Сказки. Для взрослых детей

На город опустилась ночь. Жители накрепко задвинули засовы на высоких воротах, выпустили псов на зеленые лужайки. Ведь в каждом доме стоял свой сундук или мешок, и жителям было, что охранять: Эгоизм, Равнодушие, Жадность, Лень…

– Прочь! Прочь из этого города, где ни один человек не захотел обладать такими богатствами, отдаваемыми даром! – Путник забросил мешки за спину и уже через минуту брел по извилистой разбитой дороге в поисках тех, кто сможет заглушить страх, отказаться от жадности, эгоизма, равнодушия, но осмелится обладать бесценными сокровищами.

2011

ВАГОН И МАЛЕНЬКАЯ ТЕЛЕЖКА

Жила-была на свете Рыжая Псина. Сама по себе жила – ни кола, ни двора, ни хозяина, ни ошейника. Спала себе под железнодорожным мостом в теплой ямке, питалась, чем бог пошлет: то котлетой, а то таком и водичкой из лужи. Летом, когда вокруг суетились птички, зверушки, букашки разные, вполне сносно было, даже весело иногда. А вот когда на хвост наступала осень, то Псине хотелось подвыть в унисон льющемуся дождю. Так и жила, никого не трогая, и ее никто не трогал.

И вот однажды возвращалась Псина под мост какими-то дворами и подворотнями ранним утром с большого базара, даже вроде бы тащила в зубах кусок колбасы. И вдруг: «Эй, Псина! Привет! Куда намылилась?». Псина остановилась, замерла как сторожевая, вся в струнку вытянулась, повела носом в направлении веселого окрика. Перед ней стоял Человек в голубых джинсах и вязаной шапке с ушами – точь в точь как у нее… и улыбался. Вот это тронуло Псину за самое ее собачье сердце, ведь обычно, глядя на нее – бездомную Рыжую Псину, люди старались отвернуться или просто зло прогоняли от своих ног.

«Иди ко мне!» – сказал незнакомец – «Я тут утром покурить вышел во двор, смотрю, ты идешь! Классная такая Псина – рыжая, лохматая, деловая колбаса с колбасой в зубах. Посиди со мной, пока я докурю». Псина подошла совсем близко. Доверилась сразу. Человек как будто добрый, веселый, потом оказалось, жутко умный, он пока курил, столько всего про разные вещи Псине рассказал, что у нее уши из висячих в стоячие превратились.

Так и повелось у них, Человека и Псины, каждое утро сидеть во дворе и разговаривать. Покурят вместе и расходятся – он по делам, она под мост, в свою ямку или пищу добывать себе на ужин.

Необычное ощущение испытывала теперь Псина: раньше бегала, куда хотела, по каким угодно дорогам, а теперь ее путь был строго обозначен через двор Человека, раньше времени было вагон и маленькая тележка, а теперь и тележки не осталось, все строго по часам расписано. Утром прибежать во двор, день перекантоваться под мостом, а вечером опять во двор и дальше вместе: то на речку, то на пустырь, то в лес, а то в город – гулять. Как будто поводок на шею накинули.

В один из вечеров, как обычно, Человек и Псина зашагали в парк. Сумрачно, фонари горят. Прохладно. У Человека руки замерзли, он обнял Псину, и так они сидели на пригорке, наблюдая звезды. Тепло вместе, один бутерброд на двоих ели. С эстрады доносилась музыка – «джаз», объяснял Человек, довольно улыбаясь и теребя рыжие уши Псины. «Хорошая ты, даже удивительно хорошая Псина! Я так рад, что ты тогда протащила свой хвост через мой двор, и мы познакомились» – «А я так рада, что ты тогда окликнул меня», – подумала Псина. – «Я вот думаю, а если бы ты бежала тогда другим двором, мы бы и не увиделись никогда! И сейчас сидел бы я дома, а не с тобой в парке и слушал джаз. Джаз-то он и в Африке джаз, но, согласись, вдвоем его слушать ровно вдвое приятнее!». И Псина согласилась. Она соглашалась со всем, что говорил Человек, и тогда, когда он говорил: «Я твой друг».

