Present Invisible

Бакс приехал днём позже и сказал, что утром на площадке умер наркоман. Я вспомнил про кучу тряпья, на долю секунды показавшуюся мне трупом. Выходит, что вчера наркоман ещё не умер, и даже ещё не вколол себе ту самую дозу, а его фантом уже развалился поперёк лестничной клетки. Как будто это было неизбежно.

А ещё я вспомнил, как подростком спускался в подъезд и наткнулся на пьяную пару. Вернее, нет, всё было не так. Я вышел из квартиры, твёрдо вознамерившись явиться на уроки без опозданий. Но обстоятельства не предоставили мне такой возможности.

Я услышал громкий пьяный монолог, суть которого разобрать было сложно, но оратор был явно чем-то недоволен. Я даже увидел его фрагмент в тельняшке сквозь перила и замер, принимая решение – проскользнуть мимо него на свой страх и риск или на цыпочках подняться на пролёт выше и вызвать лифт. И за второй вариант проголосовали 99% нейронов моего мозга, но в этот момент тельняшка отклонилась, и картина обрела совсем другой смысл. Пьяный сидел на ступеньках, а чуть ниже лежала девушка. Тоже на ступеньках. Её затылок не очень удобно устроился на колене юноши в тельняшке, а стеклянные глаза смотрели вверх, прямо на меня. Вернее, смотрели они вникуда – было ясно, что девушка не то мертва, не то не в сознании. Но это было настолько жутко – она смотрела прямо на меня, и я уже не мог уйти.

Я спустился и спросил, что произошло. Тельняшка запричитал, что они вышли покурить, а она упала, пару раз, задыхаясь, что-то пыталась сказать, и вот больше не шевелится.

– Сердечный приступ, скорее всего, – уныло и безучастно констатировал курящий в углу сосед, присутствия которого я сперва даже не заметил, – я вызвал врачей, должны приехать.

Девушка не дышала. Она была всего на пару лет старше меня. Я чётко помню чёрное «каре» и бледно-голубые глаза. Несколько раз, пока мы ждали врачей, она внезапно приходила в себя, но из-за жуткой аритмии никак не могла отдышаться. Я попросил её постараться успокоиться, пытался напоить водой из бутылки. Она отчаянно старалась что-то сказать, махала руками, затем снова замирала и в одно мгновенье превращалась в обездвиженную куклу без признаков жизни.

Я спросил тельняшку, что она пила, или, может быть, не пила. Тельняшка заплетающимся языком выдавил сквозь слёзы:

– Это моя ссамая любимая женшшщина! – и, видимо, припомнив курс оказания первой помощи, стал давить ей на грудную клетку, прямо на ступеньках.

– Понятно, а пила она что? – я отстранил его, чтобы он не сломал ей позвоночник от усердия.

– Нни-че-го не пила она, я пил, а она не пила, мы покурить вышшшли…

– Слушай, – я понял, что он врёт, – сейчас сюда приедут врачи, и они могут ей помочь. Ты видишь, что ей совсем плохо, вполне возможно, что сердце откажет раньше, чем её довезут до больницы. Если ты не скажешь им, из-за чего это – они не смогут ей помочь.

Девушка снова пришла в себя на несколько секунд, и тельняшка начал объясняться ей в любви. Она всё ещё о чём-то просила жестами, и на этот раз ей удалось сказать одно слово – «курить».

– Куда тебе курить ещё, – уныло подал голос сосед из угла.

Она запротестовала и стала дышать ещё чаще, и я подумал, чем чёрт не шутит, может, ей станет лучше. Я сказал тельняшке, чтобы он дал даме закурить. Тельняшка порылся в её кармане, извлёк пачку тонких сигарет, прикурил одну и несколько раз пронёс её мимо губ девушки, потому что, судя по всему, в его глазах девушек было несколько. Я отобрал сигарету, пока он не прожёг любимой глаз, и протянул девушке сам. Она затянулась, и это произвело должный эффект. Либо никотин восстановил привычное состояние её организма, либо она немного успокоилась, но факт остаётся фактом: я услышал, что её дыхание зазвучало ровнее, и она стала чаще приходить в себя.

Прошло ещё около пятнадцати минут. Потом приехали доблестные доктора, тоскливо огляделись и поинтересовались, кто девку спустит к машине. Я был ужасно зол. Не на кретина в тельняшке, который чуть не убил человека своим тупым ожиданием чуда. Не на соседа, который молча курил в углу всё это время и принёс воды только по моей просьбе. А на двух быков в белых халатах, каждый из которых мог с лёгкостью её поднять. Видите ли, это не входило в их обязанности.

