомнить, поклониться…

И жестом пригласив сесть, взглянул на свои цветы, протянул к ним руку, но не прикоснулся.

– Ты как-то связан с этой трагедией? – кивнула на памятник.

Грустно улыбнулся:

– Да… Пришлось тогда побывать в тех местах.

– Газета командировала освещать события? – улыбнулась с лёгкой усмешкой.

– Да нет, взял отпуск и поехал…

– Не испугавшись доз радиации?

Взглянул… нет, не взглянул, а посмотрел с лёгким упрёком:

– Как можно? Ведь там столько людей уже работало. – Помолчал, снова взглянул на цветы: – И стольких потом не стало.

Мимо нас, громко смеясь, прошли подростки, – здесь, рядом техникум, наверное, учатся там, – и Антон, проводил их взглядом:

– Не дай Бог, чтобы им такое выпало.

– Да уж… Даже мы в те дни жили в тревоге и не знали, что можно есть, пить?

Но он, не ответив, встал, сделал несколько шагов к Шару, постоял… снова присел.

– Понимаешь, все тревоги издалека ничего не стоят по сравнению с теми, что пришлось пережить… – и усмехнулся совсем грустно, – и не пережить тем, кто попал тогда туда, на место аварии.

– Может, расскажешь что-то?

– А нужно ли тебе это? – усмехнулся. – Ведь если расскажу…

– Пожалуйста, расскажи! – искренне попросила.

И он уловил непритворность моей просьбы:

– Ну что ж, слушай. Тем более, что и мне хочется… просто необходимо хоть немного выговориться. – И, протянув руку к цветам, на какое-то мгновение задержал над ними ладонь, а потом взял алую розу: – Наверное, подумала: почему они не одного цвета, да? – Я лишь кивнула. – А потому, что… – Помолчал, глядя на цветок: – Но об этом – потом, а вначале расскажу, что увидел, когда приехал в Киев. И самое первое впечатление ждало на вокзале… тревожное от необычности: встречающих почти не было, а рядом машины поливочные утюжили улицы, утюжили…

– Страшно не было?

– Да нет, тогда не было, – положил розу на гвоздики. – Но когда подъезжал к Зоне, как её называли, то стало весьма и весьма неуютно. – И Антон даже слегка дернул плечами. – А поселился вместе с теми, кто приехал на ликвидацию последствий взрыва, в палатках…

Удивлённо взглянула:

– А почему не у родителей? Ведь они в Припяти жили?

– Да, там. Только потом забрал их к себе. И они-то рассказывали, что тогда, в первый день, дети в школу пошли, а в двух километрах еще реактор горел, зеваки на пожар с возвышенности смотрели. В общем… – Хотел встать, но лишь махнул рукой: – Понимаешь, и сейчас не могу совместить это… эти несовместимости: чудовищную опасность свершившегося и привычную жизнь людей. Ведь только потом эти два ощущения срослись, когда всё определилось как смертельная угроза и по зоне начали носиться брошенные лошади, стали отстреливать собак, кошек…

Почти вскрикнула:

– Зачем? Зачем отстреливать, Антон?

– А чтобы не мучились от лучевой болезни, чтобы сразу…

Глядя на земной Шар, который под уже косыми лучами солнца стал чуть красноватым, помолчал, а потом почему-то весело усмехнулся, словно желая этим смешком сбросить тягостные воспоминания:

– Ну, вот… А главной задачей тогда было перекрыть каналы реки Припять. На Камазах возили землю, мелкие ракушки и засыпали ими, чтобы радиация не плыла дальше. А еще привозили фильтрующий туф, ме-елкие такие камешки серого цвета, но когда ссыпали их в воду, то становились они небесно-голубыми. – И взглянул на меня: поверила ли? – Ну, а первым делом разведывали на предмет радиации населенные пункты, дороги, территорию АЭС и те места, где скапливались люди, отмывали машины…

– И у нас тоже… – оживилась я. – Помню, к нам на студию приезжал нештатный корреспондент с юга области, так рассказывал, как и его машину мыли.

Но Антон опять вроде бы не услышал меня.

– А еще составляли карты зараженности и если уровень радиации был больше 0, 7 миллирентгена в час, то село выселяли, а если чуть меньше… Ну, мол, живите пока. И странно, радиация эта была участками. Помню иду через лес, всё зеленое, яркое и вдруг – деревья совсем рыжие! И ни мух, ни комаров… и тишина зловещая! И еще один дед рассказывал, как в его деревне утром выпал зелёно-голубой туман…

Антон взглянул на меня, – верю ли?

– Да-а, – только и ответила, интонацией дав понять, что верю каждому слову.

– Ну, ладно, лучше буду тебе о том, что сам видел, о самой АЭС. Представь себе: огромное здание метров в восемьсот и тот четвёртый энергоблок… развалом его называли, как пасть чудовища! И в этой пасти работают люди, отбойными молотками дробят куски бетона, строят разделительную стену между четвертым и третьим блоком, чтобы прикрыть пульсирующий радиационный вулкан…

– И всё вручную? – наивно удивилась.