Друг… это когда делишь пополам все, так поняла Псина. Колбасу и вечер делишь пополам на двоих. Хорошо. Здорово. Вечер прошел, и они разошлись: Человек домой, а Псина к себе под мост. Обычно он ее прогонял, ласково так: «Псина, шуруй спать! Поздно уже, а тебе еще до моста добираться». Она последний раз ткнется в его руку и побежит, а по дороге думает…

Я знаю, что вы сейчас подумали: мол, отчего этот человек не заберет Псину к себе, раз она так ему нравилась, и может вам покажется, что она грустила всю ночь до утра, лежа под мостом. Нет. Она не думала про это. Псина эта была ничейная, а это значит, что у нее не было Хозяина. Вы думаете, что она смогла бы ходить в ошейнике на поводке и носить намордник? Если так думаете, то жестоко ошибаетесь. В голове у Псины были совершенно другие мысли…

Наступало утро, и Псина, по привычке, бежала во двор, садилась в уголке под деревом и смотрела на дверь, ждала, когда появится Человек. И он обязательно появлялся. И обязательно выносил Псине что-нибудь вкусненькое. Замечательное утро получалось: на небе радуга, на ветках капли дождя висят вниз головой, в руках у Человека книжка и он читает вслух. Псина, растянувшись на желтых листьях, чуть приподняв уши, прислушивается к его голосу. Вокруг суета, собак вывели хозяева, кого на поводке, кого на цепочке, просто цирк какой-то. Шум, суета, лавочки занимают, через барьеры прыгают, шерсть вычесывают… А им двоим так тихо и хорошо вместе книжки читать.

И вот однажды…: «Послушай, Псина, я давно хотел с тобой поговорить», – от этих слов Псина подобралась вся, навострила уши, внимательно поглядела на Человека, но он отвел взгляд, ох, как закололо под ребрами, страшно стало Псине, ведь с ней никто никогда не разговаривал, тем более так серьезно. «Ты хорошая, рыжая, лохматая, но, Псина, … я не могу взять тебя к себе!». «Что за чушь собачья? – подумала Псина, – что он говорит? Куда к себе? Зачем к себе?». А Человек продолжал: «Мы не можем с тобой все время таскаться по паркам и лесам, зима наступает, я не смогу гулять с тобой каждый день, понимаешь? И ты… ты не моя собака!».

Ну и что, подумала Псина, разве ж я чего-то прошу от тебя больше того, чем ты мне даешь? Но сказать-то не могла, собаки не разговаривают, а только виляют хвостом. Человек поднялся и пошагал к дому, молча, потом увидев, что след в след за ним шагает Псина, прикрикнул на нее: «Псина, вали к себе! Не ходи за мной больше!» А она шла и шла… Уже во дворе, он обернулся и сказал: «Псина, ты удивительная…». И на следующее утро опять они вместе сидели на лавке и курили, ну, курил-то Человек, а Псина смотрела на него и улыбалась.

Поздней осенью случилась неприятность. Во дворе завелась огромная собака, черная, здоровая, сильная. Всех кусала: и собак и людей, без разбора, нравился ей этот процесс. Не могла только к Человеку и Псине подобраться. А когда всех перекусала, видать от скуки решила все-таки напасть. Начала бросаться на Человека, с одной стороны зайдет, с другой зайдет, зубами клацает – страшно! А он такой интеллигентный был, что не мог ни палки с земли поднять, ни камень в нее кинуть. Псина не выдержала и бросилась на собаку, хотя та втрое больше ее была и сильнее. Как они дрались… ни в сказке сказать, ни пером описать, ни топором вырубить. Клочья летели по всему двору. Всем досталось.