Я сказал:

– Не знаю, вот в этой квартире бабка живёт полупарализованная – может, она спустит, раз больше некому.

Один из быков уставился на меня, переваривая эту мысль, потом недовольно смерил меня взглядом и сказал напарнику: «ну чо стоишь, неси носилки».

Девушка пришла в себя и снова впала в панику. Я протянул ей сигарету (это была уже пятая, они все успевали дотлеть прежде чем она затягивалась). Девушка выпустила дым губами и указала мне на свою поясную сумку. Я только сейчас заметил её и подумал, что возможно, там лежат какие-то лекарства, и это хоть немного прояснит ситуацию. Я подал сумку ей, и она достала… шокаладку. Я машинально помог ей справиться с обёрткой, полагая, что фокус с сигаретой прошёл на «ура» – возможно, и шоколад возымеет должный эффект. Я отломил две плитки, держа их кусочком фольги – чтобы не прикасаться грязными пальцами, и подал ей.

Она сказала: «это тебе». Это всё, что она смогла сказать перед тем, как снова отключиться.

Потом вернулись медики с носилками, погрузили её, как мешок, и скрылись в лифте. Сосед уполз в своё логово, тельняшка остался на ступеньках, причитая что-то про самую любимую женщину.

А я шёл мимо школы – к песчаным каньонам, с обломком молочного шоколада в обрывке фольги.

Мне очень хотелось, чтобы её спасли.

Аарон: 27 июня 2003 года

Мы придумали название этому чудесному месту. Бакс звонил друзьям, объясняя дорогу. Но путь сюда сложен и тернист. И удивительно красив. Сначала ты сворачиваешь в подворотню и оказываешься в каком-то параллельном измерении, потому что тут стоят ветхие домики и ходят трамваи. Потом бежишь через рельсы в неположенном месте, оглядываясь на пустой ДПСный «стакан» и готовясь прибавить скорость, если он не пустой. Потом идёшь вдоль забора с Джоном Ленноном и ещё какими-то картинками, мимо танцевальной школы с большими окнами и замедляешь шаг, чтобы послушать Шопена и поглазеть на прыгающие облачка юных балерин. И, наконец, выходишь на финишную прямую – переулок между бараками и кружком авиамоделистов, где во дворе – дореволюционная плитка с клеймами, а по утрам жужжат самолётики, что особенно нервирует с похмелья. В общем, Бакс ещё плохо ориентировался во всех этих достопримечательностях, а я уже утратил дар красноречия, поэтому друзья не понимали, где мы находимся и переспрашивали раз за разом. Бакс долго говорил, жестикулируя, потом замер и спросил: «где Катманду знаешь? Ну так вот, это где-то рядом». Так дом в глубине города был наречён гордым именем Катманду.

Аарон: 30 июня 2003 года

Миа оторвалась от своих драгоценных книжек и приехала. По нашей просьбе, привезла всякой смешной одежды. Яник накрасила Миккину рожу с трёхдневной щетиной, после чего он влез в платье Мии (которое на нём не сошлось на спине, и по этому случаю кто-то даже отвесил Микки комплимент, что у него грудь больше), Миа нарядилась в чёрное бархатное платье до пола, Яник – в шубу с нарисованными языками пламени и надписью «from hell», и мы пошли по ночным фавелам штурмовать ларёк. Удивительно, что нам не набили морды местные гопники.

Потом Миа сказала, что если мы посмеем уснуть, она возьмёт маркер и изрисует нас. Утром оказалось, что маркер перманентный. Её счастье, что надписи в основном скрывались под рукавами. И что она уехала на пары рано утром.

Миа: 30 июня 2003 года

Гранит науки в древесном эквиваленте.

Стою на крыльце корпуса, опять приехала за три часа до пар. Ну не спится мне. Рядом возникает не особо знакомый голос:

– Здравствуй, девушка с флейтой.

Один из эпизодических знакомых. Ну знаете, из тех, с которыми обмениваешься номерами, но вряд ли будешь перезваниваться; и при случайной встрече состроишь радостную мину: «привееет!», и чем дольше это «привееет», тем больше у тебя в запасе времени, чтобы вспомнить, как же его зовут и где вы пересекались. На днях стояла возле универа, чистила флэшку на цифровике. Мимо скользил человек со знакомым лицом. Мы долго рассматривали друг друга, вспоминая: кто и где. Оказалось, нас когда-то познакомил Ботаник, в курилке под библиотекой.