– Да нет, техники сразу много появилось и для её работы там же смонтировали электроснабжение. Погрузчики от «Пинкертон», бетононасосы «Путцмайстер, а из Германии огромный самоходный кран «Демаг» привезли. – Криво усмехнулся: – Правда, отказались прислать специалиста для его наладки, так что нашим пришлось самим с ним разбираться. – И снова смешок: – А, впрочем, начальство старалось не пускать иностранцев в Зону, чтобы меньше знали о масштабе катастрофы.

– Да не только от иностранцев скрывали масштабы, но и от нас, – тихо поддержала, – Нам тоже ничего не говорили, хотя мы от Чернобыля относительно недалеко.

И опять вроде бы не услышал.

– А Челябинский завод прислал радиоуправляемый бульдозер для работы на крыше, он должен был скидывать обломки на дно реактора. Ну, опустили его с вертолета на крышу и как не нажимали кнопки, так и не заработал, радиация все настройки сбила, вот и пришлось людей на крышу поднимать, как раз Никола там работал. – Антон посмотрел на цветы, хотел взять оранжевую розу, но не взял: – Ладно, о нём потом, а сейчас… – И снова взял алую: – А вот эту я принёс Сашке пожарнику, тушившему пожар над взорвавшемся радиатором. – И чуть распустившийся бутон заалел меж его ладоней, отчего длинный стебель словно потянулся к земле. – Мы с ним росли вместе, дружили, потом я уехал в Москву учиться на журналиста, а он остался в Припяти. – И опять помолчал, взглянул на меня: – Даже и теперь… в горле ком, когда начинаю – о нём. Ведь как же тогда был счастлив! Женился на любимой Ленке, только-только сын родился и как раз в тот день собирался её с малышом к матери в деревню везти, а тут… Потом рассказывала, как металась возле больницы, как вокруг машины пожарные и скорой помощи стояли, оцепление милиции и её туда не пускали. – Бережно опустил розу на гвоздики: – А ведь людям вначале не говорили о радиации, только предупредили, чтобы готовили вещи теплые, мол, отвезут всех в лес, в палатках жить будут. И многие даже радовались, что майские праздники в лесу встретят, готовились там шашлыки жарить, а потом… – Антон встал, прошелся туда-сюда, но сел.

– А что же с Сашкой? – тихо спросила.

– Понимаешь, ведь я потом был на крыше взорвавшегося энергоблока и пробовал всё себе представить: куски развороченной арматуры, обломки графитовых стержней, копоть от горящего битума… крыша-то станции им была залита, и пожарники со шлангами – по нему, по расплавленному, как по смоле, сбивая пламя, сбрасывая горящий графит ногами… – И Антон даже вздрогнул… а, может, я? – Когда потом ходил к Сашке в Клинику острой лучевой болезни… их же всех, двадцать восемь пожарников, самолётом в Москву привезли… то спросил: «Понимали ли вы, что это смертельно?», а он ответил: «Нет. Мы просто тушили.»

И уже на другой день умер первый из них, а через четырнадцать дней и мой Сашок.

Антон встал, взял алую розу с гвоздиками, подошёл к треснувшему Шару, положил цветы на пьедестал, постоял с минуту, подошел ко мне, сел:

– Знаешь, не повидав всего этого, невозможно представить насколько было непросто ликвидаторам пытаться прикрыть пульсирующий радиационный вулкан. А люди приезжали, было много и так называемых партизан со всего Союза, работали в четыре смены, по шесть часов. Правда, начальники следили за бэрами. Набрал свои 24 рентгена и уезжай, но неясность обстановки, нервозность, тревоги реальные и мнимые… – И взглянул на небо: – Кстати, кажется скоро дождь будет, смотри какая туча к нам спешит!

– Да-а, – взглянула и я. – А у нас зонтов нет.

Усмехнулся:

– Да ладно, дождь – не радиация, а вот тогда… Помню, женщина пожилая сидит возле дома и из бутылки пьет что-то темное. Подумал, что квас. Подошел, спрашиваю: нет ли лишнего? А оказалось, что пьет разведенный йод. «Сынок, ведь говорят, полезно, а?». И на меня вопросительно смотрит, а в руках бутылка с кефиром, запивает им. Вот потом и оказалось, что в клиниках лежало больше не радиационных больных, а с обожженными пищеводами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ведомство по делам молодёжи в Германии (орган попечения о несовершеннолетних).

2

Победа русских в Сталинградской битве 2 феврале 1943-го.

3

Немецкий – бедственный конец.

4

Освобождение Карачева 19 августа 1943 года.

5

Ива́н Бу́нин (1870—1953) – русский писатель, поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе.

6

КГБ – Центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик в сфере обеспечения государственной безопасности, действовавший с 1954 по 1991 год. (Разг. «комитет», «органы», «контора», «чекисты», «гебисты».

7

Река в Сибири, одна из самых длинных и полноводных рек мира и России. Впадает в Карское море Северного Ледовитого океана.

8

Товарищ – термин, означающий друга или союзника; также форма обращения в антимонархической, революционной или советской среде, СССР, а также многих социалистических странах, партиях и организациях левой ориентации.

9

26 апреля 1986 года разрушение четвёртого энергоблока Чернобыльской атомной электростанции, расположенной на территории Украинской ССР (ныне – Украина.