А когда Псина лежала под мостом, вспоминая произошедшее, ей было одно непонятно – Человек, вместо того, чтобы спасибо ей сказать, за то, что она бросилась на его защиту, накричал, был недоволен. И от этого ей было нехорошо на душе. Потом все забылось. И продолжалось по-прежнему. Но иногда Человек говорил, чтобы Псина не привыкала к нему, что домой ее взять он не может, и что Псина отнимает у него слишком много времени…

Вот такие слова, вроде бы простые, но они как камни ложились на самое дно собачьего сердца. «Я ему мешаю», – это Псина поняла, и приняла решение, очень трудное для себя – не ходить во двор. И однажды не пошла. Но так как она не могла не убедиться, что человек жив-здоров, спрятавшись в подворотне, она смотрела на его дверь.

Человек вышел, огляделся вокруг, сел на лавочку, достал пачку сигарет, опять повел глазами вокруг. Псины не было. А она стояла в трех метрах и выглядывала из-под мусорного бака. Что ж, прошло отведенных полчаса, он покурил, перекинулся парой фраз с соседями, встал и пошел по своим делам. Целый день Псина не находила себе места. Маялась, не ела, ни пила, вечером, не выдержав, притащилась опять во двор.

«Псина! Где тебя носило? Такая-сякая! Без тебя было так тоскливо, Псина, ты не представляешь, просто не двор, а пустыня», – вот так сказал Человек. И с тех пор, что бы он ни говорил, как бы себя не чувствовали ее хвост или лапы, каждый день Псина спешила во двор к Человеку.

А потом произошло еще одно дело. Человек обнял Псину за шею, и спросил: «Псина, Рыжая Псина, интересно, у тебя такие умные глаза! А какого они цвета?». Псине смешно стало, она в принципе не знала, что у нее глаза есть, тем более, не знала, какого они цвета. Человек, взяв ее за длинные уши, повернул к себе ее голову: «Ну ты даешь, Псина! Такого вроде не бывает – они у тебя зеленые!».

Да… это большая редкость – Псина с зелеными да еще умными глазами, а ей смешно, и она виляла хвостом и улыбалась. Замечательная Псина, замечательный Человек.

Зима пришла очень холодная. Морозы стояли жестокие. Но ночь быстро проходила в ожидании утра, и двора, и друга. Тяжелее было, когда Человек уезжал за город на несколько дней. И Псина знала это, а почему-то все равно шла во двор и сидела там, повернув нос к дороге. День за днем, день за днем. А уж, когда он вернется, бросится к нему и давай прыгать и лаять, и оба начнут скакать по сугробам, обсыпать друг друга снегом, радости было… вагон и тележка!

Ничего не предвещало беды, как обычно, пришла она без стука. Вечером двор был полон самых разных собак всех мастей, Псина этого не любила – шум, гам, тявканье, она все ждала, когда же Человек достанет из кармана книжку стихов и начнет читать их вслух, а он и не собирался. Псина была рядом, а он разговаривал с соседями по двору, принялся играть с их собаками.

«Я надоела ему», – подумала Псина и тихонько отошла под дерево. Человек словно и не заметил, что Псины нет. Так весело было ему кувыркаться со всеми в сугробах, трепать по шерсти пуделей, мопсов, пекинесов, они визжали от удовольствия. Игры их были противны до рези в животе, но Псина терпела, ей бы уйти к себе под мост, а никак. Ведь Человек и пары слов ей не сказал за целый вечер, до чего же обидно, до чего же нехорошо стало внутри.

На двор тем временем опустилась ночь, а Псине еще бежать под мост. Наконец, взгляд Человека выхватил из темноты рыжую фигуру под деревом: «А… Псина! Ты чего не ушла?». А как она уйдет, если они даже не попрощались? Уже не говорю о том, что Псина не получила своей порции внимания и ласки. Как она уйдет? «Иди, Псина, тебе пора, а я еще погуляю здесь».