– Что делаете сейчас?

– Защищаю диплом.

– И как защищаете, успешно?

– Так… ничего особенного. Год работы… пара спиленных деревьев…

– ???

– Бумагу делают из дерева. Диплом, плюс черновики и переработки – как раз выходит около двух штук.

Миа: 1 июля 2003 года

Северный зверь доедает мои извилины. Ночью отчаянно старалась вникнуть в конспекты. Без Тыквы получается с трудом… Наткнулась на фиолетовый конверт. Я складывала туда жуткие, некрасивые, отвратительные, бракованные фотографии. Медленно, с расстановкой, разорвала каждую на мелкие кусочки, подготавливая к путешествию по мусоропроводу.

…Жёлтые обои… мех голубоватой шубки… наручные часы… стеклянный браслет… фрагмент улыбки… велюровая перчатка сжимает фантик… узор свитера… каким завораживающим оказался этот мусор, стоило только порвать его на кусочки… Сложила всё обратно в конверт и не стала выбрасывать.

Миа: 5 июля 2003 года

Сказка о Василисе не очень премудрой и Василисе совсем тупой.

Ещё одна ночь на кока-коле с кофе – и у меня откроется третий глаз. Тыква самозабвенно поглощает бутерброд, я конспектирую «Лесного царя». В голове возникает мультфильм, сам собой, никак не выключишь. Со спецэффектами такой, на немецком языке и с гундосым переводчиком. Романы по программе читаем вслух и по очереди – так удобнее вести читательский дневник. Тыква пользуется беспомощностью моего мозга и диктует всякую ересь. Я на автомате конспектирую.

Домой приползла, завалив-таки зачёт. Залезла в кресло, стараясь не обращать внимания на эхо в затылке и тени, мелькающие по квартире. Включила «Алису в стране чудес». По ходу мультика стала выписывать цитаты:

«Вспоминая об этом впоследствии, Алиса подумала, что ей следовало бы удивиться. В тот миг, однако, всё казалось ей вполне естественным».

«Подумать только! Какой странный сегодня день! Я это или не я? Кажется, уже не совсем я».

«Всё куда-то движется и во что-то превращается».

Нашла на столе какие-то рекламные листовки и повырезала из них все двери… зачем-то…

Миа: 8 июля 2003 года

Майка долго канючила, что ей скучно, что её творческая душа требует духовной пищи и что мы чересчур расточительно расходуем лучшие годы своей жизни на сон и универ. В итоге мы отправились на какой-то концерт (я не разбираюсь в группах местного разлива, поэтому выступала в роли Майкиного аксессуара – ну просто чтобы ей одной там скучно не было). А Майка по дороге рассказывала, как провела выходные:

– Вчера ко мне явилась твоя ксерокопия.

– Мне уже страшно… чего хотел?

– Он был уже нетрезв; не то весел, не то полон сарказма на фоне окончательно съехавшей крыши, матерился гекзаметром. Сказал, что он умер, и мы должны его похоронить. Я хотела позвонить в дурку, но для начала позвонила Санче и Тыкве. Он принёс, кстати, распечатанную надгробную речь, и надо сказать, там было много пафоса и ненормативной лексики. Он сказал, что я должна прочитать это над его хладным телом на правах его лучшего друга. Сам написал, говорит. С гордостью так, как будто ему медаль за это должны дать.

– А вы теперь лучшие друзья? Что-то новенькое…

– Ну, я цитирую, это его реплика. Короче, мы устроили пикник на ковре, он лежал на полу, среди тарелок со всякой хернёй и стаканов. Санча, кстати, делала «кровавую Мери»!

– Да ладно!

– Да, я тоже отметила профессионализм, с которым она это делала, мы кажется чего-то не знаем о Санче.

– И при этом человеке мы стеснялись материться!

– Ну, «кровавую Мери» она делала с очень интеллигентным видом, так что наши стеснения пока можно не отменять.

– И чем закончилось пиршество?

– Пока я читала речь, изо всех сил стараясь прослезиться или хотя бы не ржать, Тыква кормила труп Аарона маринованным корнишоном. Поэтому наш дорогой усопший периодически давился, теряя безучастный вид. И очень переживал за сохранность своей рубашечки. Кстати, он явился в белоснежной рубашке и своём любимом чернильном галстучке с какими-то узорчиками. Принарядился к мероприятию.