Вот эту ночь ни часика она не спала. Но собачий мозг не мог придумать ничего лучше, чем такие мысли: «Я плохая собака, ему неинтересно со мной гулять, я ему надоела. Поэтому я не должна больше ходить туда». И она старательно обходила двор стороной, из подворотни поглядывая время от времени как там дела, а дела были отлично: уйма народу и собак, на поводках и без, каждое утро и каждый вечер. И про Псину там никто не вспоминал.

Через несколько дней Псина почуяла неладное, все и так было совсем неладно, но тут это было связано не с ней, а с Человеком. Он стоял на пустыре и звал ее. И она, ни секунды не раздумывая, бросилась к нему. «Псина, Псина… ты ушла от меня. Почему?». Да потому что у тебя новые друзья, думала Псина, но сказать-то не могла. «Ты понимаешь, Псина, как тебе это объяснить, я должен с ними гулять, потому что это моя работа, я их выгуливаю, понимаешь?». Она не понимала, но виляла в ответ хвостом. «Я не смогу посвящать тебе столько времени, сколько раньше, потому что я буду теперь гулять с ними». «С этими пекинесами и пуделями? Гуляй, только давай я буду приходить каждый день утром и вечером во двор, чтобы убедиться, что ты жив-здоров. И никто мне не помешает туда прийти, так-то». И Псина приходила.

Утром Человек совал ей в зубы бутерброд, он стал уже дежурным. Дежурный бутерброд это совсем не то, что когда-то: «Эй, Псина! Куда намылилась?!» или «Иди ко мне!» А вечером, вечером она видела, как Человек выводил во двор на поводках и цепочках целую свору собак, каких там только не было! И они гуляли, резвились, смеялись…

В то время как Псина издалека смотрела на них, не на них, а на него, на своего бывшего друга. Все осталось в прошлом: книжки, пустырь, лавка в парке, и еще такие вещи, которые вроде бы ничего не стоят, но без них не прожить.

«Эй, Псина, ты такая удивительная, рыжая, лохматая, возвращайся, Псина, без тебя так тоскливо…»

Она ушла. Нет, недалеко, она все там же под мостом. Во двор она больше не ходит, потому что знает, что однажды утром, не обнаружив в обычном месте под деревом Рыжей Псины, Человек нахмурился, позвал пару раз, потом зло погрозил кулаком и, повернувшись в сторону моста, погрозил: «Нет и не надо, не приходи больше сюда, никогда!».

А она лежит в ямке и слушает, как по мосту с грохотом проносятся поезда. И у каждого вагон и маленькая тележка. «Чух-чух… чух-чух…»

Если вы когда-нибудь встретите на улице или во дворе ничейную псину, не трогайте ее, не окликайте, не зовите, и еще – никогда не заглядывайте ей в глаза, чтобы узнать, какого они цвета.

2011

ПОДУШКА

А мне захотелось написать гимн подушке. Какой? – твоей, самой обыкновенной мягкой подушке. Ведь наверняка она у тебя есть, думаю, по статистике 95% из 100 должны спать на подушках, значит, и ты тоже. Надоумила меня вчера это сделать моя подушка, тоже самая обыкновенная, мягкая, набитая какими-то пушистыми шариками.

Когда я ложусь спать, то всегда думаю о тебе, то пять минут, то час, а было, что и много-много часов подряд. Еще утром и когда среди ночи просыпаюсь, тоже о тебе думаю. Получается такая картинка: мир большой-большой, черный, небо звездное, в два или три ночи почти все спят уже. И ты спишь. Где-то в этом застывшем мире под черным небом с золотыми звездочками ты лежишь в свое кровати на своей подушке и тихо спишь. А я ей завидую, потому что она сейчас под твоей щекой, и этой ночью, и прошлой, и будущей… Она становится теплой от того, что ее касается твое дыхание, она впитывает в себя твои сны. Мне интересно, что тебе снится, а ей уже нет, она ведь столько раз их видела.