– Молодец какой!

– Да уж, так заботиться о рубашечке на собственных похоронах – это прямо картина маслом и сыром!

– Когда он упал с крыши школы и вырубился минуты на три, знаешь, какой была его первая фраза по возвращении в сознание?

– Какой?

– «Дайте расчёску».

– Супер. В общем, после похорон мы с ним пошли на какие-то рельсы, потом подошли какие-то ещё его друзья. Он что-то им пытался объяснить про то, что он умер и теперь может родиться заново, и что смерть – это начало новой жизни с чистого листа. И что он не может дальше жить, поэтому должен умереть, чтобы не повеситься. Какая-то не очень убедительная философия, в общем. А потом мы поехали куда-то гулять, там он запивал по чьему-то заботливому совету какие-то таблетки коктейлем, чтобы ничего не чувствовать. Кто-то дал ему волшебный рецепт какого-то пофигина. А потом я его тащила к вам домой в полувменяемом состоянии и сдала в руки Баксу уже в фазе багажа. Судя по всему, пофигин действительно действует. В общем, на случай, если он ничего не помнит, передай ему, что гопников мы не били, банк не грабили, и что свою надгробную речь он не потерял, а скурил.

Аарон: 6 августа 2003 года

Я даже в детстве был маргиналом. Я ощущал себя ребёнком, отвернувшимся к стене, чтобы досчитать до десяти, и в этот момент всех позвали кушать. И после реплики «я иду искать» оказалось, что в эту игру играю я один. Я так никого и не нашёл.

Это как будто меня свозили на летние каникулы на Марс, и по возвращении оказалось, что мне не о чем разговаривать с другими детьми. Не потому, что они дураки или я в чём-то их лучше. Потому, что они не понимают шуток про космический паштет, а мне неведомо, чем им нравятся комиксы про супергероев. Экипаж звездолёта высадил меня, оставив совершенно одного в центре самой густонаселённой и самой необитаемой планеты.

Миа: 7 августа 2003 года

Вечером приехал Алекс. Мы оказались в каньонах. Здесь был лес, теперь его выкорчевали, что-то намереваются строить. Говорят, что новый спорткомплекс. Опуская подробности, перейдём сразу к итогам прогулки: Алекс сломал обе ноги, приземлившись на утромбованное дно карьера.

Было уже почти темно. Алекс сидел на пятой точке, рефлексируя и, надеюсь, делая выводы на будущее. Бакс с видом терапевта ходил кругами и задавал всевозможные вопросы, от «что болит?» до «а не дебил ли ты?». Из курса по безопасности жизнедеятельности удалось вспомнить только правила пользования противогазом, но в нашем случае эти навыки оказались бесполезными. По всем известным номерам служб спасения наши сигналы игнорировали. Автоответчики ласково просили подождать 40 секунд, и последующие 6—7 минут мы наслаждались неторопливым техно. Алекс нервно закурил:

– Пока они возьмут трубку, я умру от старости.

– Радуйся, что не на вот это приземлился, – Бакс достал из песка ржавые лохмотья металла в метре от места приземления Алекса, – надо тебя вынести на дорогу, медсанчасть недалеко. А то тут тебя до утра не найдут. И добавил, любуясь своим сценарием: «Тебя сожрут койоты».

– Бакс, там бетонный забор. Слева в песке завязнем, и нас найдут археологи в следующем веке. Справа три километра крюк. Я пошла ловить попутку.

Водители на трассе не особо дружелюбно реагировали на девушку с ободранными коленями, голосующую в ночи на почтительном расстоянии от населённого пункта. Из будки выполз охранник стройплощадки:

– Ну что? Шасси заклинило? Но вы, блин, красиво летели!!! Что, «скорую» вызываем?

Я кивнула. Охранник помог Баксу донести Алекса до будки, вызвал врачей, дал всем постам команду пропустить машину. Потом заговорщицки намекнул:

– Вы же просто шли с пляжа, а песок обвалился?

Мы послушно закивали головами. Чистосердечное признание в том, что эти двое с разбегу прыгнули в карьер, никому из нас не прибавило бы счастья.

Бакс посылал Алекса за сигаретами. Алекс делал вид, что намеревается сбегать. «Скорая» забрала их обоих.

Вечером позвонил В.:

– Что с тобой происходит?

– Да вроде ничего сверхъестественного.

– Ты пропадаешь на месяц, ничего не объяснив. И уже не первый раз.

– Ну так пора привыкнуть.

– Ты считаешь, это нормально?

– А ты считаешь, нормально – когда за целый месяц нам нечего друг другу сказать, кроме «привет»? Какой смысл в этом общении?

– Ну хорошо, что мне нужно изменить?

– Я не собираюсь из тебя что-то лепить.

– А почему бы и нет? Представь, что я пластилин.

– У меня уже есть пластилин. Две коробки. Мне нужен человек. Я целыми днями торчала у тебя, я перечитала весь твой книжный шкаф, и всё это время мы существовали по отдельности. «Будешь чай?» «Нет, спасибо». «Когда придёшь?» – «А когда надо?»… Мы ничего не потеряли, когда я исчезла. На днях заеду забрать тетрадки.

Когда-то я смотрела на одноклассниц, самозабвенно заливающихся слезами из-за ссор с бойфрендами, и думала: «почему меня так не волнуют все эти приключения? Ну, встречаюсь я человеком. Ну, расстались. И что? Почему от этого нужно так страдать?» Я даже мечтала о том, чтобы меня кто-нибудь бросил, и я бы заперлась в комнате и рыдала в подушку. Но судьба не радовала меня подобными эксцессами. И мне казалось, какая-то важная часть жизни проходит мимо меня, медленно так проезжает в запечатанной коробке с бантиком, как багаж в аэропорту, и я никогда не открою этот сияющий ящик Пандоры в подарочной упаковке, и никогда не узнаю, что в нём.

Когда мне было пятнадцать, один умный человек сказал: «Никогда не плачь из-за мальчиков. Оно того не стоит». Шаман, однако: ни разу в жизни не плакала из-за мальчиков.

Я положила трубку и прислушалась: я только что рассталась с человеком. Что я чувствую? Ничего. Как будто ничего не произошло. Это странно. Наверное, поэтому я не понимаю Аарона со всеми его переживаниями. Возможно, мы наделены разной степенью чувствительности. Или у него отсутствует какой-то защитный механизм.

Миа: 13 августа 2003 года

Заехала к Алексу. Парень времени не теряет: пишет стихи на загипсованной ноге. Взялась за гитару. Выучила 4 аккорда. Ещё парочку – и буду так же крута, как Алекс. Хотя, нет. Таких песен, как у него, мне ни в жизни не написать. Он даже записывает сольные альбомы (с тех пор как наш квартет распался, пожалуй, только Алекс продолжил музыкальную карьеру), рисует авторучками обложки с гитарой в огне и бейджами «хиты». Один из последних его хитов стал очень популярен среди Бакса. В песне поётся о том, что я ради тебя на всё готов, и в рай и в ад, и с небес на землю и назад, потом опять вверх и что-то ещё. Бакс выучил её и сказал, что это песня про сломанный лифт.

Тема сломанного лифта тронула Бакса за живое. У него это наболевшее. Не так давно я прогуливалась с одной из своих приятельниц, когда у меня зазвонил телефон, и Бакс грустным голосом сообщил, что они всей толпой застряли в лифте, потому что какая-то девочка боялась застрять, а они сказали ей «не бойся; вот смотри, если только вот так прыгнуть…» – и показали, КАК нужно прыгнуть, чтобы лифт застрял.

Когда мы добрались до последнего этажа, там уже стояла старшая по подъезду и моя математичка (потому как среди гениев из лифта числилось её чадо), они крепкими руками крутили массивный рычаг, поднимая консерву с идиотами наверх вручную. Я спустилась на седьмой этаж, где предположительно висел злосчастный механизм – узнать, не надо ли им чего. Ну, воды, например, или еды, или тёплых одеял, или «отче наш» прочитать… и оказалось, что нет, ничего не надо, они там уже полчаса орут что-то под гитару, допивая запасы провизии.

Когда мы ходили в детский сад, накануне Баксова дня рождения, мне хватило ума напугать его выдуманной историей про то, как один мальчик зашёл в лифт, когда ему было четыре года, а вышел, когда было уже пять. Вероятно, это была тонкая арифметическая шутка про день рождения (хотя, учитывая мои математические способности, навряд ли), но Бакс пораскинул мозгами, сопоставил себя с лирическим героем этой драмы и обнаружил, что у них много общего – им обоим по четыре года. Встречать свой день рождения в лифте Баксу не хотелось, поэтому он ещё несколько дней мужественно ходил по лестнице. Интересно, вспомнил ли об этом уже взрослый Бакс, допевая любимый припев с особым эмоциональным нажимом в болтающейся между этажами коробке?