У меня на подушке нарисованы сказочные цветы и над ними парят совершенно фантастические Солнышко, Желтая собака, Голубая лошадь, в цветной горошек Ворона и еще кто-то… и все такие летающие, что уши по ветру. Одно Солнышко просто улыбается и обнимает всех руками-лучиками. Вот такая подушка. А какая у тебя я не знаю. Но почему-то страшно ей завидую. Ведь как повезло! – лежала себе в магазине, потом ее купили, могла попасть в другой дом, а попала к тебе, случайно. Случайно, по стечению обстоятельств. Поэтому она не ценит того, что стала твоей. А может быть теперь она очень рада этому. Да, скорее всего так и есть, ведь ты – это ты. Лежит она днем и скучает – ждет тебя, а когда ты не возвращаешься, она сильно переживает, как… как… как глупая подушка.

Примерно 365 ночей в году, а за всю жизнь их уже целая уйма, вот сколько раз он обнимет тебя и закроет глаза, как только прикоснется к тебе щекой. Вот и получается, что ближе подушки никого нет, разве не так?

2014

Una mia tipica giornata

Stamattina ho pensato che ogni nuovo giorno per me è una grandissima difficolta. Di solito mi alzo alle sette e mezzo, mi vesto, mi pettino e subito prendo un caffè. Preferisco il caffè con latte e del formaggio. Tutti i giorni vado al lavoro, soltanto lunedi è il mio libero giorno. Vado al lavoro a piedi perché nella mia città non ci sono ne autobus ne filobus ne tram. Devo andare a circa due km per mezz’ora, ma questa strada è molto belissima. Vedo colline, fiuma, templi, barchi, grandi alberi… Quando vengo nel mio ufficcio accendo subito il compiuter e leggo una posta e qualche notizie. Al museo mi trovo dalle nove alle sei, poi mi avvio a casa, dove mi aspetta la mia mamma ed i miei gatti. Ogni sera studio l’italiano, leggo, scrivo, imparo regole grammaticale. E così piu che sette mese. Perché i giorni sono una difficolta per me? Spiego: ho un sogno grandissimo. Il sogno di vivere in Italia, essere di capace parlare in italiano, avere molto tempo libero per fare le mie opere letterarie… Anche ogni giorno penso di te. Quando mi sveglio, quando mi addormento. Ogni momento io penso di te: come stai? dove sei? cosa fai? Tanto voglio stare con te. Insieme. Ma è il sogno impossibile…

«Ognuno sta solo sul cuor della terra traffito da un raggio di sole: ed e subito sera».

2015

ЛЮБОПЫТНЫЙ ЭКСПОНАТ

Над низким горизонтом клубилась фиолетовая дымка, спорадически вспыхивая то здесь, то там неоновыми запятыми розового цвета. Стеклянный купол выставочного Павильона перехватывал эти вспышки, рождая в его огромном и необычном пространстве новые эффекты освещения, незапланированные куратором. Перед прозрачными стендами тихо передвигались фигуры. Шепот, сосредоточенное молчание, лишь изредка эта тишина прерывалась негромким восклицанием удивления: одобрения или негодования.

Павильон посещали редко. В основном его посетителями становились старые, уже отлетавшие свое, пилоты и еще совсем молодые, с персиковой кожей на щеках, девушки и юноши, не бывавшие нигде, кроме допустимой границы Нового Мира, утвержденной Верховным Комитетом в незапамятном 1 году от Сотворения Нового Мира. И если первых влекли сюда, под стеклянный купол, воспоминания, то последние приходили как раз потому, что не имели их.

Выставка позволяла прикоснуться к тому, что однажды исчезло навсегда, растворившись в этой фиолетовой дымке, и не оставив напоследок ничего, кроме редких воспоминаний и пары-тройки экспонатов.

Черный, расцвеченный звездами небосвод, оказался великолепным занавесом для маленьких драгоценностей, выставленных в открытых витринах, развешенных на холодных стендах, разложенных на низких и узких столиках, вокруг которых были расставлены белоснежные диваны. Все это словно приглашало войти, уютно расположиться и, не торопясь, ознакомиться с экспонатами. Тот, кто создавал Павильон, вне всяких сомнений, оказался талантлив и прозорлив. Несмотря на то, что, конечно, Павильон не был самым популярным местом на Планете.

– Подойди сюда, Ло, – тихим шепотом позвал подругу юноша, одетый в серую форму 15-го Отряда, и частью из-за того, что она не услышала, а частью из-за того, что захотел еще раз прикоснуться к ней, он протянул руку и, взяв девушку за острый локоть, потянул к одному из стендов. Она повиновалась, доверчиво сделала пару шагов, неслышно ступая мягкими подошвами сапог-дутышей.

Молодые люди остановились у одной из витрин, устроенной наподобие складского шкафа с открытыми полками. На одной из них лежал предмет, пару минут назад привлекший внимание юноши.

– Как думаешь: что это? – шепотом спросила девушка, широко распахнутыми глазами разглядывая неведомое и невиданное ею прежде чудо.

Картонно-бумажный предмет покоился на прозрачной полке, словно призывая разгадать его тайну. Но так как молодые люди были «продуктами» Планеты, они не бросились хватать это «нечто» руками. К тактильным ощущениям они, как и все рожденные здесь, прибегали лишь после того, как информация была сканирована сложной системой мозга с вживленным в нее чипом, делающим ее более эффективной, более развитой и более быстрой по сравнению с мозгом какого-нибудь старого пилота, рожденного еще на Земле.

Но сейчас совершенные мозги двух юных и любопытных оказались совершенно бессильными перед этим чудным предметом. Они не обладали воспоминаниями, и все, что относилось к прошлому, естественно, рисовалось в их глазах чем-то непонятным и незнакомым, а потому таким притягательным. Вот почему девушка и юноша часто становились гостями Павильона.

– Мне кажется, это сделано из бумаги, сверху защищенной более твердым и прочным слоем картона.

– А этот тканевый бок, кажется, удерживает между собой всю, содержащуюся внутри бумагу.

– Это может лежать, может стоять, вот так, – парень поставил предмет на одну из узких боковых граней.

– Если бы здесь, – девушка указала на ту часть, что теперь смотрела прямо на них выцветшим картоном, – была бы изображена картина, то можно было бы предположить, что это служило для украшения интерьера.

По взгляду своего друга она, однако, заметила, что высказанное ей предположение не выдерживает никакой критики, и согласно умолкла, в недоумении покусывая блестящий лазурного цвета ноготок. Прошло непозволительных четыре минуты, а совершенная система сканирования и анализа, вживленная в изящные черепа двух молодых людей, так и не дала результата. Тогда они решились и одновременно протянули руки.

Увесистый, несмотря на свои небольшие размеры, предмет выскользнул и упал на прозрачный пол, обнаруживая еще одно удивительное свойство. Раскрывшись почти пополам, экспонат продемонстрировал ахнувшим друзьям свое нутро, сплошь состоявшее из белых и тонких листов бумаги, заполненных текстом. Этот язык был им знаком, но только как одна из форм коммуникации Старого Мира.

Устроившись на одном из удобных белых диванов, юноша и девушка пытались расшифровать тайну необычного предмета уже при помощи всех доступных им средств: переворачивая его в руках, гладя шероховатые теплые листы, нюхая пыль, забившуюся в его тканевый бок.

– Ооо… что это?!

Неожиданно среди бесконечного количества одинаковых и «немых» листов показалось еще что-то, заставившее девушку подскочить на диване.

Что-то сухое и хрупкое покоилось между листами.