Аарон: 13 августа 2003 года

Я бросил якорь в Катманду. Мне подарили тапки и зубную щётку и сказали, что я могу оставаться, когда захочу.

Яник сделала себя очередной пирсинг, едва ли не двадцать пятый. Пару раз мне в голову приходила мысль организовать авангардно-сюрреалистический мюзикл с её участием. При этом Яник должна была только присутствовать, облачившись во все свои килограммы пирсинга, а симфонию исполняли бы металлоискатели.

Мне за компанию Котэ проколола ухо. Теперь у меня в ухе птица.

К слову о Котэ, она, наконец, встретила (как это называют?) свою вторую половину… хотя, судя по росту Котэ, скорее, свою 2/3. И её совершенно неожиданно накрыла весна, и Котэ окончательно мутировала в мурлыкающего зверька, левитирующего над этим бренным миром. И начались шарики, сердечки, сюрпризики, и вся эта прочая тошнотворная романтическая атрибутика, которой парочка осыпала друг дргуа денно и нощно. Теперь нельзя было просто пообедать; пельмешки отныне ритуально скармливались друг другу с вилочки, предварительно зацелованные и замурлыканные. Яник созерцала всё это с колокольни своей брутальности, исподлобья и, кажется, из последних сил сдерживая ненормативную лексику.

Временами приезжал Джерри. Задумчиво курил, наблюдая всю эту порнографию и тактично интересовался, зачем его пригласили. И мы шли на балкон – слушать отголоски трамваев из-за дома, курить ментоловые сигареты и обсуждать свои дела. А затем и Яник выползала к нам с чугунным вздохом «там ОПЯТЬ». «Опять» означало, что на кухне – очередной сеанс лобызания пельменей.

Я влюбился в Катманду. Здесь мне спокойно. Это – мой батискаф, в котором я спустился на самое дно тяжёлого, тёмно-зелёного океана. Туда, где уже нет ни шторма, ни других водолазов, ни рыб – только скользкие водоросли, молчаливые кораллы и тонны морского песка, придавленные холодной водой. И мне вполне уютно в этом логове безумия, где каждый день можно упаковать в переплёт и поставить на полку, для потомков с их никчёмной скучной жизнью.

Я не удивлюсь, если окажется, что под Катманду кроется какой-нибудь разлом земной коры или кусок метеорита; это место просто притягивает к себе странные истории и удивительных людей. Более-менее адекватные долго не задерживаются; однажды Котэ приволокла из бара пианиста, и тот испуганно повторял: «я очень рискую, придя сюда – никто не знает, где я, и я впервые вас всех вижу». Пришлось успокоить беднягу известием о том, что наша секта не разделяет традиций жертвоприношения, а Яник расчленяет пианистов только по четвергам.

Аарон: 21 августа 2003 года

Вчера я купил тучного карася. Наверняка при жизни он страдал одышкой. Он так пялился на меня с прилавка, как будто что-то хотел сказать. Я шлёпнул его на стол с торжествующим видом. Я был уверен, что если вспорю ему брюхо, найду свою связку ключей.

Я выбросил ключи от нашей квартиры в реку, когда понял, что больше не увижу тебя. Когда осознал, что больше никогда не попаду домой. И с тех пор у меня не было дома. Я жил то у одних друзей, то у других. Всё необходимое помещалось у меня в рюкзаке.

Вторую связку ключей поглотила земля. Когда мы в очередной раз решили больше не видеться, закопали её как символ невозвращения. Это было на рельсах, где раз в месяц ходил небольшой паровозик, и вокруг росли камыши в человеческий рост. Была поздняя осень, земля уже промёрзла, лежал снег. Мы долго говорили, потом я вырыл яму какой-то подручной железкой. Рядом всё это время лежала огромная белая псина, которая увязалась на нами и всю дорогу толкала нас в снег то мощным боком, то лапами, напрыгивая и играя. Мы смеялись над ней. Она была огромная, но совсем не агрессивная. Она сопроводила нас до места захоронения и лежала, высунув язык и созерцая процесс. Мы завернули ключи в тетрадный лист и положили на дно неглубокой ямы. Потом засыпали землёй и хорошенько примяли ботинками. Ты пошутила, что осталось ещё одну связку сжечь, а четвёртую развеять по ветру, чтобы уже все четыре стихии сожрали ключи от нашего дома, и из нашей памяти выветрились все воспоминания.