– Мне кажется, это было положено сюда гораздо позже, чем был создан первый предмет. – Парень деловито осматривал, вертя перед глазами, новую странную находку. – Если учесть углеродный состав обоих предметов, можно утверждать, что этот предмет был создан где-то в 1962 году, а этот…

– А этот, – подхватила девушка, – в то время еще рос и зеленел, сейчас, сейчас, – ее мозг активно переваривал информацию, данную маленьким и хрупким вложением, – и зеленел где-то в районе Умеренной климатической полосы в густом смешанном лесу с преобладанием хвойных пород деревьев! – Она была горда своим уровнем образования и счастлива тем, что это по достоинству ценил сидящий рядом юноша.

– Верно, – заключил он, тоном того, кто немногим, но старше.

Они еще вертели в руках два странных предмета в бесплодной попытке понять, что же это такое, как за их уютным диваном оказался высокий, худощавый человек. Его голова, совсем седая, была гордо посажена над прямо развернутыми плечами, как у пловца. Серая форма потеряла форму и блеск, а вместо обычных дутышей на его ногах были надеты низкие и удобные замшевые мокасины. Улыбнувшись немного ироничной улыбкой, заставившей его губы криво изогнуться, Пилот мягко дотронулся до плеча юноши.

– Я могу вам помочь?

Будто ужаленный, парень вскочил и в ту же секунду отдал честь, восхищенно подбросив ко лбу ладонь. Девушка тоже встала и, по-детски приоткрыв рот, с обожанием уставилась на героя. Нет нужды объяснять, что значили Пережившие Конец ветераны для молодого поколения, родившегося в Новом Мире.

– Ладно, ладно, – Пилот обошел диванчик и, усевшись посередине, ласково спросил, – вы не против?

Судя по лицам, одновременно выражавшим и восторг, и уважение, молодые люди были не против, а очень даже «за» его компании. Они сели на диван, как можно ближе к Пилоту, желая прикоснуться к его рукавам, увидеть звезды на его погонах так близко от себя…

– Я заметил, что вам не по зубам этот экспонат, – сказал Пилот, забирая из рук юноши бумажную штуковину, – и этот тоже, – забирая из рук девушки хрупкое нечто. – И вы, прибегнув ко всем своим аналитическим методам, так и не смогли отсканировать их. Я прав?.. ну, конечно, я прав, – тихо и грустно добавил Пилот, будто разговаривая сам с собой. Но, быстро опомнившись, он мигнул глазами, избавляясь от влажной завесы, и продолжил уже бодрым голосом, – это называется Книга, по сути – жесткий диск, хотя и исполненный из такого недолговечного материала как бумага. А это, – Пилот провел перед глазами девушки, заворожено слушающей его объяснения, вторым предметом, – это Папоротник, как справедливо предположила юная леди, выросший в хвойном лесу где-то в районе Подмосковья…

Глаза пилота вновь стали туманными. Он умолк на добрых пару минут, и молодые люди не посмели тревожить его воспоминаний.

– Да, это папоротник, положенный в книгу замечательного американского писателя Рэя Бредбери «Вино из одуванчиков», по всей видимости для того, чтобы подчеркнуть важность какой-то строки… Какой, вряд ли возможно узнать, вы так неосторожно извлекли закладку…

Все эти слова казались бредом тяжело больного двум юным и таким наивным друзьям. Они всегда были уверены в непогрешимости своей мозговой системы, они доверяли чипам и сенсорам, встроенным в их тело, и призванным усовершенствовать его. Но сейчас… перед ними встала тайна, неподдающаяся ничему, кроме воспоминаний Пилота. И они слушали, забывая обо всем, не замечая вокруг ни черного звездного небосвода, ни мягких шагов посетителей Павильона, ни той фиолетовой дымки, за которой терялся след Земли, взорвавшейся недавно и оставившей Новому Миру пару экспонатов, ветеранов с их воспоминаниями и вот этот туман своего последнего вздоха.